Текст книги "Тернистый путь"

Автор книги: Леонид Ленч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

КАПРИЗЫ СЛАВЫ

НА ГРЕШНОЙ ЗЕМЛЕ
(Невыдуманная история)

Когда Сереже Котикову в милиции сказали, что дело его будет разбирать заводской общественный суд, во вторник в обеденный перерыв в инструментальном цехе, он побледнел и, сильно волнуясь, с нелепой, кривой, умоляющей улыбкой на лице сказал:

– А нельзя ли меня, без проволочек, прямым ходом в нарсуде закатать, товарищ лейтенант?

– Это почему же тебе так не терпится за решетку, Котиков?

Сережка опустил голову, руки его – большие, с узловатыми пальцами, лежавшие на коленях, – чуть вздрогнули.

– Совестно, товарищ лейтенант!

Лейтенант усмехнулся и сказал жестко:

– Совестно?! А баллоны укатывать было не совестно?! Нет, брат, послушаешь сначала, что товарищи о тебе скажут, а там… будет видно!

И вот он наступил, черный Сережкин вторник. В гулком огромном пролете инструментального народу собралось видимо-невидимо. Председатель завкома Иван Егорович, погладив розовую лысину, объявил собрание открытым и сообщил повестку дня. А в повестке дня один вопрос – о нем, о Сережке Котикове! И все смотрят на него на одного – на Сережку. И Настя Щелокова тоже смотрит – вон ее темно-карие, осуждающие и жалеющие глаза. Эх, пропала жизнь!

Не тая ничего, Сережка рассказал все как было. Как познакомился на заводской площади у ларька с каким-то солидным, упитанным гражданином, назвавшимся дядей Мишей. Такой… в велюровой шляпе. Очень веселый, так и сыплет прибаутками. А любимая прибаутка вот какая: «Эх, жизнь-жизнешка, ржавая лепешка, маслицем помажешь, она и проскочит». Как потом они с дядей Мишей пошли в ресторан второго разряда «Берег» и там гуляли – ели солянку сборную, судака «орли», пили водку, пиво и портвейн три семерки, а когда подали счет – ему, Сережке, было совестно, что он оказался не при деньгах. Да и вообще рабочая гордость никогда и раньше не позволяла ему, Сережке Котикову, гулять на чужие. Дядя Миша сказал, что это пустяки, он сам за все заплатит. А Сережка сказал, чтобы дядя Миша завтра подошел к заводу, и он ему вынесет свою долю за съеденное и выпитое в ресторане «Берег». А дядя Миша сказал, что к заводу он подойдет, но деньги ему пусть Сережка не выносит, а пусть лучше выкатит два-три баллончика, и они будут квиты. За такое предложение Сережка хотел дать дяде Мише по уху, но тот заюлил, засмеялся, сказал: «Для вашего завода два баллончика – это все равно что для меня – вот! – волосок!» И вырвал у себя из головы, из цыганской, черной с проседью густой шевелюры, один длинный, тонкий и жесткий волос. Заказал еще портвейну три семерки, и Сережка сам не понимает, как пообещал дяде Мише выкатить баллончики. И он слово сдержал – выкатил два баллона. И дядя Миша уже шагал, улыбаясь, к нему через площадь, как вдруг словно из-под земли выкатился милицейский старшина. И дядю Мишу как ветром сдуло. И в милицию привели его одного, Сережку Котикова. Остальное известно. Вину свою он признает и сознает. И просит судить его по всем статьям и со всей беспощадностью, любое наказание примет безропотно.

Сказав все это, запинаясь и тяжело дыша, Сережка опустил голову и так, не поднимая головы, простоял у стены инструментального цеха до конца собрания. Можно было подумать, что это не о нем так горячо и гневно говорили многочисленные ораторы.

Лишь когда слово взял старик Шулыгин из сборного, с которым Сережка дружил и не раз ездил на рыбалку, Сережка как бы очнулся.

