Текст книги "Океан Бурь. Книга вторая"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
Совсем неожиданно перед ним на отлогом каменистом склоне возник необыкновенный город. Короткая улица, вымощенная булыжником, спускалась почти к самому морю. И все здесь было выкрашено одной только серой краской. Дома, заборы, ворота – все было серым, как пыль. В палисадниках росли серые колючие кустарники. Крапива и чертополох пробивались в просветы заборов, угрожающе лезли из всех щелей. Нигде ни цветочка, и только за пропыленными стеклами хмурых окошек виднелись колючие лапки кактусов. И ни за одним окном не блеснет огонек.
Скучный какой город. Даже вечернее солнце никак его не оживляло. Вечернее солнце, которое богато раскрасило горы и разожгло в море такой пожар, что на него весело глядеть. Вечернее, сверкающее золотом солнце ничего не могло поделать с этим городом.
И как только люди могут здесь жить? Но вот людей-то как раз и не было. Наверное, все повымерли со скуки или разбежались кто куда, и видно было, что совсем недавно. Убежали, бросив все как есть. Вот кузница: широкие двери настежь, на них развешаны подковы, цепи, ножи и другие кузнечные изделия. Вот открытая лавчонка. Товары разложены на прилавке и развешаны – приходи и бери что хочешь. А дальше гончарная мастерская – тоже всё нараспашку. Пирамидки горшков стоят прямо на земле. Перед мясной лавкой на железном крюке вывешена целая туша, а кругом колбасы и окорока. У другой лавки на лотках разложены горы каких-то невиданных овощей и фруктов.
Оглянувшись, Васька подошел, потрогал – все ненастоящее, вылеплено из чего-то. Постучал по мясной туше – гремит, как деревянная. «Киносъемка, – подумал он уважительно, – чисто сделано», – и пошел дальше. Остановился около одного самого большого дома, составленного, казалось, из одних только колонн, серых, шершавых и до того скучных, что хотелось убежать от них подальше. Но бежать было уже некуда, оставалось одно: получше все рассмотреть и отыскать надежное место для ночлега. Васька огляделся. На фронтоне прочел:
ХРАМ САМЫХ СТРОГИХ ПРАВИЛ
Строгие правила. Васька тоскливо зевнул, клацнув зубами, как голодная собака. К одной из колонн прислонен огромный щит, на котором одной только черной краской написано:
СЕГОДНЯ
Большой осенний бал!!!
Перед началом доктор всех главных наук Тот Строгач прочтет лекцию о вреде смеха.
Вокальный квартет «Вздох».
Массовые стенания и др. игры.
Новая программа
«Улыбнулся и тут же загнулся» – скетч.
Несравненный подражатель волчьего воя Гардон Бедолага.
Новые заграничные мелодии.
В перерывах однообразные движения и танцы.
Оркестр унылых дударей под управлением С. Зануды.
Явка всех жителей Серого города обязательна.
КТО НЕ ЯВИТСЯ – ПЕНЯЙ НА СЕБЯ…
Прочитав эту афишу, Васька опасливо плюнул на колонну. Подумал, снова плюнул, но уже смелее, и пошел дальше. По пути ему попалась деревянная будочка с верандой, обсаженной вокруг огромными лопухами. На будочке вывеска:
КАФЕ
«Несмеяна»
«Пейте наш фирменный кофе „крапивное семя“ и вам никогда не захочется улыбаться».
На противоположной стороне площади, возвышаясь над скучным пустым городом своими черными башнями, стояла тюрьма, тоже, по всей видимости, пустая, хотя на железных воротах висел тяжелый замок. Над воротами огромная летучая мышь раскинула железные крылья.
Тоже все ненастоящее – это Васька уже разглядел. И дома, и храм, и тюрьма – все было сбито из досок и фанеры, но так здорово раскрашено, что и не отличишь от настоящего.
