Текст книги "Тернистый путь"

Автор книги: Леонид Ленч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

В РАЗНЫХ ИЗМЕРЕНИЯХ
(Фантазия)

В кабинете редактора сатирического журнала, освещенном медовым светом полной луны, стояла чинная, торжественная тишина.

Затупившиеся за день цветные карандаши и воткнутые в свои блестящие наконечники авторучки мирно дремали у себя в хрустальном стакане.

Рукописи рассказов, стихотворений и фельетонов, забравшись в папку с надписью «В набор», покоились в верхнем ящике письменного стола. Лишь одна рукопись сиротливо стыла на ледяном, чисто прибранном стекле, покрывавшем редакторский стол. Она, конечно, тоже рада была бы уйти в теплый ящик, в уютную папку с надписью «В набор», но, увы, на ней красовалась грозная, пригвоздившая ее к холодному столу надпись, сделанная рукой самого редактора: «Не пойдет! Нужно острее!»

Еще на столе находился перекидной настольный календарь на 198… год с листками, означавшими, что сегодня 20 октября, хотя, собственно говоря, было уже 21-е: стенные часы показывали тридцать шесть минут первого. Нужно еще отметить – это важно для нашего рассказа, – что стеклянная дверца одной из многих книжных полок, тянувшихся вдоль стен редакторского кабинета, была полуоткрыта. Днем редактору зачем-то понадобилось заглянуть в старые-престарые, еще начала шестидесятых годов, комплекты журнала, дверцу он потом забыл прикрыть, а уборщица не заметила и тоже не закрыла.

Минутная стрелка на стенных часах подползла к тридцать седьмой минуте первого, когда в кабинет редактора «Крокодила» вбежал резвый, худой, ужасно нахальный мышонок. Он проворно взобрался на редакторский стол, понюхал отвергнутую рукопись и, убедившись в ее несъедобности, брезгливым движением хвостика смахнул забракованный фельетон на пол. Потом он с тем же проворством спустился по ножке стола на пол и убежал искать себе пропитание в других комнатах. Тут-то вот и ожили герои фельетона 198… года. Лежа на столе, они опасались, что утром явится автор, уговорит редактора, и они все-таки пойдут. А очутившись на полу, решили, что теперь они наверняка попадут не в журнал, а в редакторскую корзинку, и очень обрадовались. стали смеяться и подшучивать над своим автором, И вдруг откуда-то сверху раздался громкий, довольно противный голос

– Эй, вы, бедолаги, чего вы там растявкались?

Вслед за тем с книжной полки, дверцу которой забыл

прикрыть рассеянный редактор, соскочил на пол красноносый субъект с хамской челочкой на лбу Потом к нему присоединились солидный гражданин в мешковатом пиджаке, застегнутом на все пуговицы, в широких штанах, полноватый, с тупым каменным лицом, потом длиннорукий, с бегающими глазками и сильно развитой ниж ней челюстью, и еще всякие.

Это были сатирические герои начала шестидесятых годов Они тоже ожили и выбрались на свободу, покинув старые пыльные комплекты журнала Вот что наделал коварный мышонок!

Так произошла встреча сатирических героев, разделенных веком друг от друга.

«Герои» познакомились, расселись попарно (сразу же определилось какое-то взаимное притяжение) и стали разговаривать.

На первых порах разговор протекал в теплой и сердечной обстановке: ведь участники знаменательной встречи были героями отрицательными, одного поля ягодами, с известной общностью интересов. К тому же беседа происходила ночью: критики и редактор спали и не могли им мешать, а ночь, как известно, вообще располагает к дружеской откровенности и прямоте суждений.

Однако вскоре между сатирическими героями двух поколений начались препирательства и стычки.

Красноносый с челочкой на лбу наседал на голубоглазого молодого человека, довольно приятного и тихого на вид:

– Ты обожди, не звони! За что, говоришь, тебя в фельетоне-то трахнули?

– Я вам уже говорил: за грубость. Я грубиян, понимаете?

– Не понимаю! Какой ты грубиян?

