Текст книги "Океан Бурь. Книга вторая"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
У самого берега покачивался на воде длинный и узкий, в четыре лесины, плотик. Он был надежно связан еловыми вицами, и в центре стояла мачта – еловый стволик с торчащими во все стороны коротко обрубленными сучками. Отличный корабль. Люди, населяющие Землю Снежкова, знают свое дело.
Володя вздохнул: если бы все люди, населяющие чудесную Землю Снежкова, так же вникали в дела других, приезжих людей. Понимали бы их, не выдавали бы.
– Конников, – сурово и требовательно попросил Володя, – не выдавайте меня. Вы обещали.
– С чего ты решил, что тебя выдают?
– Сегодня приедет мама, и тогда все пропало.
Конников засмеялся:
– Да мы ее уговорим. На плоту всем места хватит. Мы с ней поговорим, и она все поймет. Ты смотри, этот плотик, его только оттолкнуть от берега, и он сам поплывет. Если сейчас отчалить, то к вечеру на Ключевском кордоне будем.
Зачем он все это говорит? Сам собирается дождаться маму, которая приедет в шестнадцать двадцать, и тут же сам рассказывает, как надо плыть до кордона. Что-то он закручивает, этот Конников. Что-то выдумывает. Конников – один из лучших людей. Не знает он, какая у меня мама, если думает, что ее можно уговорить. Ну, хорошо, надеяться больше не на кого, самому надо действовать.
А тут и Конников сказал, как подслушал Володины мысли:
– Так что поиграйте тут пока. Действуйте.
Помахал рукой и пошел вдоль по берегу к дому, где живут Карасики, захватившие в плен Володю.
Как только Конников-скрылся за соснами, Катя неожиданно сказала:
– Давай скорее.
– Чего давай?
– Конников сказал: действуйте. Ты что, не понял?
Она первая прыгнула на плотик, за ней Соболь. Володя все понял, но он еще не знал, что делать. Нет ли тут какого подвоха?
– Скорей, – торопила Катя, – скорей!
Володя и сам не заметил, как он оказался на плотике рядом с Катей. Она сунула ему в руки длинный тонкий шест и велела отталкиваться от берега.
Поплыли. Путешествие началось. Володя все еще никак не мог понять, что же произошло: Катя, которой было поручено стеречь его, присматривать, чтобы он не убежал, сама убежала с ним. Что теперь будет?
– Попадет тебе, – сказал он.
– Ну и что, – беспечно ответила Катя, – зато ты увидишь Снежкова.
А солнце уже оттолкнулось от горы, потушило алые факелы, и все кругом приобрело свои настоящие весенние краски: река засияла небесной голубизной, верхушки сосен зазеленели, и Соболь снова стал черным, как ему и полагается по кличке.
Володя притих, разглядывая зеленый берег, отраженный в тихой воде. Оказалось, что на Земле Снежкова, как и везде, живут разные люди, и поступки их не всегда понятны и объяснимы. Катя, Катина мама, Конников – все они сочувствуют Володе и, как будто, согласны помочь ему, а делают все наоборот. А потом вдруг опять наоборот.
Короче говоря, на Земле Снежкова зевать не полагается. Смотри в оба. Придя к такому заключению, Володя успокоился. Мысок, от которого они отчалили, исчез за поворотом. Плотик, тихонько покачиваясь, бежит среди неведомых берегов, в неведомую даль, где живет неведомый Снежков и еще ничего не знает.
Вот и еще поворот. Берег поднялся над водой желтой песчаной кручей, а там, внизу… Кто там стоит внизу у самой воды? Кто это размахивает зеленой шляпой?
– Это же Конников! – закричал Володя. – Эх ты! Все пропало!..
Ловко работая шестом, Катя направила плотик к берегу. Все пропало…
Но ничего, оказывается, не пропало. Путешествие продолжается. Конников только забежал за своими вещами и незаметно прихватил Володину сумку. И никто его ни о чем не спрашивал: мама-Карасик ушла на дежурство, а папа-Карасик отсыпается после работы. Он только глаза приоткрыл, чтобы попрощаться с Конниковым.
Четыре лесины – отличный корабль. На суковатой мачте повесил ружье и патронташ. И Володина сумка тут же. Когда стало жарко, он и пальто свое повесил и шапку. Это для того, чтобы не подмокли случайно. В пути всякое бывает.
