Текст книги "Неделя приключений"

Автор книги: Лев Парфенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 16
ЦВЕТЫ С ОСТРОВА СТРАХА

Когда рано утром Сёмка открыл глаза, ему захотелось немедленно действовать. Ещё вечером экспедиция закончила приготовления. Все предметы, необходимые для дальнего плавания, лежали у Спартака в сарае. Будущий историк мог бы в следующих строках описать начало этого замечательного дня: «Итак, всё готово. Остались позади заботы, связанные со сборами, добыванием снаряжения, вербовкой команды. Ясное солнечное утро как бы ликовало, суля безоблачное успешное плавание. Члены экспедиции пребывали в бодром, приподнятом настроении. Приближалась минута прощания с родственниками и знакомыми…»

Но ни будущий историк, ни даже Сёмка не подозревали, сколь тяжела окажется эта минута. Когда, одевшись, Сёмка вошел в комнату матери и увидел её спящую со спокойным, безмятежным лицом, у него защемило сердце. Он знал, что мать будет очень тревожиться, узнав о его исчезновении, что, несмотря на некоторые злоупотребления материнской властью, она в нём души не чает. Два дня назад, когда дядя Вася рассказал ей о Сёмкиных похождениях в горящем коровнике, она даже изменилась в лице. И хотя ни дядя, ни племянник не услышали от неё ни одного слова осуждения (мать считала педагогичным поощрять разумную храбрость), однако Сёмка видел, что потом целый день она ходила сама не своя.

Теперь мать спокойно спит. Она уверена, что никакие неожиданности не грозят ей в ближайшее время. Непослушный завиток прикрывал глаз. Он смешался с бровью, с густыми длинными ресницами, и от этого почему-то мать кажется трогательно беззащитной. Сёмка почувствовал, как горячо стало глазам, предметы в комнате размылись, потеряли резкость очертаний. Он тихо подошёл к кровати, поцеловал мать в завиток, уткнулся лицом в её шею. Мать открыла глаза, смахнула завиток, и куда девалась её беззащитность? Строго она спросила, который час.

– Пол-шестого, – сказал Сёмка, хотя было только пол-пятого.

Но и такое, с его точки зрения, позднее время мать не устраивало.

– Не понимаю, – сказала она, – или тебе доставляет удовольствие меня истязать. Ты знаешь, я устаю, у меня экзамены… Ты же взрослый наконец. Сейчас же иди спать, а не хочешь – займись задачами. Только не греми, пожалуйста, на каждом шагу. Слышишь?

Поддёрнув одеяло, она отвернулась к стене. У Сёмки сразу высохли глаза.

Он едва дождался, когда мать встала и начала собираться на работу. За завтраком он почти ничего не ел и получил выговор. Впрочем, теперь подобные пустяки не имели значения. Мысли матери, как видно, были заняты предстоящими экзаменами.

Перед уходом она рассеянно спросила:

– Ты выполняешь задание? Сколько решил задач?

Сёмка потупился и назвал первую пришедшую на ум цифру:

– Восемь.

– Хорошо. Сегодня проверю.

Мать ушла. «Мосты сожжены», – вспомнил Сёмка фразу из какой-то книги. Так оно и было на самом деле. Из двенадцати задач он, пользуясь тем, что матери было не до него, не решил ни одной. Теперь только исчезновение из дому могло спасти от грандиозного скандала. А там ещё неизвестно, что его ждёт. Может быть, слава. А если нет, то всё равно неприятности лучше откладывать на будущее.

Сёмка в последний раз оглядел комнаты, что, как известно, в обычае у всех серьёзных путешественников. Взгляд его упал на лежащий на столе «задачник-скорпион». Сёмка отвернулся от него, как от злейшего врага, и почти без сожаления покинул материнский кров.

По небу плыли белоснежные облачка. Лёгкий ветерок шевелил занавески в распахнутых окнах, доносил с огородов свежий июньский запах огуречного цвета.

