Текст книги "Александр Башлачёв - Человек поющий"

Автор книги: Лев Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Подымите мне веки

Я не знаю имен. Кто друзья, кто враги,

Я здесь свой или гость, или, может быть, я здесь в плену.. Подымите мне веки.

Подошли с двух сторон. Навалились плечом.

Горячо. По спине течет пот. Но вот кто-то, тихо смеясь,

объявляет мой ход.

Подымите мне веки.

Я не вижу мастей. Ни червей, ни крестей.

Я никак не могу сосчитать наугад, сколько карту меня

на руках.

Подымите мне веки.

Это кровь и вино, это мясо и хлеб.

Почему так темно? Я, наверно, ослеп.

Подымите мне веки.

1984

(Приводится по изданию: «Александр Башлачёв. Стихи». М.: X.Г.С., 1997)

Поезд № 193 / Поезд75

Нет времени, чтобы себя обмануть,

И нет ничего, чтобы просто уснуть,

И нет никого, кто способен нажать на курок.

Моя голова – перекресток железных дорог...

Есть целое небо, но нечем дышать.

Здесь тесно, но я не пытаюсь бежать.

Я прочно запутался в сетке ошибочных строк.

Моя голова – перекресток железных дорог...

Нарушены правила в нашей игре,

Я повис на телефонном шнуре.

Смотрите, сегодня петля на плечах палача.

Скорей помолись и кончай меня!

Слышишь, кончай!76

Минута считалась за несколько лет.

Но ты мне купила обратный билет.

И вот уже ты мне приносишь заваренный чай.

С него начинается мертвый сезон.

И шесть твоих цифр помнит мой телефон,

Хотя он давно помешался на длинных гудках.

Нам нужно молчать, стиснув зубы до боли в висках.

75 Иногда автор называл эту песню «Перекрёсток железных дорог».

76 В более поздней редакции – «Скажи мне – прощай, помолись и скорее кончай!»

Фильтр сигареты испачкан в крови.

Я еду по минному полю любви.

Хочу каждый день умирать у тебя на руках.

Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках.

Но любовь – это слово похоже на ложь. Пришитая к коже дешевая брошь. Прицепленный к жестким вагонам

вагон-ресторан.

И даже любовь не поможет сорвать стоп-кран.

Любовь – режиссер с удивленным лицом, Снимающий фильмы с печальным концом,

А нам все равно так хотелось смотреть

на экран.

Любовь – это мой заколдованный дом.

И двое, что все еще спят там вдвоем,

На улице Сакко-Ванцетти, мой дом 22.

Они еще спят, но они еще помнят слова.

Их ловит безумный ночной телеграф.

Любовь – это то, в чем я прав и неправ,

И только любовь дает мне на это права.

Любовь – как куранты отставших часов,

И стойкая боязнь чужих адресов.

Любовь – это солнце, которое видит закат.

Любовь – это я, это твой Неизвестный солдат.

Любовь – это снег и глухая стена.

Любовь – это несколько капель вина.

Любовь – это поезд «Свердловск – Ленинград»

и назад.

Любовь – это поезд сюда и назад.

Где нет времени, чтобы себя обмануть.

И нет ничего, чтобы просто уснуть.

И нет никого, кто способен нажать на курок.

Моя голова – перекресток железных дорог.

1984

(Приводится по распечатке Людмилы Воронцовой, 1984)

Час прилива / Мёртвый сезон

Час прилива пробил.

Разбежались и нырнули.

Кто умел – тот уплыл.

Остальные – утонули.

А мы с тобой отползли -

И легли на мели

Мы в почетном карауле.

Мы никому не нужны.

И не ищет никто нас.

Плеск вчерашней волны Повышает общий тонус.

У нас есть время поплевать в облака.

Есть время повалять дурака Под пластинку «Роллинг стоунз».

(Приводится по распечатке Людмилы Воронцовой, 1984)

Дым коромыслом

Голоден стыд. Сыт азарт.

Динамит да фитиль вам в зад!

Сырые спички рядятся в черный дым. Через час – бардак. Через два – бедлам. На рассвете храм разлетится в хлам.

Но мы не носим часы.

Мы не хотим умирать И поэтому даже не спим.

А когда не хватает сил.

Воруем сахар с чужих могил.

