Текст книги "Океан Бурь. Книга вторая"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)
Но ответить он не успел – на крыльцо вышла Елена Карповна и, обернувшись, протрубила в коридор:
– Чего мы там сидим в духоте? Да и тут, как в парилке. Быть дождю. Володимир, погляди-ка на своего капитана.
Над крышей застыл в неподвижности черный кораблик. Нет, капитан не вышел из своей каюты. Он только немного приподнялся над палубой, подозрительно поглядывая на горячее небо. Он не любит штиля, не доверяет обманчивой тишине.
– Будет дождь, но только завтра! – выкрикнул Володя. Увидев удивленные и заинтересованные глаза Хорошуна, он объяснил: – Капитан еще не встал на вахту…
– А тебе и в самом деле весело, – проговорил Хорошун так удивленно, словно он впервые увидел человека, который не знает скуки.
– А, Хорошун! – воскликнула мама. – Ты ко мне?
Все еще с интересом разглядывая Володю, Хорошун проворчал:
– Нет. Тебя мне и в типографии хватает, вот докуда… – Он поднял ладонь над своей головой и пошевелил пальцами. – К Вовке я.
– И то хорошо. – Мама засмеялась и села на резную скамейку у крыльца.
Елена Карповна закурила и, как всегда, начала расхаживать по двору мимо крыльца. А там, прислонясь плечом к косяку, застыла Александра Яновна.
– Ну, я, пожалуй, пойду, – сказал нерешительно Хорошун.
Но не успел он попрощаться, как распахнулась калитка и вошел Ваоныч. Он даже не просто вошел, как все, а влетел, словно его кто-то втолкнул в калитку. Володя даже шею вытянул, заглядывая: кто бы это мог быть? Но никого там за Ваонычевой спиной не оказалось.
Увидев такое большое общество, он остановился.
– Добрый день… – проговорил Ваоныч неуверенно.
– Хватился. Да уж теперь почти вечер, – ответила Елена Карповна, разглядывая сына. – С чем пожаловал?
– Мне, собственно, надо с тобой поговорить и с Валентиной Владимировной…
– Нет, – резко ответила мама, – говорить мне с вами не хочется.
Ваоныча почему-то даже обрадовал такой ответ. Шагнув вперед, он прижал к сердцу ладонь.
– Я очень понимаю ваше состояние, поэтому и пришел, чтобы объяснить…
– Пришел, так и объясняй, – разрешила Елена Карповна. – Ничего, говори при всех. Напакостил на весь белый свет, ну и объясняй всем. – Она стояла против сына, большая, грозная, и ждала.
Ваоныч отнял руку от груди и плавно отвел ее в сторону, словно удивляясь, как это так получилось, что у него требуют объяснения. Большие его губы скривились, и Володя испуганно подумал, что Ваоныч сейчас громко, на весь двор, заплачет, и очень удивился, услыхав его спокойный и даже чуть насмешливый голос:
– Я и сам в недоумении оказался, прочитав статью, подписанную научным сотрудником…
– Твоей женой, – подсказала Елена Карповна.
– Какое это имеет значение? У нее свое мнение, с которым надо считаться и уважать… Или хотя бы узнать его…
– Ты хочешь сказать, что ничего не знал?
И снова, прижав ладонь к сердцу, Ваоныч объяснил:
– Знал, конечно. Но не мог же я грубо вмешиваться…
– Вот как? – раздался ясный мамин голос. – Деликатно отошел в сторонку? Знаете, как называется такая деликатность? Предательство!
Володя увидел, как вспыхнуло ее лицо, и понял, что мама рассердилась и сейчас Ваонычу будет очень плохо. И еще он увидел, что большой и сильный Хорошун, услыхав возмущенный мамин голос, с шумом втянул воздух для могучего вздоха.
– Вот как это называется, – продолжала мама. – Значит, если вы увидите, что над произведением искусства занесли топор, вы не станете вмешиваться? Ведь у этого, который с топором, тоже есть какое-то свое мнение. Иначе бы он не взялся за топор. И это мнение вы тоже призываете уважать? Так вас надо понимать? И вы пришли сказать нам об этом? – Тут она услыхала тяжкий Хорошунов вздох и, обернувшись, недобро усмехнулась: – Ох уж эти мне равнодушные любители тихой жизни!