– Ну как же! В сущности, я даже… хулиган. Вернее, грубиян с перерастанием в хулигана. Старушка ожидала лифт, а я прошел в кабину первым. А когда один пожилой гражданин сделал мне замечание, я ему дерзко сказал: «Не ваше дело! Я очень спешу!»

– Подумаешь, делов на копейку!

– Неужели вам этого мало?

– Нарвался бы он на меня, твой пожилой дядька. Я бы ему показал! Во-первых, обложил бы его как следует, а может быть, и между глаз бы ему заехал. А потом выгнал бы вон из лифта, как последнюю собаку, вместе с этой старухой… А ты… Какой ты, к черту, «грубиян с перерастанием в хулигана»!

– А кто же я, по-вашему!

– Нормальный пижон с перерастанием в положительного гада!

– Слушайте, – с испугом спросил грубиян образца 198… года, – а много было таких, как вы, в ваше время?!

– Немного! Но зато мы были все как ягодка, один к одному, богатыри, не вы!..

…В другом углу кабинета спорили между собой полный гражданин в мешковатом пиджаке, застегнутом на все пуговицы, и столь же солидной наружности мужчина в очках.

– Позвольте! – говорил, снисходительно усмехаясь, гражданин в мешковатом пиджаке. – Значит, тот человек пришел к вам и попросил отпуск на три дня?

– Да! У него жена лежала в больнице в другом городе. Ему нужно было ее навестить. Я стал требовать от него письмо, телеграмму… в общем, подтверждающий документ. Не поверил человеку… А он слово давал… чуть не плакал. Равнодушие и формализм, деваться некуда!

– А я бы на вашем месте потребовал у него справку, что жена его действительно больна, – это раз, что больница, где лежит эта женщина, действительно находится там-то, – это два, что вышеупомянутая женщина действительно его жена, – это три, что он действительно ее муж, – это четыре… ну и, конечно, справку от домоуправления… Плюс ходатайство месткома в письменном виде… И потом, когда этот попрыгунчик приволок бы ко мне бумажек девять-десять, вот только тогда, ласково улыбаясь, я бы написал на его заявлении: «Отказать». Формализм так формализм, равнодушие так равнодушие, черт возьми! А иначе и мараться не стоит!

– Послушайте, вы же чудовище! Как вас только терпели?!

– А нас и не терпели! Про нас знаете как писали?! В клочья рвали. А что про вас, про слюнтяев, напишешь?! Жалко мне вашего автора!

Длиннорукий, с могучей челюстью кричал на своих собеседников у себя в углу:

– Какие вы там эгоисты?! Вы общественники первого сорта. Вот мы были эгоистами!..

Разговор, начавшийся в теплой, сердечной обстановке, перерос в открытую ссору. Сатирические «герои» кричали, размахивали руками. Пахло дракой. Красноносый субъект с челочкой на лбу, схватив своего напарника за лацкан пиджака, тряс его, как грушу, приговаривая:

– Я из тебя вытрясу положительную дурь, я тебе покажу, что такое есть настоящий отрицательный тип!

В конце концов чугунному Крокодилу, стоявшему на круглом столике под стенными часами, надоело все это слушать.

– Тише! – крикнул Крокодил и погрозил вилами своим героям. – Поймите, что вы… создания разных измерений. Изменились времена, изменились и этические представления. Одним словом, всякому времени свой овощ! Марш по местам!

Через минуту все стихло.

Сатирические герои начала шестидесятых годов вернулись к себе на полку в пыльный уют старых журнальных комплектов, герои 198… года затихли в своей рукописи на полу, размышляя, что день грядущий им готовит: заострит ли автор свой фельетон и они все-таки пойдут или угодят в спасительную корзину?

И только стенные часы, страдавшие профессиональной бессонницей, продолжали бормотать свое машинальное «тик-так», нарушая чинную, торжественную тишину, царившую в кабинете редактора сатирического журнала.

КОГДА МЕДИЦИНА БЕССИЛЬНА

В кабинете профессора Н. – крупного специалиста по болезням мозга – сидела полная, хорошо одетая женщина с расстроенным лицом и говорила:

– Я понимаю, профессор, что это бестактно с моей стороны… И вам, конечно, трудно советовать заочно, но поймите меня… я – любящая жена… Я мать его детей… Не осуждайте, скажите что-нибудь! Успокойте!

