Текст книги "Океан Бурь. Книга первая"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Закончив рассказ про слона, Володя хотел перейти к перечислению злодеяний Васьки Рыжего. Это необходимо было для того, чтобы мама могла вполне оценить тот шедевр, которым Володя заклеймил эту личность.
Рисовать Володя начал рано, лет с пяти. Тогда он считал, что для рисования годится любая поверхность: скатерть на столе, обложка книги, наволочки на подушках, собственные ладони, оконное стекло, тетради из маминого портфеля, а также пол, стены, печка, не говоря уже о заборах и тротуаре перед домом, которые, как он считал, только для этого и приспособлены.
И доставалось же ему за это от мамы и от соседей, но особенно попадало от квартирантов, хотя как раз один из них больше всего и был виноват в том, что Володя пристрастился к рисованию.
Итак, Володя сидел за столом, вытирал посуду, которую мама мыла в белом тазу, и обдумывал, как бы ему убедительнее рассказать про Васькины злодеяния. Маме почему-то совсем не понравилось, что в ее отсутствие Володя выходил за ворота.
– Ты же дал мне слово, – строго сказала она.
– Так я и не выходил. Я калитку открыл, а он тут и вышагивает.
Мама постучала пальцем по столу и самым строгим голосом сказала:
– Чтобы этого никогда больше не было. А за то, что ты нарушил слово…
Она не успела договорить, потому что в это время с шумом распахнулась дверь и вошел Ваоныч. Его буйные седоватые волосы клубились вокруг головы, как дым под ударами ветра. Володя сразу смекнул, зачем он пришел, и поспешно начал оползать со стула, намереваясь укрыться под столом. Разгадав его намерение, Ваоныч схватил Володю за руку.
– Что случилось?.. – спросила мама.
Но Ваоныч и ее схватил за руку и молча потащил на двор, и тут все стало ясно. На досках забора густой оранжевой краской нарисовано что-то похожее не то на убитого горем крокодила, не то на крушение поезда. Через забор перевесился Васька Рыжий. Он держал в руке старый, истертый веник и старался дотянуться до изображения. Могло показаться, что художник пользовался вместо кисти его головой, она была такая же ярко-желтая, как краска.
Увидев Ваоныча, который тащил Володю и его маму, Васька бросил веник и, охнув, свалился по другую сторону забора. Но он не убежал: Володя все время видел, как сквозь щели мелькают его огненные волосы.
– В-вот! – сказал художник торжествующе, словно он сам нарисовал на заборе эту картину. – Полюбуйтесь?
– О господи! – прошептала мама и, схватив Володю за плечи, строго спросила: – Что это такое? Отвечай сейчас же!
Володя вздохнул и в волнении вытер нос посудным полотенцем, которое все еще держал в руках.
– Васька это Рыжий, – пояснил он. – От слона побежал и растянулся, как лягушка!..
Из-за забора послышался злорадный смех.
– А-а! Васька! – зловеще спросил Ваоныч и скорбно покачал головой: – Гуашь всю загубил!.. Гуашь! Кадмий!..
Он в эту минуту был так похож на печального волшебника, выкликающего колдовские слова, что Володя с интересом начал ожидать, что же произойдет. И дождался. Несомненно Ваоныч знал свое волшебное дело, потому что мама вдруг сказала:
– Ну, долго я терпела!
Она вырвала полотенце из Володиных рук и больно хлестнула его по спине. Он стойко перенес наказание под мстительный смех своего врага, торжествующего за забором.
Проглотив неизвестно откуда взявшиеся слезы, Володя вызывающе вскинул голову и громко сказал:
– Ха! Ха! Ха!
Пусть все видят, как он умеет презирать боль, пусть не радуются враги!
– Пошел в угол, – приказала мама.
– Стой, – нормальным голосом спросил Ваоныч, – а где же тут слон?
Володя глубоко вздохнул. Из-за забора последовало пояснение:
– Он слоновую краску стащить не успел!..
– Вот как! Неужели тебе целой банки не хватило?
