Текст книги "Океан Бурь. Книга первая"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Наступало время обеда. Мурзилка окликнула Ваську и таким слабым голосом, будто через минуту ей помирать, приказала:
– Сбегал бы в гастроном. Отец скоро придет.
– Сама не рассыпешься, сходишь, – отзывается Васька.
– Вот отцу скажу.
– А говори. Я сам скажу, что ты целый день спишь.
– Ну, кому я говорю! – визгливо крикнула мачеха, так что подсолнечная шелуха с ее губ полетела во все стороны.
Так они пререкались до тех пор, пока не пришел Капитон, Выругав жену всякими словами, он начал ловить Ваську, гоняя его по двору, как курицу. Поймав, он зажал его голову между колен и начал не спеша отстегивать ремень. Васька не вырывается и не кричит. Он знает, что все это бесполезно. Он только плачет, повизгивая, как щенок, и в то же время сморкается в отцовы брюки.
Отхлестав сына, отец бросает ремень. В ту же секунду Васька бойко, как петух, взлетает на забор и, подтягивая штаны, начинает ругаться:
– Босяк несчастный, бандюга! Подожди, вырасту, я тебя еще не так вздрючу! Ты у меня по две недели сесть не сумеешь, на пузе ползать будешь…
А отец ходит по двору и хохочет.
– Смотри, как научился ругаться, собака! Молодец, Васька, главное, не тушуйся. Ну, ладно. На вот деньги, лети в гастроном. Жрать от этой физкультуры еще больше захотелось.
Пообедав, Капитон расстилает для просушки очередную партию холстов на дворе и, похаживая между ними, отгоняет кур и воробьев. В то же время маленькими опухшими глазками он посматривает в щели забора на соседний двор. Капитон подкарауливает художника Бродникова, для того чтобы потолковать с ним об искусстве, поскольку он считает себя художником и очень любит умные разговоры.
Как только Ваоныч появился на крылечке, потирая затекшие от палитры и кистей пальцы, Капитон поспешил к пограничному забору. Его толстое красное лицо медленно всплыло над забором, как поздняя летняя луна, когда она всходит над недалеким лесом.
Вначале показывается огненный чуб, потом лоб, весь какой-то измятый и складчатый. Вот выплыли кустистые светлые брови и маленькие бесцветные, но очень пронзительные глазки. Показался нос, похожий на повернутую хвостом вверх молоденькую репку. Ботва у нее коротко острижена и слегка распушена. Это у Капитона такие усишки. А губы у него почему-то очень светлые и кажутся голубыми на медном лице.
Положив толстые, в оранжевых волосах, руки на верхнюю доску забора, он сказал своим хриплым, задыхающимся голосом:
– Привет, холлека!..
Ваоныч как-то объяснил Володе, что Капитон хочет сказать «коллега», что значит товарищ по работе. Конечно, это должно быть обидно для Ваоныча. Он ничего не отвечает, но это не смущает Капитона. Вытащив из кармана маленькую черную шапочку, он натягивает ее на голову. И вот уже его лицо не похоже на позднюю луну. Оно напоминает теперь необычайно пузатый желудь, сорвавшийся с ветки, и даже кусочек этой ветки торчит на макушке.
– Беретка! – любовно сообщает Капитон. – Некоторые деятели теперь этакое носят. Моду, значит, соблюдают.
– Какие деятели?
– Ну, вообще… Свободной профессии.
– Ага! – смеется Ваоныч. – На барахолке приобрел?
Капитон, оглаживая берет, сообщает:
– Выменял. Вещь заграничная. У нас разве чего могут…
– Это верно, – соглашается Ваоныч, – производство очень сложное, колпачки эти, сложнее атомной станции…
Капитон вздыхает:
– Вот вы смеетесь все… А я разговорился на барахолке с одним соображающим человечком. Молодой такой, а, между протчим, тут… – Капитон постучал пальцем по своему жирному лбу. – Вот тут шарики играют. Сам-то он заграничными предметами интересуется и все мне объяснил про искусство. Какое передовое, а какое, значит, на сегодняшний день отстающее.
