Текст книги "Александр Башлачёв - Человек поющий"

Автор книги: Лев Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

В августе на даче Александром была написана, возможно, последняя песня «Архипелаг гуляк»308 [см. фото 59]. Башлачёв неоднократно исполнял ее, однако записи не сохранились. Единственные уцелевшие фрагменты песни – это фраза «Чума, чума в индустриальном городе» и шесть строк:

Заводное чучело —

Слепой бурлак.

Весь мир на ладони.

Весь мир на ладони.

Весь мир на ладони войны,

Покажи ей кулак.

Из цельных произведений, которые были написаны в это время, сохранилось лишь четверостишие «И труд нелеп...»:

И труд нелеп, и бестолкова праздность,

И с плеч долой все та же голова,

Когда приходит бешеная ясность,

Насилуя притихшие слова.

С дачи Башлачёв поехал в Ленинград, а оттуда – в Таллин. Анастасия же отправилась в Москву, потом – в Тулу, после чего они встретились в Эстонии. Александр провел в Таллине

308 В «Камчатке» вели своего рода «вахтенные журналы». Те, кто работал в котельной, дабы занять время, оставляли в них записи и рисунки. На одной из последних страниц журнала за период ноябрь 1986 – апрель 1987 года Башлачёв написал словосочетание «Архипелаг гуляк». Подробности неизвестны.

почти две недели. Он приехал за Анастасией в аэропорт, откуда повез ее к Вячеславу Кобрину. Анастасия вспоминает: «Там такой был дом!.. Красивый белый дом, какие-то цветочки, садики. Саша ужасно подстебывался над буржуазным Кобриным. При этом мы там с ним почти не общались, все время уходили, гуляли».

Александр с Анастасией пробыли в Таллине около недели. Оттуда Башлачёв вернулся в Ленинград, а в августе поехал в Киев, чтобы участвовать в съемках фильма Петра Солдатенкова «Барды покидают дворы, или Игра с неизвестным», производимого киностудией имени Довженко. Оператор Алексей Гайдай сделал серию фотографий Александра в качестве фотопроб. Однако Башлачёв отказался от участия в картине. В Киеве он жил в одном номере со своим земляком, консультантом фильма Александром Брагиным, который рассказывает309, что Солдатенков устроил банкет в своем номере, чтобы попытаться повлиять на решение Башлачёва. На банкете собралась почти вся съемочная группа и, прямо или косвенно, убеждала Александра сниматься. В конце концов он согласился. Снимать должны были на следующий же день, внутри Киево-Печерской лавры. Брагин продолжает: «В автобусе Саша сидел отрешенный, приобняв гитару. Зрелище воистину трогательное. В Лавре, пока расставлялась осветительная аппаратура, он, прислонясь к стене, в одиночестве настраивал инструмент. Солдатенков строго– настрого запретил подходить к нему. Кажется, он даже боялся лишний раз глянуть в сторону Башлачёва. В самом людном и суетном месте Саша умел уходить в себя. Ни массовки, ни осветителей, ни Петра для него не существовало. Бог весть, существовала ли Лавра? Но вот он уложил гитару в чехол, приблизился к Петру. Твердо и без эмоций сказал: „Извини, не могу", – и, виновато опустив голову, в одино-

309 Из статьи А. Брагина «Ночные посиделки»// Речь (Череповец). От 11.02.2000.

честве побрел вверх по склону». В результате в фильме осталась только его песня «Имя Имён», исполняемая за кадром. Однако в процессе съемок Башлачёв познакомился с Андреем Двориным310, также участвовавшим в фильме. Дома у Андрея они с Александром записали три песни Башлачёва под две гитары [см. фото 60].

В сентябре в Ленинграде на улице Добролюбова состоялся квартирный концерт Александра. На него, помимо прочих, пришли Егор Летов и Яна Дягилева. Перед концертом они сидели у Фирсова, слушали только появившуюся группу «Ноль» и другую музыку. Вдруг позвонил Башлачёв. Они поговорили с Фирсовым, потом трубку взяла Яна и была огорчена тем, что Александр не проявил радости и заинтересованности во встрече. Вспоминает311 Егор Летов: «Башлачёва она [Янка] боготворила всю жизнь, считала его высшим мерилом творчества. Они были знакомы, была какая-то духовная связь, и она считала всегда, что все, что она делала, – это принцип творчества Башлачёва. Фирсов – он в то время вроде как директором Башлачёва был – говорит: „Вот сейчас будет концерт Башлачёва, квартирник". Фирик сам потом признался, что это был очень плохой концерт... Башлачёв играл-играл, и, в некий момент, какая-то девчонка его попросила спеть какую-то песню. А он и говорит: „А ты спляши – тогда я спою"... Я шел [с концерта] с Янкой, а она идет молча такая, совершенно как опущенная. Я просто иду и сам себе говорю: „Господи! Мне в течение всего времени внушали, что это вот такой Человек, такая Личность, ангел, Гений! И тут такой неожиданный конфуз..." Приходим на вокзал, я продолжаю разоряться, причем достаточно громко, стою, чай хлебаю, через какое-то время смотрю через плечо – а он, оказывается, рядом стоит, через соседний столик, тоже чай

310 Киевский бард.