Седой, с насупленными лохматыми бровями, старик Шулыгин говорил хриплым, гулким басом Слова он подбирал на редкость обидные, тяжелые – они били прямо в душу, как камни, брошенные умелой рукой. Сережка услыхал, что он, Сергей Котиков, «позорный выродок рабочего класса» и что «таких, как Сергей Котиков, надо вырывать и изживать с корнем».

«С корнем! – горько подумал Сережка. – Ни отца, ни матери, вырос в детдоме. Где вы его возьмете, корень-то?!»

Горло его сжала колючая судорога, слезы сами закипели на глазах, и он снова опустил голову.

А старик Шулыгин сделал паузу и неожиданно речь свою закончил так:

– Однако, принимая во внимание молодые годы Сергея Котикова, предлагаю взять его на поруки. И пусть он под нашим приглядом докажет, что он человек, а не ферт – обмылок эпохи, ручки в брючки, нос пятачком!

Все стали хлопать в ладоши и кричать «правильно». Иван Егорович, председатель, поставил предложение Шулыгина на голосование, взметнулись руки (и Настина – тоже) – и Сережкина судьба была решена.

Жизнь Сережки пошла прежним ходом. Работал он хорошо, старательно, на заводе никто не напоминал ему о его грехе, но Сережкина душа томилась и болела.

Ему казалось, что между ним и другими рабочими встала после этого случая какая-то зеркально-прозрачная, тончайшая, но плотная стена. Вот они – друзья и товарищи, здесь, рядом с тобой, а протянешь руку – и будто наткнешься на холодное невидимое стекло. И Настя Щелокова тоже какая-то другая стала. Улыбается хорошо, приветливо, а в глазах – казалось Сережке – льдинки. Пригласил в кино – не пошла, сказала, что завтра в вечерней школе будут спрашивать по географии, надо подготовиться как следует. Может быть, в самом деле надо подготовиться по географии, а может быть, тут что-то другое, а не Гималаи да Гиндукуши? И еще томила Сережкину душа одна неотвязчивая жгучая мысль: надо сделать что-то такое, чтобы сразу все поверили, что он тоже человек!

Думал об этом Сережка долго – целую неделю. И наконец все стало ему ясно. Тогда он пошел на Центральный почтамт, купил конверт и лист почтовой бумаги и тут же, за длинным столом в операционном зале, написал письмо в Академию наук. В письме своем Сережка предлагал послать его, Сергея Котикова, на трехступенчатой баллистической ракете в космическое пространство.

«Я физически здоров, ничего не боюсь и хочу что-то значительное сделать для своей советской родины».

Написав эту фразу, Сережка задумался.

Писать про баллоны или не писать? Решил – надо написать. И написал все как есть, а закончил свое письмо так:

«Меня влечет не слава, не фантазия разума, а желание очищения души от грязи прошлого. Дайте мне возможность, товарищ президент, доказать, что я человек, способный отдать свою жизнь за честь и славу родины, а не ферт – обмылок эпохи».

Когда Сережка бросил конверт в почтовый ящик, он почувствовал – в первый раз за всю неделю! – облегчение. Но очень захотелось поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, рассказать про письмо, посоветоваться. К кому пойти? Настя сейчас в школе, дружки по общежитию в кино: они звали с собой Сережку, но он не пошел, сказал – голова болит.

Ноги сами понесли Сережку на тихую Приреченскую улицу, где жил в маленьком деревянном домике с палисадником старик Шулыгин. Жил один – бобылем.

Старик Шулыгин был дома. Сидел один в чисто прибранной горнице с толстомясыми свирепыми кактусами в глиняных горшках на окошках, слушал музыку по радио. Приходу Сережки он не удивился.

– Зачем пришел? Говори!

– Да просто так, Василий Сидорович!

– Врешь! Говори! Высказывайся!

Запинаясь и тяжело дыша, как тогда, на собрании в инструментальном, Сережка сказал про только что отправленное письмо в Академию наук.

– Жив не буду – добьюсь, чтобы послали в космос, – прибавил Сережка, глядя на пол себе под ноги, – и хочу вас просить, Василий Сидорович, как старого нашего производственника, чтобы вы за меня поручились… если вас спросят. Не подведу, Василий Сидорович, можете не беспокоиться!..