Ваоныч вдруг покраснел и громко, на весь двор, закричал:
– А ну слезь. Забор поломаешь. Тебе пить надо бросить да полечиться. А ты ходишь тут, трясешь своими коврами.
– Ничего. От моего художества морду еще никто не воротит. От покупателя отбою нет. А кричишь ты на меня от идейного несогласия.
– Что? – спросил Ваоныч.
– Идеи у нас разные. У тебя идея одна, у меня совсем наоборот.
Ваоныч расхохотался так, что даже долго не мог ничего ответить и только махал руками. Вдруг он оборвал смех и, вытирая слезы платком, серьезно спросил:
– А у клопа есть идея?
– Обязательно! – жарко подхватил Капитон и пояснил: – Как бы пожрать.
– Ну вот что, идейный ты мой противник. Идея может быть только у человека. И только убежденного в своей правоте. Ни у клопа, ни у скота идей не бывает. А пожрать или там побольше денег нахапать это не идея, а скотское стремление. Так что у нас с тобой даже идейных разногласий не может быть. Понял?
– Понятно… – протянул Капитон, – презираешь, значит.
Ваоныч с жаром подхватил:
– От всей души презираю всякое скотство в человеке. И тем более, если это скотство пачкает святую любовь к искусству. И того человека презираю, который спекулирует искусством.
Володе не все было понятно из того, что говорил Ваоныч. Ему сначала даже нравились яркие пятна на Капитоновых коврах, сказочные деревья и лебеди, нарисованные серебряной краской.
И Ваоныч заметил это. Он спросил:
– Красивые у Капитона ковры?
Попробуй-ка скажи, что красивые…
– Не знаю, – ответил Володя.
– Хитер, – осуждающе протянул художник. – А ты бы не хитрил со мной. Я тебя насквозь вижу. Честно скажи.
Володя честно сказал:
– Лебеди красивые.
– А ты настоящих лебедей видел?
– Нет.
Секунду подумав, Ваоныч вдруг схватил Володю за руку.
– Пойдем. Я тебе подлинную красоту покажу…
В большой светлой комнате, где художник работал зимой, сейчас было пустовато. Стояла только широчайшая оттоманка, обитая зеленым потрескавшимся репсом, да несколько старых холстов, прислоненных к стенам.
Тяжелый мольберт, новые картины, краски – все находилось наверху, на галерее. Там Ваоныч работал все лето до первых заморозков, там же и спал на старой раскладушке, застланной мохнатым оранжевым одеялом.
И в комнате, и на галерее Володя часто бывал, но он никогда и не помышлял проникнуть в другие комнаты. Там жила Елена Карповна. Должно быть, она и Ваоныча не очень-то допускала к себе, потому что он как-то вдруг притих и, прежде чем войти, осторожно постучал:
– Это я, мама, – тихо сказал он.
Замирая от ожидания необыкновенного, Володя на всякий случай отступил за спину Ваоныча.
Дверь отворилась. Они вошли. Володя разочарованно подумал: «Комната как комната, ничего особенного, кроме необыкновенной чистоты, нет».
Печь с вделанной в нее плитой свежевыбелена, стол, стулья, буфет – все блестит, как новенькое. На желтом полу ярко сверкают солнечные прямоугольники.
Еления сидела в кресле у стола и зубной щеточкой терла какую-то чугунную статуэтку. Не глядя на вошедших, она сказала:
– Каслинская. Восьмидесятых годов. Очень редкая.
И осторожно поставила статуэтку на полированную крышку стола.
– Ну, а ты зачем? – спросила она, указывая на Володю щеткой.
При этом она так строго посмотрела на Володины босые пыльные ноги, словно собиралась почистить их своей щеткой.
– Это я его привел, – сказал художник, разглядывая статуэтку. – Надо показать ему лебедя.
– Ну идите, – разрешила она. – Только ничего не трогать руками.
Она и на руки Володины посмотрела, как будто подумала: «А не почистить ли заодно и руки».
Вот она – тайная комната.