Она замолчала и, приложив платок к глазам, наклонила голову.

Профессор – крепкий старик с красноватым лицом и седыми гусарскими усами – поморщился, но мягко сказал:

– Не надо плакать!.. Значит, вы заметили, что ваш супруг стал плохо понимать самые, так сказать, обыкновенные вещи?

– Да! В особенности, если… в письменном виде!

– А симптомы? Ну, в чем у него выражается непонимание, можете указать?

Полная женщина подумала и сказала:

– Он читает бумагу и ничего не может в ней понять… переспрашивает… и все невпопад!.. Снова прочтет и опять тужится, тужится, а схватить суть, бедняжка, не может

– Любопытно! – протянул профессор. – Можете конкретный пример указать?

– Да вот, недавно, – оживилась посетительница. – У меня есть сестра Леля. Она живет в Днепропетровске с мужем – инженером-нефтяником. Приходит письмо от нее. Оказывается, Иван Николаевич – это Лелин муж – и Леля уезжают в Башкирию на нефтепромыслы и у них возникла проблема Бобки. Бобка – это Лелин сын, мой племянник, студент-энергетик первого курса, очень способный мальчик – дивно выбивает чечетку Леля хочет перевести его в московский институт, чтобы он жил у нас в семье. Понимаете?

– Понимаю! – кивнул большой головой профессор. – Родители боятся, что если этот способный мальчик останется без семейного присмотра, то из него получится не энергетик плюс чечетка, а чечетка минус энергетика!

– Совершенно верно!.. Как вы быстро схватили суть, профессор! А вы поняли, кто куда должен уехать и переехать?

– Понял! Леля и Иван Николаевич из Днепропетровска в Башкирию, а Бобка с чечеткой из Днепропетровска в Москву. С чем и поздравляю жильцов квартиры, которая находится под вашей!

Полная женщина слабо улыбнулась, вздохнула и сказала:

– Как приятно, когда быстро разбираются! А Васечка читал, читал Лелино письмо, а потом говорит: «Я не понимаю, зачем им нужно отправлять этого сорванца Бобку в Башкирию?» Я говорю: «Васечка, читай внимательно!» Он опять читает, напрягается. Говорит: «Я не понимаю, зачем этому пентюху Ивану Николаевичу на старости лет понадобилось из нефтяников лезть в энергетики, да еще в Москву!!» Я даже похолодела вся. «Васечка, дружочек, ты не напрягайся, читай легко, просто, как люди!» Он рассердился, бросил письмо на стол: «Мне некогда!» И уехал на работу. А через день я убираю у него на столе и вижу Лелино письмо, а на нем… – полная женщина горестно и громко втянула носом воздух, – резолюция!

– Любопытно! – снова сказал профессор. – Какая резолюция!

– Написано так: «Марусе». Маруся – это я. «Подготовить решение». Я прочитала – у меня в глазах помутилось!.. И вот еще… тоже недавно… Моя мама живет с нами, ведет хозяйство, а у Васечки печеночная диета. Мама взяла и записала для него меню на неделю. Положила ему на стол. Ну прочти, ну скажи родной теще, если что не так. Смотрим – резолюция: «Елене Степановне. Подготовить коррективы, согласовать с Марусей». А какие коррективы, неизвестно! Что же это такое, профессор? Умоляю – помогите!.. Я была в поликлинике, взяла его последние анализы… Холестерин в норме, так что на склероз не похоже. Вот, пожалуйста, посмотрите!..

Посетительница стала рыться в сумочке, но профессор остановил ее:

– Не трудитесь! Мы иначе сделаем. Меня ваш супруг заинтересовал! Занятный случай. Где он изволит трудиться-то?

Полная женщина назвала учреждение.

– Когда прием у него?

– По вторникам и пятницам от двенадцати до трех.

– Очень хорошо! Завтра как раз вторник. Я пойду к нему на прием, понаблюдаю его, так сказать, в действии, а в среду вы ко мне зайдите, – поговорим.

