Текст книги "Океан Бурь. Книга вторая"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Как только Таю приняли в хореографическое училище, она даже с Володей стала разговаривать так, словно она и в самом деле его бабушка. Теперь, когда Володя заходит за Таей, он всегда застает ее перед зеркалом. Александра Яновна то и дело покрикивает:
– Да отлепись ты от зеркала, крутельна. Хватит тебе фигурки-то строить. В школу опоздаешь…
– Ох, тошно мне, – равнодушно скороговоркой отвечала дочь. – Ну, опоздаю, так и опоздаю, только и делов-то. – И продолжала поправлять беленькие бантики, которыми с недавних пор она начала украшать тощенькие свои косички.
Володя крикнул с порога:
– Троюродная бабушка, я пошел, – и захлопнул дверь.
Догнав Володю уже почти у самого сквера, она ударила его портфелем.
– Не смей меня так называть!
– А ты не выкаблучивайся.
– Не твое дело. Если еще услышу…
– Ладно, – нехотя проговорил он, – замнем.
Такая сговорчивость удивила Таю: Володька – задира, которому на все наплевать, все чаще стал соглашаться с ней. И вообще, она заметила, что после своего недолгого путешествия он словно вырос. Можно подумать, что не три дня пробыл он в пути, а, по крайней мере, три года. Такой он стал задумчивый и рассудительный. Вот что значит в доме появился мужчина. Отец.
Прошли почти половину пути, а Володя все молчит: Тогда Тая сказала:
– Красивая наша улица стала. Зеленая, как в деревне.
– Да, – ответил Володя и снова задумался.
– Неужели ее снесут? А я слышала, что все наши жители против этого. Никто не хочет переселяться в большие дома. А ты хочешь?
– Придется. Но только никому нашу улицу тронуть не дадим. А в нашем доме откроется Музей Великого Мастера.
– Жалко, – проговорила Тая и сейчас же, как вообще все девчонки, перескочила на другую тему: – Через неделю каникулы.
Можно подумать, будто она жалеет, что скоро каникулы. Но то, что она сказала о жителях улицы Первой пятилетки, заставило его призадуматься. Эту улицу построили рабочие судоремонтного завода, одного из крупнейших в городе и самого старого. На этом заводе Володин дед проработал всю свою жизнь. И если рабочие не захотят, то никакая сила их не стронет с места.
Так подумал Володя и решил, что это обязательно надо сказать Снежкову, только скорей бы он приехал.
Но первый, кому Володя рассказал о своей улице, оказался Василий Андреевич – лейтенант милиции. Он пришел под вечер, когда Володя, выучив уроки, обдумывал, чем бы ему заняться до маминого прихода. Чтобы легче думалось, он отправился в спальню и там повалился на медвежью шкуру. Но и тут ничего придумать не успел, потому что кто-то негромко постучал в дверь. Наверное, Тайкины штучки: никогда не стучала, а просто просовывала голову в дверь и чирикала: «Вовка, ты где?» А теперь стучит, как взрослая.
– Давай заходи, чего там! – выкрикнул Володя, задирая ноги к потолку.
Но тут он увидел какого-то рослого человека в темно-сером костюме и золотистом галстуке.
– Лежи, лежи, – проговорил посетитель, проходя через столовую. – Эх, какая богатая у тебя медвежина! Ну, здорово, путешественник.
Узнав посетителя, Володя вскочил на ноги.
– Здрасте… Не узнал я вас… Не враз узнал.
– Ничего. Можно, и я присяду? Какой богатырский был зверь. Это Снежков привез?
– Медведя этого он сам убил.
Сняв пиджак, Василий Андреевич сел напротив Володи.
– Человек он настоящий. Знаменитый художник. Тебе, Володя, считай, здорово повезло. Ну, что у тебя нового?
– Да вроде бы ничего такого… – неуверенно заговорил Володя, стараясь вспомнить, что же он еще успел натворить. Да, кажется, ничего не было. Разве что еще до побега?..