Конников сказал:
– Не простудись, смотри.
А сам даже рубашку снял. Стоит на конце плота и длинным шестом отталкивается от берега. Загорелый, рыжебородый, в зеленой шляпе, на щеке следы медвежьих когтей. Очень красивый человек!
– Можно, и я рубашку сниму? – спросил Володя, желая хоть сколько-нибудь походить на Конникова.
– Валяй. На пять минут. Солнце сейчас зверское.
– А вы?
– И зимой снегом обтираюсь каждое утро.
– А Снежков?
– Он зимой купается даже. Мороз, вьюга, а он – в прорубь…
– Ух ты!
Каким же должен быть Снежков, если он еще смелее, еще красивее, чем Конников!..
Плыли долго. Один раз приставали к берегу, на костре кипятили чай в котелке. От чая пахло сладковатым хвойным дымком. Прежде чем хлебнуть, надо было подуть в кружку, отогнать к другому краю попавших в чай комаров. Это был напиток таежников – вольных людей.
Чтобы отпугнуть комаров, Конников положил в костер сырых гнилушек. Повалил желтый, горький дым, от которого слезились глаза и все время хотелось сморкаться. Но комары не очень-то испугались.
– Знаешь что, – сказал Конников, хлопая себя ладонями по шее, – ну их к лешему. Поплывем дальше.
На плоту, если держаться подальше от берега, комары не кусали. Володя спросил, а как же другие люди живут среди комаров, и узнал, что есть такая мазь, намажешься, и ни один комар не тронет.
Над головой опять раздался грохот. Вертолет. Он повисел немного, потрещал над водой, потом поднялся и полетел дальше, чуть, не задевая верхушки сосен. Пожарный вертолет. Наблюдает: не горит ли где. Лес охраняет.
– А вот на пригорке, смотри-ка, лоси, – сказал Конников.
На самом деле: посреди круглого холма, покрытого нежной зеленью, стояли лосиха с лосенком. Подняв тупые морды, они смотрели на вертолет. Видно было, что им нисколько не страшно.
Еще немного проплыли по широкой реке между высоких гор и дремучих лесов. Снова показался зеленый круглый холм, только побольше того, где лоси, и повыше. На вершине холма стоит домик и поглядывает на реку блестящими окошками. Над крышей высокая антенна. По склону холма сбегают ступеньки деревянной лестницы. На песке лежат две лодочки и висит на кольях сеть.
– Кордон, – объявил Конников.
У Володи застучало сердце. Сейчас совершится какое-то чудо, самое расчудесное из всех таежных чудес: он увидит Снежкова. Но сколько ни всматривался, никого не заметил на зеленом берегу. Ни одного человека.
– Вот и добрались, – проговорил Конников, подталкивая плот к берегу.
Наверху залаяла собака, сообщая о прибытии новых людей, и сейчас же там показалась какая-то женщина в желтом пальто. На ее голове трепетал голубой шарфик…
Легко постукивая каблуками по звонким ступенькам, она побежала вниз. Пальто распахнулось. Мелькнуло ярко-красное платье. Шарфик съехал на шею. Нет, в такое чудо Володя не сразу поверил.
А женщина бежала по ступенькам и кричала:
– Володька! Володька!
И голубой шарфик весело трепетал за спиной, как прозрачные крылья стрекозы.
– Мама!..
Плот сильно налетел на берег, должно быть, Конников поднажал шестом изо всех сил. Володя с трудом удержался на ногах. Он выскочил на песок, мама сразу же схватила его и бессильно опустилась перед ним на колени. Она ничего не говорила, а только все время шарфиком вытирала то свои глаза, то Володины.
Конников, стоя на плоту, снял шляпу и низко ей поклонился.
А она сказала:
– Я благодарить вас должна, а мне и говорить-то не хочется с вами!
Не надевая шляпы, Конников пробормотал, смущенно посмеивась в рыжую бороду:
– Вы успокойтесь. Потом, может, и захотите поговорить со мной.
Но мама, все еще стоя на коленях, прижала сына к себе и проговорила:
– Нет. Нет. Нет. Если бы вы знали, как плохо вы все для нас сделали…
Мама поднялась и как-то вся выпрямилась. Тонкие брови ее сдвинулись. Володя знал, что сейчас будет. Сейчас Конникову достанется за то, что он не послушался ее и увез Володю. Она это умеет.