А море по-прежнему шумело и с грохотом обрушивалось на каменистый берег. Воздух был влажен и чист. Из большого Теплого города доносилась красивая музыка. Солнце садилось в море где-то совсем неподалеку. И вдруг начало темнеть, да так неожиданно скоро, что Васька не успел даже пройти до конца этой скучной серой улицы. Он уже подумывал, а не лучше ли вернуться обратно, но задержался, услыхав, как кто-то, спускаясь с горы, развеселым голосом напевал очень грустную песенку:
Соловей-соловушка,
Буйная головушка…
Камешки летели из-под ног идущего, скатывались с горы и ударялись о стены домов гулко, как о фанерные ящики.
Ты звени, звени, звени —
Горе разгони…
Васька приготовился бежать. Большая белая собака кинулась к нему и угрожающе зарычала. Но Васька не очень испугался. У него с собаками всегда устанавливались хорошие отношения. Он тихонько посвистел и похлопал себя по колену, что на собачьем языке означало:
«Да ты что? Своих не узнала?»
Собака сконфузилась, вильнула хвостом и ткнулась мордой в Васькин живот. Достав из-за пазухи кулек с помятыми чебуреками, Васька отломил кусок и сунул в собачью пасть. Собака мгновенно проглотила, восторженно закрутила хвостом и даже тихонько заскулила, как бы заверяя:
«Да я для тебя что хочешь!..»
– Снежок! – послышался из темноты грубый голос. – Вот подлый пес… Это ты с кем там?
С горы спускался большого роста человек.
– Подлец ты, Снежок, и все поступки твои подлые. Эй, что там за человек?
– Это я, дядечка, – отозвался Васька.
– Кто ты?
– Просто одинокий человек. Вот и все.
Снежок весело залаял, как бы заверяя, что никакой опасности тут нет и все в порядке.
– Замолчи, собачье отродье, – совсем не грозно прорычал человек, подходя к Ваське. – Да ты, оказывается, и не человек вовсе, а всего полчеловека… Откуда ты, прелестное дитя?..
Человек этот определенно добрый, об этом Васька догадался еще когда только встретился со Снежком. У злого хозяина не может быть доброй собаки. Но где же тот второй, который пел там на горе жалобным тонким голосом? Но сколько Васька ни выглядывал, никакого другого человека он не увидел.
– Ты что не отвечаешь? – спросил хозяин доброй собаки.
– Я, дядечка, из Нашего города.
– Ого! Далеко тебя забросило! Только знаешь что: не зови меня дядечкой, поскольку я тетечка. И зовут меня вполне по-женски – Марфа Игнатьевна. А для тебя я буду тетка Марфа. Так и зови.
Да, действительно – тетечка. Тетка. Васька рассмеялся и удивленно покрутил головой:
– А-яй, как же это я не разглядел. Тут у вас так скоро темнеет, что я еще не приморгался.
Посмеиваясь, она опустилась на какой-то каменный выступ, Васька тут же устроился против нее на теплой траве. Снежок прилег, положив голову на Васькины колени.
– Ночь только начинается, – проговорила тетка Марфа, – и, значит, давай разговаривать, время убивать.
– А про что разговаривать?
– А про что хочешь. Вот, к примеру, есть очень занимательный разговор про то, как ты с самого Урала да к Синему морю махнул?
Васька сразу заскучал – все как сговорились: расскажи, да расскажи про себя. Кто ты, откуда и зачем.
– Спать я хочу, вот что. Целый день бегаю, – признался он.
– Я так и поняла. Надоело тебе дома жить, потянуло в дальние страны. Как разбежался от самых Уральских гор, так и остановиться не можешь.
– Дальние страны… – Васька усмехнулся. – Это, тетечка, для дураков приманка.
– Вот даже как! Тогда что же тебя, такого рассудительного и умного, из дома выманило?