Василий Андреевич подмигнул:
– Старое вспоминаешь? Я спросил, что нового.
– Да много всякого. Да вам и так все известно.
– Ну ладно. Кое-что я знаю, а чего не успел узнать, выясним. У меня новость хорошая, про тезку моего.
Васька!.. Володин сосед и друг Васька Понедельник – такая у него была смешная фамилия. И сам он был смешной: рыжий, нос репкой. Плохо ему дома жилось, очень плохо. Отец рисовал нелепые «ковры» и продавал их на базаре, а мачеха вообще ничего не делала. Доставалось Ваське от них. Совсем не мудрено, что учился он плохо и считался первым хулиганом в школе. А в этом году, в самом конце зимы он сбежал из родного неприютного дома. Куда – никто не знал. Даже Володя не знал, пока не получил от Васьки письмо. «Письмо секретное», – написал Васька, и, значит, говорить о нем Володя не имел никакого права.
Но Василий Андреевич, оказывается, и сам все знал про «секретное письмо».
– Василий тебе писал, как хорошо у него все сложилось. Прочел я это «секретное письмо». Ты уж извини, что так получилось.
– Чего там… – махнул Володя рукой. – Ну, а Васька, он теперь где?
– Теперь он в Теплом городе. Его принял на обучение знаменитый клоун Анатолий Петушков. Слыхал про такого? Вот куда залетел наш Васька! Да он еще и в кино снимается, и, может быть, скоро увидим его на экране. Заходил я к его мачехе…
– Вот еще!.. Зачем?
– Она так и сказала: «Вот еще, нужен он мне, как палка собаке». Дикая женщина. А отец неизвестно где. Пусть уж Васька у хороших людей живет и при настоящем деле.
– Молодец Васька! – воскликнул Володя. – Вот молодец!..
– Оба вы молодцы-беглецы, – покрутил головой лейтенант.
Хвалит или наоборот? Этого Володя так и не понял и тоже неопределенно проговорил:
– А что нам делать? Мы маленькие – не больно-то к нам прислушиваются.
– Это вам только кажется, а мы только и делаем, что к вам прислушиваемся. К каждому вашему слову. Эх, и хорошо у тебя здесь! Прохладно, и небо видать. – Он опрокинулся на спину и счастливым голосом проговорил:
– А теперь давай о деле.
После этих слов Володя снова призадумался:
– Да говорю же вам, что ничего такого я еще не проявил!..
– Да я не про то, что ты думаешь. У всех мальчишек что ни день, то происшествие. Это уж такой порядок жизни. Я в твоем возрасте чего только не вытворял!..
– Ну да?
– А ты что думаешь, как я родился, так мне сразу синие погоны на распашонку нашили?
Володя рассмеялся:
– И вместо соски пистолет на ленточке привесили…
– Понял? Ну вот, то-то. Не об этом сейчас у нас разговор.
Но о чем должен пойти разговор, он сказать не успел, потому что дверь приоткрылась и появилась голова с двумя бантиками и задорным носом. Тая. Услыхала голоса, и одолело ее любопытство.
– Ах, ты не один? Ах, извините…
Но, поахав, она никуда не ушла.
– Заходи, – сказал Василий Андреевич, – ты тут не лишняя.
Когда Тая, скинув тапочки, уселась на шкуре, Володя рассказал о том, что волновало и его, и всех жителей улицы. Тая ему мешала, то и дело перебивала его рассказ, вставляя совершенно лишние подробности. Ей обязательно надо было сообщить, кто что сказал да как поглядел. А потом оказалось, что она рассказала как раз то, что надо. О музее Василий Андреевич и сам все знал, а весь день ходил по домам и разговаривал с жителями, выясняя разные мелкие подробности, которые Володе казались совершенно лишними.
– В нашем деле как раз мелкие подробности имеют большое значение, – проговорил Василий Андреевич, записывая в блокнот некоторые Тайкины сообщения. – Видеть надо все, замечать.