Володя, защищая своего спутника, закричал:
– Да мама же! Смотри, что у него на щеке. Видишь? Это его медведь! Когтями!
Мама вдруг засмеялась и сказала:
– Ну, хорошо. Я не буду медведем.
Володя не понял, зачем она так сказала, а Конников, этот необыкновенный человек, сразу понял. Он тоже улыбнулся и, надевая шляпу, сказал:
– Правильно.
– А того медведя, знаешь, кто убил? Снежков!
– Да? – Мама сразу перестала смеяться. – Нет, я решительно не хочу быть медведем… Мы долго будем еще стоять на этом берегу?
– Наверху есть дом, – предложил Конников.
– Я не в том смысле. Как нам поскорее выбраться отсюда?
– А как вы попали сюда?
– Я прилетела на вертолете, – сказа мама так просто, словно она каждый день летает, в тайгу на вертолетах. И так же просто, словно о самом обычном, рассказала, как она приехала на станцию Таежную, узнала, что Конников уже успел увезти Володю на кордон. «Как же вы допустили? – в отчаянии спросила мама. – Вы знаете, что я пешком пойду, через всю эту вашу тайгу…»
Тут вмешался Володя:
– Тогда Катя развела на большой поляне костер… – подсказал он.
– Да. Как только показался вертолет, Катя зажгла костер. И вот я сейчас же полетела вдогонку.
– Видите, для вас нет препятствий, – восхищенно заметил Конников. – Это не каждому удается.
Вот и еще одно открытие: мама, оказывается, такая красивая, такая строгая, такая отважная, что даже Конников, этот неустрашимый человек, восхищается ее поступками.
Заметив восхищенный взгляд сына, мама тихонько засмеялась:
– Что ты на меня так смотришь? Ты думаешь, от меня можно убежать? Я ведь все равно догоню. Я никому тебя не отдам. Это все должны бы знать…
– Может быть, мы все-таки поднимемся наверх, – предложил Конников.
Мама вздохнула:
– Делать нечего. Ведите.
Дом стоял на вершине зеленого холма, окнами к реке. Он был срублен из толстых бурых бревен, покрыт щепой, которая за долгие годы так вымокла под дождем и так высохла под солнцем, что крыша казалась сделанной из старого серебра.
В задней стене тоже были окна, дверь и высокое крыльцо под навесом. По обе стороны двери стояло, ощетинившись над крышей, множество разных шестов и багров. А пониже виднелось несколько весел.
На крыльце сидела большая бедная собака и лениво тявкала. Увидев Конникова, она очень обрадовалась, приветливо заскулила, застучала хвостом, но с места не тронулась. Она была на цепи.
Большую широкую поляну с трех сторон обступила тайга. Согретая щедрым весенним солнцем, она не казалась страшной, наоборот, она привлекала к себе таинственностью. Вот, например, эта тропинка, которая начинается от самого крыльца, идет по краю холма и скрывается в тайге. Так и хочется пробежать по ней, чтобы узнать, что там, на другом ее конце.
Как бы угадав его мысли, Конников сообщил:
– Вот эта тропинка ведет к домику Снежкова. Всего около километра.
Володя посмотрел на маму, вздохнул и ничего не сказал.
– У него там, кстати, имеется моторная лодка, – добавил Конников.
Мама даже не вздохнула, как будто здесь никто ничего и не сказал.
Молча вошли в дом. Там очень большая комната и отделенная от нее дощатой перегородкой вторая, маленькая. В большой комнате все было большое: две кровати, стол, накрытый розовой клеенкой, печь. Володе подумалось, что они забрели в дом, где живут великаны. От этой мысли ему сделалось не по себе: что они скажут, когда увидят у себя непрошеных гостей.
Но тут оказалось, что один из великанов – это Конников, потому что он начал хозяйничать, как у себя дома. А потом оказалось, что он как раз и есть тут главный хозяин.
– Располагайтесь, – сказал он. – Я не понимаю, почему вы боитесь этой встречи?
Снимая пальто, мама попросила:
– Можно об этом не говорить?
Конников повесил на гвоздь ружье и, расстегивая патронташ, мягко произнес:
– Я думаю, что надо бы поговорить. Я его друг и знаю, как он ждет вас. Всю жизнь.