И в кровь с кипятком Выжимаем лимон греха.

И дырявые ведра Заводят песни

О святой воде и своих болезнях.

Но – слава Богу! – все это исчезнет С первым криком петуха.

Дым. Дым коромыслом!

Дым над нами повис.

Лампада погасла.

И в лужице масла Плавает птичий пух.

Дым. Дым коромыслом!

Дым. Дым коромыслом!

Дай Бог нам понять Все, что споет петух.

В новостройках – ящиках стеклотары

Задыхаемся от угара

Под вой патрульных сирен в трубе,

В танце синих углей.

Кто там – ангелы или призраки?

Мы берем еду из любой руки.

Мы не можем идти,

Потому что дерьмо После этой еды, как клей.

Дым. Дым коромыслом!

Дым. Дым коромыслом!

Музыкант по-прежнему слеп,

Снайпер все так же глух.

Дым. Дым коромыслом!

Дым. Дым коромыслом!

Дай Бог нам понять Все, что споет петух.

Ох, безрыбье в речушке, которую кот наплакал! Сегодня любая лягушка становится раком И, сунув два пальца в рот,

Свистит на Лысой горе.

Сорви паутину! Здесь что-то нечисто!

Но штыками в спину – колючие числа.

И рев моторов в буксующем календаре.

И дым. Дым коромыслом. Дым.

Дым коромыслом. Дым.

Дым коромыслом.

Дым.

Январь 1985 (Приводится по изданию: «Александр Башлачёв. Стихи». М.: X.Г.С., 1997)

Мельница

Чёрный дым по крыше стелется.

Свистит под окнами.

– В пятницу, да ближе к полночи не проворонь – вези зерно на мельницу.

Чёрных туч котлы чугунные кипят

да в белых трещинах шипят гадюки-молнии...

Дальний путь – канава торная.

Всё через пень-колоду кувырком да поперёк.

Топких мест ларцы янтарные да жемчуга болотные в сырой траве.

Здравствуй, Мельник Ветер-Лютый Бес!

Ох, не иначе, черти крутят твою карусель...

Цепкий глаз. Ладони скользкие.

А ну-ка кыш! – ворье заточки-розочки!

Что, крутят вас винты похмельные – с утра пропитые кресты нательные?

...Жарко в комнатах натоплено.

Да мелко сыплется за ворот нехороший холодок.

А принимай сто грамм разгонные!

У нас ковши бездонные, да все кресты козырные!

На мешках – собаки сонные да бабы77 сытые да мухи жирные...

А парни-то все рослые, плечистые.

Мундиры чистые. Погоны спороты.

Чёрный дым ползёт из трубочек.

Смеётся, прячется в густые бороды.

Ближе лампы. Ближе лица белые.

Да по всему видать – пропала моя голова.

Ох, потянуло, понесло, свело, смело меня на камни жесткие, да прямо в жернова!

77 В оригинальной распечатке – «бляди». Исправлено автором, вероятно, для литовки.

Тесно, братцы. Ломит-давит грудь.

Да отпустили б вы меня... уже потешились..

Тесно, братцы... Не могу терпеть!

Да неужели не умеем мы по-доброму?

...На щеках – роса рассветная.

Да чёрной гарью тянет по сырой земле.

Где зерно моё? Где мельница?

Сгорело к чёрту всё. И мыши греются в золе.

Пуст карман. Да за подкладкою

найду я три своих последних зёрнышка.

Брошу в землю, брошу в борозду —

К полудню срежу три высоких колоса.

Разотру зерно ладонями

да разведу огонь, да испеку хлеба.

Преломлю хлеба румяные

да накормлю я всех, тех, кто придёт сюда тех, кто придёт сюда тех, кто поможет мне тех, кто поможет нам рассеять чёрный дым рассеять чёрный дым рассеять чёрный дым... рассея чёрный дым...

Март 1985

(Приводится по правленной автором распечатке)

Спроси,звезда

Ой-й-й, спроси меня, ясная звезда,

Не скучно ли долбить толоконные лбы?

Я мету сор новых песен из старой избы.

Отбивая поклоны, мне хочется встать на дыбы.

Но там – только небо в кольчуге из синего льда.

Ой-й-й, спроси меня, ясная звезда,

Не скучно ли всё время вычёсывать блох?

