Текст книги "Океан Бурь. Книга вторая"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Наступила тишина, и тут Павлик Вершинин – самый справедливый мальчик – проговорил своим тонким девчоночьим голосом:
– Верно, все пишут депутату.
– Конечно, – подтвердил Колька издали.
Теперь все ждали, что скажет Володя. Согласится ли он с Колькой или придумает что-нибудь еще? И он согласился:
– Конечно, верно. Только я должен посоветоваться с отцом. – И добавил, припомнив то, что сказал ему Снежков – У нас с ним все на дружбе и на строгости.
Но посоветоваться Володя не успел. Когда он пришел из школы, то увидел, что Снежков собирается в дорогу.
Скоро Снежков уехал в Северный город за своими вещами. Кроме того, надо сдать квартиру, сняться со всех учетов, распрощаться с друзьями – одним словом, «оторваться», как он сказал перед отъездом.
Проводив его, мама и Володя возвращались с вокзала и по пути домой разговаривали.
– Как ты теперь живешь? – спросила мама.
– Хорошо живу, – ответил Володя и вздохнул.
Другого ответа мама и не ожидала. Но не ожидала и вздоха. Она так внимательно посмотрела на сына, что он поспешил все объяснить:
– Наверное, я еще не совсем привык…
– К новой жизни?
– Вообще, ко всему.
– Ну, тогда все в порядке! – Она на ходу обняла крепкие плечи сына. – Я, мой дорогой, тоже еще не совсем привыкла.
Красное солнце опускалось за далекие синие леса, обещая на завтра хороший день.
– Солнце красно с вечера – моряку бояться нечего, солнце красно поутру – моряку не по нутру, – проговорил Володя.
– Это тебя ОН научил?
– Да, ОН все знает, что ни спроси.
Дальше они молча шли по улицам вечернего города; и обоим казалось, будто Снежков тоже идет вместе с ними. Только теперь, когда он ненадолго уехал, стало понятно, как скучно и неинтересно жить без него. Так они дошли до своего дома. По зеленому двору стремительно расхаживала Еления, серый дым от ее папиросы развевался, как за паровозом. На ходу она говорила грозные слова:
– Какое у тебя право разрушать старое? Что ты создал такое значительное? Ничего ты не создал еще. Настоящий художник ничего, что хорошее и доброе, не разрушает. Он создает. А такие, как ты да твоя пигалица-жена, только и смотрите, как бы чего поломать. А на самом-то деле вы такие – только сами себе разрушаете…
Это она говорила своему сыну – художнику Ваонычу, который сидел тут же на крыльце, курил и неохотно возражал:
– Все, что мешает новому, должно быть разрушено.
– Всю жизнь тебе что-нибудь да мешало, все поперек горла стояло. И свою жизнь не устроил, и художника в себе погубил.
Заметив Володю с мамой, она ткнула мундштуком в сторону, где сидел Ваоныч:
– Вот, видели разрушителя? Чингис-хана. Пришел предупредить, что есть решение снести всю нашу улицу, а заодно и этот наш дом.
Ваоныч кивнул головой, приветствуя хозяев обреченного дома, криво приподнял одно плечо, криво усмехнулся. Чингис-хан? Ну что же. Мать и не так еще называла его, особенно когда он женился на своей «пигалице» и начал рисовать такие картины, в которых, как опять-таки говорила мать, «нет ни красоты, ни радости».
Разглядывая Ваоныча, Володя подумал, что за последнее время тот пожелтел лицом, густые волосы его поредели и еще больше распушились. Большеголовый, сухонький, он по-прежнему походил на гвоздик, но только уже бывший в употреблении, слегка погнутый и тронутый ржавчиной.
– Я только и сказал, что есть проект застройки вашего района…
– Да знаем мы это, – отмахнулась мама. – Старый проект.
– Недоумки ваши проектировали, такие же, как и ты, – сказала Елена Карповна, – не выйдет у вас ничего.
– Вы надеетесь на Снежкова? – спросил Ваоныч.
– Да, и на него, – ответила мама.
А Еления добавила:
– Кроме того, существует Общество охраны памятников.
– Ты хочешь сказать, памятников старины. Но, насколько нам всем известно, этот дом построен не очень давно. В наше время.