Друзья ожидали Сёмку в кустах под вязом. Тут же на траве лежала целая груда красных лилий. На лепестках поблескивала роса. Ещё час назад эти лилии украшали палисадник перед домом. Сперва-то Спартак хотел нарвать полевых цветов, которые в изобилии росли на пустыре. Но, чуточку поразмыслив, понял, что цветы с острова Страха должны быть какие-то особенные. Во всяком случае, большие и яркие. Иначе пропадёт достоверность. Пришлось нарушить табу, наложенное тётей Дашей на растительность в палисаднике. Конечно, неприятностей не миновать. Но Спартак рассудил следующим образом: победа обеспечена, а победителей не судят. И теперь он с нетерпением ожидал дальнейших событий. К письму Лена отнеслась благосклонно. Игра ей понравилась. Вчера за обедом она даже осведомилась у отца, где находится остров Страха.

– Остров Страха? – отец поднял брови, задумался. – М-м… Что-то не припомню. Вероятно, в Тихом океане, в группе Меланезийских или Полинезийских островов. Впрочем, посмотри в энциклопедии.

Во время этого разговора Спартак сидел за столом ни жив ни мёртв. Подумать страшно, какая канитель начнётся, если Лена брякнет про письмо и особенно про рубль. Однако всё обошлось благополучно.

Чуть ли не с шести утра Лена поминутно выбегала на крыльцо взглянуть, не показался ли посланец. В конце концов она просто уселась на ступеньки и стала терпеливо ждать. Вот стукнула калитка, и появился Сёмка, от смущения пунцовый как лилии, которые он держал в руках. Из-за ограды палисадника за ним следили две пары любопытных глаз.

Посланец взошёл на крыльцо и остановился перед девочкой как вкопанный. Он мучительно вспоминал слова, которыми должен был приветствовать Витькину возлюбленную. Девочка пришла ему на помощь.

– Здравствуй, Сёма, – она протянула ему руку. – Какие красивые цветы! Как у нас в палисаднике. Это с острова Страха, да?

– Милая Леда… то есть милена… нет… э, миленди… – залепетал Сёмка, точно во сне.

– Чего? – переспросила девочка.

– В общем вот… цветы тебе… э… в знак преданности, значит… от Витьки… – Сёмка перёвел дыхание, едва слышно добавил: – И от меня.

Лена ласково улыбнулась, поблагодарила. В тот момент, когда она брала цветы, она нагнулась к букету, зарылась в него лицом. Её золотисто-пшеничные волосы оказались очень близко от Сёмкиных губ. Сам не понимая, как это случилось, он поцеловал её в темя, там, где был пробор.

Лена подняла голову. Лицо её медленно заливала краска, но в глазах – ни злости, ни возмущения, только какая-то растерянность, беспомощность. Сёмка сказал:

– До свидания.

Девочка, потупившись, кивнула.

Посланец повернулся, чтобы уйти. Он ликовал. С высоты крыльца ему казалось, что весь мир распластался у его ног. Но случай, этот беспутный малый, только и ждёт, чтобы подстроить человеку какую-нибудь каверзу. В тот миг, когда Сёмка повернулся, скрипнула дверь, и на крыльцо вышла тётя Даша. Это была высокая, могучего сложения пожилая женщина с румяным, словно она только что стояла у плиты, лицом. Верхнюю губу украшали чёрные усики. Тётя Даша собиралась на рынок. В глаза ей сразу бросились яркие красные лилии.

Зияющие в разноцветном ковре палисадника пробелы сказали ей всё. Она жалобно охнула, уронила сумку. И, ни слова не говоря, вырвала цветы у Лены из рук и начала рассматривать их, как бы не совсем ещё доверяя своим глазам. Но, увы, печальная истина была очевидна. Тётя Даша схватила Лену за руку и начала хлестать букетом, приговаривая густым мужеподобным басом:

– Вот тебе, негодница, вот тебе! Лилии ей помешали! Сорвала-таки, негодяйка!..

Первым побуждением Сёмки было бежать. Но когда он увидел букет, превращённый в пучок розог, беспомощную позу девочки, её задрожавшее, от обиды лицо, он вдруг рванулся вперёд и повис на карающей деснице. Тётя Даша, больше от изумления, чем от приложенных Сёмкой усилий, выпустила и букет и девочку. Цветы рассыпались по крыльцу. Лена, рыдая, убежала в комнаты.

– Не трогайте её! Не трогайте её! – в самозабвении кричал Сёмка, не выпуская тети-Дашину руку. – Это не она! Это мы, это я сорвал!..