Нет, видать, от нее не отбрешешься. Васька широко и так сладко зевнул, что Снежок тревожно поднял уши. Хорошо этой тетке, днем выспалась, так теперь ей поговорить охота. Хоть со Снежком, если никого нет. Не очень вежливо, только чтобы она отвязалась, Васька ответил:
– Обезьяна меня выманила.
Пусть обижается.
Но она не обиделась.
– Какая обезьяна? – спросила она с такой доброй заинтересованностью, что Васька слегка застыдился:
– Такая, в красных штанах. Я тогда еще и в школу-то не ходил. Вот она меня и поманила…
И он рассказал все как было. Тетка Марфа, слушая Васькину историю, то шумно вздыхала, то посмеивалась и даже всплакнула под конец над горькой Васькиной долей.
А когда Васька рассказал, как он убегал от плакатов, требующих рыжего мальчика, она даже привстала и наклонилась к нему.
– А ты что? Рыжий разве?
– Как есть, рыжий, – признался Васька и сдернул с головы курортный картузик.
– Ну, парень, это судьба! – торжествующе воскликнула тетка Марфа, и так же торжествующе прошептала: – В самое время ты подоспел. Если, конечно, у тебя талант. Ох, этот талант! Без него плохо, а с ним…
Она шумно вздохнула, словно талант – такая тяжесть, тащить которую ох как нелегко. Но Васька еще ничего такого не знал и потому решительно заявил:
– Есть во мне талант!
– О!.. Да ты отчаянный.
– В школе все говорили, есть.
– В школе? Там чего не наговорят. И меня самое такими разговорами с толку сбили. Ну да я не в обиде. А что еще Грак скажет…
Васька насторожился:
– Какой еще Грак?
– А вот узнаешь, какой, – угрожающе пообещала тетка Марфа.
Она привела Ваську на самую окраину скучного города, где под горой стоял каменный домик. Это у него только одна стенка раскрашена под серый камень, а в самом деле домик сколочен из неструганых досок и внутри приятно пахло сохнущим деревом и свежей смолой.
В углу стоял низенький лежак, совсем такой же, какие Васька видел на пляже.
– Это я тут днем отдыхаю, а, случается, и ночью. Давай-ка ложись. Уходился за день-то, убегался…
Васька разулся, лег на лежак, и сейчас же его закачало, словно в лодке, и ему сделалось так хорошо и спокойно, как давно уже не было.
– Спи, – сказала тетка Марфа, – может быть, приснится тебе твоя обезьянка, помашет тебе хвостом. Хорошая это мечта тебя поманила. Веселая. Ты спи, а я потихоньку говорить буду. У меня такая привычка поговорить с добрым человеком: хоть с тобой, хоть со Снежком, хоть сама с собой. Меня тоже, как и тебя, из дома выманили. Увидала я – девчонка – Любовь Орлову в кино и больше ничего уж не замечала. Как ослепла для всей остальной жизни. Одна она передо мною: идет по белой лестнице и поет:
Сердце в груди, бьется, как птица…
Это тетка Марфа пропела так жалобно, что Васька рассмеялся и открыл глаза, но тут же снова задремал под басовитый рокот ее голоса:
– Выманила меня из родительского дома Любовь Орлова. Все я бросила, приехала на кинофабрику. Вот она – я! Новая звезда взошла на синем небе.
И снова разбудил Ваську тоненький голосок:
Кудрявая, что ж ты не рада
Веселому пенью гудка…
– Эту песню я не допела. Я ее только начала, как смотрю: режиссер Иван Яковлевич посинел лицом да как рассмеется! Чуть со стула не упал. И тут же без всякого перехода в крик ударился:
– Кто ее допустил? Уберите от меня это чудо природы!
И снова его на смех повернуло. Когда уж он вволю и насмеялся и накричался, то говорит:
– Кто это тебя надоумил в кино податься?
– Никто, – говорю, – сама дошла.
– А ты сама на себя в зеркало глядела когда-нибудь?
– Ну и что? Сколько раз. Девка я все-таки.