311 Из интервью Е. Борисовой и А. Коблову для книги «Янка. Сборник материалов». СПб.: Облик. 2001. С. 347—349.

пьет и явно слушает, стоит очень так напряженно...» По итогам этих событий Дягилева написала стихотворение «Засыпаем с чистыми лицами...» с посвящением: «А. Б.» и пометкой: «Это я обиделась на Башлачёва».

Рассказывает Андрей Бурлака: «Я говорю ему: „Сашка, мы хотим к журналу «РИО» сделать рукописное приложение" – мы тогда практиковали это „Давай сделаем подборку твоих стихов? Ты сам расставишь знаки препинания, авторизуешь". А он говорит: „Да я не хочу". Я спрашиваю: „Почему?" „Ну, каждый же понимает, как он понимает. Ты вот, одно услышал, он – другое, кто-то – третье, а я даже не знаю, что я хотел сказать. Вот ты, если хочешь, напечатай без разбиения на слова, без знаков препинания, как бы в одно слово'. Вот это будет нормально". Ну, мы посмеялись шутке-то такой... У него тогда была идея немножко навязчивая, что слово значит больше, чем предложение, корень значит больше, чем слово. В его стихотворении это уже проскользнуло: „На строку – по стежку, а на слова – по два шва" [см. текст «Посошок»]. То есть слово больше, чем строка... Эта идея оттуда же: предложение превращается в слово, в одно длинное слово, в котором ты сам расставляешь какие-то акценты, делишь его как хочешь».

В сентябре Башлачёв какое-то время провел в Москве.

9 октября в рубрике «Дискуссионный клуб „Ритм"» газеты «Ленинградский университет» было опубликовано стихотворение Александра «Ржавая вода». Это – единственная прижизненная публикация стихов Башлачёва в официальной прессе.

В октябре в Свердловске состоялся первый и единственный Всесоюзный семинар представителей рок-клубов. Рассказывает312 Илья Смирнов: «На пороге перестройки ненависть молодежи к официальному репертуару Любовь, ком-

312 Из книги И. Смирнова «Время колокольчиков. Жизнь и смерть русского рока». М.: Инто. 1994. С. 218—220.

сомол и весна" была настолько сильна, что буквально смела филармоническую систему. Рынок в концертной деятельности установился явочным порядком. А к осени наиболее предусмотрительные менеджеры уже разработали систему, по которой музыканты могли получать договорные гонорары вполне официально, без сложных нелегальных манипуляций с якобы бесплатными „пригласительными билетами". Однако сложность заключалась в том, что все остальные механизмы, необходимые для нормального развития жанра: телевидение, радио и, прежде всего, звукозапись, оставались феодальнобюрократическими... Единственная и вполне реальная возможность обрести в новых условиях твердую почву под ногами заключалась в том, чтобы собрать всеобщий съезд рокеров и на нем четко зафиксировать экономические и правовые условия, без соблюдения которых жанр не может существовать, и создать для борьбы за свои права творческий профессиональный союз... Инициативу взял на себя Свердловский рок-клуб. 16 октября делегатов встретили в аэропорту и на автобусе доставили в пансионат с ядовитым названием „Селен", затерянный среди сосновых лесов. Однако поражение было во многом предопределено самим составом конференции: она была весьма многочисленна и включала огромное число лишних людей: журналистов, тусовщиков, руководителей несуществующих организаций... Из авторов и исполнителей в „Селене" материализовались трое: Илья Кормильцев313, Алексей Хоменко314 и, как ни странно, Башлачёв (который почти все заседания проспал и появился, протирая глаза, ближе к концу, в момент какой-то особенно не-

Поэт, переводчик, критик, главный редактор издательства «Ультра. Культура». Автор текстов песен группы «Наутилус Помпилиус». Умер в 2007 году.

Свердловский клавишник звукорежиссер. Участник групп «Рок– Полигон», «Слайды», «Наутилус Помпилиус», «Внуки Энгельса». В качестве сессионного музыканта сотрудничал, например, с группами «Настя» и «Чайф».