– С анализами?

– Можно с анализами. Хотя… это неважно. Итак – жду вас в среду к семи часам!

…В среду, ровно в семь часов вечера, та же посетительница вошла в кабинет профессора. Он принял ее по всем правилам несколько старомодной учтивости, хотя при этом гусарские его усы топорщились как-то слишком уж воинственно.

– К сожалению, Мария Петровна, – начал он, хмурясь, – порадовать вас нечем. С супругом вашим… плоховато!

Мария Петровна привычно всхлипнула и полезла в сумку за платочком.

– Но вы успокойтесь! – сказал профессор. – В общем, он мужик здоровый, до ста лет проживет… Видите ли, если вы не будете делать никаких движений рукой – рука ваша станет бессильной, вялой, а со временем и вовсе атрофируется. Если вы не будете ходить – то же самое произойдет с ногами. А ваш супруг перестал, извините, работать головой! И вот – результаты!..

Посетительница посмотрела на профессора с удивлением. Гусарские усы у того торчали теперь как казацкие пики: вот-вот проколет насквозь!

– Да, да, – продолжал старый врач с той же напористостью, – я все выяснил, поговорил с людьми. Он во вторник принял десять человек, включая меня. Прочитал десять заявлений. Верно вы изволили заметить прошлый раз: напрягался, читая бумагу, путался, но схватить суть так и не смог. Ни одного дела, в общем, не решил. На всех десяти заявлениях начертаны одинаковые резолюции: «Такому-то. Разобраться, подготовить решение», а ведь люди ждали этого приема, надеялись, что «сам» сразу разберется и решит. Оказывается, – я это тоже выяснил, – так у него давно заведено. Вот вы и подумайте, Мария Петровна, что же получается: сверху, выходит, за вашего супруга думают его начальники, а снизу – референты. А сам он… не затрудняется. Имейте в виду – до полной атрофии мозга ваш Василий Степанович еще не дотянул, но если не изменится, то дотянет. И очень скоро! Судя по домашним проявлениям!..

Щеки у посетительницы покрылись бурыми пятнами, она резко поднялась и сказала дрожащим голосом:

– Я вас просила как врача помочь моему мужу, а вы… с какой-то самокритикой.

– Я ему помог! Я пошел в его партийную организацию… И в общем там со мной… во многом согласились. Так что вашего супруга теперь будут… лечить! Не беспокойтесь! А медицина в таких вопросах, увы, бессильна, почтеннейшая!..

Мария Петровна смерила старика с ног до головы взглядом, в котором было все, от презрения до желания испепелить включительно, повернулась и вышла.

ПРОГЛЯДЕЛ

Ворота гаража распахнуты настежь. В гараже стоит новенький «Москвич» цвета сливочного масла – на нем даже номера еще нет! – и, поблескивая никелем, пялит на сосны и березки дачного участка свои девственные фары.

Подле «Москвича» хлопочет его хозяин, Георгий Владимирович Шоков, научный работник, физик. Он то потрет ветошью ветровое стекло, то, открыв переднюю дверцу машины, проверит, как звучит сигнал, то зачем-то поднимет и потом с приятным для уха треском захлопнет крышку багажника. Это первая в его жизни автомашина. «Москвич» куплен и пригнан из магазина на дачу только сегодня. Но не жадные ведьмы приобретательства справляют сейчас свой неистовый шабаш в душе физика Шокова, заставляя его проделывать тьму ненужных и, если глядеть со стороны, даже смешных телодвижений, нет, эти нервные движения и стремительные броски есть лишь внешнее проявление благородной и чистой страсти автомобилиста-любителя!

Синяя затрапезная рубаха физика расстегнута, голая, загорелая, волосатая грудь блестит от пота, стекла очков в толстой роговой оправе тоже запотели, но снять очки и протереть стекла некогда! По той же причине, по какой белке, очутившейся внутри колеса, некогда бывает остановиться, чтобы перевести дух и подумать о своей беличьей жизни.