– Я ведь тебе говорил! – торжествующе выкрикнул Володя.
Но мама не обратила на него никакого внимания.
– Столько лет ждет? – тихо проговорила она.
Конников спросил:
– Удивительно?
– Ох, нет! Страшно. И трудно поверить.
– Потом, наверное, он сам расскажет вам все, и тогда вы поверите. Только не надо думать, будто ждать так долго – это удивительно и даже страшно, а жениться за это же время без любви не страшно и не удивительно.
– Я так не думаю. Откуда вы взяли?
– Тогда вы должны увидеться с ним.
Мама села на скамейке у окна.
– А вы не думаете, что только одна я могу это решить?
Конников достал из шкафа хлеб и стаканы.
– Нет, не думаю, – ответил он.
– Почему?
– Около вас есть еще один человек.
– Он – ребенок.
Володя начал было прислушиваться к разговору. Он даже уже начал понимать кое-что, но тут Конников отвлек его внимание. Он вдруг начал разбирать пол около печки. Вынул три короткие доски. Оказалось, что там у них подполье и чтобы туда попасть, надо вынуть три доски. Конников спустился вниз. Его голова с рыжей бородой возвышалась над полом, совсем как на картинке «Бой Руслана с головой».
Голова назидательно сказала:
– Ребенок – тоже человек. Только маленький. Вот в чем дело.
Голова исчезла, а мама поглядела на черное отверстие в полу и решительно пообещала:
– С ним-то я сговорюсь.
– Вы хотите сказать – уговорю.
– Я всегда говорю то, что хочу сказать.
– И всегда без ошибки?
Показалась рука с миской, в которой было что-то очень густое и красное, похожее на варенье. Мама взяла чашку и поставила на стол. Выбравшись наверх, Конников закрыл подполье.
– Это моченая брусника, – сказал Конников, разливая в стаканы красную жидкость с ягодами. – С хлебом очень вкусно. Вот сахар, кто любит послаще. Придет Анна Петровна, будем ужинать.
Моченая брусника целиком захватила Володю: он обмакивал в терпкий сок серый, необыкновенного вкуса хлеб, отчего тот становился слаще всякого пряника. Корочкой подхватывал кисловатые ягоды, хрустящие и свежие, как первый снег.
Со своим стаканом он покончил в два счета. Съел бы еще, но взрослые, увлеченные своим разговором, и сами ничего не ели, и других не угощали.
– Вы только поймите, – строго, как, наверное, на своих заседаниях месткома, говорила мама. – Вы поймите: ребенка нельзя уговорить, чтобы он кого-нибудь любил или не любил. Дети могут играть во что угодно, но только не в чувства. Их не заставишь дружить с тем, кого они невзлюбят. Они не умеют лицемерить. А уж если они привяжутся к кому-нибудь, тогда даже матери не под силу порвать эту привязанность. Вот чего я боюсь.
Конников слушал да помалкивал. Понял, наверное, что с мамой лучше не спорить. Воспользовавшись его замешательством, Володя сказал:
– Эта моченая брусника почему-то сразу кислая, сразу сладкая и сразу горькая. Даже смешно…
– Дай-ка я тебе еще подсыплю, – догадался Конников.
Съел еще стакан брусники, а они все что-то обсуждают, отвернувшись к окну. Володя сам подсыпал себе брусники. Сахару он тоже не пожалел.
Он ел и даже не старался слушать, о чем они там говорят у окна. В конце концов, давно уже выяснено, что разговаривать с мамой о Снежкове – дело бесполезное. Конников-то об этом не знает. Но, наверное, уже и он понял: вон как глубоко вздохнул. Он вздохнул, и вдруг до Володи донеслось:
– Э-эх! Любимая сестра Валя…
– Это еще что?
– Простите, вырвалось по привычке. Мы все привыкли здесь вас так называть.
– Мы договоримся до того, что нам придется сесть на ваш злосчастный плот и… куда глаза глядят!
Володя внес поправку:
– А лучше бы на вертолете.
– А лучше бы ты не вмешивался! – раздраженно откликнулась мама. – Кончил есть? Иди умойся.
– Рукомойник в сенях, – подсказал Конников с такой готовностью, что Володя только вздохнул. Сдался даже и сам бесстрашный Конников. Не выдержал.