Художник исчез в темноте, а Володя, оставшись один на пороге таинственной комнаты, почувствовал сильное желание удрать. Кто их знает, что они прячут здесь в темноте? Все-таки это интересно, а удрать он всегда успеет. В комнате было темно и душно. Большое окно так плотно закрыто внутренней ставней, что в комнату не проникало ни единого солнечного лучика.
Но вдруг ставня со стуком распахнулась. Комната мгновенно осветилась, и все вокруг ослепительно заиграло разноцветными бликами. Володе показалось, что он попал в волшебную пещеру, набитую чудесными драгоценными вещами. Они тесно стояли и лежали на полках, за стеклами шкафов, на столе и даже на полу. Черные шкатулки таинственно мерцали в глубине шкафа разноцветной росписью и тонкой позолотой. На полке разгуливали толпы белых и густо нарумяненных дымковских баб, барынь, девушек в платьях, сверкающих чистыми красками и золотом. Были тут и бараны с золотыми рогами, и кони в красных и зеленых яблоках, под серебряными седлами. На другую полку выбежал целый табун коней, блистающих всеми оттенками обожженной глины. Коричневые, красные, зеленые, они мчались вперед, свивая в кольца свои гордые шеи.
Изделия из чистого белого или из желтоватого, как бы опаленного солнцем, дерева занимали целую стену. Каких только причудливых зверей, рыб и человеческих фигур не выдумывали безвестные мастера!
А на краю полки стоял старичок-лесовичок, собранный из шишек и сосновых веток, с бородой из седого мха. Он забрел сюда из коми-пермяцкой тайги.
Под стеклом на столе разместились изделия, выточенные из кости терпеливыми северными художниками. Они были настолько хрупкими, что предохраняющее их стекло, по сравнению с ними, казалось надежной броней.
На это стекло Ваоныч поставил большого белого лебедя. Володя не сразу заметил его. Он вообще ничего не мог заметить сразу. Он растерялся и онемел.
– Вот какие лебеди бывают у настоящего мастера, – донесся до него голос Ваоныча. – Смотри…
Белая птица плыла по зеркальному стеклу, как по застывшей водной глади. Изогнув шею, она почти касалась клювом воды. Каждое перышко на крыльях, каждая пушинка на груди были полны живого трепета.
Володя махнул рукой:
– Кш! – сказал он тихонько и не удивился бы, если бы лебедь вдруг вздрогнул и отплыл по стеклу, как по спокойной воде.
– Вот видишь! – радостно засмеялся Ваоныч. И как-то особенно ласково прошептал: – А Капитошкиным лебедям не захочется сказать «кш»!
Володя покраснел, оттого что невольно поддался на обман: деревянного лебедя принял за настоящего.
Заметив это, Ваоныч осторожно погладил лебедя и тихо продолжал:
– А ты не стыдись. Это не обман. Это искусство. Великий мастер тот, кто в мертвый материал живую душу вложит. Слыхал, как люди говорят про настоящего мастера: он в дело всю душу, вкладывает. Вот и в этого лебедя душа вложена. Видишь, какой он: красивый, живой!
– А зачем вы его в темной комнате прячете?
Спросил оттого, что ему стало жаль лебедя. Володя представил себе, как он сейчас уйдет на залитый солнцем двор, а лебедь останется в темноте, где пахнет пылью и нафталином. Никто его не увидит, и никто никогда не узнает, каким бывает настоящий лебедь.
– Зачем прячете? – повторил Володя.
– Тише! – сказал Ваоныч и показал на дверь. – Я тебе потом все объясню.
Он закрыл ставню и вывел Володю из чудесной комнаты. Еления по-прежнему сидела в своем кресле и любовалась на черную фигурку, поворачивая ее то одним боком, то другим.
– Хорош «Лебеденочек?» – спросила она, не глядя на Володю. И, не дожидаясь ответа, вдруг сообщила: – Деда твоего работа. Великий был мастер, а человек упрямый, бог ему судья. Это еще не самая его лучшая вещь.
Володя знал, что самое лучшее из всего, что вырезал из дерева дед, отдано на хранение в музей. Замечательные там вещи! Но самая лучшая – большой резной портрет. Назвал его дед «Веселый плотник», и говорят, что он похож на самого автора.