Старик Шулыгин ответил не сразу. Подумал. Выпил еще рюмку. Крякнул, закусил «краковской» колбаской. И лишь потом сказал наставительно:

– Вот и выходит, что ты, Сергей, дурак!

Сережка опешил

– Почему же это я дурак, Василий Сидорович?

– Потому что рассуждение у тебя дурацкое! – сказал старик Шулыгин хриплым своим и гулким басом Но глаза у него при этом смеялись, и Сережке не было обидно от резкости его слов.

Он повторил:

– Вы объясните, Василий Сидорович, почему мое рассуждение дурацкое?

А по-твоему, это правильно: на земле нагадить, а потом – на луну грехи отмаливать? Нет, брат, шалишь! На земле грешил, на грешной земле и отрабатывай свой грех!.

Да ведь я, Василий Сидорович…

– Что «да ведь я»? Ты думаешь, ты один такой желающий? Может быть, и другие, постарше тебя, в эту дверцу стучались, да она не открывается… пока!

С этими словами старик Шулыгин встал, достал из резной шкатулки, стоявшей на столике у окна, написанную от руки бумагу и другую, с типографским штампом, с текстом, напечатанным на машинке, положил на стол перед Сережкой:

– Читай!

И Сережка, пораженный до самой глубины души, прочитал черновик заявления старика Шулыгина в Академию наук. Старик Шулыгин тоже, оказывается, просил послать его, В. С. Шулыгина, на ракете на Луну или куда нужно в космос! Писал он об этом так:

«Учитывая, что при опытных полетах существует известная опасность для жизни, считаю: допускать к таким полетам молодежь было бы неразумно. Мне пятьдесят девять лет, три четверти жизни уже прожито, и в случае неблагополучного исхода будет все же не так обидно. А молодежь – она еще успеет поработать по освоению необъятных просторов космоса по проторенной уже нами дорожке».

Бумага с текстом, отпечатанным на машинке, была ответом Ответ был строг, прям и прост В. С. Шулыгина благодарили за его высокие патриотические чувства и сообщали, что пока космическое пространство предполагается изучать лишь с помощью автоматической научной аппаратуры. Однако при этом многозначительно просили учесть большой наплыв желающих летать на космических снарядах.

Сережка отодвинул от себя бумагу и посмотрел на Шулыгина. Тот сидел прямой, насупленный. Но глаза под лохматыми, не тронутыми сединой бровями по-прежнему улыбались.

– Понял теперь? – спросил старик Шулыгин.

И Сережка не нашелся что ему сказать.

…Пробыл он у Шулыгина полтора часа. Старик

вышел на крыльцо проводить гостя. Ночь была сырая, холодная, луна плыла в облаках, лишь на минуту-другую появляясь в облачных промоинах.

Сережка, задрав голову, смотрел на небо. Когда луна выглянула из-за облака, он сказал Шулыгину-

– Вот она! Прячется!

– Никуда ей, брат, теперь от нас не спрятаться! – сказал старик Шулыгин и, положив Сережке руку на плечо, буднично и весело прибавил:

– А что, парень, если нам с тобой в субботу на рыбалку удариться? Будет клев, как полагаешь?

– А что же, Василий Сидорович! Сейчас щука знаете как берет!

– Махнем?!

– Махнем!

Они попрощались, и Сережка пошел по пустынной Приреченской. Шел посвистывая, твердо ступая по милой, родной, теплой земле.

ОТЕЦ И СЫН

Позднее воскресное утро. За окном с серого низкого неба тихо валится на Москву крупный, мокрый снег. Дворники ворчат: «И откуда только берется этакая прорва!» А снег – пушистый, веселый, – не обращая внимания на воркотню дворников, все сыплется и сыплется, оседая на празднично побелевшие крыши домов, приглушая шум, звон и грохот огромного города

В большой, старой московской квартире на Солянке тоже тихо. Кто уехал за город – побегать на лыжах, кто с утра отправился в поход по магазинам, кто просто спит на законном основании выходного дня. А Петр Осипович Ворожейкин, работник учреждения с названием, по звукосочетанию похожим на слово «Навуходоносор», только с приставкой «мое» в начале, не спит, а дремлет с открытыми глазами.

