Текст книги "Александр Башлачёв - Человек поющий"

Автор книги: Лев Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

«Мы высекаем искры сами...»

Мы высекаем искры сами Назло тотальному потопу.

Из искры возгорится пламя И больно обожжет нам... жопу.

1985

(Приводится по фонограмме, май 1985)

«В чистом поле – дожди...»

В чистом поле – дожди косые.

Эй, нищета – за душой ни копья!

Я не знал, где я, где Россия И куда же я без нея?

Только время знобит, колотит.

Кто за всех, если дух – на двух?

В третьей роте без крайней плоти Безымянный поет петух.

Не умею ковать железо я —

Ох, до носу мне черный дым!

На Второй Мировой поэзии Призван годным и рядовым.

В чистом поле – дожди косые,

Да нет ни пропасти, ни коня.

Я не знал, как любить Россию,

А куда ж она без меня?

И можно песенку прожить иначе,

Можно ниточку оборвать.

Только вырастет новый мальчик За меня, гада, воевать.

Так слушайте, как же нам всем не стыдно? Эй, ап – спасите ваши души!

Знаешь, стыдно, когда не видно.

Что услышал ты то, что слушал.

Стань живым – доживешь до смерти. Гляди в омут и верь судьбе —

Как записке в пустом конверте, Адресованный сам себе.

Там, где ночь разотрет тревога,

Там, где станет невмоготу —

Вот туда тебе и дорога.

Наверстаешь свою версту.

В черных пятнах родимой злости Грех обиженным дуракам.

А деньги – что ж, это те же гвозди,

И так же тянутся к нашим рукам.

Но я разгадан своей тетрадкой – Топором меня в рот рубить!

Эх, вот так вот прижмет рогаткой —

И любить или не любить!

А тех, кто знает, жалеть не надо103.

А кровь – она ох, красна на миру!

Пожалейте сестру, как брата —

Я прошу вас, а то помру.

А с любовью – да Бог с ней, с милой...

Потому, как виновен я.

Ты пойми104 – не скули, помилуй,

Плачь по всем, плачь, аллилуйя!105

В чистом поле – дожди косые.

Да мне не нужно ни щита, ни копья.

Я увидел тебя, Россия.

А теперь посмотри, где я.

И я готов на любую дыбу.

Подними меня, милая, ох!

Я за все говорю – спасибо.

Ох, спаси меня, спаси, Бог!106107

Январь 1986 (Приводится по изданию:

«Александр Башлачёв. Стихи». М.: Х.Г.С., 1997)

В одной из редакций эта строка имеет вид: «Но хоть жалейте, но до утраты». Звучит на записи у А. Агеева от 18 января 1986 года (Москва).

На записях слышится – «по ми» (т. е. «по мне», старослав.).

В более ранней редакции после этой строфы следовала еще одна: «На фронтах мировой поэзии /Люди честные все святы./ Я не знал где искать Россию,/А Россия есть росс и ты!» В частности, звучит на записи у А. Агеева от 18 января 1986 года (Москва).

В более ранней редакции две последние строфы следовали в обратном порядке.

Башлачёв однажды подписал свою фотографию из серии тех, что делал Георгий Молитвин, последними двумя строками этого текста. Автограф выглядит так: «Я за всё говорю: Спасибо!/ Ох, спаси меня/ Спа-си-Бог!»

Верка, Надька, Любка113

Когда дважды два было только четыре,

Я жил в небольшой коммунальной квартире. Работал с горшком, и ночник мне светил,

Но я был дураком и за свет не платил.

Я грыз те же книжки с чайком вместо сушки, Мечтал застрелиться при всех из Царь-пушки, Ломал свою голову в виде подушки.

Эх, вершки-корешки! От горшка до макушки Обычный крестовый дурак.

– Твой ход, – из болот зазывали лягушки.

Я пятился задом, как рак.

Я пил проявитель, я пил закрепитель,

Квартиру с утра превращал в вытрезвитель,

Но не утонул ни в стакане, ни в кубке.

Как шило в мешке – два смешка, три насмешки Набитый дурак, я смешал в своей трубке И разом в орла превратился из решки.