Володя усмехнулся и вышел в сени. Ну и ладно. Где тут у них рукомойник? Никакого рукомойника и нет. Висит на веревочке какой-то чайник с двумя носиками. Может быть, это рукомойник? Стоит под ним великанская лохань, рядом на полочке мыло, а на громадном деревянном гвозде полотенце. Ясно, это и есть рукомойник.
Умылся. Вышел на крыльцо. Белая собака лежала на прежнем месте. Увидев Володю, она не пошевельнулась, а только постучала хвостом.
Володя погладил ее и сел рядом. Она положила на его колени тяжелую морду и тяжело вздохнула. Глаза у нее были скучные-скучные. Конечно, ей надоело сидеть и день и ночь одной на цепи, сторожить дом, когда кругом так много интересного.
И ему показалось, что и его тоже посадили на цепь и заставили сторожить что-то совсем не нужное. У него сейчас же мелькнула одна отчаянная мысль, и, как всегда, когда у него появлялись отчаянные мысли, он не стал долго раздумывать.
Поглядывая в окно, он отцепил кольцо от ошейника. Собака сейчас же вскочила и сильно встряхнулась, так что пыль полетела во все стороны. Потом она оглянулась, весело поглядела на Володю, и ему даже показалось, что она засмеялась от радости.
Он выпустил ошейник, и она ринулась вперед.
Ни минуты не раздумывая и не выбирая пути, Володя побежал по тропинке, которая начиналась у самого крыльца и скрывалась в тайге.
А что-то там, где она кончается? Конников сказал, что на другом конце этой тропинки должен стоять дом. Но Володя все шел и шел, а никакого дома ему не попадалось.
Он впервые оказался один в тайге, и ему ничуть не было страшно. Розовая старушка была права, и Катя была права: они обе говорили, что хорошему человеку в тайге бояться нечего.
Володя шел совершенно один и ничего не боялся – значит, он вообще-то хороший человек.
Белая собака жила полной собачьей жизнью. Радуясь свободе, она рыскала вокруг, разрывала лапами мох и громко фыркала.
Володя и не заметил, как тропинка оборвалась, словно заросла зеленым мхом и какой-то таежной травкой с темно-зелеными и красными блестящими листочками. Но даже и теперь он не испугался. Ему было просто интересно: куда это так сразу делась тропинка? Как в сказке: была-была да вдруг пропала.
Вокруг стояли молоденькие елочки, некоторые так малы, что их сразу и не разглядишь. Таких он еще не встречал. А немного поодаль расположились, совсем уже по-сказочному, темные великаны – ели. Они широко раскинули свои ветки, а с них свешивались серые космы мха, такие длинные, что достают до земли. И очень непрочные: если потянешь – сразу рассыпаются.
По золотому стволу снизу вверх пробежала пестрая птица. Дятел! Сразу видно.
А вот белка. Она сидела на еловой ветке, с любопытством посматривая на Володю блестящими черными глазками. Подбежала собака и сейчас же облаяла ее. Белка ничуть не испугалась, она быстро протрещала что-то, наверное, очень обидное для собаки, потому что та сразу притихла и уткнулась мордой в мох.
Но тут Володя заметил, что приближается вечер, и забеспокоился. Он не знал, как зовут собаку, Конников никак ее не назвал, поэтому пришлось придумать ей кличку. Она белая – значит, Белка.
– Белка! Белка! – позвал он, и собака сразу же подбежала к нему.
Взяв ее за ошейник, Володя сказал:
– Ищи.
Белка посмотрела на него и повиляла хвостом. Ничего он от нее больше не добился. Тогда Володя испугался.
В тайге стояла тишина, только бодро посвистывала какая-то, должно быть, маленькая, неугомонная птичка. И сколько ни слушай, ничего больше не услышишь. Даже деревья не шумят.
Не выпуская ошейника, Володя пошел куда глаза глядят. Шел он не очень долго, пока не почувствовал запаха дыма. Он только никак не мог сообразить, с какой стороны он доносится. А тут Белка вдруг рванулась, залаяла и кинулась в чащу. От неожиданности Володя выпустил ошейник. Он побежал на лай и увидел то, из-за чего он пустился на поиски.