…Дремоту его прерывает хлопанье двери в общей прихожей, звяканье снимаемых коньков и голос Витьки – сына Ворожейника, о чем-то спорящего с соседкой Вслед за тем сам Витька – с алыми, нежными лепестками румянца на тугих щеках, со взмокшим белокурым хохолком волос над выпуклым мальчишеским лбом, в синем лыжном костюме – громко вваливается в комнату Вместе с ним сюда врывается свежее торопливое дыхание зимней улицы

– Мама сказала, чтобы я тебя не будил, – докладывает отцу Витька, – а ты сам проснулся! Мама пошла к Ракитиным, скоро придет! Ух, я накатался так накатался!

– Иди ко мне, Виктор Петрович! – , говорит отец, любуясь сыном

Витька послушно подходит и садится на кушетку – в ногах у отца

– Ну, давай, сынок, поговорим.

– О чем?

– О том о сем! Рассказывай, как живешь!

– Будто ты сам не знаешь, как я живу! Хорошо живу!. Папа, когда люди начнут на разные планеты летать, им командировочные будут платить?

– Смотря что за полет! – подумав, отвечает сыну отец. – Если это научная экспедиция, полагается одна форма оплаты, ну а если командировка – тогда согласно кодексу… А ты что, Витька, собираешься лететь?

– У нас весь класс собирается! А ты, папа, разве не полетишь, если тебе скажут, что можно.

– Как тебе сказать? Интересно, конечно, было бы смотаться и вернуться. Но с моим состоянием здоровья. И потом, когда это еще будет!.

– Как когда? Ты что – не читал?! Буквально вот-вот! У нас один мальчик в классе, Вовка Конюшников, очень умный, умнее всех, сказал, что это даже хорошо, что, Луна отпала В конце концов, что такое Луна? Мертвое небесное тело, правда? А нам зато достанутся Марс, Венера и разные другие, более интересные планеты Вот это здорово!.

– На Луну тоже, брат, не просто было полететь! – говорит отец, задетый Витькиным пренебрежением к «мертвому небесному телу». – И вообще… трудности будут очень большие. Возьми хотя бы проблему питания стратонавтов. Надо с собой хорошее питание брать. Так? И чтобы горячее было – например, борщ.

– Подумаешь! Никаких борщей не будет. Будут химические таблетки. Ты что – не читал?!

– И борщ в таблетках? И котлеты в таблетках?

– Буквально все-все в таблетках.

– И пирожное тоже в таблетках?

– Тоже! Хотя нет… Пирожные будут так… в живом виде!

– Почему же это борщ в таблетках, а пирожное в живом виде?

– Потому что если пирожные в таблетках, то их незаметным образом можно очень много скушать, а это вредно… при состоянии невесомости. А когда они в живом виде, то съел два-три… от силы – четыре. И будь здоров!

Отец и сын смеются, довольные каждый по-своему полетом своей фантазии.

– И откуда ты, Витька, все это знаешь? – с завистью замечает отец.

– Мне Вовка Конюшников рассказывает. И книжки дает читать – фантастические. Про то, что будет. И про то, чего не будет!

– А чего, например, не будет?

Витька смотрит на отца ясными, очень внимательными, черно-серыми, как у матери, глазами и вдруг спокойно говорит:

– Тебя не будет!

– То есть как это не будет?! В каком смысле?!

– Ой, папа, ну в том смысле, что ты сейчас называешься счетный работник, а счетных работников как раз и не будет! – спешит объяснить отцу свое заявление смущенный Витька. – Все цифры будут считать машины электротонные.

– Электронные, а не электротонные.

– Ну, электронные. Ты что – не читал?!

– Не всё, брат, машины могут сосчитать! – говорит отец с обидой в голосе.