Тёте Даше, наконец, удалось высвободиться из цепких Сёмкиных объятий.

– Ах ты, поганец! Так, значит, ты сорвал? Я из-за тебя, идола, девчонку обидела?.. – ожесточаясь и наступая на Сёмку, восклицала тётя Даша.

– Я не поганец! И вы… вы не имеете права бить!

Это заявление взорвало тётю Дашу:

– Что-о?! Так-то ты со взрослыми разговариваешь! Вот я тебе сейчас покажу права, чёрному идолу!..

Она с необычным для её комплекции проворством нагнулась, схватила пучок цветов… Но, к счастью, Сёмка вовремя догадался, какого рода действие за этим последует. Одним прыжком он махнул с крыльца – и был таков. Друзей за изгородью не оказалось. Они ретировались ещё раньше.

Тётя Даша, пустив вслед беглецу несколько бранных слов, вернулась в комнаты.

– Чтобы я здесь больше не видела этого вертопраха, – сказала она Лене. – Ишь, ведь тебя под порку подвёл. Вот тебе наука – не водись со здешними окаянными. Все жулики, как есть жулики.

Экспедиция, рассеянная неожиданным вмешательством тёти Даши, через несколько минут вновь собралась под вязом. Сёмка был чернее тучи. Только сейчас он понял, какое нелестное мнение могла составить о нём Лена. Спартак пытался его утешить. Его рассуждения сводились к следующему. Отверженность – удел всех знаменитых путешественников. Современники их не понимают и ругают на все корки. Настоящее признание и лучезарная слава приходят, как правило, после смерти. Тут уж путешественникам ставят памятники, пишут про них книги, их именами называют острова. Например, остров Берестова, а ещё лучше – архипелаг Берестова.

– Здорово звучит, правда?

Сёмка согласился, что звучит здорово. Однако веселее от этого не стало, потому что посмертная слава его мало устраивала.

Глава 17
ОТПЛЫТИЕ

В одиннадцатом часу экспедиция тронулась в путь. Впереди рысцой трусил Пират. На заигрывания встречных собак он отвечал высокомерным ворчанием, давая понять, что участник солидной экспедиции не товарищ разным бродячим бездельникам. Следом шагали Витька в неизменном лётном шлеме и Спартак в красной испанской феске с белой кистью. При нём были узелок, плащ через плечо и котелок у пояса. С брюками, тенниской и сандалиями он давно расстался. Теперь, в белой рубашке и в трусиках, он выглядел старожилом улицы Малый спуск. На запястье левой руки поблескивал стёклышком новенький компас. Спартак уверял, что с этим компасом невозможно заблудиться даже в дебрях острова Борнео. В узелке лежал хлеб, порядочный кусок окорока, добытый из запасов тёти Даши, а также круг колбасы. Пират поглядывал на узелок, как на свою собственность.

От запасов пресной воды пришлось отказаться, ибо не нашлось подходящего бочонка.

Витька нёс лопату (из трёх удалось добыть лишь одну), зимнее пальто и мешочек с пшеном.

Шествие замыкал Сёмка, нагруженный парой резиновых сапог, двумя парами ботинок и солдатской шинелью, которую года два назад ему сшила мать. На груди красовался бинокль.

Приключения экспедиции начались буквально с первых же шагов. Не успела она выйти со двора, как столкнулась с Юриком. Серьёзное снаряжение приковало внимание малыша.

– Вы куда? – спросил он.

– Рыбу ловить, – беззаботно ответил Спартак.

– А удочки где?

– Пошёл отсюда! – цыкнул Витька и сделал жест, за которым обычно следует подзатыльник.

Юрик пустился наутёк. Но когда через некоторое время Витька оглянулся, он увидел брата, следующего за экспедицией шагах в десяти позади.

– Теперь не отвяжется, – плачущим голосом сказал Витька.

Ребята остановились и устроили военный совет. Затем позвали Юрика. Он подошёл, независимо заложив руки за спину. Витька кровожадно сгрёб его за воротник и вовлёк в центр круга.

– Если ты сейчас же не отстанешь, мы тебя изобьём.

В ответ на этот решительный ультиматум Юрик беспечно улыбнулся.