Поодаль у высокой и такой пронзительно-прямой, что дух захватывает, сосны стоят, смотрят на суетящегося Шокова и разговаривают его тринадцатилетняя дочь Люда и Платон, мальчик двенадцати лет, сын приятеля Шокова, его соседа по даче, художника-пейзажиста Куликова.

– Дядя Гога прыгает, «как барс, пораженный стрелой»! – острит эрудированный Платон и исподлобья бросает быстрый взгляд на Люду, проверяя, какое впечатление произвела на нее лермонтовская строка, которую, как кажется ему, Платону, он процитировал очень кстати.

Люда поводит плечами и продолжает молча жевать сухую травинку. В ее черных миндалевидного разреза глазах пляшут крохотные золотые чертики смеха.

Легкий румянец пятнами проступает на щеках мальчика, его большой нежный рот кривится.

– Стрела – это ваш «Москвич», понимаешь?

Люда бросает на землю недожеванную травинку, говорит иронически:

– Ах, как это остроумно.

– А разве не остроумно?

– Конечно, неостроумно! Потому что барс не твой, а Лермонтова. Ты свое что-нибудь придумай!

– Свое? – Платон морщит лоб и через секунду выпаливает: – Дядя Гога прыгает, как слон, пораженный свиньей.

Люда звонко смеется.

– Теперь остроумно? – спрашивает Платон.

– Нет, просто глупо!

– А почему же ты смеешься? Смеются, когда остроумное услышат.

– И когда глупое – тоже смеются.

– Люда! – помолчав, дрогнувшим голосом вдруг говорит Платон. – Ты можешь мне ответить на один очень серьезный вопрос?

– Задавай!

– Если бы появилась такая возможность… ну, в общем, если бы нам сказали: «Вот вам два места на ракете, которая летит на Марс», ты бы полетела… со мной на Марс? Только честно, Люда?!

Снова пляшут загадочные чертики в Людиных черных египетских глазах.

– Какой ты еще мальчишка, Платон!

– Ты всего на год старше меня! Подумаешь!

– Тринадцатилетняя девочка старше тринадцатилетнего мальчика на пять лет, как минимум! – авторитетным тоном объявляет Люда где-то подхваченную житейскую истину. – А тебе только двенадцать!

– Людмилка! – кричит из гаража Георгий Владимирович. – Поди, детка, принеси мне чистую рубашку!

– Сейчас, папа!

Но прежде чем убежать за рубашкой, Люде хочется еще немножко подразнить мальчика, и она говорит:

– Я обязательно буду водить машину, меня папа научит! Я тогда тебя покатаю, Платон! Хочешь?!

– Подумаешь! Я тебя хоть сейчас могу покатать. Я уже давно умею водить машину!

– Сочиняешь ты все, Платончик!

– Я сочиняю?! Да меня в поселковом гараже все шоферы знают! И все дают держать баранку! А когда тетя Зина приезжала к нам на дачу в прошлом году – ты тогда со своей мамой была на гастролях в Ленинграде, – кто ребят по всему поселку катал в ее «Победе». Спроси, кого хочешь!

Он произносит все это горячо, страстно, убежденно, но Люда, не дослушав его, убегает.

Тогда Платон направляется к физику.

– Георгий Владимирович!.. Дядя Гога!

– Что тебе, Платон?

– У меня к вам очень, очень серьезная просьба!

– Какая?

На смущенной розовой мальчишеской рожице появляется умильное выражение.

– Вы сейчас поедете на своем «Москвиче», дядя Гога, да?

– Допустим!

– Дайте мне, пожалуйста, повести машину! Хоть немножечко, дядя Гога!.. Я умею!

Физик недоверчиво смотрит на мальчика и говорит:

– Платон, ты мне друг, но истина дороже. Ведь врешь ты все!

– Не вру я, дядя Гога, честное слово! – горячится Платон. – Спросите кого хотите!.. Да мне шоферы в гараже дают держать баранку! Тетя Зина приезжала – кто в ее «Победе» всех ребят катал по всему поселку? Спросите кого хотите! Да вот хоть ее спросите, – Платон показывает на подошедшую Люду с чистой отцовской рубашкой в руках. – Люда, скажи дяде Гоге, что я, честное слово, умею водить машину! Ну скажи же, Люда!..