– Нет, всё! Буквально всё. Потому что они на все четыре правила… Вот сейчас ты бухгалтер, а потом бухгалтером будет эта машина. Утром придет монтер – один на целый квартал, – нажмет кнопочку, она и пойдет щелкать – будь здоров! Мне Вовка Конюшников говорил.

– Врет все твой Вовка Конюшников!

– Ничего не врет!

– Врет! – сердится отец. – Один дурачок врет, а другой повторяет. И вот что, Викентий, ну-ка покажи мне свои отметки за неделю!..

Обиженно сопя, Витька идет к своему столику в углу комнаты, достает из ящика дневник и молча подает отцу.

– Так!.. По географии троечку схватил? Поздравляю!.. Ого, по арифметике три с минусом?!

– Это Анна Павловна придралась ко мне за то, что < я кляксу посадил Будто я нарочно посадил. А я не нарочно!..

– Все вы так говорите!. Три с минусом! Позор! А еще на Марс собрался лететь! Отца решил машиной заменить вычислительной!.. Прекрасно! Но я тебя, голубчик, не собираюсь заменять машиной, которая за тебя будет в школу ходить и уроки готовить. Поэтому, цирк сегодня отменяется. Садись и повторяй уроки на завтра!..

– Папа, но ведь я…

– Садись, тебе говорят, и занимайся!

Проходит двадцать минут. Петру Осиповичу надоедает молча лежать и глядеть, как пригорюнившийся Витька с отвращением листает тетради и шелестит страницами учебников за столом.

– Викентий! – зовет он сына. – Витька… Иди сюда!.. Будем мириться!..

– Не пойду!

– Ну иди, иди! Так уж и быть – пойдем вечером в цирк!.. Иди, поговорим о том, что будет и чего не будет.

И снова отец и сын ведут нескончаемый, увлекательный, безумно волнующий обоих разговор. Они порхают с планеты на планету, пересаживаются с межпланетного стратостобуса на высотный вертолет, рвут бананы с пальм, выросших на Северном полюсе, где климат стал как в Африке после того, как Ворожейки-ны – отец и сын построили там семь гигантских электростанций, работающих на термоядерной энергии. Если отец выражает недоверие или улыбается слишком уж подозрительно, Витька гревно краснеет и кричит на него:

– Ты что – не читал?!

И ссылается на авторитет Вовки Конюшникова.

Отец говорит серьезно:

– Нет, нет, Витюша, я все допускаю. Наверное, все так и будет. Но вот меня-то в это время действительно уже не будет!

– Здравствуйте! Почему же это тебя не будет?!

– Потому что… потому что будут еще у нас болезни… старость!

– Как раз этого ничего и не будет! Ты что – не читал?!

В глазах у Витьки Петр Осипович видит такой свет, такую горячую и непреклонную убежденность, поколебать которую нельзя ничем. Да и не стоит!.. Он привлекает к себе сына и целует его в теплый нежный висок.

НЕУДАЧНЫЙ ЗАПУСК

Последнее время Мике ужасно не везло. Просто катастрофически. Взять хотя бы бизнес с супергуталином и мазью для ращения волос. Все было так хорошо придумано! Казалось, что на этот раз жар-птица коммерческого счастья обязательно угодит в силки, приготовленные для нее ловким и умным Микой. Тем более что реклама по телевидению была запущена самая шикарная – на деньги, которые Мике дала его внучатая бабка, бывшая фрейлина бывшей русской императрицы. Эта зловещая старушенция, похожая на мумию, которую слегка подкрасили и снабдили пружинным заводом, чтобы она могла самостоятельно двигаться, заставила Мику выпить чашу унижения до дна. Прежде чем старая ведьма раскошелилась, пришлось около часа стоять перед ней на коленях, клянчить и хныкать, лобызая дурно пахнущую, жесткую, из одних сухожилий старушечью ручку, холодную, как лягушачья лапка.

Но черт с ними, с унижениями, – деньги были получены и реклама запущена – целых полминуты в эфире! А потом… Ну кто мог ожидать, что компаньон, взявший на себя всю химию и подготовку продукции к продаже, напьется до полного обалдения и все перепутает: в гуталиновые банки упакует мазь для ращения волос, а в банки для мази – супергуталин!