– По твоему, в наше время не создается ничего достойного сохранения на долгие времена? Противно тебя слушать, – бушевала Еления.
– Нет, я этого не думаю, – оправдывался Ваоныч. – И ты прекрасно знаешь, что я выступил в защиту этого дома, но у меня ничего не вышло. Может быть, Снежков…
– Вот именно! Снежков – это имя, а ты пока что – фамилия!
– Может быть… – обиделся Ваоныч. – Все может быть. Да…
И Еления тоже повторила:
– Да. И нечего обижаться. Ты хорошо начал, но так ничего и не создал. Все возглавлял да заседал. Так что фамилия твоя всем известна. И в телефонной книге записана. А имени нету. Уж не обессудь.
Этот разговор насторожил Володю: Снежков, оказывается, совсем не фамилия, а имя, и это, кажется, очень хорошо. А то, что у Ваоныча не оказалось имени, это не совсем понятно. Надо будет спросить у мамы, как это получилось.
Елена Карповна поднялась на крыльцо:
– Говорить-то мне с тобой неохота. – Ушла, не попрощавшись и даже не взглянула на сына.
И Ваоныч тоже не оглянулся и ничего не сказал матери, сидел и смотрел, как алое солнце погружается за далекие леса, выкидывая в посветлевшее небо остатки своих золотых стрел. Присаживаясь напротив Ваоныча, мама проговорила:
– Наш дом никому не дадим тронуть.
И Володя сейчас же поддержал ее:
– Да. Лучше и не думайте.
– А ты бы не вмешивался, когда старшие разговаривают, – сказала мама не очень строго и сама тут же подумала, что говорить этого совсем не надо. Давно уже Володя во все вмешивается и не безуспешно. Самым своим рождением он изменил всю ее жизнь. Как бы она жила без него? Чем бы жила? Какими заботами и для чего? Она всегда говорила ему: «Нас на свете двое, и мы должны так жить, чтобы никто нас ни в чем плохом упрекнуть не посмел». И она всегда думала: «А что я скажу сыну, если я что-то сделаю не так?» Вот и теперь он снова вмешался в ее жизнь, и как замечательно вмешался, отыскав Снежкова.
А этот дом. Он не только его собственность (об этом она приучила его совсем не думать). Дом – произведение искусства. И если не он будет за него бороться, то кто же?
И она на мгновение прижала к себе сына, нежно прошептав:
– Иди домой, я сейчас приду к тебе.
Когда Володя ушел, Ваоныч спросил:
– Это значит, что теперь вы счастливы?
– Да, и очень.
– Нашли то, что искали…
– Не очень-то я искала, – созналась она и, чтобы он не подумал, будто счастье само свалилось к ней в руки, добавила: – Просто я очень ждала. А как вы живете?
Он долго молчал, прежде чем сообщить:
– И я бы мог быть счастлив…
– Не знаю, о чем вы говорите…
– Знаете.
Конечно, она знала: лет десять тому назад он объяснился ей в любви. Но это было так давно, что пора бы и забыть. А он, оказывается, не только помнит, но и ворошит прошлое, вздыхая при этом. Она не удержалась и рассмеялась.
– Простите. Но этого бы никогда не могло быть…
– Да, я знаю. – Ваоныч поднялся. – Зачем я все это говорю, если мои слова только раздражают всех.
– Да, лучше не надо. Ни говорить, ни вспоминать. Все это лишнее.
– Понятно. Если человек говорит неприятное, то его считают лишним.
– Не его, а то, что он говорит.
– Это все равно. Мать уже сказала, что я сам себе поперек горла встал.
На это она ничего не ответила. Ваоныч засунул руки в карманы и поднял плечи.
– Прощайте…
Он исчез за темной калиткой, и сейчас же из коридора выплыла тонкая фигура. Тетка, Александра Яновна.
– Валечка, ужинать будете? – Оглянулась на калитку и проворчала: – Присватывается. И чего это он такой памятливый? А вы теперь мужняя жена. Как же это он?..
Мама встала и по ступенькам прошла мимо тетки, ничего ей не сказав.