выносимой демагогии. „Что за чепуха?!" – с презрением сказал он, послушав минут пять, и ушел в столовую за компотом)... Рок-клубы же были представлены в „Селене" президентами или администраторами. Несмотря на все усилия председательствующего Александра Калужского315 конференция сразу же утонула в пустяках и ни к чему не обязывающих декларациях. Илья Кормильцев пришел на помощь земляку и произнес речь, почти не уступающую по силе воздействия лучшим концертам „Наутилуса". Бросив на весы весь авторитет группы, Илья буквально выдавил из аморфного собрания согласие обсуждать экономику и право по существу. Многие просто не в состоянии были осмыслить важность этих сюжетов, представлявшихся „скучными", другие отлично все понимали, но сознательно избегали резкого конфликта с бюрократией, которая скорее откажется от любой идеологии, чем от монополии в такой доходной сфере, как шоу-бизнес. Поэтому периодически набегали умные речи про высокое творчество, которому вредит „коммерция", и волны эти смывали юридически грамотные и однозначные в толковании формулировки, которые удавалось построить: о правовой и экономической независимости групп, о ликвидации монополий в грамзаписи и видеобизнесе, об авторском праве. Тем не менее с грехом пополам мы дотащили программу реформ, как санки по асфальту, до голосования. А в качестве профсоюза получили Всесоюзную федерацию рок– клубов с Уставом на основе положения Совета народных комиссаров от 1932 года об общественных объединениях граждан. Оставалось проследить, насколько готовы участники конференции, разъехавшись по городам и весям, отстаивать то, за что проголосовали... Культурную программу в честь новорожденной Федерации открыл Башлачёв, впервые исполнявший в официальной аудитории песню „Абсолютный вахтер"». Об этом же рассказывает Андрей Бурлака:

315 Заместитель председателя свердловского Рок-клуба.

«У начавшей тесно общаться рок-н-ролльной общественности возникла, в общем-то, очевидная идея: раз в каждом городе появился рок-клуб, то логично было бы объединить их в некую систему. Была рождена идея Рок-федерации. Два выдающихся человека, Илья Смирнов и Илья Кормильцев, разработали устав этой федерации. Съехалось порядка сорока рок-клубов и каких-то рок-организаций. Питер представляла довольно пестрая компания: и представители Рок-клуба, и журнал „РИО", который играл роль некоего объединителя всех этих сил, и Саша Башлачёв в качестве культурной программы. Сначала Саша в Свердловске вроде очень даже веселился. Нас поселили в гостиницу, потом мы переехали в какой– то пансионат за городом, где все и происходило: дискуссии, пленарные заседания». Александр с сопровождавшим его Сергеем Фирсовым случайно приняли участие в выступлении группы «Поп-Механика», также состоявшемся в рамках семинара. Башлачёв и Фирсов встретились с Сергеем Курёхиным, подготавливающим шоу. Обрадованный тем, что этим двоим ничего не нужно будет объяснять, Курёхин предложил им поучаствовать в действе. Во время выступления Фирсов переносил мешки с песком и кидал доски в зал, а Башлачёв в папахе вытаскивал на сцену козу. Как и 1 мая 1984 года, уехать из Свердловска Башлачёву не давали природные катаклизмы – вылеты самолетов были запрещены из-за тумана. Рассказывает Сергей Фирсов: «Он, конечно, неврастеник был. Он мне там такое устроил! Самолеты не летают, ему обратно надо лететь! Он кричит! Такая безумная истерика была». Ситуацию проясняет Андрей Бурлака: «Саша узнал, по-моему, о смерти какого-то близкого ему человека, потому что когда он приехал уже непосредственно на семинар, то был в очень подавленном состоянии. Спел несколько песен, может пять, и я помню, что он буквально плакал, исполняя песни». Во время этой поездки Александр узнал о смерти своего университетского друга Евгения Пучкова, который выбросился из окна. Возможно, он также виделся с Татьяной Авасьевой в этот приезд.

Не имея возможности уехать, Александр попросил Николая Грахова316 организовать ему несколько концертов с целью заработка. В результате состоялся концерт на физико– техническом факультете Уральского политехнического института, где Грахов работал в то время. По воспоминаниям Николая, аудиторию концерта составляли случайные люди, которым автор не был интересен, – первокурсники и студенты института. Реакция зала удручила Башлачёва еще больше. Тогда Константин Гаврилов, коллега Грахова по политехническому институту, предложил провести ещё один концерт, на этот раз – квартирный, у него дома. Послушать Александра собралось около десяти человек, и эта аудитория уже была благодарной. Отыграв свою обычную на тот момент программу в комнате, Башлачёв устроил и своеобразное второе отделение концерта на кухне у Константина. После этого он улетел в Москву.