И душу с душком, словно тело в тележке,

Катал я и золотом правил орешки.

Но чем-то понравился Любке.

Муку через муку поэты рифмуют.

Она показала, где раки зимуют.

Хоть дело порой доходило до драки —

Я Любку люблю! А подробности – враки.

Она даже верила в это сама.

Мы жили в то время в холерном бараке – Холерой считалась зима.

И Верка-портниха сняла с Любки мерку —

Хотел я ей на зиму шубу пошить.

115 Иногда автор называл эту песню «Исповедь весеннего рака».

Но вдруг оказалось, что шуба – на Верку. Я ей предложил вместе с нами пожить.

И в картах она разбиралась не в меру – Ходила с ума эта самая Вера.

Очнулась зима и прогнала холеру.

Короче стал список ночей.

Да Вера была и простой и понятной,

И снегом засыпала белые пятна,

Взяла агитацией в корне наглядной И воском от тысяч свечей.

И шило в мешке мы пустили на мыло. Святою водой наш барак затопило.

Уж намылились мы, но святая вода На метр из святого и твердого льда.

И Вера из шубы скроила одьяло.

В нем дырка была – прям так и сияла. Закутавшись в дырку, легли на кровать И стали, как раки, втроем зимовать.

Но воду почуяв – да сном или духом —

В матросской тельняшке явилась Надюха.

Я с нею давно грешным делом матросил, Два раза матрасил, да струсил и бросил.

Не так молода, но совсем не старуха, Разбила паркеты из синего льда.

Зашла навсегда попрощаться Надюха,

Да так и осталась у нас навсегда.

Мы прожили зиму активно и дружно.

И главное дело – оно нам было не скучно. И кто чем богат, тому все были рады.

Но все-таки просто визжали они,

Когда рядом с ритмами светской эстрады Я сам, наконец, взял гитару в клешни.

Не твистом свистел мой овраг на горе.

Я все отдавал из того, что дано.

И мозг головной вырезал на коре:

Надежда плюс Вера, плюс Саша, плюс Люба

Плюс тетя Сережа, плюс дядя Наташа...

Короче, не все ли равно.

Я пел это в темном холодном бараке,

И он превращался в обычный дворец.

Так вот что весною поделывают раки!

И тут оказалось, что я – рак-отец.

Сижу в своем теле, как будто в вулкане.

Налейте мне свету из дырки окна!

Три грации, словно три грани в стакане.

Три грани в стакане, три разных мамани,

Три разных мамани, а дочка одна.

Но следствия нет без особых причин.

Тем более, вроде не дочка, а сын.

А может – не сын, а может быть – брат,

Сестра или мать или сам я – отец,

А может быть, весь первомайский парад!

А может быть, город весь наш – Ленинград!..

Светает. Гадаю и наоборот.

А может быть – весь наш советский народ.

А может быть, в люльке вся наша страна!

Давайте придумывать ей имена.

Январь 1986 (Приводится по изданию: «Александр Башлачёв. Стихи». М.: Х.Г.С., 1997)

Всё будет хорошо

Как из золота ведра каждый брал своим ковшом Всё будет хорошо

Ты только не пролей Страшно, страшно А ты гляди смелей Гляди да веселей

Как из золота зерна каждый брал на каравай Всё будет хорошо Велика казна Только, только

Ты только не зевай, бери да раздавай

Но что-то белый снег116 в крови Да что-то ветер за спиной Всем сестрам – по любви Ты только будь со мной Да только ты живи

Только не бывать пусту

Ой да месту святому

Всем братьям – по кресту виноватому

Только, только подмоги не проси

Прими и донеси

И поутру споет трубач Песенку твоей души Всё будет хорошо Только ты не плачь Скоро, скоро Ты только не спеши Ты только не спеши

Январь 1986

(Приводится по авторской распечатке,

30 апреля – 1 мая 1986)

116 Согласно изданию «Александр Башлачёв. Стихи», в более позд ней редакции – «свет».

На жизнь поэтов

Поэты живут. И должны оставаться живыми.

Пусть верит перу жизнь, как истина в черновике.