Глава шестаяСтирая с лица грим королевы, Тамара говорила:
– Когда я работаю на лошади, я не могу делать злое лицо. Не могу, и все…
Ее большие светлые глаза влажно блеснули, так, что Васька подумал, что сейчас она заплачет, хотя плачущей он никогда ее еще не видел. И веселой тоже. Казалось, она все еще продолжает играть королеву, которой наскучило жить среди тупоумных нетопырей.
Они отдыхали после большой и трудной сцены в башне, где королева открыла Маленькому клоуну страшную свою тайну. Уже закончилась съемка, все вышли из павильона подышать свежим воздухом, а Васька все еще продолжал любить королеву-девчонку. Любить и мучиться от бессилия помочь ей, спасти ее от неминуемой гибели.
Белые нетопыри, снимая свои дворцовые атласные наряды, договаривались отправиться на «поплавок», куда сегодня привезли чешское пиво, и приглашали с собой красивую Стронгиллу.
Теплый город нежился на холмах под майским вечерним солнцем. Над морем летел вертолет. Качались чайки на мелких розовых волнах.
Утомленный Грак сидел в тени на складном стуле, он хмурился и молчал – верный признак того, что он доволен только что отснятыми кадрами. Когда он недоволен, то шумит так, что слышно даже в порту. Сложив на груди волосатые руки, он спрашивает:
– Какая же ты артистка, если не владеешь своим лицом?
– Я цирковая артистка, – очень серьезно объясняет Тамара.
– Она цирковая артистка и так владеет своим лицом, что дай бог, – говорит Стронгилла и трясет золотыми сережками. – Трудно, страшно – все равно улыбается. Цирк – это вам не кино: зритель приходит к нам не переживать, а восхищаться и удивляться до того, что мурашки по спине. Когда Тамара падала с лошади, то все равно улыбалась и делала комплименты. Вот как она умеет владеть своим лицом.
– И не ревела? – недоверчиво спросил Васька.
– Еще как, – отозвалась Тамара. – Только уж после. Ночью.
Взяв полотенце, она ушла в душевую.
– Только ночью, – подтвердила тетя. – А утром снова репетиции, а вечером улыбки. На работе мы не умеем делать злое лицо. Нет. А синяки и шишки – к этому мы привыкли.
Посмотрев на нее, Грак бодрым голосом проговорил:
– Да, синяки и шишки. В искусстве их вообще больше, чем аплодисментов.
В своих обычных костюмах нетопыри выглядели как простые парни, какими они и были на самом деле. К их ежедневным превращениям, как и к своему собственному превращению, Васька привык. Легко перелетая из жизни в сказку и потом возвращаясь к обыденной жизни, он перестал замечать границы, где кончается сказка и начинается жизнь. И там, в сказке, и тут, в жизни, все говорили необыкновенные слова, каких Васька никогда прежде не слыхивал. И сам он тоже говорил то, что полагалось по сценарию, слово в слово, и очень удивлялся, как это он столько запомнил. Не учил, а просто так, взял и запомнил. Если бы он так же запоминал уроки в школе, то, конечно, был бы первым учеником.
И еще у этих слов было особое таинственное свойство: как только Васька начинал их говорить, или даже задолго до того, когда он только приготовлялся начать разговор, то как-то сразу исчезал Васька и появлялся Маленький клоун.
Не дожидаясь автобуса, нетопыри ушли в город. Из павильона доносился стук молотков и отчетливый голос Филимона. Там достраивали темницу, в которой завтра Маленький клоун встретится со своим Старшим братом.
– Аплодисменты, – угрожающе воскликнула Стронгилла, и ее белые зубы сверкнули, – их еще надо заработать. Когда мы выступали в Париже, за кулисы пришел сам Чарли Чаплин, и только для того, чтобы поцеловать Тамарочку.
Появилась Тамара в коротком беленьком платьице, загорелая, тонконогая, и ничем она сейчас не напоминала ни блестящую наездницу, ни, тем более, гордую, злую королеву. Девчонка-тихоня, а ее сам Чарли Чаплин поцеловал.
Но это еще не все. Как Васька понял из дальнейшего разговора, эта девчонка на своей белой лошадке проскакала почти по всем главным городам Европы и запросто махнула за океан. Вместе со всем цирком выступала в Чикаго, в Нью-Йорке и еще в разных городах, которых даже по названию Васька не слыхивал.