Дом, который он искал, стоял посреди очень маленькой, круглой, как блин, золотой лужайки, и около дома сидел художник Снежков. Это был именно он, и никто иной. Володя притих, сжался и долго смотрел на Снежкова.
Тот, в красной клетчатой рубашке и меховом расшитом шелком жилете, сидел на низеньком складном стульчике. На коленях он держал этюдник. Художник писал сосны и бледное, чуть тронутое вечерней позолотой небо, просвечивающее сквозь стволы и кроны сосен. Неподалеку дымил костерок-дымарь, отгоняя комаров.
Белка, прыгая вокруг Снежкова, не лаяла, а только тыкалась носом в его спину, колени, бока и восторженно повизгивала, а Снежков отталкивал ее локтем и что-то негромко приговаривал. Сразу видно, что они давно знакомы.
Потом Белка кинулась к Володе и залаяла. Тогда Снежков увидел какого-то незнакомого мальчика и спросил:
– А ты откуда такой взялся?
Володя вышел на полянку, вытянулся и, прижимая руки к бокам, двинулся к Снежкову. Подошел и сказал:
– Я взялся из Нашего города.
– Из Нашего города? – Художник поставил на траву свой этюдник. – Как ты сюда попал? С кем?
– Я приехал на плоту. С Конниковым. А мама после прилетела на вертолете.
– Ага… Ничего я не понимаю. Какая мама?
– Моя мама. Я из дому убежал, она меня искала, а я вас искал…
Выслушав все это, художник резко взмахнул рукой, словно отгоняя от себя комаров.
– Вот что: давай все сначала. Тебя как зовут?
Володя ответил. Снежков сразу притих.
– Вечканов? – шепотом повторил он. – Дальше можешь не объяснять.
И, обращаясь почему-то к собаке, он взял ее морду обеими руками и добавил:
– Вот какие у нас дела…
Потом, оттолкнув собаку, спросил:
– А почему Вечканов?
Приподняв плечи, Володя усмехнулся: почему? Как это взрослые иногда не понимают самых простых вещей?
– Такая фамилия, – объяснил он.
– Чья фамилия?
– Наша. Моя и мамина.
– Ага, – пробурчал Снежков и о чем-то задумался.
Потом он несмело глянул на Володю и осторожно спросил:
– А другой фамилии у вас не было?
– А зачем нам другая? – удивился Володя. Если у человека нет отца, то какая же у него может быть другая фамилия? Он хотел бы это объяснить Снежкову, но тот уже и сам все понял.
– Значит, вы так и живете вдвоем с мамой? – спросил он.
– Так и живем.
Этот простой ответ особенно разволновал Снежкова.
Он для чего-то застегнул на все пуговицы свою расшитую безрукавку и, снова расстегивая ее, шепотом, будто кто-то здесь, в тайге, мог его подслушать, спросил:
– Скажи ты мне вот что… Этот у вас там, такой, с черными волосами…
Он так покрутил над своей головой растопыренными пальцами, что Володя сразу понял, о ком идет речь.
– Ваоныч?
– Кто он?
– Он художник.
– Никогда не слыхал.
– Его фамилия Бродников.
– Бродников? Знаю. Он что, у вас?
– Ничего. Просто в нашем доме у него раньше была мастерская. А живет он в другом месте. У своей жены, в норушке на горушке.
– А мама? Она где?
– На кордоне.
– Здесь, на кордоне?
– Да. Разговаривает с Конниковым…
Володя с готовностью отвечал на все вопросы. А как же иначе? Снежков должен все знать о нем, о маме, обо всем. Но вопросы налетали на Володю, как комары. Он еле успевал отбиваться от них. Наконец ему надоели вопросы и комары. Тогда он сам спросил, поглядывая на дом:
– Вы тут всегда живете?
Снежкова комары почему-то мало беспокоили. Он стоял перед Володей, засунув руки в карманы, и о чем-то думал.
– Нет, – ответил он, – не всегда. Я живу в Северном городе, а здесь работаю.
Тут он и сам, должно быть, заметил, что комары одолевают Володю. Он крикнул:
– Беги в дом, пока они тебя совсем не сожрали!