– Давай, давай, – отозвался Хорошун. – Я уж привык… Только ты ко мне этого волосатого не прилепляй. Не надо мне. Я – сам по себе…
– А мне всегда казалось, – сказал Снежков, тоже вышедший на крыльцо, – что должность ваша обязывает именно вмешиваться во все, что касается искусства. И даже, если надо, грубо вмешиваться. Сюсюкать тут просто преступно.
И Ваоныч тоже поклонился Снежкову.
– Должность моя обязывает воздерживаться от крайних мер.
– Нет! – воскликнул Снежков. – Я не о той должности говорю, где вы два раза в месяц в ведомости расписываетесь. Я как о художнике о вас говорю. Равнодушных художников не бывает. Не должно быть. Или он равнодушный, или он художник.
– Значит, считаешь, что ты такой большой начальник? – спросила Елена Карповна.
Ваоныч неохотно ответил:
– Не такой уж большой. Но все же секретарь Союза художников. – Подумал и добавил: – Творческого союза.
Еления долго не отвечала. Бросив папиросу в траву, она спросила:
– И ты считаешь, что этот творческий, ответственный пост дает тебе право не иметь собственного мнения?
– Нет, не совсем так. Я считаю, что должен поддерживать мнение всей организации.
– Но свое-то мнение у тебя есть? – настаивала Елена Карповна.
У Ваоныча был такой вид, словно ему велят доесть какой-то вчерашний осточертевший суп. Приходится давиться, но глотать.
Посмотрев, как он «глотает», Еления невесело усмехнулась:
– На безответственность похожа твоя ответственность.
Ваоныч поморщился, но проглотил и это.
После этого наступила тишина, только и слышно, как Тая, сидя на травке у корыта, плещет водой и что-то тихонько напевает. А солнце уже повисло над самыми крышами, и все кругом тревожно порозовело, и окна в домах вспыхнули, как факелы. В душной тишине тяжело прозвучал голос Снежкова:
Все кипит – мир стоит на ноже…
Тут же, сбоку от жизненной спешки,
Плотно сели на линию «же»
Изолированные пешки…
– Это вы верно! – одобрительно заметила Елена Карповна. – Хорошо сказали.
– Я не помню, чьи это стихи, – признался Снежков.
– Да это и не имеет значения, – сказала мама, – Написал поэт, настоящий художник.
Володе стихи тоже очень понравились, и он повторил их – звонко, на весь двор.
– Ну, это уж, знаете, – прошипел Ваоныч и для чего-то пробежал по двору к забору и обратно. Темные его волосы дымно метались над головой. Глаза блестели. Вернувшись к крыльцу, он выкрикнул тонким голосом: – И это говорите вы?!
– И другие скажут. Дождешься, – прогудела Елена Карповна.
– Я думал, вы – веселые люди, – сказал Хорошун, поднимаясь. – А веселье-то у вас выходит с подковыркой. – Он очень обиделся на линию «же», тем более, в шахматы он не играл и не знал, что это за линия. Но что такое пешки, он знал. – Это, значит, по-вашему, я – пешка? Это у вас про меня такое мнение…
– Нельзя отгораживаться от жизни, – по-прежнему строго сказала мама. – Когда, наконец, ты это поймешь?
Но Хорошун, не слушая, направился к калитке и, проходя мимо Ваоныча, проговорил:
– Пошли, друг.
Не получив ответа, он скрылся за калиткой.
– Нехорошо, обидел человека. – И Снежков бросился догонять Хорошуна. – Я сейчас вернусь! – крикнул он, взмахнув рукой.
Из Союза художников Снежков позвонил в типографию и сказал Валентине Владимировне, что зайдет за ней, как они и уговорились, после работы. Перевалил за полдень душный, знойный день, пожалуй, слишком знойный для начала июня. Приближался обеденный перерыв, но есть не хотелось, и Валентина решила, что бутылка кефира из холодильника – сейчас самая подходящая еда.