Поэты в миру оставляют великое имя, затем, что у всех на уме – у них на языке.

Но им всё трудней быть иконой в размере оклада. Там, где, судя по паспортам – все по местам.

Дай Бог им пройти семь кругов беспокойного лада, по чистым листам, где до времени – всё по устам.

Поэт умывает слова, возводя их в приметы, подняв свои полные вёдра внимательных глаз.

Несчастная жизнь! Она до смерти любит поэта.

И за семерых отмеряет. И режет. Эх, раз, ещё раз!

Как вольно им петь. И дышать полной грудью

на ладан...

Святая вода на пустом киселе неживой.

Не плачьте, когда семь кругов беспокойного

лада

пойдут по воде над прекрасной шальной

головой.

Пусть не ко двору эти ангелы чернорабочие.

Прорвётся к перу то, что долго рубить и рубить топорам. Поэты в миру после строк ставят знак кровоточил.

К ним Бог на порог. Но они верно имут свой срам.

Поэты идут до конца. И не смейте кричать им

– Не надо!

Ведь Бог... Он не врёт, разбивая свои зеркала.

И вновь семь кругов беспокойного, звонкого лада глядят Ему в рот, разбегаясь калибром ствола.

Шатаясь от слёз и от счастья смеясь под сурдинку, свой вечный допрос они снова выводят к кольцу.

В быту тяжелы. Но однако легки на поминках.

Вот тогда и поймём, что цветы им, конечно, к лицу.

Не верьте концу. Но не ждите иного расклада.

А что там было в пути? Метры, рубли...117 Неважно, когда семь кругов беспокойного лада позволят идти, наконец, не касаясь земли.

Ну, вот, ты – поэт... Еле-еле душа в чёрном теле.

Ты принял обет сделать выбор, ломая печать.

Мы можем забыть всех, что пели не так, как умели.

Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать.

Не жалко распять, для того, чтоб вернуться

к Пилату.

Поэта не взять всё одно ни тюрьмой, ни сумой. Короткую жизнь. Семь кругов беспокойного лада

поэты идут.

И уходят от нас на восьмой.

Январь 1986

(Приводится по авторской распечатке, 30 апреля – 1 мая 1986)

Случай в Сибири

Когда пою, когда дышу, любви меняю кольца,

Я на груди своей ношу три звонких колокольца.

Они ведут меня вперед и ведают дорожку.

117 В ранней редакции – «А что там было в пути? Эти женщины,

метры, рубли...»

Сработал их под Новый Год знакомый мастер Прошка118.

Пока влюблен, пока пою и пачкаю бумагу,

Я слышу звон. На том стою. А там глядишь – и лягу.

Бог даст – на том и лягу.

К чему клоню? Да так, пустяк. Вошел и вышел случай.

Я был в Сибири. Был в гостях. В одной веселой куче.

Какие люди там живут! Как хорошо мне с ними!

А он... Не помню, как зовут. Я был не с ним. С другими.

А он мне – пей! – и жег вином. – Кури! – и мы курили. Потом на языке одном о разном говорили.

Потом на языке родном о разном говорили.

И он сказал: – Держу пари – похожи наши лица,

Но все же, что ни говори, я – здесь, а ты – в столице.

Он говорил, трещал по шву – мол, скучно жить в Сибири... Вот в Ленинград или в Москву... Он показал бы большинству И в том и в этом мире. – А здесь чего? Здесь только пьют. Мечи для них бисеры. Здесь даже бабы не дают.

Сплошной духовный неуют, коты как кошки, серы.

Здесь нет седла, один хомут. Поговорить – да не с кем.

Ты зря приехал, не поймут. Не то, что там, на Невском...

Ну как тут станешь знаменит, – мечтал он сквозь отрыжку, Да что там у тебя звенит, какая мелочишка?

Пока я все это терпел и не спускал ни слова,

Он взял гитару и запел. Пел за Гребенщикова.

Мне было жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса.

Тем более, что на Оби мороз всегда за тридцать.

Потом окончил и сказал, что снег считает пылью.

Я встал и песне подвязал оборванные крылья.

И спел свою, сказав себе: – Держись! – играя кулаками.