Я молюсь, став коленями на горох...

Меня слышит Бог Никола-Лесная Вода78.

Но сабля ручья спит в ножнах из синего льда.

Каждому времени – свои ордена.

Ну дайте же каждому валенку свой фасон!

Я сам знаю тысячу реальных потех,

И я боюсь сна из тех, что на все времена.

Звезда! Я люблю колокольный звон.

Ой-й-й, спроси, звезда, да скоро ли сам усну,

Отлив себе шлем из синего льда?

Белым зерном меня кормила зима, там

Где сойти с ума не сложней, чем порвать струну.

Звезда! Зачем мы вошли сюда?

Мы пришли, чтоб раскрыть эти латы из синего льда... Мы пришли, чтоб раскрыть эти ножны из.синего льда...

78 В рукописи именно так, без знаков препинания. Видимо, автор имеет в виду Николая Угодника, который в православной традиции, наряду с Ильей Пророком, считается покровителем земных вод. В языческих поверьях он также выступает в качестве хозяина леса, недаром бытовала поговорка «В поле да в лесу один Никола бог» (см., например, рассказ Д. H. Мамина-Сибиряка «С голоду»).

Мы сгорим на экранах из синего льда...

Мы украсим их шлемы из синего льда...

И мы станем их скипетром из синего льда...

Ой-й-й, спаси меня, ясная звезда!

Ой-ой-ой, спроси меня, ясная звезда!

Март 1985

(Приводится по правленной автором распечатке)

От винта! / Все от винта!

Рука на плече. Печать на крыле.

В казарме проблем – банный день. Промокла тетрадь. Я знаю, зачем иду по земле.

Мне будет легко улетать.

Без трех минут – бал восковых фигур. Без четверти —

смерть

С семи драных шкур – шерсти клок.

Как хочется жить... Не меньше, чем петь.

Свяжи мою нить в узелок.

Холодный апрель. Горячие сны.

И вирусы новых нот в крови.

И каждая цель ближайшей войны Смеётся и ждёт любви.

Нам лечащий врач согреет солнечный шприц.

И иглы лучей опять найдут нашу кровь.

Не надо, не плачь... Лежи и смотри,

Как горлом идёт любовь.

Лови её ртом. Стаканы тесны.

Торпедный аккорд – до дна!

...Рекламный плакат последней весны Качает квадрат окна.

Эй, дырявый висок! Слепая орда...

Пойми – никогда не поздно снимать броню.

Целуя кусок трофейного льда,

Я молча иду к огню.

Мы – выродки крыс. Мы – пасынки птиц.

И каждый на треть – патрон.

Лежи и смотри, как ядерный принц Несёт свою плеть на трон.

Не плачь, не жалей... Кого нам жалеть?

Ведь ты, как и я – сирота.

Ну, что ты? Смелей! Нам нужно лететь...

А ну от винта!

Все от винта!

Апрель 1985

(Приводится по правленной автором распечатке)

Абсолютный вахтёр

Этот город скользит и меняет названия.

Этот адрес давно кто-то тщательно стер.

Этой улицы нет. А на ней нету здания.

Где всю ночь правит бал Абсолютный Вахтер.

Он отлит в ледяную, нейтральную форму.

Он тугая пружина. Он нем и суров.

Генеральный хозяин тотального шторма Гонит пыль по фарватеру красных ковров79.

79 В сохранившейся рукописи этой строфы нет, однако она звучит на записях.

Он печатает шаг, как чеканят монеты.

Он обходит дозором свой архипелаг.

Эхо гипсовых горнов в пустых кабинетах Вызывает волнение мертвых бумаг.

Алый факел – мелодию белой темницы —

Он несет сквозь скупую гармонию стен.

Он выкачивает звуки резиновым шприцем Из колючей проволоки наших вен80.

В каждом гимне – свой долг. В каждом марше – порядок. Механический волк на арене лучей.

Безупречный танцор магаданских площадок.

Часовой диск-жокей бухенвальдских печей.

Лакированный спрут, Он приветлив и смазан.

И сегодняшний бал он устроил для вас.

Пожилой патефон, подчиняясь приказу,

Забирает иглой ностальгический вальс.

Бал на все времена! Ах, как сентиментально...

Па-паук – ржавый крест81 спит в золе наших звезд.