Она спустилась на первый этаж. По огромному печатному цеху гуляли знойные сквозняки. Оглушительный гул ротационных машин поглощал все остальные звуки. Здесь все-таки было прохладнее, чем наверху, в ее месткомовском кабинете.
Дверь в стереотипную, как и все двери в типографии, была нараспашку. Здесь было особенно жарко от электрических печей, где в котлах плавился металл, и от самого Остывающего, тускло поблескивающего металла. Из-под пресса, куда только что заложили листы мокрого картона для матрицы, струился густой пар.
Склонившись над блестящим полуцилиндром только что отлитого стереотипа, Хорошун придирчиво и сосредоточенно разглядывал его. Нисколько сейчас не походил он на того добродушного смешливого увальня, каким бывал всегда и везде до самого последнего времени. Увидав Валентину Владимировну, он оторвался от своего занятия, скинул рукавицы и бросил их около остывающего стереотипа.
– О, пришла! – воскликнул Хорошун с какой-то особой радостью. – А я уж и заскучал. Вот, думаю, не приболела ли…
Не понимая, отчего это он так обрадовался ее появлению, Валентина Владимировна сказала:
– И я заскучала, вот и пришла. Ну, как вы тут?
– Да вроде нормально. Трудимся, а кончим работу, культурно отдыхаем, – ответил Хорошун с подчеркнутым каким-то ликованием.
В это время затрещал звонок, и Валентина Владимировна так и не успела понять причины необычайного ликования Хорошуна, а он не спешил с объявлением. Подозвав своего помощника, он попросил взять для него обед и бутылку кефира. Помощник – парень еще моложе своего начальника, но такой же сильный и здоровый – почтительно осведомился:
– Вам как всегда, дядя Петя?
Никогда прежде Валентина Владимировна не замечала такой почтительности и, когда парень вышел, она спросила:
– Дядя Петя – это ты, выходит?
– Выходит, я, – радостно согласился Хорошун.
Тогда Валентина Владимировна потребовала объяснить ей, как это вдруг Хорошун сделался «дядей».
– Начальник я все-таки, – ответил Хорошун, торжествующе потрясая кулаком. – Почитает.
– Прежде-то не так почитал и дядей не называл.
– А это потому, что я ему и ТАМ начальник, – сообщил Хорошун с особым значением и для чего-то при этом подняв указательный палец к потолку.
– Ничего не понимаю. ТАМ – это где?
Тогда Хорошун, нисколько не скрывая своего простодушного ликования, все рассказал несколько ошеломленной Валентине Владимировне. С недавних пор он вступил в городскую секцию бокса. Его сила и его способности сразу возвысили Хорошуна над всеми начинающими боксерами. К нему приставили лучших наставников, и уж эти наставники стараются, гоняют его до таких соленых потов, что даже врач вмешивается и требует передышки.
– Они там говорят: талант в меня заложен.
– Талант, – проговорила Валентина Владимировна. – Ну, не знаю…
– А ты не сомневайся.
– Да ни в чем я не сомневаюсь. Ты, знаешь что, ты только не зазнавайся. Вот я замечаю, уже занесло тебя, «дядя Петя».
– Так это он меня уважает! – воскликнул Хорошун. – Он, этот парнишка, вместе со мной занимается. А я у них, в группе начинающих, староста. Да я ничего такого не допущу, чтобы возноситься. А насчет таланта, это я для тебя специально, а то все у вас там меня пешкой посчитали. И даже лежебоком. А Вовка так просто богатырем обозвал, Ильей Муромцем. Ну, я и решил доказать…
– Так это Володя тебя уговорил совершить доказательство такое?
– Он! – Хорошун прямо зашелся от смеха. – Он, Вовка. А ты что подумала?.. Твоя агитация меня проняла? Ты как решила…
Но скоро он притих, увидев, что Валентина Владимировна ничуть не смущена его признанием, а совсем наоборот, сама вроде над ним же и посмеивается. Не поняла, что ли?