Сидит на чурбашке плотник. Отдыхает и топор большим пальцем пробует – остер ли инструмент. А сам посматривает на всех такими веселыми глазами и такая затаилась в бороде ухмылка, что всем ясно: остер у мастера топор, а язык и того острее. Скажет слово – вряд ли устоишь.
Смотрят на «Веселого плотника» люди, и вспоминают Володиного деда – Великого Мастера.
Глава третьяМама иногда вспоминала о том, что есть у нее где-то двоюродный брат – Володин дядя. А где точно – не знала. Она помнила только, что фамилия его была не совсем обычная: Оседлый. Имя тоже: Гурий Валерьянович.
Ничего больше о нем известно не было, и, наверное, потому он казался Володе существом таинственным.
И вдруг от дяди пришло письмо:
«Дорогая наша сестрица, Валентина Владимировна, и какие еще существуют при вас дорогие сродственники, всем от нас низкий поклон. А я, если не забыли, являюсь брат ваш (сродный) Гурий, дорогой мамаши вашей сестрицын родный сын.
Дорогая сестрица Валентина, конечно Вы не помните нас, как живете Вы в городе, где много удовольствий и прочих культурно-политических мероприятий.
А у нас, как вам, может быть, уже известно, распустили МТС, и все машины и все имущество продали колхозам, то нам теперь тут нарушили существование. Я работал при МТС кладовщиком и считался как рабочий класс, а теперь заставляют вступать в колхоз. А нам этого не надо, поскольку у меня своя параллель и другое направление жизни, т. е. не колхозное.
Как Вы смотрите на это, дорогая сестрица, что мы всем нашим семейством прибудем к вам на постоянное жительство.
Семейство наше состоит из следующих лиц:
а) жена Александра Яновна 35-ти лет.
б) дочка Таисия Гурьевна 9-ти лет.
А также кое-какая живность и все, что требуется по хозяйству.
Нам неизвестно, какое ваше семейное состояние, а с нашим прибытием будет вам облегчение в жизни и всякое удовольствие…»
Прочитав письмо, мама обрадовалась:
– Вот и хорошо, что он надумал приехать. Мне одной не справиться с этим домом. А он, видать, человек хозяйственный.
В самом деле, дом требовал непрестанных забот и ухода. Тем более такой дом, построенный под веселую руку, да на долгую счастливую жизнь для большого дружного семейства. Обветшало крыльцо, потрескалась и начала осыпаться коричневатой трухой резная нарядная дверь. Крышу надо чинить, полы красить. Многое надо.
А что может сделать одинокая женщина, весь день занятая на работе? Ничего-то она сделать не может. Тут нужна мужская, хозяйская рука.
Советовали продать дом, и покупатели находились, но мама всем отвечала одно:
– Это не такой дом, который можно продать. Не могу я этого сделать. Ведь он с меня спросит, – указывала она на сына. – Вырастет и спросит…
Слушая мамины жалобы, Володя тоже горячо протестовал:
– Не продавай. Я не велю!
Мама смеялась:
– Вот видите: не велит…
Володя понимал, что маме и самой было бы тяжело расстаться с домом. Поэтому она обрадовалась приезду брата, все же не чужой человек будет в доме. По письму видно, что не очень-то он грамотный, но такие как раз и бывают самые хозяйственные.
– Может быть, в нашем доме повеселее сделается… И нам с тобой повеселее жить будет… – девчоночьим голосом протянула она.
И они начали дружно мечтать, какая хорошая жизнь начнется, когда приедет дядя. Мама подружится с Александрой Яновной, будет, с кем перекинуться добрым словом, поделиться и радостью, и бедой. Да и Володю приберут, присмотрят, накормят. И мама всей душой отблагодарит за сына.
А Володя сказал, что, конечно, лучше бы у них был мальчишка. Ну, нет, так нет. Девчонки тоже не все вредные бывают.