И, подхватив Володю, он побежал с ним к своей избушке. Это была настоящая берлога бродяги, следопыта и художника. От бревенчатых стен шел знакомый запах смолы и сохнущего дерева. Точно так же пахло в спальне деда, где вырос Володя. И здесь было такое же огромное светлое окно. Из этого окна видны обрыв, сосны на обрыве, сквозь которые просвечивало небо, и река, и заречные высокие горы, и дремучая тайга.
На большом столе у окна в беспорядке свалены такие немыслимые ни в каком другом доме вещи, как охотничий нож с ручкой из оленьей ноги, чучело белки, не совсем еще законченное, тюбики с красками, пустые и набитые патроны, желтоватые искривленные корни какого-то растения, огромные шишки и еще многое другое. Посмотришь – дух захватит.
А самое главное – тут же на столе сидел огромный ручной ворон и толстым белым клювом что-то клевал из чашки. Увидев Володю, он злорадно гаркнул: «Ага!» – и, подпрыгнув, подлетел поближе. Усевшись на самом краю стола, он строго поглядел своими черными глазами, как будто спросил: «А тебе что тут надо?»
Володе сделалось не по себе, он попятился к двери, но Снежков сказал:
– Не бойся.
– Да я и не боюсь, – ответил Володя, досадуя, что он с первых же шагов так сконфузился. Что теперь о нем Снежков подумает?
– Его все боятся. Это таежный колдун. Его зовут Тимофей Тимофеевич. Видишь, как он подозрительно посматривает на тебя.
Ясно, что ничего хорошего Снежков не мог подумать, иначе не стал бы рассказывать таких сказок, как маленькому.
– Колдунов не бывает, – хмуро проговорил Володя. Он тут же забыл о своем промахе. На полу, прислоненные к стене, стояли этюды, эскизы на холсте, на фанере и просто на картоне. Некоторые из них висели на стенах.
На них была нарисована тайга: стрельчатые сосны, ели над рекой, сосны, поваленные бурей, штабеля бревен. Было и несколько портретов. Володя догадался, что здесь нарисованы охотники и лесорубы. Но его внимание привлек один портрет, который висел над столом. На нем нарисована девушка, немного похожая на маму, когда она была еще любимой сестрой Валей. Заметив, что Володя разглядывает именно этот портрет, Снежков поспешил отвлечь его внимание.
– Вот, смотри, веера какие к стенам прибиты, это все глухариные крылья, а это хвосты. Верно, здорово?
– Огромные какие! – отозвался Володя. – А раньше вы лучше маму рисовали…
– Видишь, медвежья шкура на топчане? Очень мягкая. Я на ней сплю.
Он вдруг подхватил Володю и посадил его на медвежью шкуру и сам сел рядом.
– Ну, как?
– Ничего. Как перина.
– Хочешь, я тебе ее подарю?
Он еще спрашивает! Еще бы – медвежья шкура! Сколько найдется на свете мальчиков, имеющих медвежью шкуру? Тут и спрашивать нечего.
Подавляя восторг, Володя осторожно ответил:
– Как хотите.
– Считай, что она твоя!
Снежков взял Володину руку, положил ее на шкуру и сверху, для верности, прихлопнул своей горячей ладонью.
– Этого медведя вы сами убили?
– Это мы вместе с Конниковым. Он возражать не будет, не сомневайся. Этот медведь ему заметку на лице сделал.
– Я видел. А вы его спасли от верной смерти.
– Конников рассказывал?
– Конников.
– Очень его просили… А еще что про меня рассказывал?
Глядя на портрет, напоминающий маму, Володя проговорил:
– Все он рассказывал. А на том портрете, который находится у нас, вы написали: «Любимая сестра Валя!»
– Да? Это, понимаешь, очень интересно. Ты вот еще посмотри. Это рога сохатого.
– Здоровенные какие!
– Хочешь, я подарю тебе эти рога?
– Как хотите…
– Забирай. Мне для тебя ничего не жалко. А потом когда-нибудь пойдем с тобой в тайгу и еще, может быть, найдем.
– Ага! – закричал Тимофей Тимофеевич и, подпрыгнув, уселся над самым топчаном.
Пронзительный взгляд его черных глаз смущал Володю. Смотрит и смотрит, как самый главный хозяин.
– Ты его боишься? – спросил Снежков.
Володя неуверенно возразил:
– Очень надо…
– Не хвались. Он, знаешь, как долбанет тебя!