– Что-то ты сегодня расхвасталась, Стронга, – сказала Тамара снисходительно, как старшая младшей.
Но тетя не обратила никакого внимания на ее тон и заговорила с еще большей гордостью:
– Есть чем похвастать. В нашем роду все наездники – экстра. На востоке, когда мы там гастролировали, один князь, уж и не помню в каком городе, до того распалился, что хотел взять меня в жены. Князь или король – кто их там разберет. Мне тогда тринадцать лет было. На работе мы все красивые…
– А Петушков? – спросил Васька.
– Я сказала «на работе». Когда Петушков только еще выходит на манеж, от него глаз не оторвешь. Мастер – высший класс! Красота несказанная!
Такое решительное восхищение красотой явно некрасивого человека ничуть не обескуражило Ваську. Он и сам считал своего старшего друга самым красивым на свете, но думал, что так кажется ему одному. Да еще, пожалуй, Филимону, которая влюблена в Петушкова. Это Васька теперь уже точно знал.
А вот почему от такого «несравненной красоты» человека ушла жена – этого никак невозможно понять.
Наверное, она была дура, эта «кукла», как назвала ее Филимон.
Съемки продолжаются. Выслушав рассказ своего младшего брата, клоун задумался:
– Маленькая королева. Она танцует на лошади, как самая искусная наездница. Я всегда любовался ею, когда она проезжала к морю через площадь. Это были лучшие минуты моей тюремной жизни, потому что она похожа на нашу Мальву. Но у нее всегда такое злое лицо, какого никогда никто у Мальвы не видел. Злое лицо – в цирке этого не бывает.
– У нее доброе сердце! – воскликнул Маленький клоун.
– Теперь и я это знаю. Если она доверила тебе свою тайну, значит, ее сердце еще может любить.
– Неужели нет способа спасти ее?
– Не знаю. – Старший брат задумался. – Вот если бы она смогла засмеяться вместе со всеми!
– Но теперь она не умеет смеяться, ты же знаешь.
– Надо ее научить.
– Но как?
– Вот этого и я не знаю, – грустно сознался Старший брат.
– Ты сказал, ее сердце может любить.
– Да. Я так подумал.
– Ее может спасти только любовь, – проговорил Маленький клоун и, как бы оправдывая это свое предположение, добавил: – Так говорится во всех старых сказках.
– Старые сказки! – воскликнул Старший брат. – Почему я забыл о них?
– Наверное, потому, что ты взрослый. А взрослые всегда забывают о том, что они тоже когда-то были маленькими.
– Мы клоуны. И если хоть на минуту забудем о своем детстве и перестанем верить в сказки, нам конец.
– Да, я это знаю, – сказал Маленький клоун, стараясь заглянуть в окно.
Старший брат заметил:
– Ты очень вырос за последнее время. Рассуждаешь как взрослый. Это, наверное, оттого, что тебе трудно живется без меня.
Окно оказалось так высоко над полом, что Маленький клоун смог увидеть только небо.
– Посмотри, что там, – попросил он. – Скоро вернется королева, а мы еще не поговорили о самом главном.
Разговор «о самом главном» занял немного времени. Братья говорили так тихо, что никто ничего не услышал. Они успели договориться как раз к тому времени, когда за окном раздались визгливые вопли злобных нетопырей, приветствующих королеву.
Тогда Старший брат сказал:
– Иди и ничего не бойся. Мы не погибнем. Люди никогда не разучатся смеяться, как бы трудно им ни жилось. Смех убить нельзя. И нас тоже. Ты это запомни и ничего не бойся.
Шуршащие нетопыриные шаги за дверью, и звон ключей.
– Вот если бы она полюбила тебя! – тоскливо проговорил Маленький клоун.
Старший рассмеялся:
– Посмотри на мое лицо, на этот нос, похожий на репку. Разве все это годится для любви?
– Но ведь она же циркачка! – успел прокричать Маленький клоун от самой двери. – Ты все еще не можешь в это поверить.
Дверь темницы захлопнулась, шаги затихли.
– Циркачка! – повторял Старший брат, глядя в окно. – Циркачка. Потому она так прекрасна.