Он говорил почти то же, что и Снежков. Но только там разговор шел о художниках. Когда Володя сказал это Василию Андреевичу, тот задумался.
– Художники? – отозвался он. – А я думаю, это во всяком деле не лишнее. – Взглянув на часы, он поднялся. – Поговорил бы я с вами еще, но дежурство мое начинается. Надо бы еще к Елене Карповне заглянуть, да боюсь я ее.
Еления. Ее многие побаиваются. Это признание не очень удивило Володю.
– Хотите, провожу, – предложил Володя.
– А ты не боишься?
– Ну и что же, если надо.
– Это ты правильно сказал. Если надо, то хватай страх за горло, не давай ему орать, запугивать тебя.
Он попрощался и ушел, пообещав увидеться с Еленией в другой раз.
Что произошло ночью? Какое событие он проспал? Володя прислушивался к невнятным голосам, доносившимся из сеней. Такие голоса бывают, когда в комнату внесут сразу очень много вещей, и тогда звукам делается тесно, и они теряют свою звонкость.
Пробираясь через столовую, Володя протирал глаза и жмурился от утреннего света. Он шел осторожной походкой охотника, выслеживающего невиданного зверя.
Отворил дверь и сразу понял: приехал Снежков! Как можно проспать такое событие! Посреди сеней лежало много разных вещей: большие и маленькие ящики, тюки, чемоданы. На одном из ящиков два ружья в зеленых чехлах. Невиданной формы не то медный чайник, не то котелок, совсем еще новый, сияющими своими боками, напустил полные сени ослепительных зайчиков. Еще было много прекрасных вещей и среди них – болотные сапоги, связанные ремнем, старая кожаная куртка и соломенная шляпа…
Среди этого богатства расхаживала Тая. Ее мать выглядывала из своей комнаты. В дверях, собираясь уходить, стояла Еления. Увидав Володю, она прогудела:
– Хорошо, что ты проснулся. Скажи Снежкову, что я скоро вернусь. Пусть подождет. Этим хоть говори, хоть нет: у одной ветер в голове, а у другой уж и не знаю что.
Она ушла. Тая проговорила: «Подумаешь» – и показала язык. Александра Яновна ничего не сказала, а только махнула рукой и ушла к себе.
– Проспал? – спросила Тая. – А тут так топали, когда все это вносили… И так грузовик гудел! Просто ужас. А ты и не проснулся…
Слушать все это было очень обидно, но Володя так обрадовался приезду Снежкова, что только рассмеялся.
– Все я слышал. Только не хотел путаться под ногами, как ты.
– А вот и неправда. Снежков заглянул к тебе и сказал: «Вот какой сон богатырский!»
Снежков. Он знает, что сказать и как оправдать человека, чтобы ему не было обидно.
– Ну вот и не пищи. – И, вспомнив, что вот за той дверью спит Снежков, который учил его уважать девчонок (девочек), добавил: – Голос у тебя какой-то очень звонкий, так и отдается. Ты не обижайся.
С удивлением взглянув на него, Тая затрясла своими косичками, на которые она еще не успела нацепить бантики.
– Вот еще! – Но тут же притихла, завздыхала и жалостливо шепнула: – Какая может быть обида, если твоя жизнь ломается…
– Как это ломается?
– Я сама слыхала, как Снежков сказал твоей маме: «Пусть спит, у него жизнь ломается».
Володя задумался, положив локти на ящик, щекой прижался к ладоням. Если так сказал Снежков, то не зря. Что-то это значит. Только что?
И в самом деле, Снежков сказал Валентине Владимировне о том, что в жизни ее сына происходит перелом. В семью входит новый человек.
– Новый человек? – беспечно улыбаясь, повторила мама. – Не такой-то новый. Ты всегда жил с нами. Он просто бредил тобой. Не помню дня, чтобы как-нибудь про тебя не было сказано хоть одно слово. И почти всегда начинал он.