Потом начали думать, где их разместить, и решили, что им очень хорошо будет жить на кухне. Но это не просто кухня. Раньше здесь готовили еду, здесь же обедали и по вечерам собиралась вся большая дедова семья. Сейчас тут никто не живет.
Мама сразу же села писать письмо дяде, а Володя побежал делиться новостью и хвастать, но, как назло, ни одного приятеля не оказалось на улице. Даже Васька исчез куда-то. Одна только Васькина мачеха сидела у своих ворот, задумчиво и равнодушно разглядывая темнеющее небо и золотые облака.
Володя сообщил:
– К нам скоро дядя приедет. На постоянное жительство.
Лениво двигая пухлыми губами, она ответила:
– Давно бы ему собраться. Может быть, фулюганить меньше будешь.
И тут же из-за забора послышался удушливый Капитонов голос:
– Дядька – это неплохо. Он тебе разукрасит сидячую местность.
Они говорили так, словно радовались всем тем неприятностям, которые, по их мнению, ожидали Володю с приездом дяди.
Дядя приехал совершенно неожиданно и очень скоро. Произошло это так.
Володя уже успел забыть о своей болезни, и ему снова разрешили бегать по всей улице, и по соседним улицам, и даже за Оторвановку на строительство.
И вот как-то вечером Еления пожаловалась маме:
– Косточки во мне гудят на разные голоса. Это уж к дождю.
– Да, это очень может быть, – ответила мама, – такой зной. Даже листья в саду вянут.
Володя не особенно верил в музыкальные способности старухиных косточек, потому что у нее всегда что-то шумело и гудело. Он верил только своему капитану. Вот если он выйдет на палубу своего корабля, тут уж без ошибки можно утверждать – будет дождь.
Выбежав из ворот на улицу, чтобы лучше рассмотреть отважного капитана, Володя увидел такое, что сразу позабыл обо всем на свете.
По краю тротуара шел высокий и с виду очень унылый человек. Несмотря на жару, он был в сером брезентовом плаще. Его голову прикрывала кожаная кепка, широкая, с острыми краями, похожая на большую черную сковороду. На плаще в самом низу рыжело продолговатое нефтяное пятно, напоминающее Каспийское море.
Человек все время вертел головой, жадно поглядывая по сторонам выпуклыми и тусклыми, как оловянные пуговицы, голодными глазами. Лицо его, покрытое густой сетью больших и малых морщин, напоминало лист пожелтевшей измятой бумаги.
Все эти подробности сразу отметил Володя и подумал, что этому человеку, наверное, очень невесело живется на белом свете: ему жарко, хочется есть, оттого он так и посматривает вокруг – чем бы тут поживиться. Но кругом стоят одни только прожаренные солнцем дома.
Человек уныло шагает по размякшему асфальту в горячем плаще и чугунной кепке, а за ним, повизгивая, катится тележка на двух высоких колесах. Бойко двигая босыми ногами, тележку тащит небольшой, но какой-то широкий и жилистый человек. Одет он в широкие грузчицкие порты, до того испачканные и потрепанные, что определить, из чего они сшиты и какого цвета материал, уже нет никакой возможности. С плеч его на одной сохранившейся лямке свисает очень длинная майка, бывшая когда-то голубой. Но возможно, что она была и красной. Сейчас этого уже не определить. Майка открывает его волосатую грудь, и подол ее трепещет при ходьбе где-то около самых колен. Полотняная панамка, какие летом носят интеллигентные бабушки, покрывает его голову.
Его босые ноги, голая грудь и руки – все поросло густыми волосами. Небритое круглое лицо казалось мохнатым, отчего он походил на большую обезьяну. Пот стекал по его лицу, плечам и груди, оставляя извилистые грязные дорожки, и блестящими каплями падал на пыльный раскаленный асфальт.
На тележке стояли фанерные чемоданы, перевязанные веревками, ремнями, проволокой, лежали пестрые узлы, полосатые перины, железные части кроватей, панцирная сетка, новая большая кадушка, в каких солят на зиму капусту, и другая кадушка, поменьше, выкрашенная голубой краской. В голубой кадушке росла комнатная пальма. Под узорной сенью пальмы на самой вершине воза стояли две большие клетки с серыми и пестрыми кроликами.