Небольшой этот эпизод снимали долго, почти весь день, и все из-за Васьки. На этот раз он перестарался, за что ему попало от неистового Грака. После второго испорченного дубля разгневанный режиссер ворвался в темницу.
– Убью рыжего! – рычал он, простирая волосатые длинные руки к тому месту, где только что был Васька. Наткнувшись на Петушкова, Грак немного пришел в себя и, сообразив, что Ваську ему все равно не поймать, бессильно упал на кучу соломы в угол темницы и простонал:
– Ты где, рыжее чудо природы?.. – И не очень удивился, обнаружив Ваську в двух шагах от себя.
– Я здесь, – с готовностью отозвался Васька.
– Ты что это, нарочно?
– Сам не знаю. Хотел как лучше…
Да, он хотел сделать как лучше. Он стремился к этому со всей силой отважного своего характера. Но ломать сценарий он совсем не собирался – тут уж все получилось само собой.
Маленькую королеву может спасти одна только любовь. А кто достоин ее любви и способен полюбить ее? Только Старший брат. Но сам-то он думает, что его лицо годится только для того, чтобы вызывать смех. Какая уж тут любовь? И когда он сказал так, то все существо Маленького клоуна протестующе вспыхнуло, и он выкрикнул, совсем не по сценарию, но не выходя из своей роли:
– Самый красивый человек на свете – это ты!..
– Ты что? – с недоумением спросил Петушков, тоже не по сценарию.
– Когда ты на манеже, то от тебя глаз не оторвешь. Красота несказанная!
Самое главное в том и состояло, что Васька был в этом совершенно уверен. Петушков – очень красивый человек именно для того прекрасного дела, которое он выбрал и которое Васька тоже давно и безоговорочно выбрал для себя.
Сказка, похожая, на жизнь, и жизнь, похожая на сказку, – все перемешалось в его встревоженном состоянии, и только вчерашний разговор с красавицей Стронгиллой внес ясность и укрепил его убеждение. Красавица и потомственная циркачка – уж она-то разбирается в красоте истинного мастерства, которое одно только и делает человека по-настоящему красивым. Кто же этого не понимает? Только мастерство и полная преданность ему.
Медленно остывая, Грак все еще сидел в углу темницы. С ним такое случалось нередко, почти каждый день, поэтому никто и внимания не обратил на эту очередную вспышку.
Одна только Филимон встревожилась. Она за подбородок подняла Васькино лицо и, делая вид, будто поправляет волосы, заглянула в его глаза. Что она там хотела рассмотреть, в этих ясных и дерзких глазах?
– Зачем же ты так, Вася? – спросила она строго, но губы ее вздрогнули и пальцы тоже.
Ваське стало жалко ее почти так же, как Маленькую королеву. Как же не помочь им обеим?
– Чего спрашивать-то? – заносчиво, почти грубо, ответил он.
Все это время Петушков стоял в стороне и хмурился с таким видом, словно он тут совсем ни при чем.
– Будем работать, или будем отдыхать? – негромко спросил он и при этом так взглянул на Ваську, что тот понял: достанется ему сегодня, и как следует, по-братски.
Зато эпизод, который в сценарии назывался «Последняя ночь королевы», снимался быстро, почти без дублей.
Вечером королева, стараясь быть веселой, проговорила:
– Это мой последний вечер. Завтра в это время я сделаюсь уродливой летучей зверюшкой. Я буду висеть где-нибудь на чердаке, среди пыли и паутины, и беседовать с прежними женами короля.
– Если бы ты смогла засмеяться… – сказал Маленький клоун.
Она махнула рукой.
– Не будем об этом. Остается очень мало времени. Ты должен выслушать мои последние просьбы.
– Я выполню все, что пожелаешь.
– Я знаю. Вот слушай внимательно. Иногда по вечерам я буду прилетать к тебе. Ты ведь не боишься летучих мышей?
– Нет, конечно. Чтобы ты нашла мое окно, я вывешу вот этот красный платок.
– Хорошо. Это будет примета и знак, что ты меня ждешь.
– Но как я тебя узнаю? Летучие мыши часто залетают в дома.