– А я папе расскажу про радио…

– Говори, говори, м-малявка! Мне теперь всё равно! – испытывая огромное облегчение и радость, закричал Витька и уже поднял руку, чтобы дать полную волю своим чувствам, расплатиться за всё…

Но Юрик быстро выпалил:

– Скажу маме, что ты ушёл на рыбалку, а ты должен за мной посматривать, и она тебя сейчас вернёт!!!

Витька застонал от бессильной ярости и даже скрипнул зубами. Ну и брат ему на шею навязался! Попробуй-ка возьми его голыми руками!

Спартак решил переменить тактику. Присев перед малышом на корточки, он постукал пальцем по компасу.

– Видел, какие часики?

Глазёнки у Юрика так и загорелись, словно у любителя редкостей. Лицо стало розовым от волнения.

– Так вот, – солидно продолжал Спартак, выдержав приличную паузу и давая Юрику возможность осмыслить выпавшее на его долю счастье, – если останешься дома и ничего не скажешь маме, то эти часики я тебе завтра подарю.

– Сейчас давай, – сказал Юрик.

– Сейчас я не могу, они мне самому нужны, – ласково возразил Спартак.

– Пойду за вами… Да возьму ещё и утону. Эх, тогда Витьке и попадё-от!.. И тебе тоже попадёт, ты не думай…

Спартак отшатнулся от малыша, как от привидения, обескураженно посмотрел на Витьку. Тот лишь махнул рукой. Уж он-то хорошо знал характер своего братца!

– Отдай! Чёрт с ним!..

– Да как же без компаса?! – отчаянно завопил Спартак.

– Как же, как же… Не надо было соваться. Ножик отдал, чего же компас жалеть? Отдавай, а то этот тип всё путешествие сорвёт.

Спартак пробовал ещё поторговаться. Он предлагал взамен компаса спички, Витькин летный шлем, свою испанскую шапочку с кистью, но Юрик оставался непреклонным. Ему нужны были только «часики». В конце концов компас, с которым путешественники могли бы без опаски разгуливать по дебрям острова Борнео, перекочевал в карман коротких Юркиных штанишек. И как только он там очутился, его новый владелец неожиданно задал стрекача.

– Ничего, – попробовал утешить себя Спартак, – это даже лучше. Будем находить путь по звездам, как древние мореплаватели.

Выйдя к реке, экспедиция разделилась. Сёмка отдал поклажу друзьям, а сам свернул к водной станции. Ребята двинулись через мост. Они должны были дождаться Сёмку с лодкой на противоположном берегу.

Лодку удалось достать без труда. Начальник водной станции узнал Сёмку, принял пять рублей и выразил сожаление по поводу того, что «товарищ лейтенант лично не заглядывает в базу». Вслед за тем он подвёл юного клиента к двухвёсельному ялику небесно-голубого цвета с цифрой «3», выведенной на носу белилами.

– Садись. Лодочка что надо. Перо! Грести-то умеешь? А то давай сам на ту сторону перекину.

– Умею, умею, – торопливо возразил Сёмка. – Да и дела у вас.

Начальник безнадёжно махнул рукой.

– Э, какие дела! Нет происшествий на реке. Хоть сам со скуки топись.

Сёмка подивился такому пессимизму. Человек живёт около воды, имеет в своём распоряжении несчётное число лодок, даже катер, по имени «Стремительный», и всё же недоволен.

На противоположном берегу прибытие лодки было встречено троекратным «ура». Мигом побросали в неё пожитки, Витька снял шлем. Только Спартак не желал расстаться со своей красной феской. Он считал, что ему, как капитану, несолидно появляться перед командой без головного убора. Он отдал первое распоряжение: не называть лодку лодкой, поскольку это лёгкий, быстроходный бриг. Спартак деловито похлопал судно по крутым обводам, достал из таинственных глубин своих трусиков кусок мела и аккуратно начертал на голубом носу: «Победитель».

Всем сделалось очень весело. Пират запрыгал, как сумасшедший, пытаясь персонально облобызать каждого члена экспедиции. Сёмка с Витькой полезли купаться. Спартак отказался под тем предлогом, что капитанские обязанности не оставляют ему свободного времени. Ведь предстоит отплытие.

Через некоторое время раздалась команда:

– Все наверх!