– Вовка это меня, – повторил он. – Вовка. А ты подумала…
– Доказать-то кому ты захотел?
– Ну, тебе. Всем вам. Чтобы не думали, будто Хорошун так уж ни на что и не годится. Тебе, главное, доказать. Так это, выходит, совсем не я, а ты мне доказала? Вот ловко подвела.
Глядя, как Хорошун растерянно хлопает глазами, она поспешила утешить его.
– Ладно, не переживай. Всем ты доказал, а главное, самому себе.
Снежков немного опоздал. Валентина Владимировна ждала его у проходной, и, увидев, как он бежит к ней, улыбаясь радостно и вместе с тем виновато, сама побежала навстречу.
Свернув на широкий проспект, они не спеша пошли бульваром, где на песчаную дорожку уже наползли предвечерние тени от тополей и акаций. Тополиный пух катился по дорожке, оседая у ограды.
На бульваре начиналась обычная вечерняя жизнь: спешили люди с работы, но тут, под липами, замедляли свои торопливые шаги. На скамейках занимали места пенсионеры, пока не наступил час, когда сюда придут молодые.
– Как прошел день? – спросил Снежков.
– Очень хотелось увидеть тебя. Наверное, поэтому день тянулся до бесконечности. Ну, был один случай, незначительный, – добавила она, чтобы он не стал расспрашивать. Не время сейчас рассказывать о Хорошуне. Потом когда-нибудь.
Поняв это, он и не стал расспрашивать, а заговорил о своих делах и о своих новых знакомых. Рассказывал он с удовольствием до сих пор неизведанным. Прежде все, что с ним происходило, касалось только его одного. А теперь у него была семья, перед которой он в ответе за каждый свой шаг.
Валентина Владимировна сразу поняла это и оценила. Она сказала, что для одного дня сделано очень много, и спросила, как они с Володей провели утро.
– Ну, тут все у нас в порядке. Я готовился к какому-то особенному разговору и не знал, с чего начать. А пока я думал, он сам начал. Мне даже показалось, будто все получилось само собой. Словом, он меня понял, а я его.
Выслушав, как это «само собой» получилось, она покачала головой.
– Не очень-то ты обольщайся. Он еще такое может выкинуть…
– Он и должен время от времени выкидывать что-нибудь «такое», чтобы мы хватались за голову. Какой же он мальчишка, если будет тихо жить? Я бы не хотел, чтобы он у нас рос таким примерным мальчиком.
– За это не беспокойся, – пообещала Валентина Владимировна. – Фантазии у него хватит. И энергия бьет через край. А примерным он никогда не был.
– А ты? – спросил Снежков.
– Когда я была маленькая, то все меня называли не Валя, не Валентина, а Валентин. Вот какая росла девочка.
– Я это сразу понял, как только увидел тебя. Я думаю, ты и сейчас…
– Иногда приходится…
– Рассказывал мне Володя, как ты с мальчишками футбол гоняла во дворе.
– Да, гоняла. – Валентина Владимировна отчего-то вздохнула и повисла на крепкой руке мужа. – А что мне оставалось? Для мальчишки не годится женское воспитание. Он должен с самого начала чувствовать, что он – мужчина. Нет ничего противнее женственного парня. Но если бы ты знал, до чего мне надоело быть приятелем своего сына! И до чего ему это надоело!..
Когда они подходили к дому, то еще издали увидели Володю. Он разглядывал, как на башенной рифленой крыше покачивается по ветру блестящий кораблик. Увидав маму и Снежкова, он крикнул:
– Будет гроза! Смотрите, капитан встал на вахту…
Капитан в желтом плаще и синей фуражке вел свой корабль навстречу надвигающейся буре. Никогда еще он не поднимал ложной тревоги, всегда предупреждал о приближении грозы. Не подвел он и на этот раз.
Вечером, как и всегда, мама пришла посмотреть на сына, поцеловала его и, проговорив: «Ну спи», ушла. А потом Володя уснул, и ему показалось, что сейчас же и проснулся, потому что появился Снежков. Володя и не заметил, как он пришел, ведь мама только что ушла. А кругом что-то все грохочет, шумит, и в фонаре над головой вспыхивают и с треском рассылаются зеленые молнии.