– Узнаешь. Я буду садиться на твое плечо. Жди меня каждый вечер, как только солнце коснется моря. И, главное, скажи об этом своему брату.
– Мы будем ждать тебя каждый вечер.
– И скажи ему еще, что я помню его совет.
– А может быть, ты захочешь жить с нами?
– Как можно знать, чего я захочу завтра? И еще одна просьба. Возьмите к себе мою Белочку. В этой стране она одна только и любила меня.
– Мы сделаем все, что ты захочешь! – воскликнул Маленький клоун. – И мы что-нибудь придумаем для твоего спасения.
– Уже поздно. Слышишь, как разыгрались нетопыри на чердаке? Это они возвращаются после ночной охоты. Скоро рассвет… Прощай, ученик клоуна.
– Подожди. Ты веришь в старые сказки?
– Нетопыри ни во что не верят… Прощай.
Королева вышла, заперев за собой дверь.
Ворота королевского замка широко распахнулись, и первыми оттуда вышли черные нетопыри. Это были монахи придворного монастыря ордена святого Ушана-Обжоры, основанного еще при короле Упыре Третьем.
Черные монахи вошли на площадь. Они полукругом опоясали место казни и притихли, как огромная змея в ожидании добычи.
Желтые и белые нетопыри заняли места позади королевской ложи.
Под истошные приветственные крики и верещание всех нетопырей подъехала белая карета. Из нее вышли король и королева. За ними следовал мальчик в белом атласном балахоне и в маске с огромными нетопырьими ушами. Это был новый паж королевы. Мальчик нес черный с золотом футляр, в котором находился королевский факел.
Как только король и королева заняли свои места, послышался грохот тюремной колесницы, на которой в окружении Злобной стражи стоял Старший клоун, закутавшись в свой плащ. С веселым волнением оглядывал он толпу, как будто шел не на казнь, а на цирковую арену, окруженную зрителями, ожидающими его острых шуток.
Он легко спрыгнул с колесницы. К нему подскочили злобные и поволокли к костру.
Клоун оттолкнул нетопырей и сам поднялся на костер. Лицо его по-прежнему было веселым и взволнованным. Толпа, оттесненная к самым окраинам площади, заволновалась и зашумела, заглушая гнусавое пение монахов и комариное гудение ушастых серых шлемов.
Король поднялся. Колени его дрожали от старости и нетерпения. Он очень долго ждал этой минуты. Теперь главное не торопиться, а то все окончится так скоро, что он не успеет вдоволь налюбоваться мучениями своей жертвы.
Стараясь не спешить, он вступил на помост, который вел от ложи до места казни. Поджигать костер считалось тяжелой обязанностью короля, но в самом-то деле все короли очень любили это занятие.
Но перед этим надо совершить еще некоторые формальности, которые тоже очень нравились королю.
– Мы желаем выполнить твою последнюю волю, – прошамкал он, и щеки его задрожали.
– Я хочу говорить, – ответил клоун.
Оттопыренные уши короля, просвечивающие розовым, как у кролика, побледнели от ожидания. Он нетерпеливо засмеялся:
– Это хорошо. Я очень люблю, когда преступник перед казнью просит о помиловании. А еще лучше, когда он плачет. Нет ничего забавнее, когда человек уже стоит на костре и еще на что-то надеется. Ну, начинай, да скорей же, не тяни…
Вскинув голову, клоун звонко, как на цирковом манеже, проговорил:
– Ваше величество народ! Слушайте меня!..
– Ты что-то путаешь. Величество – это я, – сказал король. – Это у тебя от страха?
– Для меня нет ничего величественнее народа.
– Вот, оказывается, какой ты опасный преступник. Тебя давно надо было бы казнить…
– Это невозможно! – воскликнул клоун.
– Как это невозможно? Вот ты сейчас увидишь…
– Кто верит в народ, тот бессмертен.
– Народ… – Король поморщился и, указав на горожан, заполнивших всю площадь, пренебрежительно спросил: – Это вот эти-то? Оборванцы, бунтари. Они, слыхал я, называют тебя королем смеха?
– Это очень высокое звание, ваше величество.
– Но в стране не может быть двух королей.
– У каждого свое дело.
– Какое же это дело – смешить? Это преступление.