Сёмка с Витькой мигом оделись и заняли места в лодке, предварительно затащив туда Пирата. Бедный пёс, невзирая на своё обдутое и просоленное океанскими ветрами прозвище, не считал себя морским волком. Более того, он сроду не плавал ни на бригах, ни на иных судах и потому рьяно упирался. Только получив кость, он примирился с участью мореплавателя.

Сёмка сел за вёсла, Витька занял место вперёдсмотрящего на носовой банке. Спартак, как и подобает капитану, поместился на корме. В руках он держал общую тетрадь. На обложке печатными буквами было написано: «Судовой журнал. Бриг «Победитель».

– Слушай приказ! – провозгласил капитан и начал читать:

«Приказ № 1 по экспедиции капитана Спартака.

Вторник, 18 июня 1939 года, 11 час. 15 мин. Приказываю экспедиционному судну «Победитель» сняться с якоря и выйти на поиски сокровищ по карте разбойника Селима. Слава неустрашимым морякам! Вперёд, орлы! Победа или смерть!

Капитан Спартак Бич Океана».

Вслед за тем Спартак отложил тетрадь, поднялся и рявкнул просмоленным боцманским басом:

– С якоря сниматься! Поставить все паруса!

Пират насторожил уши и, сознавая важность момента, оторвался на миг от кости.

Сёмка и Витька упёрлись вёслами в дно, напрягли все силы. Судно, плавно покачнувшись, двинулось навстречу неведомому.

– Ур-р-ра-а-а! – раскатилось по реке.

Спартак помахал рукой берегу. Правда, восторженные толпы, украшающие обычное начало всякого путешествия, на сей раз отсутствовали. Берег был пуст, как в первый день рождения планеты. Только лёгкий бриз шевелил кусты. Но при богатом воображении наших путешественников покачивание ивовых веток вполне могло сойти за прощальные знаки восхищённой толпы.

Судно вышло на середину реки, то бишь в открытое море. Спартак встал за штурвал. То есть штурвала, конечно, не было, не было даже руля, но разве трудно представить, что всё это есть?

– Курс зюйд-ост! Так держать! – скомандовал Спартак. Надо отдать ему справедливость: отсутствие компаса не смутило его ни на миг.

Судно встало на заданный курс. Подгоняемое течением и взмахом вёсел, оно пошло вниз по реке.

Спартак сделал первую запись в судовом журнале.

«Открытое море. Ветер – норд-ост. Витька плюёт в воду. Под нами бездонная пропасть. Над нами – птицы неизвестной породы. Пират залаял. Пират обглодал кость, хватает зубами узелок с солониной. Солонину убрали в трюм. Настроение бодрое. На вахте – Сёмка Нерушимый Утёс».

Ослепительно сверкала за кормою вода. Звенели голоса птиц в прибрежном ивняке, белые облачка, похожие на парусные бриги, плыли одним курсом с «Победителем».

Глава 18
ФЕДЬКА

Деревня Ликино раскинулась на высоком берегу Сужи. Единственная улица имела один «порядок», и все дома этого «порядка» выходили «лицом» к реке. Давно, ещё в крепостное время, по приказанию помещика весь откос берега был для «приятности ландшафта» засажен ивами. Тоненькие колышки выросли, превратились в толстые деревья. Со стороны реки деревню невозможно было разглядеть за их буйной зеленью. Только мостки для полоскания белья да несколько приткнутых к берегу лодок могли навести на мысль, что за ивами скрывается человеческое жильё.

Вечером, после встречи с Никоновым, Василий Алексеевич вернулся в Ликино. Родители Сергея Емельянова радушно его приняли.

Мать, Евдокия Филипповна, маленькая, сухая женщина, выглядела совсем старушкой, хотя ей не исполнилось и пятидесяти лет. Узнав в госте сослуживца своего сына, она расплакалась и долго не могла успокоиться. Отец, Василий Степанович Емельянов, напротив, бодрился. Проводил гостя в чулан умыться с дороги, поставил самовар, сбегал на погреб за холодным молоком. Несмотря на преклонный возраст, он выглядел крепким человеком. В горнице на стене висел увеличенный портрет Сергея. Спокойное открытое лицо, подбородок с ямочкой, сильная шея, немного напряженный взгляд, как обычно бывает у человека, смотрящего в объектив.