А он сосал из меня жизнь глазами-слизняками.

118 Бубенцы, которые Александр носил на шее, ему подарила Евгения Каменецкая, а изготовил ее знакомый ювелир.

Хвалил он: – Ловко врезал ты по ихней красной дате. И начал вкручивать болты про то, что я – предатель.

Я сел, белее, чем снега. Я сразу онемел как мел.

Мне было стыдно, что я пел. За то, что он так понял.

Что смог дорисовать рога,

Что смог дорисовать рога он на моей иконе.

Как трудно нам – тебе и мне, – шептал он, —

Жить в такой стране и при социализме.

Он истину топил в говне, за клизмой ставил клизму. Тяжелым запахом дыша, меня кусала злая вша.

Чужая тыловая вша. Стучало в сердце. Звон в ушах.

Да что там у тебя звенит?

И я сказал: – Душа звенит. Обычная душа.

Ну ты даешь... Ну ты даешь!

Чем ей звенеть? Ну ты даешь —

Ведь там одна утроба.

С тобой тут сам звенеть начнешь.

И я сказал: – Попробуй!

Ты не стесняйся. Оглянись. Такое наше дело.

Проснись. Да хорошо встряхнись. Да так, чтоб зазвенело. Зачем живешь? Не сладко жить. И колбаса плохая.

Да разве можно не любить?

Вот эту бабу не любить, когда она – такая!

Да разве ж можно не любить, да разве ж можно хаять?

Не говорил ему за строй – ведь сам я не в строю.

Да строй – не строй, ты только строй.

А не умеешь строить – пой. А не поешь – тогда не плюй. Я – не герой. Ты – не слепой. Возьми страну свою.

Я первый раз сказал о том, мне было нелегко.

Но я ловил открытым ртом родное молоко.

И я припал к ее груди, я рвал зубами кольца.

Была дорожка впереди. Звенели колокольца.

Пока пою, пока дышу, дышу и душу не душу,

В себе я многое глушу. Чего б не смыть плевка?!

Но этого не выношу. И не стираю. И ношу.

И у любви своей прошу хоть каплю молока.

Январь 1986 (Приводится по изданию:

«Александр Башлачёв. Стихи». М.:Х.Г.С., 1997)

Тесто

Когда злая стужа снедужила душу И люта метель отметелила тело,

Когда опустела казна,

И сны наизнанку, и пах нараспашку —

Да дыши во весь дух и тяни там, где тяжко – Ворвется в затяжку весна.

Зима жмет земное. Все вести – весною.

Секундой – по векам, по пыльным сусекам – Хмельной ветер верной любви.

Тут дело не ново – словить это Слово,

Ты снова, и снова, и снова – лови.

Тут дело простое – нет тех, кто не стоит,

Нет тех, кто не стоит любви.

Да как же любить их – таких неумытых,

Да бытом пробитых, да потом пропитых?

Да ладно там – друга, начальство, коллегу,

Ну ладно, случайно утешить калеку,

Дать всем, кто рискнул попросить.

А как всю округу – чужих, неизвестных,

Да так – как подругу, как дочь, как невесту,

Да как же, позвольте спросить?

Тут дело простое – найти себе место Повыше, покруче. Пролить темну тучу До капли грозою – горючей слезою —

Глянь, небо какое!

Сорвать с неба звезды пречистой рукою.

Смолоть их мукою И тесто для всех замесить.

А дальше – известно. Меси свое тесто Да неси свое тесто на злобное место —

Пускай подрастет на вожжах.

Сухими дровами – своими словами.

Своими словами держи в печке пламя,

Да дракой, да поркой – чтоб мякиш стал коркой, Краюхой на острых ножах.

И вот когда с пылу, и вот когда с жару —

Да где брал он силы, когда убежал он?! —

По торной дороге и малой тропинке Раскатится крик Колобка,

На самом краю овражины-оврага,

У самого гроба казенной утробы,

Как пар от парного, горячего слова,

Гляди, не гляди – не заметите оба —

Подхватит любовь и успеет во благо,

Во благо облечь в облака.