– Рассмешить в сто раз труднее, чем довести до слез.
– Ну, довольно! – злобно воскликнул король. – Ты мне надоел. Я думал, ты начнешь плакать, а ты все еще говоришь глупости. Сейчас я от тебя избавлюсь.
– Смех бессмертен! Убить его не удавалось еще ни одному королю. Ты очень туго соображаешь, глупый старик!
Клоун рассмеялся. Его слова и его смех прокатились по всей площади. Это была неслыханная дерзость, подстрекательство, бунт. Но смех этот был страшнее всех крамольных слов, которые клоун швырял в лицо королю.
В бешенстве король обернулся и протянул руку. Пальцы его шевелились требовательно и жадно. Но мальчик-паж, вместо того чтобы вложить горящий факел в эти пальцы, размахнулся и ловко бросил его под ноги королю.
Громкий вопль, очень похожий на тот, который издает кошка, которой дверью прищемили хвост, взметнулся над площадью.
Не переставая издавать дикое кошачье стенание, король подпрыгивал, размахивал руками, словно исполнял какой-то очень модный и еще никем не виданный танец.
– Король пляшет! – восторженно закричал клоун, – Смотрите все, как веселится король!.. Почему же никто не смеется, когда королю весело?..
Нетопыри оцепенели от ужаса. Король, кривляясь и нелепо подпрыгивая, старался стряхнуть с плаща бойкие огненные струйки.
Корона сорвалась с его шишковатой головы и покатилась по доскам помоста, громыхая, как обыкновенная кастрюля.
– Король веселится!.. – закричал паж. – Пляшите все!
Он сбросил белый плащ, сорвал ушастую маску, и все увидели Маленького клоуна. Он, смеясь и выкрикивая что-то веселое, подпрыгивал и кривлялся, подражая ошалевшему Упырю Восьмому.
Каждым движением своим он старался показать, как смешон и отвратителен ненавистный король. Маленький клоун ничего теперь уже не боялся. Это была неодолимая, не знающая удержу страсть отчаяния и восторга.
Он знал, как мало у него времени – считанные секунды, и если там, в толпе горожан, никто не засмеется, ему конец. Нетопыри мгновенно разорвут его. Он видел их злобные испуганные рожи. Вот сейчас все эти белые, желтые, черные опомнятся и кинутся на него. Вот сейчас…
Но пока смеялся только его Старший брат. Смеялся и во все горло кричал:
– Что же вы не веселитесь, затюканные бедняки!? Или вы забыли, как это делается? Смейтесь, добрые люди! Лучше лопнуть от смеха, чем всю жизнь оплакивать свою судьбу! Смейтесь, бедняки!..
Первыми откликнулись мальчишки – друзья Маленького клоуна. Кто-то из них пронзительно свистнул… Кто-то засмеялся… Как искра, сверкнул заливистый ребячий смех, и сейчас же по всей запуганной, затравленной толпе засверкали бегучие искры смеха.
– Король-то, король! – выкрикнул кто-то удивленно и радостно.
– Что выделывает-то, братцы!..
– Пляшет, как нищий на базаре! Ха-ха!..
– Поддай, поддай, ваше величество! – наперебой кричали в толпе.
Этот веселый крик и еще более веселый смех пошел гулять и шуметь над площадью. Грозный, как неудержимая буря над бескрайним морем, бушевал смех по всему пыльному Серому городу.
И тут все увидели, как исчезает король. Голова его округлилась, увеличились и бессмысленно заблестели глаза. Рот растянулся почти до самых ушей, а уши заострились и вытянулись над головой. Весь он сморщился, съежился, его тело покрылось мелкой седоватой шерсткой. Он взмахнул руками, и сейчас же с шумом развернулись и влажно блеснули морщинистые перепончатые крылья. Маленький нетопырь-ушан трепетал на помосте. Вот он метнулся в сторону, упал и, коснувшись крылом булыжника, косо и стремительно взмыл над площадью и мгновенно исчез в ущелье, где стоял черный королевский замок.
Маленький клоун остановился. Он еще не понял, что это победа. А кругом с оглушительным шумом и писком, треща и щелкая крыльями, взмывали ошалевшие серые нетопыри. Они налетали друг на друга, падали на землю, ослепленные солнечным светом, снова поднимались и, свистя крыльями, уносились вслед за своим королем.