Удивительно, как один небольшой человечек может тащить столько вещей и еще бодро покрикивать хриплым голосом:
– Не тушуйся, хозяин. Культурно довезем.
Конечно, над забором сейчас же показалась огненная Васькина голова. Смешно двигая своей репкой, он дурашливо пропищал:
– Рикша!
За тележкой шли толстая женщина с очень белым лицом и тоненькая загорелая девчонка в новом красном платье. Она несла большую гипсовую собаку, прижимая ее обеими руками, как ребенка.
Женщина шла спотыкаясь и покачиваясь, как слепая. На ней было надето тонкое желтое платье. Синее суконное пальто она несла на руке. Другой рукой держала черный дождевой зонтик, загораживаясь от солнца. Было видно, что она умирает от жары.
А девчонка – Володя это сразу определил – была вредная. Она задирала широкий нос и при этом так презрительно щурила глаза, что, казалось, смотрит на окружающий ее мир своими круглыми ноздрями. Хотя гордиться ей было совершенно нечем. Платье на ней короткое, коленки острые и загорелые, ноги сплошь в белых царапинах. И шляпка на ней смешная: желтая, соломенная, с пучком тряпочных цветов. А из-под шляпки, как будто сделанные из той же соломы, торчат две жидкие косенки, завязанные розовыми бантиками. Один бантик развязался, и длинная ленточка подрагивает на ходу.
Словом, сразу видно, вредная девчонка, что она сейчас же и доказала.
Как только Васька пропищал на заборе, девчонка еще выше задрала свой нос и звонко, на всю улицу, рассмеялась:
– Какой рыжий! Смотрите, как петух!
– Малявка! – завопил оскорбленный Васька и для убедительности показал язык. – Э-э, малявка!..
Володя тоже засмеялся.
В самом деле, Васька, когда сидел на заборе, очень напоминал яркого петуха.
– Стой! – вдруг скомандовал унылый человек таким гулким басом, что Володе показалось, будто голос ударил из большой кадушки, стоящей на возу.
Голодным взглядом он осмотрел дом, Володю, рыжего Ваську и спросил:
– Чей это будет дом?
– Наш, – ответил Володя.
– А вы-то чьи? – прогудел унылый человек, и не успел еще Володя ответить, как из калитки выбежала мама.
– Гурий Валерьянович?! – спросила она.
Вот оно что – дядя приехал!
Васька свистнул на всю улицу.
Дядя снял с головы свою сковородку.
– Здравствуйте, сестрица, – сказал он, и многочисленные морщины на его лице дрогнули и заиграли, редкие усы ощетинились. Можно было догадаться, что он улыбнулся. – Мое семейство, – ткнул он рукой в ту сторону, где находилась тележка с чемоданами и кадушками.
Сейчас же толстая женщина, продолжая прикрываться зонтиком, поцеловала маму в щеку.
– Здравствуйте, сестрица, – простонала она. – Какие у вас погоды невозможные…
И девочка поцеловала маму в другую щеку, сказала тоненьким голосом:
– Здравствуйте, тетя!
– А это мой сын, – мама подтолкнула Володю.
Снова на дядином лице вздрогнули и заиграли все морщинки. Ощетинив усы, он пробубнил:
– Здорово, пистолет!
Девчонка захихикала, прикрываясь концом платочка.
Мама показала на дом и положила руку на Володину голову:
– Наследник.
Оловянные дядины глаза вспыхнули, словно он наконец-то увидал долгожданную еду, и его взгляд сделался совсем уж алчным.
– Здравствуйте, молодой хозяин, – восторженно прогудел он и протянул вперед длинные руки с широкими ухватистыми ладонями. – Примите бесприютное семейство, – умильным голосом запричитал он. – Мы, значит, вам дядя, хотя и двоюродный…
Володя попятился. Ему показалось, что этот высокий голодный человек сейчас посадит его на свою сковородку и пришлепнет свободной рукой.