Удивленно посмотрев на Ваоныча, Володя снова вздохнул:
– Слоны разве рыжие?..
Ну кто же этого не понимает? И нечего его разыгрывать. Такой могучий, такой красивый слон может быть изображен только благородной слоновой краской. Какая она, он пока еще не выяснил, но уж во всяком случае не презренная рыжая Васькина краска.
Ваоныч сразу все понял и рассмеялся, но мама строго спросила:
– Ну, я что сказала?
– В угол носом… – тонко запел Васька, показывая свой растрепанный чуб.
Гордо подняв голову, Володя двинулся к дому.
– Да подожди же ты, – продолжал смеяться Ваоныч, – это ты что нарисовал?
– Глаз.
– А похоже на редьку. Чему я тебя учил? Как выглядит глаз в профиль?
Он подбежал к забору, глянул по сторонам и увидел кисть, торчащую из банки с остатками оранжевой краски.
– Вот, смотри, как надо…
– Ну, знаете что!.. – рассердилась вдруг мама. – После этого никаких ваших жалоб я больше не слушаю. Разбирайтесь сами!
И ушла в дом, размахивая полотенцем.
И вот снова наступило утро. Володя вышел на крыльцо и зажмурился, ослепленный солнечным светом.
Золотой кораблик под красными парусами плывет в сияющей голубизне. Не видно на нем капитана – он мирно сопит в своей каюте. А где-то очень высоко в ослепительном небе гремит невидимый самолет, и через все небо протянулся его белый след.
Володя подумал, как должно быть хорошо сейчас лететь в таком празднично сияющем небе, посматривая на землю с высоты, и думать, что сейчас там, внизу, стоят мальчишки и все как один отчаянно завидуют.
Подумав так, Володя посмотрел на землю с высоты крыльца и сразу увидел Ваську. Он трудился около забора, стараясь стереть рисунок. Дело не ладилось. Краска прочно въелась в старые доски.
Володя крикнул:
– Зря стараешься!
Васька проворно вспорхнул на забор. Но прежде чем спрыгнуть на свою сторону, он оглянулся. Володя стоял на крыльце, поигрывая резинкой от трусиков. Он оттягивал ее до предела, и она возвращалась обратно, издавая щелкающий звук. Казалось, ничто в мире не интересует его и он даже не замечает какого-то там мальчишку на заборе.
Но Ваську не так легко провести. Человек он бывалый, мастер на всевозможные каверзы и поэтому считает, что все также только тем и заняты, что готовят ему какой-нибудь подвох.
Конечно, он ни минуты не верил, что Володе в самом деле очень интересно играть резинкой. Сидя на заборе, он пристально наблюдал за каждым движением своего врага. Тем более что все дальнейшие движения были совершенно непонятны.
Васька отполз в самый дальний конец забора, к воротам, где опасность меньше всего угрожала ему и откуда в случае необходимости легко удрать.
А Володя притащил таз с водой и, все еще не глядя на Ваську, начал мокрым веником смывать свой рисунок. Он обещал маме отмыть забор так, чтобы ничего не было заметно, и честно выполнял свое обещание.
Но Васька этого не знал. Глядя на грязно-желтые ручьи, стекавшие с забора, он подавал ехидные советы:
– Три, мазилка, три-растирай, протирай, оттирай, вытирай, затирай…
Он трещал, как воробей, прыгающий на почтительном расстоянии от кошачьих когтей и готовый в любую минуту задать тягу.
Но Володя даже не посмотрел на него.
Сделав серьезную рожу, Васька сказал:
– Мазилка, реши задачку: сколько будет три, да три, да три? Думаешь, девять? Дырка будет…
Но и тут Володя смолчал.
Тогда Васька пригорюнился, заморгал глазами, захлюпал облупленным носиком-репкой, всем своим видом показывая, как он жалеет Володю:
– Бедный ты, бедный. Всыпали тебе вчера? Чем лупили? Полотенцем, наверное. Эх, жалко! Ремнем слаще.