А я вроде тебя смелая была, отчаянная: мне слово – я два. Когда человек мечтой живет, он страха не признает. Все ему нипочем.
– Ну, вот что, – говорит Иван Яковлевич, – насмотрелся я на тебя, наслушался, а теперь вот тебе мой совет: займись делом, которое тебе предназначено по твоим силам, по таланту, по разуму. Артисткой тебе не быть, уж это ты мне поверь. Да с такой, как ты, ни один актер и играть-то не отважится. Тебе под пару какого богатыря надо, а у нас их пока что не видать.
– Нет, – говорю, – не уйду. Добьюсь своего.
– Поговори еще, я тебя так налажу, что и дорогу к нам позабудешь…
– Ах, вот какой у нас пошел разговор!
Тетка Марфа рассмеялась так, что дрогнули стены легкого домика.
– И знаешь, что я сделала? На что отважилась в отчаянии чувств? Я этого режиссера, этого Ивана Яковлевича, подхватила на руки, как малое дитя, и понесла его по коридору. Народ кругом, а я его, миленького, баюкаю. А он ничего, сидит и не ворохнется. Потом спрашивает:
– Долго носить будешь?
– Пока к месту не определите.
– Ну, хватит. Будет тебе место во всю твою силу таланта.
Опустила его на пол и замерла в ожидании. И он стоит на своих ногах и произносит следующее.
– Вот, – говорит, – смотрите на это дитя природы. Ей двадцать лет и зовут Марфой. Шуток не признает, хотя отлично их понимает. Хочет служить нашему киноискусству в любом качестве. Исходя из всего сказанного, иди-ка ты, Марфа, в сторожа. Охраняй дорогое тебе киноискусство.
– Ладно, – говорю, – для начала и эта должность подойдет. А в дальнейшем посмотрим.
– Так я сказала и начала служить искусству в качестве сторожа. А что ты думаешь – плохая должность? Сначала и я так думала, а теперь лучшей мне и не надо. Я разные города сторожу, и замки, и дворцы. Для каждой картины чего только не строят. И где я только не побывала! Во всех землях и во всех временах. Сторожила я и американские города, и голландские, и всякие, какие надо для кино. Русские города старинные, и не очень старинные, и вовсе сказочные. А я каждую ночь расхаживаю по удивительным этим городам и все воображаю, будто я здешняя жительница и все, что в картине еще только будет, я о себе воображаю. Будто это со мной все такое удивительное происходит. Один раз даже на Луне была. Лунный пейзаж сторожила. Кратеры там всякие… Моря…
– Море Ясности, – вспомнил Васька.
– О, вон ты чего знаешь!.. Да, было там такое море.
– А еще какие есть моря на Луне? – спросил Васька невнятным сонным голосом.
– Да уже не помню всего, что там на Луне. Есть еще Океан Бурь. Название такое грозное. А я по этому лунному пейзажу разгуливаю и все воображаю, будто я сама сюда залетела…
Или море глухо грохочет, набегая на каменистый берег, или тетка Марфа рассказывает про свою жизнь радостно и удивленно, как девочка, – это была последняя Васькина мысль. И вот он уже идет по самому краю лунного кратера и слышит не то тонкий свист ветра, не то визгливый девчоночий голос, напевающий знакомую песню: про ненастный вечер, когда пилотам, скажем прямо, делать нечего:
Пора в путь-дорогу,
Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем…
И видит Васька лунное море и ничуть не удивляется тому, что на Луне появилась вода. Зеленые волны гуляют по морю, совсем, как на земном шаре. А песня про летчиков все слышнее и ближе. Смотрит Васька – качается на волнах тот самый корабль, который он видел сегодня утром. А на корабле стоят Володя и Тайка. Это она так пронзительно распевает:
Мне сверху видно все,
Ты так и знай.
– Возьмите меня, – заметался Васька по берегу.
– А ты кто будешь? – спросил Володя.