Но все впереди, а пока еще рано,

И сердце в груди не нашло свою рану,

Чтоб в исповеди быть с любовью на равных

И дар русской речи беречь.

Так значит жить и ловить это Слово упрямо, Душой не кривить перед каждою ямой,

И гнать себя дальше – все прямо да прямо,

Да прямо – в великую печь!

Да что тебе стужа – гони свою душу Туда, где все окна не внутрь, а наружу.

Пусть время пройдется метлою по телу. Посмотрим, чего в рукава налетело.

Чего только не нанесло!

Да не спрячешь души – беспокойное шило. Так живи – не тужи, да тяни свою жилу,

Туда, где пирог только с жару и с пылу,

Где каждому, каждому станет светло...

Январь 1986 (Приводится по изданию:

«Александр Башлачёв. Стихи». М.: Х.Г.С., 1997)

Хороший мужик / Песня о Родине

Говорила о нем так, что даже чесался язык.

Не артист знаменитый, конечно, но очень похожий. Молодой, холостой, в общем, с виду – хороший мужик. Только как же: мужик ведь – какой он хороший?

Он к утру приходил на рогах и клонился, как штык.

А она, уходя по утрам, укрывала рогожей.

И сегодня, шагая с работы, сказала: – Хороший мужик. – Ой, да брось ты, мужик ведь – откуда хороший?

И пила свою чашу и горькую стопку до дна.

Только тем и ломила хребты с недоноскою ношей.

Не сердись, ты хороший мужик, – утешала она.

И он думал: – Гляди-ка, мужик я, а все же хороший.

И на бранное ложе сходила, как на пьедестал.

Лишь слегка задыхалась. Да нет же! – дышала, как юная

лошадь.

Ну а он еще спал. Жаль, конечно. Да, видно, устал.

Ну а ты как хотела? Мужик ведь – и сразу хороший?

Подметала свой пол белой ниткой да прям сквозь толстый

ватин.

Чтоб не лечь натощак, до рассвета на кухне курила.

Ты хороший мужик, – кружевами его паутин Перепутала все, говорила и боготворила.

И однажды, сорвав ее швы да с изнанки судьбы —

Да клочками резина и вата, да клочьями кожа —

Он схватил и понес на руках, – как на дыбу, поставил ее

на дыбы.

Только крикнуть успела: – Мужик-то и вправду хороший!

Не Варвара-краса, да не курица-Ряба.

Не артистка, конечно, но тоже совсем не проста.

Да Яга не Яга, лишь бы только хорошая баба.

И под мышку к ней влез и уснул, как за пазухой у Христа.

Холостые патроны да жены про всех заряжены.

Он по ней, как по вишне, поет над кудрявой ольхой.

Так и поняли все, что мужик он хороший, груженый.

Ну, а вы как хотели? Мужик ведь – с чего бы плохой?

Январь 1986 (Приводится по изданию: «Александр Башлачёв. Стихи». М.: Х.Г.С., 1997)

Песенка на лесенке

Хочешь, я спою тебе песенку,

Как мы вчетвером шли на лесенку? Митенька с Сереженькой шли в краях,

А в середке Настенька шла да я.

Впереди себя бежал по лесенке И такие пел песни-песенки.

Не ворчи, Сереженька, не ворчи! Ухаешь, как филин в глухой ночи.

Да не ной, Сереженька, ох, не ной —

Что ж ты, недоволен своей страной?

Да не ной, Сереженька, ох, не ной – Холодно зимой – хорошо весной.

Да я не ною, Сашенька, не ворчу.

Да может быть я, Сашенька, спеть хочу. Силушку в руках нелегко согнуть,

А вот песенку пока что не вытянуть.

Да помнится ты, Саша, ох, как сам скрипел, Прежде, чем запел, прежде, чем запел.

Я бегу с тобой по лесенке,

Даже, может, фору в ноге даю!

Только, может быть, твоя песенка Помешает мне услыхать свою.

Так бежали мы, бежали вверх по лесенке И ловили мы песни-песенки.

Ой, не спи ты, Митенька, не зевай,

Делай шире шаг да не отставай.

Не боись ты, Митенька, не боись!

Покажи нам то, чем ты любишь жизнь.