Но Володя работал и молчал. Ваську начало раздражать его хладнокровие.
– Мазилка – поротый зад! – запел он, приплясывая на столбе.
Володя принес мочалку и начисто протер каждую доску, а Васька уже вошел в такой раж, что, позабыв осторожность, придвинулся так близко, что Володя, если бы захотел, мог легко схватить его.
– Работай, не ленись, мазило-мученик!
Володя выплеснул воду и старательно стер со дна таза оранжевую грязь.
– Мазило! Мазилочка! Мазюлюнчик!..
И тут пришел конец терпению. Мочалка полетела в Ваську. На черной майке расцвел красивый оранжевый цветок.
– Вот как! – удивленно сказал Васька.
Он ничего больше не мог выговорить от неожиданности. Он просто как-то притих, сидя на заборе. Было похоже, что он даже доволен, что получил то, чего так упорно добивался целое утро.
Володю тоже удивило такое состояние соседа. Он ждал хорошей потасовки и был готов к ней: ничего, что Васька старше и сильнее. На всякий случай он спросил:
– Получил?
– Получил, – хмуро подтвердил Васька. – Будет мне теперь. Убьет меня Мурзилка за эту майку.
– Знаешь что, – предложил Володя, – хочешь, мы ее постираем? Ну, чего ты боишься! Прыгай сюда!
Вскоре майка уже сушилась на солнышке, а Васька сидел на крыльце и подбивал Володю на какое-то новое предприятие.
– Да Вовка же! – горячо убеждал он, ударяя себя в грудь. – Я же тебе говорю. Чтоб мне сгореть перед тобой. Никто и не узнает!.. Я уже сколько раз на ней скакал! Да пошли же, ну!..
Натягивая непросохшую еще майку, которая из черной сделалась зеленоватой, он не переставал уговаривать Володю… И, конечно, уговорил.
Но едва Володя отошел от своего крыльца, как его начали мучить угрызения совести. Утром он дал маме слово, что не выйдет за калитку, и еще не наступил полдень, как уже он готовится нарушить слово.
– Ну, что ты встал? Пошли скорее, – торопил его Васька.
Глядя на его золотое от веснушек лицо, очень похожее на подсолнух, с которого еще не облетел желтый пушок цветения, Володя вздохнул:
– Слово, понимаешь, дал…
– Какое еще слово?
– За калитку не выходить.
– Слово – олово, – солидно согласился Васька, – слово надо сполнять. Ты про калитку обещался? Про калитку? Ну, так ты ее не касайся, чтоб ей сгореть. Про забор ты слово не давал?
– Про забор не давал.
– Тогда валяй, прыгай!
Васька засмеялся и так подмигнул всеми своими веснушками, что сразу отлетели все сомнения, и Володя бойко вскочил на забор.
Это у Васьки базарная выучка: так все объяснить, что неправда становится похожей на правду. Он не только других, но и сам себя обмануть может. Все ребята знают эту его способность, и хотя не верят ему, но все-таки часто поддаются на его уговоры. И сейчас Володя очень хорошо понимает, что он смалодушничал, нарушил слово, но он скоро забыл об этом, потому что впереди ждало его новое, неизведанное приключение.
Вот уже кончилась Оторвановка, начались пустыри, где во время войны горожане сажали картошку. Сейчас здесь шла большая стройка.
Володя давно не бывал здесь. Сколько прибавилось новых домов, сколько еще кранов взметнуло свои ажурные стрелы, пока он лежал в постели. Мальчики остановились и полюбовались работой самоходных кранов.
– Вот бы забраться, весь город видно, – сказал Володя.
– А я лазил один раз.
– На самый верх?
Васька неохотно сознался:
– Немного не долез. Вышел из будки дядька и прогнал. Ну, пошли, чего тут не видели…
На пустыре около сосновой рощи паслась очень высокая серая лошадь. Передние ноги ее были спутаны для того, чтобы она не могла далеко уйти. Медленно передвигаясь, лошадь щипала мелкую травку. Она скосила на мальчиков большой блестящий глаз и подвигала ушами.