Предприятие лопнуло, как детский воздушный шар, к которому поднесли зажженную спичку. И тогда впавши в меланхолию от бесконечных своих неудач в манящей и волнующей сфере легкого бизнеса, вконец обнищавший Мика решился на крайность: он задумал жениться. И конечно, на миллионерше.

Мике стукнуло сорок восемь. У него была впалая грудь, редкие, плотно прилизанные волосы на бледном аристократическом черепе, мешочки под тусклыми совиными глазками и половина зубов во рту фальшивых. По правде говоря, он слабо соответствовал жениховским кондициям: пожилые одинокие миллионерши требуют за свои деньги настоящий мужской товар. Но у Мики был свой козырь – его титул. Все-таки он был князь Гагарин, настоящий князь, из «тех самых Гагариных». Мика знал, что там, в Советской России, его титул не стоит и ломаного гроша, но здесь, в Америке, это ценность, которую можно продать в трудную минуту. Ведь богатые американки падки на титулы, как осы на варенье, и эта их страсть долговечна и прочна, как граниты Манхэттена.

Проев фамильные запонки с бриллиантами, Мика понял, что роковая трудная минута наступила.

Нашелся комиссионер, который взялся устроить Мике его дело. Сговорились, что процентное вознаграждение с суммы приданого невесты он получит от жениха после оформления брака.

Комиссионер – развязный брюнет, нахально носатый, с тяжелой нижней челюстью – хлопнул Мику по плечу, велел не унывать и ждать хороших вестей. И действительно, через три дня явился и сказал, что невеста имеется. Ею оказалась миссис Элеонора Андерсен, вдова мультимиллионера владельца фирмы, занимавшейся изготовлением и продажей поздравительных открыток.

Похоронив супруга, скончавшегося от старческой непроходимости кишок, миссис Элеонора разослала родственникам и знакомым открытки люкс с изображением красивой дамы в трауре с печатью вечной скорби на бледном лице и с надписью: «Жди меня там, на небе!» – и тут же энергично принялась за поиски нового мужа здесь, на земле Комиссионер уверил Мику, что миссис Андерсен обязательно «клюнет на титул». Приободрившийся Мика побрился, надел свежий костюм, стрельнул у внучатой бабки на такси и поехал знакомиться со своей суженой.

Представляясь миссис Элеоноре, он с удовольствием отметил про себя, что невеста довольно мила и не очень стара. Вот только ножки у любительницы громких титулов, что называется, подгуляли. Наблюдательный Мика решил, что миссис Элеонора может носить мужские туфли сорок третьего размера, как минимум.

Поговорив о погоде, о политике, о киноновинках, Мика скромно удалился, предоставив дальнейшее комиссионеру.

Комиссионер пришел на следующий день несколько смущенный. Мика посмотрел на его бегающие глаза и коротко спросил:

– Лопнуло?

– Не то чтобы лопнуло, мистер Гагарин, – заюлил комиссионер, подыскивая слова, – а… затормозилось… немножко. Титул ваш ее очень интересует, но она сказала, что ваша наружность… как бы это выразиться? – лишена чисто мужского обаяния.

– Скажите пожалуйста, – обиделся Мика Гагарин. – Хочет иметь мужем настоящего князя, да еще чтобы он был Аполлоном Бельведерским! Не слишком ли это жирно… для дамы с ее размером ноги!

– Но вы же знаете размер ее текущего счета, мистер Гагарин! – развел руками комиссионер. – В общем, она сказала, что подумает. Не теряйте надежды!

Неделю спустя после этого разговора Мика Гагарин сидел в маленькой закусочной на Бродвее, жевал горячую «собаку» [1]1
  Сосиску.


[Закрыть]с горчицей и меланхолически размышлял о своем затянувшемся невезении.

Вдруг с улицы в закусочную ввалился человек в шляпе, сдвинутой на затылок. Лицо у него было возбужденное, красное, в руке зажата скомканная газета.