Старики обрадовались, когда Василий Алексеевич выразил желание остаться у них на несколько дней. Будет хоть с кем словом перемолвиться.

Обо всём договорившись, Василий Алексеевич захватил полотенце, мыло и отправился на реку. Только сейчас он почувствовал, как устал за день. Ноги гудели, не терпелось окунуть их в прохладную воду. На крылечке соседней избы сидел Федька. Он рисовал прутиком на земле замысловатые фигуры и время от времени косился на окна емельяновского дома. Федька в точности выполнил наказ «товарища командира». Никому, даже лучшему другу, своему деду, не рассказал о встрече. Федька кое-что понимал в жизни. От деда он перенял манеру делать всё не торопясь, обстоятельно, по-мужски. Правда, дед не очень с ним церемонился, называл «меньшим», а за обедом норовил по старой памяти ложкой по лбу хлобыстнуть. Федька не обижался: какой спрос со старого человека? Но при нужде Федька мог и самого деда обвести вокруг пальца. То-то – «меньшой».

В это время «товарищ командир» с полотенцем через плечо вышел из дому. Федька даже взглядом его не удостоил. Ещё подумает, что к нему навязываются со знакомством. Больно нужно! У Федьки своих дел невпроворот: скотину покормить, огород прополоть, на корчёвке поработать, да мало ли… Сколько хочешь красуйся тут своей полосатой тельняшкой да ремнём с медной бляхой – Федьку этим не возьмёшь. Ишь ты, вышел и уставился на небо. Чего он там не видел? Облачко с подрумяненным краем. Известно, солнце на закате. А в общем какое дело Федьке до этого приезжего человека? И какое дело ему до Федьки? Как приехал, так и уедет.

Федька здорово ошибался. Именно до него-то и было дело у Василия Алексеевича. В плане, разработанном Никоновым, парню отводилась не последняя роль. Никонов хорошо знал его и охарактеризовал как человека на редкость сообразительного, ловкого и смелого для своих лет. У Федьки были и отец и мать, но дед имел на него сильное влияние. О людях, подобных Федькиному деду, в здешних местах говорят: «горазды баить». В этих словах заключалось добродушно-ироническое отношение народа к деревенским краснобаям. Федькин дед, словно волшебный неиссякаемый кошель, набитый всякими байками, преданиями, легендами, былями и небылицами, щедро делился ими с внуком. Поэтому для Федьки окружающий мир был населён куда гуще, был куда многообразнее, сложнее и занимательнее, чем для его сверстников.

– Федя, – негромко позвал Василий Алексеевич, – не проводишь ли меня до речки?

– Чего?

– Купаться, говорю, не хочешь ли?

Федька медленно поднялся, почесал поясницу, подумал.

– Да ведь оно можно…

Удовлетворённо подумал: «Памятливый, однако. Не забыл».

Петляя между дуплистых вётел, они спустились по откосу к реке. Вода была тёплая, словно парное молоко. В стороне плескались ребята, по реке далеко разносились голоса. Поперёк реки легли длинные тени. Синяя в дневное время каёмка далёких запойменных лесов сейчас чуть порозовела, воздух стал заметно прозрачнее.

Одевшись после купания, Василий Алексеевич закурил трубку, присел на толстый корень ветлы. Федька стоял рядом, краешком глаза разглядывая роскошного краба на лейтенантской фуражке.

– Ты, конечно, знаешь Локотникова? – как бы между прочим спросил Василий Алексеевич.

Федька понимающе заглянул лейтенанту в глаза, лицо его оживилось.

– Кирилла-то Спиридоныча? Ещё бы не знать. Бывший мироед. Вы о нём моего деда спросите. Он в старое время у Локотникова на мельнице батрачил.

– Так. Ну, а ничего особенного ты о нём не знаешь? Может, замечал?..

Федька задумался. Видно, ему очень хотелось припомнить нечто особенное о Локотникове.

– Племянник у него в тюрьме сидит, Прохор. Когда его раскулачили, он…

– Знаю. А за самим Кириллом Спиридоновичем ничего ну… подозрительного, что ли, не замечал?

– Понятно, о чём вы пытаете, – по-взрослому серьёзно и рассудительно сказал Федька. – Вот разве что Кирилл Спиридоныч на остров ездил.

– На какой остров?

– На Марфин остров. Тут недалеко. Вверх версты три, а может, четыре.