– Тю! Не узнаешь? Я же – Васька…
– Нет, ты уже не Васька! – крикнул Володя. – Васька был в Море Ясности. А мы плывем по Океану Бурь, и ты теперь – цирковой мальчик!..
С отчаянием Васька увидел, как удаляется корабль и словно тает в неоглядной синеве. Он заметался на лунном берегу, закричал:
– Да что вы, ослепли, что ли? Васька я, Васька – твой друг!..
И тут он как будто проснулся и, ничего еще не соображая, продолжал выкрикивать:
– Да Васька я, Васька же!..
– А мы и так знаем, кто ты такой есть… – услыхал он очень знакомый голос.
В открытую дверь и в маленькое оконце заглядывает сверкающее утро. И все еще шумит неуемное море.
А на пороге стоят старшина милиции Семен Терентьевич и тот самый курортник Анатолий Петушков, который разыскивает рыжего мальчика.
«Нехороший какой сон…» – подумал Васька и приготовился снова покрепче уснуть и тем самым прогнать нежелательных посетителей.
Старшина первым шагнул в домик.
– Почему не приветствуешь старших? – спросил он строго и в то же время весело, так что Васька понял: бояться ему нечего, но, кажется, это не сон, а взаправду.
– Так я еще не проснулся и не все соображаю, – проговорил он на всякий случай: а вдруг сон еще не кончился…
– Ты, как я думаю, и во сне все соображаешь. – Старшина присел на лежак рядом с Васькой. С другой стороны пристроился Петушков. – Ты и во сне соображаешь, как бы удрать…
– Не больно-то от вас удерешь.
– А ты – колобок: от дедушки ушел, от бабушки ушел… – проговорил старшина.
Петушков для чего-то пощупал Васькины волосы и похвалил:
– Рыжий ты да прыткий. Такого мы давно ищем.
Васька тоскливо поглядывал на дверь. На пороге стояла большая тетка Марфа. Тут и птенчик не проскочит. А Петушков продолжал, не замечая Васькиной обреченности:
– Я тебя все равно нашел бы. А уж теперь не выпущу. Да и ты сам от меня никуда не уйдешь. Цирковую обезьянку помнишь?
«Ага! Все понятно: тетка Марфа? Ее это работа. Заласкала, купила по дешевке». Но эти нехорошие мысли сейчас же исчезли, как только Петушков сказал:
– Вот что, Вася, я – клоун…
Словно штормовая волна налетела на Ваську, подбросила его к сияющему горячему небу, да там и оставила. Он облизал пересохшие губы и замер. И даже глаза прикрыл: если это сон, то лучше уж и не просыпаться…
– Да, – подтвердил старшина, – знаменитый клоун Петушков.
А Васька, когда немного пришел в нормальное состояние, то открыл глаза только для того, чтобы получше рассмотреть своего соседа: ничего в нем нет клоунского, обыкновенный человек. До того обыкновенный, что Васька снова затосковал.
А Петушков сдвинул свою шляпу на нос, подержал ее на самом кончике и, проговорив «Ап», подбросил. Шляпа снова оказалась на его голове. Он вынул пачку сигарет.
– Закурим, старшина. – Сигарета сама выскочила из пачки, и он ловко поймал ее губами. Он протянул пачку старшине, и, пока тот тянулся к ней, новая сигарета оказалась у старшины под самыми усами.
– Лихо! – проговорил старшина, снисходительно разглядывая сигарету. Но заметив, что сигарета источает синий дымок, он слегка смутился. – Цирк!
– Он самый, – подтвердил клоун Петушков.
Васька побледнел. Великий человек сидел рядом с ним. Могущественный и веселый. Хватая воздух, как утопающий, Васька торопливо заговорил:
– Дяденька Петушков, не прогоняйте меня. Я чего хочешь могу. А на еду мне совсем мало от вас надо…
– Да ты это откуда взял, что я тебя прогоню? Да я тебя и не выпущу. Старшина, вы не возражаете?