С того дня, как только она поняла и поверила, что у нее есть муж и у ее сына – отец, она начала беспечно улыбаться. Заботы, которых было очень много для одной, распределенные на двоих, почти ничего не весят, как неудобный и тяжелый груз, если его нести вдвоем.
– В конце концов он сам этого хотел и сам всего добился. Человек должен уметь сам отвечать за свои поступки.
– Но это еще очень маленький человек, – возразил Снежков.
И услыхал ясный и четкий ответ:
– Тем более.
Вот и все сказано. Она мать, она лучше знает своего сына. Но теперь и он должен знать его как отец и старший товарищ, если, конечно, он сумеет сделаться товарищем. Он спросил:
– Ну, о чем он мечтает? Чего хочет?
– Тебя и велосипед, – не задумываясь, сообщила Валентина Владимировна. – Тебя больше, потому что деньги, отложенные на велосипед, он истратил на дорогу к тебе.
После продолжительного молчания Снежков тихо проговорил:
– Велосипед. Да… Он получит все, чего сильно захочет.
– Только смотри, не избалуй его, – предупредила она.
– Избаловать такого парня!.. Это было бы величайшей подлостью с моей стороны. – Задумался на мгновение и добавил: – Надо оказать не «получит», а «добьется».
– Ну, смотри. А то ты как-то так сказал о переломе его жизни, будто кто-то перед кем-то виноват. А дело простое: каждый из нас получил, нет, не просто получил, а добился того, чего хотел, и теперь надо привыкать к своему приобретению.
Такой разговор произошел ночью, когда Снежков только что приехал в дом, который отныне становился и его домом. А утром, проводив Валентину Владимировну на работу, он еще немного повалялся в постели, прислушиваясь к голосам, доносившимся из сеней, но о чем говорят, понять было невозможно.
Прогудел голос могучей старухи Елены Карповны и умолк. Потом заговорила Тая, а вот и Володин сонный и, кажется, чем-то встревоженный голос. И снова тишина. Снежков оделся и вышел в сени.
Опершись на ящик, Володя о чем-то думал. Тая в белой маечке и красных трусиках, еще не причесавшаяся после сна, участливо заглядывала в его тоскливые глаза. Увидев Снежкова, она с мышиным писком скрылась в своей комнате. Володя поднял голову, снял локти с ящика.
– Как дела? – неуверенно спросил Снежков.
– Да вот думаем…
– О чем у вас тут думы?
– Всякие у нас тут думы… – Володя поднял крепкие смуглые плечи. – Это что у вас – чайник или котелок?
Подняв медную посудину, Снежков постучал по дну, рассыпав по сеням пригоршню звонких солнечных зайчиков.
– Это по моему заказу сделал мастер. Можно кашу варить, можно чай. Незаменимая вещь в походах. Вот увидишь.
– Когда? – спросил Володя, сразу позабыв о своей «изломанной» жизни.
– Да когда захотим. Вот утрясем тут некоторые дела и двинем на моторке. Ты еще не умывался?
Скучнейшая процедура утреннего умывания превращается в удовольствие необыкновенное, если, конечно, подойти к ней как подобает мужчинам, охотникам и вообще художникам жизни. Презирая умывальник, они вышли на зеленый двор, где в углу находилась колонка. Солнце, стреляя лучами, взмывало над городом. Ночные тени, бледнея от страха, бросались врассыпную, прятались в зарослях сирени и за домами.
Снежков разделся и опрокинул на себя ведро самой холодной воды.
– И я хочу, – сказал Володя.
– Обязательно. Только надо постепенно привыкать.
– А я хочу сразу…
– Ну, держись! – Облив его холодной водой, Снежков скомандовал: – Беги!
Пробежав несколько кругов, так что сразу сделалось жарко, Володя уселся на скамеечку рядом со Снежковым. На солнечное крылечко выпорхнула Тая. Она не спеша подошла к колонке, на ходу снимая платье.