Поздней осенью состоялся концерт Александра в мастерской художников братьев Мироненко317 в Москве. Рассказывает Татьяна Щербина318, присутствовавшая там: «Познакомил нас Борис Юхананов... Прихожу я домой... Люди, в общем-то, всегда были в доме. Тогда был такой образ жизни. Это было нормально, принято, когда в доме были совершенно незнакомые люди – кто-то привел, кто-то что-то поет, читает стихи или что-то в этом роде. Это был обычный образ жизни. Сидит Саша... Есть такие художники, братья-близнецы – Володя и Сережа Мироненко. То есть один из них остался художником – Сережа. Тогда они входили в группу „Мухомор" и делали всякие выставки. Мы дружили. У них была мастер-

Организатор и председатель свердловского Рок-клуба (1986), издатель газеты «Перекати-поле». Ныне – бизнесмен, глава медиахолдинга в Екатеринбурге.

Владимир и Сергей Мироненко – московские художники– концептуалисты. Вместе со Свеном Гундлахом, Константином Звездо– чётовым и Алексеем Каменским составляли арт-группу «Мухомор».

318 Московский поэт, прозаик, эссеист, переводчик.

ская у „Красных Ворот". Там был дом, в котором были мастерские. В этот вечер они звали к себе, почему – не помню. И вот мы пошли туда. Боря не пошел. Я жила на „Сухаревской". Пешком это недалеко. Саша Башлачёв производил впечатление очень замкнутого и отстраненного человека. Мы туда пришли. Было много народу. Мы сидим. А я Сашу не знала до этих пор. И вот люди, которые Сашу знали, начали его просить петь. Он отнекивался, потом взял гитару и сказал, ко мне адресуясь, что для меня он споет».

Александр вернулся из Москвы в Ленинград 9 ноября. Евгения Каменецкая, которая была знакома с Евгением Пучковым, но не знала, что с ним случилось, спросила, как там дела у Жени. Башлачёв ответил: «Не знаю, не видел, но думаю, что хорошо».

Некоторое время Александр провел в Ленинграде и, по словам Святослава Задерия, уезжая в Череповец, забыл где– то свой рюкзак, в котором, помимо какой-то одежды и, возможно, чего-то еще, находились его Евангелие и большой старообрядческий крест.

С середины ноября до 15 декабря Башлачёв был в Череповце. Он хотел устроить в родном городе хоть один концерт крупнее квартирного, но так и не удалось найти помещение. По воспоминаниям Елены Башлачёвой, это был очень тяжелый визит. Александр был смурным и погруженным в себя. Она слишком поздно заметила, что, копаясь в своих вещах, он уничтожил множество писем и своих фотографий. Башлачёв должен был уехать на несколько дней раньше. Билет был куплен, и семья думала, что он уехал. Однако впоследствии выяснилось, что Александр не пошел на вокзал, пропустил поезд, остался у школьных знакомых. Это был его последний приезд домой. Вспоминает Светлана Шульц: «Обычно когда он приезжал, то обязательно приходил к нам, а тогда он даже не зашел. И когда уже прошло много времени, и я чувствую, что его долго нет, я ему единственный

раз позвонила. Он взял трубку. Спрашиваю: „Ты что не приходишь?" – и тогда я почувствовала, что он был в тяжелом состоянии. Неудовольствие было у него в голосе, и апатия была. Мы тогда очень кратко поговорили, хотя за все годы ни разу не было, чтобы он что-то резко сказал».

Марина Зиничева рассказывает: «Сергей Смирнов привел его ко мне. Вечером у меня друзья собрались. Звонок – Санька с Серегой. Он поиграл, попел. Сначала все вроде ничего было. Но я вижу, что не совсем всё в порядке. Потом его понесло, понесло, понесло – всё тяжелей, тяжелей. Мой муж ему говорит: „Сань, давай хоть что-нибудь повеселее". Он обстановку разрядить хотел. „Нет у меня веселых песен больше". Он пальцы изорвал в кровь в ту ночь. Он с таким надрывом играл, что даже брызги летели на гитару. В ту ночь он всех измотал. В результате мы с ним потом сидели молча. Часа два друг на друга смотрели. Я видела, что надо что-то делать. А что сделать, я не знала. Я его спрашивала: „Саш, может, тебе чем-то помочь? Скажи, что сделать – я сделаю". „Ничем. Ничего не надо". Я не знала, чем ему помочь. Я ему сказала: „Уходи, Саша. Я не могу больше. Уходи". Он оделся. Белый тулуп армейский у него был. Зима. Холодно. Вот это ощущение трагизма, что выйдет это все вот так... витало в воздухе. Прожить с человеком душа в душу, одним целым, и вдруг в такой момент ничего не изменить... Я с этим так и живу. У Никольского есть по этому поводу очень хорошая фраза: „Когда поймешь умом, что ты один на свете и одиночества дорога так длинна.. ."»