Семен Терентьевич поднялся.
– Пройдемте, – сурово сказал он. – Пройдемте по чистому воздуху, и там мы все обсудим.
Они все вышли из тесного домика и начали спускаться к морю. Серые дома глядели на них пыльными окнами. При живом солнечном свете они казались еще скучнее, чем ночью. Они были угрожающе хмурые. Но Ваське сейчас не до них. Солнце играет, поднимаясь над горами, зеленое море перекатывает гальку, плещет соленой свежей волной. Васька идет рядом с клоуном Петушковым, и старшина шагает, немного поотстав, обдумывая, как узаконить Васькиное незаконное поведение. Снежок скачет по берегу и с визгом спасается от холодной волны.
Теперь уже все идут берегом к настоящему Теплому городу. И Петушков тоже о чем-то задумался.
У самого моря они остановились. Петушков положил ладонь на Васькину голову и в который раз принялся осматривать его лицо.
– А ведь похож? – спросил он до того задумчиво, как бы спрашивая у самого себя. И уже потом обратился к старшине: – Как, на ваш взгляд: похож он на меня?
Васька обомлел. Ему и самому показалось, что он в самом деле похож на знаменитого клоуна, но даже внезапная эта дерзкая мысль напугала его. Походить на знаменитого Петушкова! Да разве это возможно?
Старшина разглядывал Ваську так долго и обстоятельно, что тот не выдержал:
– Ну, чего же вы?..
– А ты как сам-то, заметил сходство? – спросил Петушков.
Ужасаясь своему нахальству, Васька выкрикнул:
– Да если вы так говорите, то чего же тут еще раздумывать!
– Сходство есть, – наконец подтвердил старшина. – Нос, извиняюсь, и вообще. Волосом только вы поспокойнее будете. Ну и веснушки, конечно…
– Я сразу понял, что мы с вами договоримся, – нетерпеливо перебил его Петушков.
– Если Василию такое счастье пойти в клоуны, то закон этому препятствовать не может. Поскольку человек вы всесоюзно известный, то мы на Василия запрос сделаем по месту жительства.
– Запрашивайте! – Васька с полной готовностью выпрямился – Пишите: «Наш город, районное отделение милиции, лейтенанту Василию Андреевичу».
Записав адрес, старшина спросил Васькину фамилию.
– Понедельник. Василий Капитонович. Десять лет.
Тут уж даже Петушков слегка опешил:
– Вот это фамилия! Да тебе и придумывать ничего не надо: ни псевдонима, ни маски, ни парика. Ты так и родился клоуном.
Вот когда она началась, новая жизнь! Васька был уверен, что все в этой жизни будет необыкновенным, и поэтому ничему не удивлялся. И оттого, что человек он был сообразительный, все делал ловко и весело.
Новая жизнь началась с того, что ему приказали раздеться догола. В гостиничном номере было тихо и тепло. В ванной шумела вода. Петушков ощупал Васькины мускулы, оглядел его смуглое, закаленное всякими невзгодами тело, приговаривая:
– Хорошо! Молодец, хорошо! Ну и грязен же ты! А это отчего же у тебя все белье черное?
– Мурзилка выкрасила. Чтобы грязь не виднелась. Отцова жена. Ее Муза зовут. Ей чтобы стирать реже. Ну, я ее Мурзилкой…
– Веселая, видать, у тебя была жизнь. Ну, полезай в ванну. Не горячо?
– В самый раз.
– Мыла не жалей. Вот мочалка. Дай-ка я тебе голову намылю. Эх, какие от тебя чернила отходят. Наверное, и тебя самого заодно твоя Мурзилка покрасила, чтобы грязь не виднелась?
После ванны Ваське сделалось так легко, что у него даже немного закружилась голова. Когда он, завернувшись в синий махровый халат, шлепал босыми ногами по паркету, то его даже слегка покачивало. Он сказал об этом и добавил:
– Это меня так от легкости…
– От голода это тебя так покачивает, – сказал Петушков, – а совсем не от легкости.