– Культурно, – сказал человек, впряженный в тележку. Задирая подол грязной майки, он размазывал пот на лице. Другой рукой в это время он придерживал оглобли, чтобы не перевернулся его экипаж.
– Ох, да как же вы так! – воскликнула мама, вдруг увидав чудовищный дядин багаж. – Да заезжайте скорее во двор. Такси разве не было? Взяли бы грузовое.
Дядя свысока поглядел на маму и, как бы снисходя к ее молодости и неопытности, пояснил:
– Сестрица, так это денег сколь надо! Такси-то ваше, оно кусается.
– А этот, я думаю, еще хуже кусается.
Дядя подозрительно оглядел своего возницу. Тот блудливо ухмыльнулся всей своей широкой мохнатой рожей:
– Вы тоже скажете…
– Куда такому кусаться-то, – согласился дядя, открывая ворота.
Тележка вкатилась во двор.
– Ох, нехорошо все-таки, – продолжала мама. – Такси-то приличнее, да и много дешевле.
Когда выяснилось, что за грузовое такси пришлось бы заплатить почти вдвое дешевле, дядя побледнел, и в глазах его снова появился тусклый оловянный блеск.
– Обманул ты меня, значит? – спросил он.
Тележник радостно подтвердил:
– Обманул.
– Да как же ты посмел?
– А я тебя разве заставлял верить? Я, если обманывать перестану, дня не проживу.
Привлеченный шумом на дворе, Капитон возник над забором.
– Правильно, – подтвердил он.
Тогда дядя стал так ругаться, что мама не выдержала и сказала:
– Ну, довольно. Как не стыдно!
Но дядя продолжал бушевать.
– Сваливай! – кричал он на весь двор. – Разгружай, нечистый твой дух! – И бросился отвязывать веревку.
– Погоди, – грозно предупредил тележник. – Культурно отдохни. Охолонь. Деньги отдай, тогда кидайся до веревок.
– Я тебе отдам, – зашипел дядя, – по закону. Согласно тарифу. За километро-час.
Но тележник был не дурак. Он бойко повернул тележку, так что Гурию Валерьяновичу пришлось отскочить в сторону. Он снова забежал назад, и снова тележка повернулась к нему колесом, угрожая наехать на ноги.
– Врешь, – бубнил дядя, прыгая вокруг тележки и стараясь догнать убегавший от него веревочный узел. – Врешь, не уйдешь!..
– Врешь, культурно отдашь, – хрипел тележник, лихо разворачивая свой экипаж.
Васька свистел на заборе. Его отец хохотал, утирая слезы подкладкой берета:
– Не отставай, сосед! Давай, давай! Хватай его, дьявола!..
– Да что вы делаете! – кричала мама. – Сейчас же прекратите! А вам-то стыдно, Капитон Романович!
– Ох, не мешай им, соседка, – надрывался Капитон. – Гляди, какой балет! Давай, дядя, давай закручивай!..
Девчонка, поставив свою собаку на крыльцо, подскочила к забору и начала колотить кулаками по доскам.
– Дураки! – пронзительно визжала она. – Все вы дураки рыжие!..
Когда Володя услыхал голос матери, он схватил обломок кирпича и запустил им в Капитана. Тот охнул и схватился за щеку. По его пальцам сейчас же потекла кровь.
Сразу наступила такая тишина, что все услыхали, как вздохнул Капитон.
– Ну, ладно… – сказал он и ушел домой с таким видом, словно получил все, что хотел.
– Ловко! – воскликнул Васька одобрительно, будто и его желание исполнилось как нельзя лучше.
Мрачно разглядывая свои босые ноги, Володя ждал возмездия, но маме сейчас было не до него. Она таким строгим голосом, какого даже Володя не слыхал от нее, сказала дяде:
– Сейчас же отдайте деньги. Балагана тут устраивать не позволю.
Обозленный тележник пригрозил перевернуть тележку и пообещал это сделать так, что «от всех ваших чемоданов и цветов останется одна повидла»! Но, получив деньги, он сказал: «Культурно» – и, укрепив оглобли на специальной подставке, начал разгружать вещи.