Да не сплю я, Сашенька, не боюсь!

Да только как прольюсь, сей же час споткнусь. Я ж наоборот – хорошо пою,

Да ногами вот еле топаю.

Да помнится, ты, Саша, когда сам вставал,

На карачках полз да слабину давал.

А теперь с тобою куда дойдешь? —

Жмешь себе вперед, никого не ждешь.

Так бежали мы, бежали вверх по лесенке,

На плечах несли песни-песенки.

Ой, не плачь ты, Настенька, не грусти —

В девках все равно себя не спасти.

Вяжет грудь веревкою грусть-тоска.

А ты люби хорошего мужика!

Все как трижды два, значит – глупости.

А в девках все равно себя не спасти.

Все вокруг груди, как вокруг стола.

Да какие ж, Настя, важней дела?

Да я не плачу, Сашенька, не грущу,

Да тоску-занозу не вытащу.

А мне от тоски хоть рядись в петлю.

Что мне мужики? Я тебя люблю.

Да я б вокруг стола танцевать пошла.

Да без тебя никак не идут дела.

Сколько же мне лет куковать одной?

Душу мне до дыр ты пропел, родной.

Так бежали мы, бежали вверх по лесенке...

Да только как теперь допеть эту песенку?

А зачем допеть? Пел бы без конца.

Без меня ж тебе не спрыгнуть, не выбраться. Ты же, брат, ко мне на всю жизнь зашел, – Знаешь сам, что все будет хорошо.

Как по лезвию лезем лесенкой За неспетою песней-песенкой.

Да как по лезвию лезем лесенкой За неспетою песней-песенкой.

Весна 1986 (Приводится по изданию: «Александр Башлачёв. Стихи». М.: X.Г.С., 1997)

Вечный пост

Засучи мне, Господи, рукава!

Подари мне посох на верный

путь!

Я пойду смотреть, как твоя вдова В кулаке скрутила сухую грудь.

В кулаке скрутила сухую грудь.

Уронила кружево до зари.

Подари мне посох на верный путь!

Отнесу ей постные сухари.

Отнесу ей чёрные сухари.

Раскрошу да брошу до самых звезд. Гори-гори ясно! Гори...

По Руси, по матушке – Вечный пост.

Хлебом с болью встретят златые дни. Завернут в три шкуры да все ребром.

Не собрать гостей на твои огни.

Храни нас, Господи!

Храни нас, покуда не грянет Гром!

Завяжи мой влас песней на ветру!

Положи ей властью на имена!

Я пойду смотреть, как твою сестру Кроют сваты в тёмную120, в три бревна.

Как венчают в сраме, приняв пинком. Синяком суди да ряди в ремни.

Но сегодня вечером я тайком Отнесу ей сердце, летящее с яблони.

Пусть возьмёт на зуб, да не в квас, а в кровь. Коротки причастия на Руси.

Не суди ты нас! На Руси любовь Испокон сродни всякой ереси.

Испокон сродни чёрной ереси.

На клинках клялись. Пели до петли.

С кем ни куролесь, где ни колеси,

А живи как есть —

в три погибели.

120 У автора – именно раздельное написание.

Как в глухом лесу плачет чёрный дрозд. Как присело солнце с пустым ведром. Русую косу правит Вечный пост.

Храни нас, Господи, покуда не грянул Гром!

Как искали искры в сыром бору.

Как писали вилами на Роду.

Пусть пребудет всякому по нутру.

Да воздастся каждому по стыду.

Но не слепишь крест, если клином клин. Если месть – как место на звон мечом. Если все вершины на свой аршин.

Если в том, что есть, видишь, что почём.

Но серпы в ребре да серебро в ведре Я узрел не зря. Я – боль яблока.

Господи, смотри! Видишь? На заре Дочь твоя ведёт к роднику быка.

Молнию замолви, благослови!

Кто бы нас ни пас, худом ли, добром,

Вечный пост,

умойся в моей любви!

Небо с общину.

Всё небо с общину.

Мы празднуем первый Гром!

Март 1986

(Приводится по авторской распечатке,

30 апреля – 1 мая 1986)