Васька и сам так подумал, но сказать стеснялся.
Официантке, которая принесла завтрак, Петушков сказал:
– Вот, братишка приехал.
Васька сидел в кресле, подобрав под себя голые ноги, румяный, причесанный, разомлевший от свалившейся на его рыжую голову благодатной новой жизни.
– Одно лицо, – засмеялась официантка. – Такой смешной и очень хорошенький мальчик.
Никогда еще Ваську не называли «хорошеньким мальчиком». Он даже вспотел от неожиданности, но тут на столе появилось столько разной еды, что пришлось отставить все переживания и приняться за дело. В конце концов сладость новой жизни совсем его сморила, и он задремал в своем кресле, но Петушков велел ему лечь в постель. Засыпая, он слышал, как Петушков разговаривал по телефону с каким-то Филимоном.
– Слушай, Филимон. Ты у нас все понимаешь. Лежит тут у меня мальчишка, голый, как ангел небесный, и очень рыжий. И веснушки такие, что просто прелесть… Ну, значит, ты совсем не разбираешься в ангелах. Они в большинстве рыжие… Ну, это тебе тогда попался какой-нибудь восточный ангел, а вообще-то они рыжие. Свалился, как кирпич на голову. Да говорю же, братишка приехал. Приезжай посмотри и костюм захвати. Голый? Без билета ехал, для приключений… Я его у милиционера отнял. А милиционер, представь себе, в усах, старшина, службист и при всем этом – философ с лирическим уклоном…
На этом месте Васька засмеялся и мгновенно уснул.
Когда он проснулся, то почувствовал, что кто-то стоит у постели, и тут же услыхал отчетливый не то мальчишеский, не то женский голос:
– Ты у нас, Анатик, фатально везучий. Удачи просто преследуют тебя. Такую морду отыскал чудесную: без грима – брат. Грак увидит – ахнет. И, говоришь, способный?
– Кажется, очень способный. Я в этом редко ошибаюсь. А главное, он очень хочет стать клоуном. Есть у него мечта – цирковая обезьянка…
– Что за обезьянка?
– Это у него мечта такая, – сказал Петушков. – Надо тебе рассказать…
Голоса удалились. Тогда Васька осторожно приоткрыл один глаз и увидел молоденькую женщину в потрепанных синих брюках и красно-белом полосатом свитере без рукавов. Гладкие светлые волосы распущены по плечам. Она сидела на столе, болтая ногами, и слушала рассказ Петушкова про цирковую обезьяну.
Боясь пошевельнуться, Васька тоже прослушал историю, которую сам недавно рассказал Петушкову. Все точь-в-точь. Ничего не прибавлено, а получилось до того интересно как в книжке. Или будто Петушков сказку рассказывает, а женщина притихла и даже ногами перестала болтать. Глаза у нее светлые, веселые и в то же время какие-то задумчивые.
– Здорово! – протяжно проговорила она, когда Петушков закончил. – Цирковая обезьянка в красных штанах поманила, а он побежал за ней на край света. Символ. Этого не придумаешь. Что же ты решил?
– Съемки откладываются до будущего года. Что-то там со сценарием. Мне Грак говорил. И наездница, которая маленькую королеву играет, с цирком гастролирует за рубежом. Сейчас они в Африке, а потом еще поедут в Париж. Словом, вернутся только к зиме. За это время я поработаю с Васей. Сделаю из него клоуна. Если договоримся с его родными. Тут я и сам не все понимаю – кто у него есть из родных…
Не выдержав, Васька откинул одеяло и сел.
– Никого у меня нет! – выкрикнул он. – Я сам по себе. Говорил же… И никуда я от вас не уйду, и даже не мечтайте.