– Прислушивается… – сразу начал хвастать Васька. – Она меня знает. Я часто на ней прокатываюсь.
Он и в самом деле смело подошел к лошади и покровительственно похлопал ее по шее.
– Ну, здорово, Машка. Прыгаешь?
Лошадь фыркнула.
– Вот видишь. Да ты ее не бойся. Она понимает, что ты со мной. Я, если захочу, у нее под брюхом пройду.
Он вообще разыгрывал роль хозяина конюшни, показывающего приятелю свою любимую лошадь.
– Я и не думаю бояться, – ответил Володя и нахмурился, потому что сказал неправду. Он боялся, и еще как боялся-то. Но скорее он согласился бы тоже пройти под брюхом у лошади, чем сознаться в этом.
Откуда, же ему, городскому мальчику, знать лошадей. Он мог перечислить все марки автомобилей и мотоциклов, рассказать, какие бывают самолеты и радиоприемники. А лошади? Единственная лошадь, с которой он до сих пор имел дело, была его собственная, недавно раскрашенная под тигра, деревянная лошадка.
– Чего мне бояться, – повторил он и, затаив дыхание, подошел к лошади.
Она оказалась необычайно большой, наверное, только немного поменьше, чем слон.
Володя осторожно приложил руку к шее лошади.
Кожа под его рукой мелко задрожала. Володя отдернул руку. Совсем не потому, что он испугался, а просто от неожиданности. Но Васька презрительно скривил губы и сплюнул на траву.
– Некоторые слонов боятся, некоторые лошадей, – сказал он и начал выбирать репьи из лошадиной гривы.
Володя побледнел и, не говоря ни слова, вдруг, согнувшись, пробежал под животом лошади.
– Молодчик, – одобрительно сказал Васька. – Посмотрим, как ты верхом поскачешь. Я-то уже скакал.
– А я не видел этого.
– Подсади-ка меня, – скомандовал Васька.
И вот он уже сидит верхом и, вцепившись в гриву руками, колотит босыми пятками по лошадиным ребристым бокам, подскакивает, совсем как всадник на головокружительном галопе.
– Но, Машка! Ух ты! – орал он с таким восторгом, словно престарелая кобыла вдруг встрепенулась и птицей понеслась по земле.
Володя подумал, что, может быть, и в самом деле Ваське кажется, что он скачет, перегоняя ветер. Может быть, стоя на земле, не испытываешь этого чувства восторга, свойственного только наездникам?
Но, по-видимому, сама кобыла тоже ничего не испытывала. Она равнодушно пофыркивала, не спеша перебирала ногами и пощипывала травку. Только когда разгорячившийся наездник начинал очень уж егозить и подскакивать на ее спине, она взмахивала тощим хвостом и хлестала его по длинным шароварам.
– Ух ты! – задыхаясь, словно в самом деле тугой ветер хлестал в его лицо, орал Васька. – Давай, милашка! Чтоб тебе сгореть! Давай! Давай! Нажимай!..
Вот это игра. Не то что на деревянной лошадке!
Володя бегал вокруг лошади и тоже кричал что-то уже совершенно непонятное.
Наконец Васька устал от этой бешеной скачки. Он с Володиной помощью соскочил на землю. И лицо его, и красные волосы взмокли от пота. На каждой веснушке тоже сидело по блестящей капельке. Он так раскалился, что от него веяло жаром, как от чугунной печки.
– Видал? – Задрав майку, он обтер свое разгоряченное лицо. – Теперь давай ты. Хватайся за гриву…
И вот Володя уже на лошади, и ему кажется, будто он сидит на доске, такая у нее оказалась острая спина. Поглядел вниз. Ого, как высоко! Когда стоишь внизу, так не кажется. И сидеть, широко раскинув ноги, тоже не особенно удобно.
– Ну, держись! – командует Васька, и Володя уверен, что сейчас начнется удивительный полет. Спина его вдруг холодеет, а в груди все сжимается от восторга, и от страха, и от решимости победить страх.