– Полить? – спросил Володя.
Она взглянула на него с удивлением, потому что никогда прежде он и не подумал бы предложить ей свою помощь. Пожав плечами, она не очень уверенно проговорила:
– Полей.
Она торопливо умылась. Отвернулась, сдернула майку, обнажив загорелую спину с чуть заметкой дорожкой позвонков, и приказала:
– Из ведра, сразу!..
– Взовьешься.
– Не твое дело.
– Ну, держись! – крикнул он так же, как Снежков, и, подняв полведра воды, вылил на Таю.
А она даже и не охнула. Прикрываясь майкой и размахивая платьем, она гордо прошла мимо Володи и скрылась в доме.
– Вот тебе и девчонка! – сказал Снежков с явным восхищением. – Такую не запугаешь. Ты знаешь, мы, пожалуй, и ее возьмем в поход. Если, конечно, она захочет.
Глядя, как быстро испаряются маленькие мокрые следы на солнечных ступеньках крыльца, Володя не очень уверенно сказал:
– Пищать начнет…
– Ну и что же? – Снежков непонятно отчего улыбнулся. – Женщина! Они, брат, и должны пищать. Без этого нам, мужчинам, жить станет совсем неинтересно.
А что хорошего в том, что они пищат? Этого Володя не понял и осторожно спросил:
– Оттого что мы сильнее? Да?
И снова Снежков озадачил его непонятным ответом:
– Это когда как… Вот твоя мама, например.
– Да она совсем и не сильная! Я если захочу, то…
А Снежков все улыбается – или это он просто жмурится от солнца – и слушает, как Володя старается доказать, мама совсем не очень-то сильная.
Пришла с работы мама, такая злая, что Тайка, на что уж любопытная, и та, испуганно пискнув «Здрасьте, теть Валя», исчезла. А Володя подумал, что опять, наверное, отличился Хорошун.
– Мама, что?
Она ничего не ответила. Размахивая какой-то газетой, которую она выхватила из своей сумочки, вышла в сени и решительно постучала к Елене Карповне. Та сейчас же вышла.
– Вот, – сказала мама, – статья про наш дом. Оказывается, это «старая развалина, не имеющая никакой ценности: ни художественной, ни исторической».
– Читала, – протрубила Еления на весь дом. – Это пигалица насочиняла. Ее слова.
И тут Володя с удивлением увидел, как грозная Еления, которая никого не любила, обняла мамкины плечи и громко зашептала:
– А вы не расстраивайтесь. Ничего у них не получится. Не бывать по-ихнему. Не бывать.
– Так ведь она его жена, сына-то вашего. А он так любил все это. Комнаты эти. Всем так восхищался. Нет, не пойму я, как он может!
Еления уже расхаживала по сеням и говорила:
– Все русское, старое искусство им, этим пигалицам, непонятно и противно. Я это заметила сразу. Она и сына моего от дела отбила. Был художник, стал чиновник.
Из своей двери давно уже выглядывала Александра Яновна. И она подала голос:
– А я так думаю, это у него ревность…
Мама отмахнулась от нее:
– Какая глупость!
– Ах, нет-нет. Не глупость совсем. Он тебя, Валентина, никогда и не переставал любить. А пигалица все вызнала и затаила. Все ожидала, когда куснуть побольнее. Вот и дождалась. А он человек слабый, покорный…
Продолжая ходить из угла в угол, Еления молча все выслушала. «Вот сейчас она как даст тетке», – подумал Володя. Но Еления только и проговорила:
– Разворошила старьё.
– Старая-то злоба что вода в тухлой бочке: чем старее, тем воннее. Только взбултыхни ее…
– «Воннее»? Откуда у тебя слова такие уродские?
– От людей.
– Какие люди, такие и слова.
Редко кто отваживался спорить с Еленой Карповной, зная ее нетерпимый характер, и поэтому спокойный тон ее разговора удивил и тем самым взбодрил Александру Яновну.