Женщина засмеялась, Петушков сказал:
– Ну вот, сама видишь. И это когда он еще не совсем проснулся. Ты, Филимон, просто его недооцениваешь.
Соскочив со стола, она бросила на постель новенькие черные трусики и приказала:
– Вставай.
Натянув под одеялом трусики, Васька поднялся. Волосы его после мытья разлохматились и запылали, как пламя на ветру.
– Убиться можно, до чего рыжий! – воскликнула Филимон. – Грак с ума сойдет! Тебя Васей зовут?
– Васька.
– Забудь! – приказала она до того строго, что Васька опешил. – Забудь это. Ты теперь Вася. Понял? Вася.
– Какая разница?
– Нет, ты ничего не понял. Человек начинается с имени. Теперь ты Вася. Василий. И нечего тут спорить.
А он и не спорил. Он принимал все, что давала ему новая жизнь. Ловил, как яблоки с яблони. Упало – твое. Вася так Вася. Посмотрим, что из этого получится…
А Филимон без передышки начала командовать:
– Ну, мальчики, за дело. Через час – проба, а вы еще не готовы. Одевайтесь. Вася, до волос не касайся, пусть будут как есть.
Петушков скрылся в ванной. Филимон взялась за Ваську. Она велела ему надеть брюки такие обтрепанные, такие заплатанные, каких Васька никогда еще не видывал. Но он уже начал понимать, что так надо для кино, и, дрожа от восторженного волнения, радостно подчинился. Потом Филимон надела на него полосатую тельняшку, тоже порванную и очень грязную. Только грязь, Васька сразу заметил, была не настоящая, а намазанная серой краской. Рваные башмаки на толстой подошве и красный платок на шее довершали наряд, в котором Ваське предстояло пройти первые шаги по новой жизни.
Из ванной вышел Петушков точно в таком же костюме, только брюки у него были не такие потрепанные и заправлены в полосатые чулки.
– Вы прямо как отпочковались один от другого, – заметила Филимон и снова начала командовать: – Я поехала на фабрику и оттуда заскочу за вами. А ты, Анатик, за это время расскажи Васе, что и как… На вас смотреть невозможно – в глазах двоится! – Она засмеялась и убежала, хлопнув дверью, и уже из коридора донесся ее четкий голос: – Убиться можно!..
– Ух, какая! – Васька восхищенно покрутил головой.
– Филимон-то? Ого!
– Она у вас главная?
– Как тебе сказать. У нас все главные, на своем месте, конечно. Но самый-то главный у нас режиссер – Спартак Сергеевич Грак.
Васька засмеялся.
– Ты что? – удивился Петушков…
– Чудно: Спартак – Грак…
– Это тебе сейчас «чудно». Он нам всем житья не дает. И ты еще с ним наплачешься.
Наморщив свой носик-репку, Васька самоотверженно заверил:
– Стерплю. Вы-то терпите, и я стерплю. Я на эти дела привычный. На всякие тиранства.
Петушков так весело рассмеялся, что и Ваське стало весело: разыгрывают его, за дешево хотят купить, так ведь и он не промахнется.
– А Филимон эта – тоже?..
– Верочка-то? Это мы ее так между собой зовем – Филимон. Нет, она милая женщина. Помреж. Помощник режиссера. А для тебя она Вера Васильевна. Запомни. Ну, все это в сторону. Займемся делом.
– Давайте! – сказал Васька с готовностью.
Но Петушков приказал ему сидеть смирно и внимательно слушать все, что он сейчас расскажет.
– Ты знаешь, что это такое – клоун?
– Да! – выкрикнул Васька и задохнулся так, словно упругий воздух со всего моря сразу нахлынул на него. – Клоун – это самый веселый, а значит, и самый хороший человек!
Он ничего больше не сказал, но Петушков – удивительный человек – отлично его понял.
– Ты правильно думаешь. – Он засмеялся и взъерошил Васькины волосы. – Если не считать свое дело самым лучшим, то не стоит и браться за такое дело.