Везде валялись нетопырьи доспехи: медные и железные ушастые шлемы и нагрудники, копья, дубинки, плети. Еще несколько минут назад все это наводило ужас на людей, а теперь мальчишки пинали их, с грохотом гоняя по булыжнику. Иногда из-под шлема вырывался нетопырь, не успевший еще сообразить, что же такое с ним произошло.
Оглушительный звон тонул в шуме ликующих людей. Толпа окружила место казни. Клоуна освободили. Он вскочил на помост, где еще продолжал дымиться факел. Отбросив его ногой, Старший брат сказал младшему:
– Сегодня ты сдал самый трудный экзамен. Теперь ты не ученик. Теперь все признали тебя настоящим клоуном. Мастером. Ну, беги к нашей королеве.
Маленький клоун удивленно взглянул на своего брата.
– Ну беги же, беги!
Маленькая королева стояла на своем месте, ошеломленная всем, что произошло за эти считанные минуты. Она еще и сама не верила в свое опасение.
Маленький клоун бросился к ней.
– Ты осталась с нами!?
– Я и сама не знаю, как это получилось. Я очень боялась.
– Боялась? Но ведь ты же смеялась вместе со всеми.
– Совсем не то я говорю. Главное вот что: я полюбила твоего брата и если чего боялась, так только того, что никто не успеет засмеяться. Костер вспыхнет – и никто не успеет. Всему конец. И тогда я засмеялась от страха. Нет, конечно, от любви, потому что от страха никто еще не смеялся.
– Ты засмеялась вместе со всеми?
– Нет, наверное, немного раньше всех. Даже мальчишки еще не успели ничего сообразить. Ты видишь, я и теперь смеюсь…
– По-моему, ты плачешь, – удивленно заметил Маленький клоун.
– Это одно и то же. Не знаешь ты еще девчонок. А я теперь девчонка, и меня по-прежнему зовут Мальва. Помоги мне.
Она повернулась к нему спиной, и он начал расстегивать все эти крючки и пуговицы, а она торопила:
– Как ты долго возишься!
– Смотри-ка, – воскликнул он. – Эти ужасные крылья! Их нет. Исчезли.
– Я знаю. Теперь я человек, как и все. – Она легко повела плечами, сбросила ненавистное платье и, подбежав к краю помоста, швырнула его туда, где все еще горел факел. Платье вспыхнуло и сгорело в одно мгновение. Только черный дымный клубок взметнулся и растаял.
– Ты осталась с нами потому, что ты не настоящая королева, – сказал Маленький клоун. – Ты просто цирковая девочка Мальва.
– Конечно, и потому. Но это не самое главное. Главное вот в чем, – безо всякого смущения ответила она, – главное в любви. Я полюбила твоего брата. Ну и тебя, конечно. Я полюбила, в этом все дело.
Старший брат взял их за руки.
– Оба вы оказали правду. Все это так. Но мы спаслись только потому, что мы любим всех добрых людей и ненавидим зло.
А на площади и на всех примыкающих к ней улицах ликующе шумели горожане. Уже послышались веселые песни. Прежде никто бы не посмел запеть. Из тайников появились музыкальные инструменты. Первыми заплясали помолодевшие старики и старухи, которые хотя и смутно, но помнили, как это делается. Молодые еще не видели ничего хорошего и приятного, но они вмиг смекнули, в чем секрет этого развеселого занятия, и, конечно, сразу же переплясали своих учителей. Танцы и моды – на это у них особый талант, у молодых.
Сильный грохот, похожий на шум горного обвала, остановил бушующее веселье. Умолкла музыка. И все видели, как на том месте, где только что стояла тюрьма, поднимается к нему столб коричневой пыли. Обезумевшие нетопыри, обитавшие на тюремном чердаке, метались, падали и снова взлетали. Пыль и обломки – вот и все, что осталось от тюрьмы.
Налетел свежий ветер, пыльные тучи развеялись над просторами моря. Как прилежный хозяин, прошел ветер по городским улицам и площадям, начисто все подмел, встряхнул кусты и деревья, смахнул пыль со всех стен и крыш.