– Что же он открыто, днём ездил?

– Утром. Я рыбачил у острова, налим там берёт люто. А он едет на лодке. Он-то меня не видел, потому что далеко до меня не доехал.

– Когда это было?

Федька наморщил лоб.

– Пожалуй, дня три прошло.

– У него лодка есть? Он рыбак, что ли?

– Да нет у него лодки. И снастей нет. Я ещё тогда подумал: у кого это Кирилл Спиридоныч лодку взял?

Василий Алексеевич посмотрел вдоль берега, туда, где приткнулись к откосу на небольшом расстоянии друг от друга четыре плоскодонки.

– Сумел бы ты узнать лодку, на которой он ходил на остров?

Федька виновато вздохнул. Все лодки были одинаковые – плоскодонки. И цвет один – чёрный.

– Далеко было. Да я тогда и не присматривался.

Федька утёр лицо ладонью, словно бы бороду погладил, неторопливо заговорил:

– Вот ещё, товарищ командир, мне подозрительно показалось. Говорили, что, мол, заболел Кирилл Спиридоныч. А тут на днях решило правление кусты за Долгим озером выкорчевывать под пашню. Земля там как пух. Кирилл Спиридоныч возьми да и попросись в корчевальную бригаду. Юдин, наш председатель, даже похвалил его на собрании…

– Что ж он, больной, а попросился?

– Должно, выздоровел.

Далеко эта корчёвка от острова? – Версты три, не больше. А если через Старую мельницу, то и две.

– Старая мельница – та самая, которой Локотников владел?

– Ага. Та самая.

Василий Алексеевич выбил трубку о корень, спрятал в карман. «Паренёк ничего себе, – думал он, – смекалистый, наблюдательный и отлично знает окрестности. Никонов прав – именно такой глазастый здесь и нужен».

– Федя, – серьёзно и даже строго сказал Василий Алексеевич, – ты пионер?

Федька внимательно посмотрел в глаза лейтенанта, словно спрашивая: «К чему это вы?» Негромко, спокойно ответил:

– Я пионер. С третьего класса.

– Тогда слушай внимательно, Федя, – тихо начал Василий Алексеевич. – Прохор бежал из тюрьмы, совершил несколько тяжёлых преступлений. Он хоронится где-то в ваших местах, и его непременно надо поймать. Мы хотели поручить тебе одно очень важное задание. Конечно, не следовало бы впутывать тебя в такое дело, но выхода другого нет. Как ты на это смотришь?

Федька ни звуком, ни жестом не выдал охватившего его волнения. Вот, значит, оно что! Моряк этот, выходит, вовсе и не моряк. Приехал Прохора Локотникова ловить, а моряком назвался для маскировки. Стало быть, Федьке доверяет. Не кому-нибудь, не Федькиному деду, а Федьке. Вот тебе и «меньшой»!

Он вытянулся в струнку, отсалютовал:

– Всегда готов, товарищ командир.

Теплом собственной юности повеяло на лейтенанта от этого мальчишки. Он привлёк Федьку к себе, усадил рядом.

– Слушай, дружище, завтра, а возможно, и послезавтра надо побывать тебе на корчёвке, поинтересоваться, что делает старик Локотников, куда ходит. Словом, последить за ним. Но так, чтобы он не заметил. Я всегда буду поблизости.

– Только и всего? – удивился Федька.

Лейтенант не сдержал улыбку.

– Что же, ты думаешь это так просто и легко? Придёшь на корчёвку, а люди сразу и подумают: «С какой стати Федька здесь крутится? Что ему надо?»

Федька упрямо мотнул головой.

– Ничего люди не подумают. Я ведь чуть ли не каждый день бываю на корчёвке. У меня там брат Коля работает. Опять же Топся. Я им помогаю.

– Ах, вон оно что! Тогда молчу, молчу. Кстати, Топся кто? Друг?

– Верно, друг. Только он – лошадь.

Василий Алексеевич рассмеялся, встал.

– Помни: о нашем разговоре никому ни слова. Даже Топсе. А вот это… – лейтенант достал блокнот, написал несколько фраз, вырвал лист, сложил вчетверо, – а это нужно сейчас же передать. Пойдёшь к председателю, спросишь корреспондента газеты, вручишь ему лично. Ясно?