И мелодия вальса так документальна,

Как обычный арест. Как банальный донос.

Как бесплатные танцы на каждом допросе.

Как татарин на вышке, рванувший затвор.

Абсолютный вахтер – и Адольф, и Иосиф. Дюссельдорфский мясник да пскопской живодер.

Полосатые ритмы с синкопой на пропуске.

Блюзы газовых камер и свинги облав.

В сохранившейся рукописи этой строфы нет, однако она звучит на записях.

В более поздних редакциях – «И паук – ржавый крест...».

Тихий плач толстой куклы, разбитой при обыске. Бесконечная пауза выжженных глав.

Как жестоки романсы патрульных уставов И канцонов82 концлагерных нар звукоряд.

Бьются в вальсе аккорды хрустящих суставов И решетки чугунной струною звенят.

Вой гобоев ГБ в саксофонах гестапо И всё тот же калибр тех же нот на листах.

Эта линия жизни – цепь скорбных этапов На незримых и призрачно-жутких фронтах.

Абсолютный вахтер – лишь стерильная схема. Боевой механизм. Постовое звено.

Хаос солнечных дней ночь приводит в систему Под названьем

да впрочем не все ли равно.

Ведь этот город скользит и меняет названья...

Май 1985 (Приводится по рукописи)

Егоркина былина

Как горят костры

как горят костры у Шексны-реки90.

как стоят шатры бойкой ярмарки

Дуга цыганская! да ничего не жаль отдаю свою расписную шаль а цены ей нет четвертной билет жалко четвертак? ну, давай пятак пожалел пятак – забирай за так расписную шаль

всё, как есть, на ней гладко вышито гладко вышито чёрным91 крестиком

Как сидит Егор в светлом тереме

в светлом тереме с занавесками

с яркой люстрою электрической

на скамеечке, шитой серебром,

крытой войлоком92

рядом с печкою белой, каменной

важно жмурится

ловит жар рукой.

На печи его рвань – фуфаечка приспособилась да приладилась дрань – ушаночка да пристроились вонь – портяночки в светлом тереме с занавесками да с достоинством

Река в Вологодской области России, на которой расположен город Череповец, левый приток Волги.

В более поздней редакции – «мелким».

В более поздней редакции – «крытой серебром, шитой войлоком».

ждет гостей Егор

а гостей к нему – ровным счетом двор ровным счетом двор да три улицы – С превеликим Вас Вашим праздничком И желаем Вам самочувствия,

Дорогой Егор Ермолаевич! гладко вышитый чёрным93 крестиком улыбается государственно выпивает он да закусывает а с одной руки ест солёный гриб а с другой руки – маринованный а вишневый крем только слизывает только слизывает сажу горькую сажу липкую

мажет калачи – биты кирпичи

Прозвен-н-нит стекло на сквозном ветру да прокиснет звон в вязкой копоти да подернётся молодым ледком.

проплывет луна в чёрном маслице

в зимних сумерках

в волчьих праздниках

темной гибелью

сгинет всякое

дело Божие

там

где без суда все наказаны

там, где все одним жиром мазаны там, где все одним миром травлены

93 В более поздней редакции – «мелким».

да какой там мир сплошь окраина

где густую грязь запасают впрок набивают в рот где дымится вязь беспокойных

строк

как святой помет

где японский бог с нашей матерью повенчалися общей папертью

образа кнутом перекрещены

эх, Егорка ты, сын затрещины, эх, Егор, дитя подзатыльника вошь из-под ногтя в собутыльники в кройке кумача с паутиною догорай, свеча догорай, свеча хуй с полтиною...

Обколотится сыпь-испарина

и опять Егор чистым барином в светлом тереме, шитый крестиком всё беседует с космонавтами а целуется с Терешковою с популярными да с актрисами всё с амбарными злыми крысами.

– То не просто рвань, не фуфаечка то душа моя несуразная

понапрасну вся прокопченная нараспашку вся заключенная

Да то не просто дрань, не ушаночка то судьба моя несуразная несуразная – лопоухая вон – дырявая, болью трачена по чужим горбам разбатрачена

Да то не просто вонь, вонь кромешная! то грехи мои, драки-пьяночки...