– Здорово полыхает! – весело крикнул Снежков.
– А что? – ничего не понимая спросонок, спросил Володя. – Это что?
– Здорово бьет, земля дрожит. Мама говорит, надо посмотреть, как он там. Прихожу, а ты спишь…
– Мы с мамой не боимся грозы.
– Ну и правильно, чего ее бояться. Давай продолжай спать.
По наклонным стеклам фонаря бежали целые водопады, и когда вспыхивали и трескуче рассыпались молнии, то казалось, будто по стенам хлещут зеленые потоки.
– Мы как будто ныряем, – засмеялся Володя и так развел руками, словно собирался всплыть.
– Как рыбы. – Снежков тоже взмахнул руками.
– Нет, лучше, как водолазы. Или как человеки-амфибии. Такая книжка есть.
Зажглась молния, уже не такая яркая, и немного погодя прокатился гром. Гроза удалялась. Снежков зевнул.
– Давай-ка спать, все самое интересное прошло.
Он направился к двери, а в это время в сенях что-то грохнуло и со звоном покатилось по полу.
– Тайка, – догадался Володя. – Ну, конечно, у тетки припадок…
Он вслед за Снежковым выбежал в сени. Дверь в теткину комнату приоткрыта. Оттуда струился неяркий трепещущий свет. Желтенький язычок трепетал на тоненькой свечке, освещая жестяной венчик вокруг темной головы какого-то теткиного бога. Этот поблескивающий венчик с черной головой посредине показался Володе похожим на розетку с вареньем.
Посреди комнаты на коленях, припав головой к полу, распростерлась тетка. Вот она вдруг поднялась на коленях, выпрямилась, высоко вскинула руки и снова их уронила. Казалось, она барахтается в темной воде и все старается вырваться, всплыть на чистый воздух и не может. При этом она что-то нашептывает и всхлипывает, как будто захлебывается…
Потревоженная шумом, вышла Елена Карповна в белом длинном халате, большая и грозная. «Вот сейчас начнется настоящая гроза», – подумал Володя. Но, включив в сенях свет, Еления прошла в теткину комнату и там тоже щелкнула выключателем. После этого загудела, но совсем не грозно, а как бы даже сочувственно:
– Ну что ты все дуришь, божья лампадка. Все к попам бегаешь. Да вставай, вставай, будет тебе народ-то смешить. – Она подняла тетку, подвела к постели и приказала Тае: – Дай воды. Испугалась?
– Нет. – Тая удивленно взглянула на Елену Карповну. Уж если что ее испугало, так это сама Еления, ее неожиданное вторжение и совсем уж неожиданное сочувствие: – Это с ней часто случается. А как гроза, так уж обязательно…
– Лечиться надо, а не к попам бегать. – Дунув на свечку, Елена Карповна пригрозила: – Я вот за нее возьмусь.
Нисколько не испугавшись этой угрозы, Тая переглянулась с Володей и осторожно улыбнулась одними глазами. Он сочувственно ей подмигнул. Вспомнил, как совсем недавно Елена Карповна «бралась» за него. Хватка железная, не вывернешься.
Заметила Елена Карповна это переглядывание или нет, ни Володя, ни Тая не поняли, но грозная старуха неожиданно протянула руку и пригладила растрепанные Тайкины волосы.
– Балерина… – прошептала она на всю комнату, пугая Таю неожиданной своей лаской. Но тут же снова пригрозила, и теперь уже ободряюще: – Возьмусь я за вас…
И вышла, прямая и неприступная, ни на кого не поглядев.
Вернувшись в свою комнату, Снежков рассказал все это Валентине Владимировне.
– Золотая старуха! – с каким-то особенно радостным удовлетворением сказал он. – Настоящий человек!
– Да. Я вначале ее боялась, а потом поняла: она очень добрая. Но только, как это объяснить тебе, доброта у нее дорогая. Много она за нее требует.
– Это и отлично! – радовался Снежков.