– Вот уж точно! – воскликнула она. – Уж вы скажете, как обрисуете. Уродские слова. А в статейке в этой все слова прелестные, красивые, а читать, сами говорите, противно.
– Все это глупости, – повторила мама. – А вы идите-ка, погуляйте, нечего вам тут, – приказала она детям.
Уходя, Володя услыхал ее гневные слова:
– Как это противно, когда свое мелкое, личное переносят на дела общественные!
И уверенный ответ Елении:
– Ну, матушка, на этом она долго не удержится.
Еще в коридоре Тая начала шипеть:
– Секреты? Подумаешь… Будто мы сами ничего не знаем. А, Вовка?
Володя не ответил, потому что он и в самом деле не все знал и только не хотел в этом признаться. Ну, а Тайке, конечно, все известно, везде сунет свой нос и потом пойдет ахать и ужасаться:
– Ах, тошно мне, любовь-то до чего доводит!..
Посреди двора под огромной березой стояло корыто, полное воды. Вокруг хлопотали воробьи, торопливо утоляя жажду. Высоко на березе сидела ворона, раздвинув крылья и широко разинув клюв, она, наверное, завидовала воробьям. Ей самой давно уже хотелось пить, но она все оглядывалась по сторонам, не решаясь слететь к корыту. Глядя на нее, Володе тоже захотелось пить, но в дом идти сейчас нельзя, там в сенях идет секретный разговор. «Подумаешь», как только что сказала Тая.
Володя отвернулся и плюнул с высокого крыльца в истомленную зноем траву.
– Да, вот и да, – горячо зашептала Тая. – От любви, если хочешь знать, даже удивительно что бывает.
Припоминая недавний разговор Ваоныча с мамой, Володя подумал, что, может быть, Тайка и права. Что-то есть такое в этой самой любви, чего он еще не понимает. Какая-то неведомая, сказочная сила, которая действует только на взрослых и отчасти на девчонок. Мальчишкам на нее наплевать, тем более что сила эта какая-то бестолковая: то она добрая, как у Снежкова, то злобная, как у Ваоныча. Это значит какой человек, такая у него и любовь. Так, что ли?
Нет, ничего тут не поймешь, а спрашивать неловко. Да из ребят, наверное, никто и не знает, а у взрослых спрашивать бесполезно. «Вырастешь – узнаешь» – вот у них и весь ответ. Тайка о чем-то догадывается, а может быть, ей мать рассказала. У Тайки, что ли, спросить?
Он посмотрел на Таю: сидит на траве и, заглядывая в корыто, охорашивается, приглаживает свои бантики. Лицо у нее такое, будто письменную решает. Нет, ничего она не знает, только хвалится.
– Не свались в корыто! – крикнул Володя и пронзительно свистнул. Не торопясь он спустился с крыльца и уселся на резной скамейке в тени около дома.
Нежно улыбнувшись своему отражению, Тая поднялась и, вывертывая ноги, направилась к калитке, и оттуда сейчас же послышалось ее жеманное попискивание и смех. «С кем это она?» Володя хотел идти посмотреть, но тут калитка распахнулась и показалась Тая. Теперь она нормально вышагивала впереди, за ней, удивительно легко отталкиваясь от земли, двигался могучий Хорошун.
– Вовка, привет! – крикнул он и взмахнул толстой рукой. Только сейчас заметил Володя, как стремительно он идет, и подумал, что если Хорошун так легко несет свое громоздкое тело, то значит, он очень сильный человек.
– Загораешь? – спросил Хорошун, здороваясь с Володей и Таей за руку, как со взрослыми. Он приходит не первый раз и уже всех в доме знает. В общем, он считал себя в доме своим человеком.
– А где все? – спросил он снова.
– Там. – Володя махнул рукой.
– Чем заняты?
– Разговаривают про статью.