Вспотевшими от волнения руками он цепляется за жесткую гриву и хриплым голосом отчаянно вскрикивает:
– Ух ты! Пошла!
Васька суетится внизу и тоже орет и размахивает какой-то хворостиной.
И Володя вдруг почувствовал, что старушка лошадь ударила о гулкую землю тяжелыми копытами и взмыла в воздух.
Все вокруг: и ближний лес, и поляна, и небо – вдруг закачалось и мгновенно провалилось куда-то вниз. Володе показалось, что его забросило прямо в середину мягкого облака, отчего все тело покрылось горячей влагой.
Лошадь неслась над землей. Гулко били копыта. Володя уже ничего не различал вокруг. Его подбрасывало кверху, нестерпимо раскачивало вперед и назад. Ему казалось, что он летит, уцепившись за гриву. В голове его отзывается грохот копыт, ветер свистит в ушах и слепит глаза… Он хочет крикнуть что-нибудь удалое, как кричал Васька, и не может открыть рта.
И вдруг наступила тишина. И лес, и небо, и земля – все прочно водворилось на свои места.
И Володя сидит на широкой теплой лошадиной спине. Он ничего не может понять. Окончилась бешеная скачка, а он и с места не тронулся. И серая лошадь все на том же самом месте сонно щиплет травку. Васька размахивает хворостиной и с воодушевлением спрашивает:
– Здорово, а?
– Здорово! – отвечает Володя, удивленно соображая, как же все произошло.
Лошадь, повернув голову, поглядывает на Ваську. Кожа на ее шее мелко вздрагивает. Васька хохочет:
– Еще хочешь?
– Не хочу. Помоги слезть.
– Врешь. Ты еще хочешь, только стесняешься.
Володя уже понимает, что Васька поймал его, но признать себя обманутым он не соглашается.
И вдруг Васька заорал, взмахнул хворостиной. Лошадь тревожно всхрапнула и, вскинув спутанные ноги, сделала тяжелый прыжок.
Володя уткнулся лицом в жесткую гриву. Васька мстительно засмеялся и тут же исчез, словно провалился сквозь землю. В общем, когда Володя решил, что с него хватит, Васьки уже не было. А до земли довольно далеко. Тем более, что с лошади приходится прыгать первый раз в жизни, и к тому же с такой высокой лошади. Прыгнешь, да еще под копыта подвернешься.
Володя долго не решался на это. Солнце уже стояло над самой головой. Лошадь перестала есть и, по-видимому, задремала. Далеко на стройке зазвонили в рельс – обеденный перерыв. Краны перестали вертеть своими ажурными шеями и, казалось, тоже задремали.
По дороге пробежал грузовик, пыль, поднятая его колесами, подняла свою растрепанную сонную голову и тут же снова улеглась на дорогу.
Тишина. Словно во веем мире наступил обеденный перерыв. Все сидят в тени, закусывают и разговаривают о своих делах.
Один Володя вынужден сидеть на костлявой лошадиной спине под обжигающим солнцем. И хотя прошло не более получаса с тех пор, как он залез сюда, ему кажется, что прошел целый день.
Никто не узнает, что он слегка всплакнул за эти полчаса. Не от страха. Нет. Он досады, что поддался на Васькин обман. Ну, подожди, рыжая лягушка, за все ответишь.
На стройке зазвенел рельс так звонко и протяжно, точно там били в горячий солнечный луч. Сейчас же ожили стрелы кранов, на красных кирпичных стенах закопошились люди.
Перерыв окончен.
Володя еще раз посмотрел вниз. Потом он решительно перекинул ноги на одну сторону и, оттолкнувшись от лошади, полетел на траву.
Лошадь даже не пошевелилась.
И совсем не собирался Володя рассказывать маме про лошадь, да как-то само собой получилось – рассказал.
– Не дружил бы ты с этим Васькой, – проговорила мама так нерешительно, что Володя насторожился.
– Я и не дружу. Не очень дружу. Он всегда сам под руку подвертывается.