– Ясно.

Федька спрятал бумажку в карман.

От реки потянуло холодной сыростью. Солнце зашло, и контуры далёких лесов потеряли отчётливость. Свежо запахло цветущими травами. Затрещали лягушки в пойме. Сверху, со стороны деревни, донеслись громкие, как выстрелы, хлопки кнута, мычание, блеяние. «Маша! Машка! Машка!» – надрывался высокий женский голос. Пригнали скотину.

Василий Алексеевич и Федька направились вверх по откосу. Под густым покровом листвы сгущались сумерки. Трава под деревьями росла густая, ровная и чистая. Струи чуть горчащего пылью воздуха спускались от деревни, приятным жилым теплом окутывали захолодевшее тело. Точно так же, как Сёмка за час перед тем, Василий Алексеевич подумал: «До чего же длинный день! Вернее, насыщенный. Такой один стоит недели».

Федька молча шагал следом. Он всё порывался о чём-то спросить, но не хватало решимости. Наконец, забежав сбоку, сказал:

– Товарищ командир, я… у меня… в общем вопрос.

Василий Алексеевич остановился. По убегающему взгляду мальчика, по тому, как он топтался на одном месте, словно стоял на раскалённой сковороде, лейтенант понял, что его грызёт какая-то затаённая мысль.

– Смелее, дружище, выкладывай, – подбодрил лейтенант.

Федька твёрдо, хотя и с трудом, посмотрел ему в глаза.

– Товарищ командир… вы, конечно, извините… но я так не могу… Без документа. Я ведь вас не знаю… Извините, конечно, да уж раз такое дело…

Голос у Федьки срывался, глаза повлажнели от напряжения.

Василий Алексеевич, сохраняя полную серьёзность, достал из брючного кармана книжечку с якорем.

– Вот, взгляни.

Лишь после того, как Федька вернул книжечку, не удержался – губы против воли расползлись в широчайшую улыбку.

– Поздновато, поздновато хватился! Эх, шляпа!

А про себя с удовольствием отметил: «Не ошибся, Кузьма Никитич, разглядел человека».

На другой день Федька сообщил следующее. Утром вместе с колхозниками он отправился на корчёвку. Постарался устроиться в одной телеге с Локотниковым. По дороге тот сошёл с телеги якобы по своей надобности. Федька разглядел у обочины спелые ягоды земляники и тоже отстал. Но Кирилл Спиридоныч сейчас же опять забрался на телегу. Пришлось Федьке собрать землянику, а потом бегом догонять подводу. Василию Алексеевичу стало ясно: Локотников осторожен. Он понимает, что возможна слежка. Мог ли он заподозрить Фёдора? Такая вероятность невелика, но всё же Федор должен как можно меньше попадаться на глаза старику. Пусть лучше не садится с ним в одну телегу.

Следующие сутки не принесли ничего нового. Василий Алексеевич с утра уходил в лес и возвращался только вечером. Каждый раз приносил полный наборыш лесной малины или земляники. Этими дарами природы Евдокия Филипповна начиняла пироги. Лейтенант шутил: «Я при вас, Евдокия Филипповна, вроде интенданта». Вся деревня знала, что у Емельяновых гостит бывший командир их сына. Это никому не казалось необычным. Длительные прогулки лейтенанта по окрестностям объяснялись просто: не сидеть же молодому человеку дома, когда в лесу ягодная благодать.

На третий день вечером Федька едва дождался «товарища командира» у реки. Вид у парня был крайне возбуждённый. Он рассказал, что сегодня Локотников просил у Стрючкова лодку на вечер.

– Кто он, Стрючков? – спросил Василий Алексеевич.

– Да рыбак здешний. По-настоящему-то колхозник, но в свободное время рыбачит.

– Где его лодка?

Федька указал на вторую с краю. Его удивило и разочаровало то, что «товарищ командир» как ни в чём не бывало разделся, прыгнул в воду и стал плавать, фыркая от удовольствия. Тут надо немедленно действовать, организовать засаду, а он купается. Да ещё долго-то как, словно век не купался.

Выйдя из воды и одевшись, Василий Алексеевич сказал:

– Завтра опять поезжай на корчёвку. Встретимся на Старой мельнице. А пока айда спать.