Вспоминает Андрей Шульц: «Когда он последний раз ко мне пришел, мы уже со Светой разошлись. Началась перестройка, и я занялся частным предпринимательством: ремонтировал машины на выезде – в гаражах, на дому. Телефон мой тогда разрывался! Он пришел, а я как раз принимал заказы. Это был декабрь. Я чувствую, что он какой-то не такой уже. Я говорю: „Саша, останься на Новый год". И он начал: „Вот, Гребенщиков в Италии, кто-то где-то еще.

У всех – свои дела..." У него что-то не клеилось. Я говорю: „Саня, останься. Прогуляемся". Но он сказал, что надо ехать. И уехал». Рассказывает Сергей Смирнов: «Когда он в первый раз уезжал – его провожали, допустим, двадцать человек. Во второй – пятнадцать человек. В третий – двенадцать человек. Четвертые проводы – десять человек, семь человек, пять человек... Последние проводы я очень хорошо запомнил. Мы пришли, абсолютно трезвые, а проводница почему-то сказала: „Я его, если что, высажу. Он пьяный". Абсолютно трезвый был! Ленка опаздывала на вокзал, бегом бежала. Так кто-то почему-то дернул стоп-кран [в результате отправление поезда задержали на двадцать минут]. Она только-только успела».

Александр приехал в Москву 16 декабря. В тот же день они вместе с Анастасией отправились в Тулу. Ее мама переезжала в новую квартиру, и они последний раз приехали в старую, жили в Настиной детской комнате. Тогда Александр впервые попытался покончить с собой, вскрыв себе вены. Внимание домочадцев привлекло то, что он долго не возвращался из ванной комнаты. Помощь ему оказали сами, так как вызов «скорой» повлек бы за собой его госпитализацию в психиатрическую больницу. Рассказывает Александр Липницкий: «Мой брат болел, попадал в психушки и прочее. Мы всё это проходили. Больница Кащенко... У нас была такая психиатрия, что никто всерьез к ней по доброй воле не прибегал. Не было у нас настоящих психотерапевтов, лечили всегда какими-то карательными методами. И, учитывая, что никому никогда наши психиатры не помогли, не было повода думать, что они помогут в случае с Баш– лачёвым, который, в общем-то, не производил впечатления безнадежно больного... Все считали, что период такой, песни не пишутся». Рассказывает Татьяна Щербина: «Сейчас есть слово для этого – неформат. То есть что-то попадает в это время, а что-то – нет. Например, „Мы ждем перемен"

Цой пел. Кинчев: „Мы вместе!" Еще песня была: „Солнце встает над городом Ленина... Ленин встает над городом солнца" [песня группы „Игры"]. Или „Твой папа – фашист" [песня группы „Телевизор"]. Вот эти вещи цепляли, и большая аудитория это слушала. А у Саши песни... „Время колокольчиков" – не то чтобы там не было социального звуча– ния. Сколько угодно, оно и сегодня звучит точно так же, но оно не было тогда воспринято достаточно широким кругом людей как актуальное. И вот это его чувство, что он какой-го „недо-", что есть эти все его коллеги, другие рокеры, которые пишут то, что слушается, а он – на домашнем уровне, его очень ранило... Я помню (запомнилось потому, чго очень удивило), что он стал говорить про „Ласковый Май". Он го ворил, что следующая эпоха – это будет эпоха „Ласкового Мая"... Его это тоже очень травмировало. Он просто не видел себя в такой эпохе».

Александр и Анастасия вернулись в Москву и встречали Новый год у Андрея Дементьева. Анастасия вспоминает: «Саша там выпил, потому что начали отмечать еще до Нового года... Там не было пьянства. Такой дом, что его и быть не могло, просто стол, шампанское... Проводили старый год. Ровно в двенадцать часов ночи у него бокал в руках треснул, когда он чокнулся с кем-то. Он испугался. Прямо в руке откололся кусок, но он все равно выпил и даже немножко порезал лицо, переносицу».