Мама вздохнула: подвертывается. Кто кому подвертывается – неизвестно. Оба хороши: бойкие, скорые на всякую выдумку, только выдумки получаются какие-то несуразные.
Встреча со слоном, отчаянная скачка на неоседланной лошади, охота на тигра и множество других таких же невероятных приключений окончательно вывели маму из терпения.
– Знаешь, с меня хватит! За время болезни ты совсем одичал. От рук отбился. Я даже не могу представить, что ты еще придумаешь. Я просто боюсь себе это вообразить… И я совершенно не удивлюсь, если мне вдруг скажут, что ты уехал на целину или даже улетел на Луну. И никто не удивится.
Володя с недоумением поглядывал на маму: откуда она знает про Луну? Совсем недавно эта мысль пришла в голову одновременно двум решительным и смелым людям: Венке Сороченко и ему – Володе. А она уже и догадалась.
– Кто тебе сказал? – спросил Володя.
Мама рассмеялась и, мягко взяв сына за чубчик, подняла его круглое загорелое лицо. Володя посмотрел в ее внимательные коричневые, как чай, глаза и, увидев там двух очень маленьких мальчиков, засмеялся.
Но мама строго сказала:
– Нетрудно догадаться… Только имей в виду: на Луну полетят самые умные, самые смелые и самые дисциплинированные. Вот как раз последнего тебе никогда и не хватало. Никогда.
Он стоит перед мамой в своей серой клетчатой рубашке, которая утром была совсем чистой, и в синих полинявших трусиках. Тоже чистых. С утра.
– Я дисциплине подчиняюсь.
– В школе – да. А дома?
Володя молчит. Дома действительно не все в порядке.
Мама сидит на крыльце. Ее легкие очень светлые волосы блестят на солнце и красиво вьются над белым выпуклым лбом. На ней ситцевое домашнее платье, коротенькое и узкое. В нем она похожа на девчонку.
Володя очень любит, когда мама, придя с работы, снимает свое служебное платье и надевает домашнее. Она сразу становится родней и ближе, и он уже не испытывает одиночества. По правде говоря, ему очень надоело оставаться одному в большом пустом доме. Никто этого не хочет понять. А ведь именно одиночество и толкает его на самые отчаянные поступки.
Мама говорит:
– Ты пойми, нас в семье всего двое. И если мы не будем во всем поддерживать друг друга, то уж лучше и не жить. Ты должен подумать и обо мне. Вот теперь ты окончательно поправился. Ведь я не могу работать спокойно, если думаю, что ты путаешься под ногами у какого-то там слона из цирка.
Да, вся Володина семья состоит из двух человек. Мама и он сам. Стоит одному уйти по делам, как сразу же наступает тяжелое одиночество. Раньше он как-то этого не замечал. Была школа, были друзья. Сейчас школа не работает, друзья загорают на южном берегу Веснины – веселой таежной реки, жгут незабываемые костры, поют пионерские песни про картошку и, может быть, втихомолку без него мечтают о полетах на Луну.
Стоило Володе оторваться от друзей, и вот он – один. Мама права: он одичал и начал совершать нелепые поступки, за которые потом приходится краснеть.
Плохо жить одному без друзей-приятелей.
И еще плохо, когда нет у человека старшего и самого дорогого друга – отца. И неизвестно, где он был раньше и где находится сейчас. Маму лучше и не спрашивать об этом. Ни за что не скажет. Но Володя давно догадывается кое о чем и мечтает скорее подрасти и пуститься на поиски.
А мама сидит на крыльце и тихонько рассказывает про свое житье-бытье, про свою первую работу в тяжелые военные годы.
Три рассказа Володя любит больше всех. Первый рассказ про деда. Про него мама рассказывает так:
– Когда он работал, то всегда улыбался в бороду. Я спрошу: «Ну чего ты все смеешься?» А он мне: «Вот большая вырастешь, будет тебе в деле удача, тогда и поймешь, отчего человеку работать весело…»
– А как он про себя говорил? – спрашивает Володя, хотя и сам отлично знает, что говорил дед про себя и про весь Вечкановский род. Едва мама начинает, как он сразу же подхватывает, и они начинают дружно выкрикивать в два голоса:
– Я – сучок дубовый, от меня и топор отскакивает!