– А кто его боится-то! – вспыхнул Володя и поднял руку.
Ворон широко разинул клюв и зашипел, думая, что Володя очень испугался. А он как раз и не струсил. Он никогда не трусил, если противник, вместо того чтобы немедленно нанести удар, начинал запугивать. Скверная это привычка. Она-то и подвела Тимофея Тимофеевича.
Пока ворон шипел, Володя изловчился да так его толкнул, что тот свалился прямо на топчан. Но он тут же захлопал крыльями, запрыгал и взвился под самый потолок. Страшно ругаясь на своем вороньем языке, он забрался на печь, уселся на трубе и уже больше оттуда не слезал. Так и сидел все время в темноте, поблескивая глазами и пощелкивая своим белым клювом.
Тут Володя вспомнил, что еще не сообщил Снежкову самого главного:
– Знаете что, я буду космонавтом, когда вырасту…
– Это хорошо, – одобрил Снежков.
– И еще художником. Чтобы там все нарисовать. На Луне или на Марсе.
– Это ты сам придумал? – спросил Снежков с удивлением.
– Это придумали мы с Венкой.
– Венка – это кто?
– Это мой друг.
– Ты будешь первым космонавтом-художником. Ох какой ты, оказывается! Замыслы у тебя чудесные. Как это у тебя получилось?
– Знаете, у меня был дедушка?
– Знаю. Мастерище был великий!
– Он говорил: самое распрекрасное место без человека ничего не стоит.
– Хороший был человек твой дед. И говорил он хорошо, и все отлично делал. Уж он-то умел украшать жизнь!
Ворон так и сидел на своей трубе и поглядывал: как бы еще не попало.
– Колдун! – презрительно сказал Володя.
Он встал и подошел к столу, над которым висел портрет «любимой сестры Вали».
– А ты молодец, – задумчиво проговорил художник. – У тебя замыслы хорошие, и ты в самом деле ничего не боишься…
Только он это сказал, как Володя по-настоящему испугался. Его испугала собственная отвага, а может быть, не отвага совсем, а отчаяние, с которым он неожиданно для себя задал свой главный вопрос.
– Вы кто, отец мне или нет? – спросил он, глядя прямо в глаза «любимой сестры».
Он долго ждал ответа, так долго, что даже устал ждать, пока, наконец, услышал охрипший от волнения голос Снежкова:
– А ты маму об этом спрашивал?
– От нее не добьешься толку.
– Ага! – издевательски гаркнул Тимофей Тимофеевич из темноты. – Ага! Прижало тебя! Будешь толкаться? Будешь обижать черного ворона – лесного колдуна? Ага! Ага! – гаркал ворон и щелкал клювом.
– Хочешь, я тебе Тимофея Тимофеевича подарю? – спросил Снежков отчаянным голосом. – Он совсем ручной, и ты с ним отлично поладишь. Тем более, что у него перебито крыло, и он от тебя далеко не улетит. Характер, верно, у него не особенно хороший, но ты его укротишь. Ты настойчивый и сильный. Хочешь, я подарю его тебе?
– Ничего мне от вас не надо, – нахмурился Володя и, как будто бы не ему дарили, а он сам щедро одаривал всех, проговорил:
– И шкуру свою забирайте, и рога, и эту птицу.
Снежков прикрикнул:
– Не смей обижаться на меня!
– А я и не обижаюсь, – горячо задышал Володя, – очень надо.
Снежков подошел к нему и сказал:
– Понимаешь? Да ты только пойми! Не могу я ответить на твой вопрос, пока не поговорю с мамой. Ведь это все она решить должна. Все будет так, как захочет она… Постой. Ты ведь и сам не захочешь со мной знаться, если мама будет против?
– Ну, ладно, – вялым голосом утомленного человека проговорил Володя, – я пойду.
Снежков встал и положил руку на его плечо.
– Подожди. Самое главное, знаешь, что? Самое главное вот что. Я, понимаешь, хочу, чтобы ты был мой друг на вечные времена. Чтобы ты был мой сын, а я твой отец… Я этого хочу больше всего на свете. Как ты на это смотришь?
– Она даже слышать про вас спокойно не может!
– Да ты пойми, что это очень хорошо! Это отлично! – воскликнул Снежков так радостно, что Володя растерялся. Что же хорошего, если человека ненавидят.