– А что о ней говорить? – воскликнул Хорошун. – Морду надо бить за такое выступление. – И, вспомнив что-то веселое, Хорошун, посмеиваясь, сообщил:
– Затащили меня один раз к этим, которые классической борьбой балуются. Уговорили. Я им понравился за то, что такой здоровый. Начали меня учить, как надо бороться по всем правилам. Ну я их там всех повалял, классиков этих. Спрашиваю: «Все тут, или еще есть?» А они: «Приходи еще раз, мы тебе сюрприз поднесем такой, что вовек не забудешь!» Ну, я не люблю, если ко мне с угрозой. Я – человек добродушный.
– Не пошел? – спросил Володя.
– Нет. – Хорошун засмеялся.
Володя тоже посмеялся, представив, как Хорошун «валяет классиков», и почему-то подумал, что этот большой и сильный дядька чем-то похож на ребенка. Улыбка, что ли, у него такая ребячья или голос тонкий? И когда он смеется, то даже повизгивает и мигает глазами, совсем как маленький.
А мама жалуется, что измучилась с Хорошуном, который, кроме своей стереотипной, ничего знать не хочет, никакой общественной работы, и ничем не интересуется.
– Эх, жалко!.. – воскликнул Володя с таким отчаянно-веселым огорчением, что Хорошун даже растерялся:
– Жалко-то кого? Борцов этих?
– Да нет же!.. – продолжал выкрикивать Володя. – Совсем не то. Зачем вы ушли от тех силачей! Вы вон какой богатырь! Как Илья Муромец.
– Ты скажешь тоже: богатырь, – проговорил Хорошун. – Твой Илья Муромец на печке просидел тридцать три года. А зачем?
– А вы зачем? – спросил Володя непримиримо.
– Ну, ты полегче. Я работаю все-таки.
– Ну и что. Все работают. А после работы что?
– На печке сидеть, – подсказала Тая.
Не обращая на нее никакого внимания, Хорошун нагнулся над Володей и угрожающе спросил:
– Это тебя мать так настрочила? Вопросы задавать для человека неудобные? Она научила?
Володя подумал: «Вот как треснет сейчас по затылку, так я и покачусь». Он поднял лицо и, глядя прямо на Хорошуна, дерзко ответил:
– Нет, я сам. А что, скажете – неправда?
И ему тут же стало жалко Хорошуна: стоит, моргает светлыми ресницами, как обиженный мальчишка. Вот даже носом шмыгнул. А сам большой, статный, сильный и добрый. И тогда Володе очень захотелось как-то утешить его, подбодрить.
– А мама всегда переживает, как про вас рассказывает. И даже, если хотите знать, один раз заплакала…
Ему показалось, будто Хорошун покачнулся от удивления.
– Кто?! Это она-то! Ну, это ты, брат, загнул скорей всего! – растерянно проговорил он. – От нее многие плачут, эго верно. А чтобы она? Это ты уж совсем не то говоришь… Это тебе показалось…
– Володя никогда не врет, – сказала Тая, – это все знают.
– Заплакала? Это как же? – все еще недоумевал Хорошун. Набрав воздуха, он так шумно вздохнул, что ворона на березе шарахнулась и, хлопая крыльями, перелетела на забор.
– Ох, чтоб тебя!.. – всполошилась Тая, но тут же, презрительно вздернув плечи, ушла под навес.
Раскаленное солнце катилось под горку. На зеленый двор ложились синие тени от дома, от берез и тополей. По широкому лицу Хорошуна скатывались мутные ручейки йота. Вздохнув еще раз, он опустился на траву и прислонился спиной к стволу березы.
– Я думал, у вас тут весело, – сказал он. – Думал: пойду поговорю с Володькой, развеселюсь. А ты укоряешь. Ругаешь даже.
– А вам разве жить скучно? – сочувственно спросил Володя и этим вопросом совсем доконал Хорошуна. Тот взмахнул рукой и тяжело, словно камень, уронил ее, бухнув ладонью о землю. Даже звон пошел.