А говорил Егор, брал портяночки тут и вышел хор да с цыганкою знаменитый хор Дома радио

и Центрального телевидения под гуманным встал управлением

А вы сыграйте мне песню звонкую! Разверните марш миномётчиков!

А погадай ты мне, тварь певучая очи чёрные, очи жгучие погадай ты мне по пустой руке по пустой руке да по ссадинам по мозолям да по живым рубцам...

Дорогой Егор Ермолаевич!

Зимогор94 ты наш Охламонович!

износил ты душу, да, до полных дыр

так возьмешь за то дорогой мундир

94 Зимогор – тот, кто горевал зимой, – бездомный бродяга, босяк (устар.).

генеральский чин, ватой стеганый с честной звездочкой да с медалями

изодрал судьбу, сгрыз завязочки так возьмешь за то дорогой картуз с модным козырем лакированным с мехом нутряным да с кокардою

а за то, что грех стёр портяночки завернешь свои пятки босые в расписную шаль с моего плеча всю расшитую мелким крестиком

Поглядел Егор на своё рваньё и надел обмундированиё

Заплясали вдруг тени легкие заскрипели вдруг петли ржавые

отворив замки

Громом-посохом в белом саване

Снежна Бабушка

– Ты, Егорушка, дурень ласковый

собери-ка ты мне ледяным ковшом

да с сырой стены

да с сырой спины

капли звон-н-кие да холодные

ты подуй, Егор, в печку тёмную

пусть летит зола,

пепел кружится

в ледяном ковше, в сладкой лужице замешай живой рукой кашицу да накорми меня, Снежну Бабушку!

Оборвал Егор каплю-ягоду,

через силу дул в печь угарную.

дунул в первый раз – и пропал95 мундир

генеральский чин, ватой стеганый

и летит зола серой мошкою

да на пол-топтун,

да на стол-шатун

на горячий лоб да на сосновый гроб

дунул во второй – и исчез картуз с модным козырем

лакированным

Эх, Егор, Егор! Не велик ты грош не впервой ломать.

Что ж, в чем родила мать – в том и помирать?

Дунул третий раз – как умел, как мог и воскрес один яркий уголек, и прожег насквозь расписную шаль всю расшитую чёрным96крестиком и пропало всё.

не горят костры, не стоят шатры у Шексны-реки нету ярмарки

нету ярмарки нету ярмарки

55 В более поздней редакции – «исчез».

56 В более поздней редакции – «мелким».

Только чёрный дым тлеет ватою.

Только мы стоим97

виноватые.

И Егорка здесь.

Он как раз в тот миг папиросочку и прикуривал.

Опалил всю бровь спичкой серною.

Он, собака, пьет год без месяца.

Утром мается. К ночи бесится.

Да не впервой ему – оклемается. Перебесится, перемается, перемается, перебесится и, Бог даст,

Бог даст, не повесится98.

Распустила ночь чёрны волосы.

Голосит беда бабьим голосом.

Голосит беда бестолковая.

В небесах – звезда участковая в небесах – звезда участковая в небесах – звезда...

Мы сидим, не спим. Пьём шампанское.

Пьём мы за любовь

за любовь свою за гражданскую.

Сентябрь 1985 (Приводится по авторской распечатке,

30 апреля – 1 мая 1986)

В более поздней редакции – «сидим».

В более поздней редакции вместо последних четырех строк «Перемается, перебесится, / перебесится и повесится...».

К К...100

Он рождён, чтобы выжить, в провинции.

Хоть люби его, хоть руби.

Жил в запечной, скупой провинции Там, где вечера на Оби.

Там, где время полоть поле-полюшко И да здравствует месяц-май!

Был по имени Коля-Колюшка А по паспорту – Николай.

Вот такие дела в провинции А по-русски сказать – в глуши.

100 К Коке, Николаю Каткову. См. фото 41.

И глушила душу провинция Да нельзя не слышать души.

Вот такая была провинция Да не скинула гору с плеч.

Вот такая была провинция...

Да о том ли родная речь?

На своём стояла провинция А какая на этом честь А по возрасту – нет и двенадцати.

А по паспорту – все тридцать шесть.

Только жаль не указано в паспорте Что ты, Коля, ещё поэт.

Только жаль не указано в паспорте Кто есть человек, а кто нет.

Тот, кто выжил в скупой провинции Сядет в красном, богатом углу.