– Русские опять нас общелкали! – проорал он с порога, размахивая газетой. – Их парень побывал в космосе и вернулся на Землю!

Так Мика Гагарин узнал о подвиге своего советского однофамильца. И тут же, в закусочной, его осенила идея, показавшаяся ему блестящей и многообещающей со всех точек зрения. Одним ловким ударом он поправит свои дела. Все и всяческие! Но нельзя терять ни минуты. Сначала к бабке!

Бывшая фрейлина бывшей русской императрицы, выслушав Мику, пожевала бескровными губами и сказала:

– А знаешь, Мика, вполне возможно, что он наш. Ведь Юрий – это гагаринское имя. Мой двоюродный кузен был, например, князь Юрий. Он учился в пажеском. Летчика могли назвать в честь деда. У Гагариных это принято.

– Отлично! – обрадовался Мика. – Так и напишем: в честь деда… А вы не помните, гранд тант, этот ваш князь Юрий не увлекался астрономией? Ну, разными там звездами… Марсом, Венерой? Это было бы тоже неплохим доказательством.

– Венерой князь Юрий очень увлекался! – тонко усмехнулась мумия с пружинным заводом. – Его даже за границу возили лечиться… Про звезды лучше не надо писать, Мика!..

– Не буду… Вот здесь вам надо подписаться, гранд тант!..

В редакции бойкой распространенной газеты Мику приняли очень любезно, сказали, что его заявление имеет сенсационное политическое значение и что эта сенсация будет «весьма неприятным для коммунистов сюрпризом».

«Сюрприз» опубликовали в вечернем выпуске газеты, снабдив соответствующими комментариями.

Наконец-то Мика Гагарин почувствовал себя Иваном-царевичем, схватившим за хвост жар-птицу долгожданной удачи! Понимая, что железо надо ковать, пока оно горячо, он позвонил по телефону своему комиссионеру и сказал, чтобы тот бросил все другие дела и немедленно ехал бы к миссис Элеоноре Андерсен.

– Покажите ей газету! – кричал Мика в трубку, задыхаясь от волнения. – Я надеюсь, теперь-то она перестанет ломаться!

– О'кей! Еду! – сказал комиссионер и положил трубку

В назначенный день ровно в шесть часов вечера комиссионер вошел в закусочную, где его уже поджидал Мика. Комиссионер как-то странно и нехорошо улыбался.

– Неужели опять… лопнуло? – спросил Мика трагическим голосом.

– Лопнуло, мистер Гагарин! – бодро ответил комиссионер. – И, кажется, окончательно.

– О черт! Неужели на нее не произвело впечатления, что я… «его» какой-то там кузен?

– Но ведь ваша ракета не взлетела, мистер Гагарин, – сказал комиссионер и снова нехорошо улыбнулся. – Вы же наврали. Оказывается, этот русский парень совсем не князь, а сын фермера. Или, как так, в России, говорят, сын колхозника. Весь мир об этом знает. Но дело даже не в этом!

– А в чем же, черт возьми?!

– Видите ли, у меня такое впечатление, что миссис Элеонора сейчас хочет только космонавта. Она решила обождать, пока кто-нибудь из холостых американцев сделает нечто подобное. И тогда она со всеми своими миллионами тут же, так сказать, выйдет на его орбиту!..

Мика опустил голову. Опять жар-птица вырвалась из его рук и улетела. Куда? В космос!..

– Не отчаивайтесь так, мистер Гагарин! – вкрадчиво сказал комиссионер и взял Мику за рукав поношенного пиджачка. – У меня на примете есть для вас еще одна дама. Правда, ей под семьдесят.

Но Мика Гагарин не стал его слушать.

Он шагал по гудящему Бродвею, не замечая ни людей, ни машин, ни весны, которая даже в задымленное нью-йоркское небо ухитрилась забросить свою свежую синеву. Мике было не до весны. Впрочем, и весне было решительно все равно, что творилось в душе потомка сиятельного княжеского рода. Она пришла в мир не для него.