При этом они хлопают ладонями по коленям, чтобы крепче получалось.
Второй рассказ про войну, как мама в госпиталь поступила, показав при этом свой вечкановский характер, как на фронт попала, раненых спасала.
Не любила она про войну рассказывать, оттого, наверное, что женщина. Был бы у Володи отец, вот он рассказал бы…
Третий рассказ, самый главный, – про Снежкова. Когда мама работала в госпитале, там лежал лейтенант Михаил Снежков. Он был художник. Снежков нарисовал мамин портрет цветными карандашами и написал внизу: «Наша любимая сестра Валя».
И на этом, самом интересном, месте мама всегда обрывает свой рассказ:
– А дальше ничего особенного не было. На фронт я, конечно, попала, но только уж под самый конец войны. И почти сразу же ранение получила, на этом все мои подвиги и закончились.
Володя знает: сколько ни проси – ничего больше не расскажет.
– И Снежкова больше не встречала? – спрашивает Володя, осторожно поглядывая на маму. Знает, что никакого определенного ответа он не дождется, но все равно спрашивает.
– Нет.
– А он, может быть, живой…
– Может быть. Неси воду.
– Так мы с тобой и живем вдвоем.
– Вот так и живем. Неси воду, мой ноги.
– А если бы пришел, то жил бы он с нами?
– Я сказала: мой ноги. Пора спать.
Володя наливает в таз воды и, сидя на пороге, начинает нехотя мыть ноги.
– И наверное, был бы он мой папа… – тоненьким голосом произносит он, вздыхая, и в то же время осторожно наблюдает за матерью.
– Ты долго еще будешь болтать глупости! – вдруг закричала она, и лицо ее покраснело. – Живо в постель!
Бросив полотенце, она ушла в свою комнату плакать. Володя знал, что она плачет, и не мог понять, почему ее так раздражает упоминание об отце. Стоит только сказать это слово – и пожалуйста…
И он, заранее зная, к чему приведут его расспросы, все равно каждый раз снова заводил один и тот же разговор, надеясь, что мать вдруг да проговорится-, и он узнает все.
То и дело вздыхая, он поболтал в тазу ногами, кое-как, вытер их и пошел домой. По сумрачным сеням расхаживала Еления. Размахивая горящей папиросой, она угрожающе гудела:
– Что-то последняя картина твоя на Капитошкины ковры смахивает. Погляжу я погляжу да и выгоню тебя из этого дома…
Ваоныч сидел на пороге своей студии и молчал.
– Спокойной ночи, – проговорил Володя, прошмыгивая в свою комнату.
Еления вослед пыхнула дымом и, кажется, огнем:
– Спи на здоровье.
Мама сидела в столовой и рассматривала скатерть на столе. Проходя мимо, Володя издал особенно затяжной вздох и покосился на маму: не заметила, зря старался. Ну и пусть, переживем-перетерпим.
И, лежа в постели, он все вздыхал и вертелся до тех пор, пока мама не сказала из столовой:
– Долго еще будешь переживать? Ну, хватит, спи.
Ага, дошло! Он только приготовился вздохнуть особенно потрясающе и даже набрал воздуха побольше, как вдруг послышался топот, и в комнату, покачиваясь, вошел слон. Мама сказала:
– Ну вот, только этого нам и не хватало!
Но слон даже не посмотрел на нее. Он тяжким слоновым голосом сказал Володе:
– А я знаю, где твой папа. Он на Луне, и мне известна дорога к нему.
И вот они пошли… поплыли… полетели… Слон, а на нем Володя. Он думает, что это, наверное, очень смешно – слон летит по воздуху, как воздушный шар. Но смеяться нельзя, сердце замирает от страха, и он никак не может сообразить – сон это или не сон…