– Да, конечно. Только не всякий это выдержит, доброту-то эту. Она требует от человека полной преданности своему делу. А главным делом она считает искусство.
Узнав, как Елена Карповна вдруг приласкала Таю, Валентина Владимировна заметила:
– Значит, она и Таю включила в свою коллекцию.
– В какую коллекцию?
– Ты видал ее музей? Ну вот. Туда попадают только настоящие изделия мастеров. Только настоящее и самое прекрасное. Вот Володю она давно уже включила за то, что он внук Великого Мастера и сам хочет стать мастером. И тебя тоже, я это сразу заметила. Теперь и Тая туда попала.
– И ты?
– Нет. – Валентина Владимировна засмеялась. – Вы все у нее в тайной комнате. Под стеклом. А я в той, где она сама живет. Я не произведение искусства, а просто обиходная вещь.
– Ну, это мы еще посмотрим!
– Спорить с ней и не берись.
– А себя она кем считает?
– Вот уж не знаю. В театре ее очень ценят как замечательного мастера по росписи тканей. Ее в Москву переманить пытались. Не поехала… Открой окно.
Гроза пронеслась. Город, начисто умытый весь, – от крыш до панелей и мостовых, до самого последнего листочка в садах и скверах, дышал чистейшим и тоже начисто промытым воздухом.
– Золотая старуха, – повторил Снежков, сидя на подоконнике.
– Надо спать, а то завтра меня не поднимешь. И совсем не надо было будить Володю.
– Он сам проснулся, Я думал, как бы он не испугался…
Сонным голосом Валентина Владимировна проговорила:
– Ты сам скорее испугаешься, чем он…
– Золотой парень, – с удовольствием проговорил Снежков, но Валентина Владимировна уже спала. До него донеслось только ее ровное дыхание. «Любимая сестра Валя, – подумал он, – вот мы и отыскали друг друга. Как это хорошо получилось!»
А «золотой парень» лежал в своей постели и думал, отчего это люди долго вырастают. Подарили человеку отличное охотничье ружье, но воспользоваться им он сможет еще не скоро. Когда вырастет. То же самое и с моторной лодкой. За руль дадут подержаться, вот и все. Хоть бы немного подрасти!
После грозы наступила такая светлая, такая хрупкая тишина, что слышно, как за окном с крыши и с деревьев скатываются редкие капли и звонко падают на мокрую землю. Дверь в столовую Володя нарочно не закрыл, чтобы видеть чайник-котелок, который он специально для этого поставил на тот угол стола, который ближе к двери. Блестит в прозрачной лунной темноте даже ярче, чем сама луна. Отличная вещь! Как это Володя жил и не знал, что на свете существуют такие необыкновенные люди, которые выдумывают такие великолепные вещи?
Володя зевнул и хотел вытянуться во весь рост. Голова его уперлась в завитушки, из которых сплетена спинка его кровати, а ноги наткнулись на завитушки с другой стороны. Что это? Он уже подрос настолько, что ему стало тесно в кровати! Вот это да! Только сейчас заметил. Значит, еще вчера он был меньше ростом?..
Ура, он растет!
Сон отлетел от него. Он со всех сил нажал на завитушки. Они спружинили под ступнями и тихо скрипнули. Нет, теперь эта кровать не для него! Теперь ему надо больше места. Он вырос. Он уже не ребенок. Он мужчина.
Это открытие подняло его с постели. Все равно не уснуть в такой теснотище. И тут его осенила одна чудесная мысль, которую он немедленно и осуществил. Прокрался в сени и достал свое ружье, а проходя через столовую, прихватил чайник-котелок. Все это охотничье снаряжение он разложил на медвежьей шкуре и сам улегся тут же, завернувшись в одеяло и подложив под голову подушку.
Все в полном порядке: он лежит на медвежьей шкуре, и над ним в чистом небе сияет самая главная, самая яркая, зеленая вечкановская звезда.
На этом, как считает сам Володя, закончилось его детство. Он переплыл свое Море Ясности, и теперь перед ним расстилаются необъятные, неспокойные, полные неожиданностей просторы Океана Бурь.