Тот, кто провинился в провинции Тот великой столице – к столу!

Значит, время полоть поле-полюшко.

Нынче новое рождество

Вот живет Николай. Коля. Колюшка.

И Бог верит только в него.

Декабрь 1985 (Приводится по рукописи)

Перекур

Кто-то шепнул – или мне показалось?

Кто-то сказал и забил в небо гвозди.

Кто-то кричал и давил нам на жалость.

А кто-то молчал и давился от злости.

И кто-то вздохнул от любви нераздельной. Кто-то икнул – значит, помнят беднягу.

Кто-то всплакнул – ну, это повод отдельный.

А кто-то шагнул, да не в ногу, и сразу дал тягу.

А время дождем пластануло по доскам стропил. Время течет, растолкав себя в ступе.

Вот кто-то ступил по воде.

Вот кто-то ступил по воде.

Вот кто-то ступил по воде,

Да неловко и все утопил.

Значит, снова пойдем.

Вот покурим, споем и приступим.

Снова пойдем.

Перекурим, споем и приступим.

Кто-то читал про себя, а считал – все про дядю. Кто-то устал, поделив свой удел на семь дел. Кто-то хотел видеть все – только сбоку не глядя. А кто-то глядел, да, похоже, глаза не надел.

А время дождем пластануло по доскам стропил. Время течет, растолкав себя в ступе.

Вот кто-то ступил по воде.

Вот кто-то ступил по воде.

Вот кто-то пошел по воде...

Значит, тоже пойдем.

Вот покурим, споем и приступим.

Тоже пойдем.

Перекурим. Споем. И приступим.

Но кто-то зевнул, отвернулся и разом уснул.

Разом уснул и поэтому враз развязалось.

Эй, завяжи! – кто-то тихо на ухо шепнул.

Эй, завяжи! – кто-то тихо на ухо шепнул. Перекрестись, если это опять показалось. Перекрестись, если это опять показалось.

Декабрь 1985 (Приводится по изданию: «Александр Башлачёв. Стихи». М.-.Х.Г.С., 1997)

«Сядем рядом...»

Сядем рядом, ляжем ближе,

Да прижмемся белыми заплатами к дырявому мешку. Строгим ладом – тише, тише —

Мы переберем все струны да по зернышку.

Перегудом, перебором...

Да я за разговорами не разберусь, где Русь, где грусть. Нас забудут, да не скоро.

А когда забудут, я опять вернусь.

Будет время, я напомню,

Как все было скроено, да все опять перекрою.

Только верь мне, только пой мне,

Только пой мне, милая, – я подпою.

Нить, как волос. Жить, как колос.

Размолотит колос в дух и прах один цепной удар.

Да я все знаю. Дай мне голос —

И я любой удар приму, как твой великий дар.

Тот, кто рубит сам дорогу —

Не кузнец, не плотник ты, да все одно – поэт.

Тот, кто любит, да не к сроку —

Тот, кто исповедует, да сам того не ведает.

Но я в ударе. Жмут ладони.

Все хлопочут бедные, да где ж им удержать зерно в горстях. На гитаре, на гармони,

На полене сучьем, на своих костях.

Злом да лаской, да грехами

Растяни меня ты, растяни, как буйные меха!

Пропадаю с потрохами,

А куда мне, к лешему, потроха...

Но завтра – утро. Все сначала...

Заплетать на тонких пяльцах недотрогу-нить...

Чтоб кому-то, кому-то полегчало.

Да разреши, пожалуй, я сумел бы все на пальцах объяснить —

Тем, кто мукой – да не мукою —

Все приметы засыпает, засыпает на ходу Слезы с луком. Ведь подать рукою —

И погладишь в небе свою заново рожденную звезду.

Ту, что рядом, ту, что выше,

Чем на колокольне звонкой звон, да где он – все темно. Ясным взглядом – ближе, ближе...

Глянь в окно – да вот оно рассыпано, твое зерно.

Выше окон, выше крыши,

Ну, чего ты ждешь? Иди смелей, бери еще, еще! Что, высоко? Ближе, ближе.

Ну вот еще теплей... Ты чувствуешь, как горячо?

Декабрь 1985 (Приводится по изданию: «Александр Башлачёв. Стихи». М.: X.Г.С., 1997)