Две пары глаз встретились: серо-синие мальчишеские и черные, миндалевидные, с длинными классически-стрельчатыми ресницами глаза девочки. Люда первая опускает глаза – тени от длинных ресниц ложатся легким узором на нежную смуглоту ее щек. Она тихо просит отца:

– Ну пускай он немножко поведет, папа! Дай ему уж!

Отказать в чем-либо единственной дочери добрый Шоков не может, это выше его сил, и он сдается.

– Хорошо! Вот что, друг мой Платон, выведи-ка мне машину из гаража. Поедешь по прямой до той сосны и подле нее затормозишь. Понял?

Проглотив слюну восторга, мальчик молча кивает головой.

– Понял!

– Что ты должен сделать, чтобы машина поехала?

– Чтобы машина поехала, надо включить зажигание, дядя Гога… Потом нажать на стартер… запустить мотор… выжать сцепление, включить скорость, дать газ и… поминай, как звали, дядя Гога!

– Молодец! Полезай в машину!

Платон мгновенно забирается в машину, садится на место водителя и, прикусив нижнюю губу, кладет счастливые, трепещущие руки на баранку. Физик усаживается рядом с ним.

– Ну, действуй, Платон!

Платон включает зажигание, нажимает на стартер – мотор заработал, оживший «Москвич» задрожал мелкой нетерпеливой дрожью. Платон выжимает сцепление, включает скорость, давит изо всех сил ногой на педаль газа и… «Москвич», зверски зарычав, вдруг прыгает вперед, как «барс, пораженный стрелой»!

С искаженным от ужаса лицом Платон судорожно крутит баранку. Людмила успевает отскочить в сторону. Удар об сосну! Отстранив мальчика, бледный до смертельной голубизны физик выключает зажигание. «Москвич» замирает. Он весь окутан белым облаком пара и дыма. Наступает неприятная тишина. Сосновые иглы с легким колким стуком сыплются с раскачивающегося дерева на крышу изуродованного «Москвича».

Первым приходит в себя Платон. Он вылезает из машины, не глядя на Люду, с трудом, прыгающими губами произносит:

– Извините, пожалуйста, дядя Гога, я, честное слово, не нарочно, – шаркает ногой и, поклонившись по этикету, убегает через пролом в заборе к себе на участок. Вслед за Платоном из машины вылезает физик. Одно крыло «Москвича» разбито и смято, фара расплющена, стекло – вдребезги! И еще неизвестно, что с мотором! Проклятый мальчишка!

Подходит Люда и подливает масла в огонь:

– Приедет мама – она теперь нас с тобой убьет, папа!

Тяжело опустившись на пень, физик достает из кармана брюк портсигар, берет сигарету и закуривает – мужчины всегда ведь закуривают сигареты или папиросы, когда они не знают, что им надо делать дальше. Появляется мать Платона, Мария Александровна, седеющая красивая женщина с властным лицом. Да, да, Платон все уже ей рассказал, она очень огорчена, и, конечно, они, Куликовы, возьмут на себя материальную ответственность за аварию, но в половинном размере, потому что какой же взрослый сознательный человек – согласитесь сами, голубчик! – станет доверять руль автомобиля двенадцатилетнему мальчишке?

– Он сказал, что умеет водить машину. Слово давал! Я никогда не думал, что ваш Платон такой врун! – резко бросает Шоков.

На красивом лице Куликовой появляется странная усмешка.

– Неужели вы не понимаете, почему Платон просил вас дать ему руль, Георгий Владимирович?

– Почему?

Оглянувшись и заметив, что Люда стоит у крыльца дачи и слушает, Куликова, понизив голос, говорит с той же странной усмешкой:

– Платон влюблен в вашу Люду по уши, это все в поселке знают… кроме вас!

Физик снимает очки и смотрит на улыбающуюся соседку. В его обезоруженных добрых глазах великое изумление и растерянность.

– Что вы говорите такое, Мария Александровна?! Людка же совсем сопливка!

– Да вы посмотрите на нее хорошенько, милый папа! Она же у вас стала просто красавицей и так выросла!

Надев очки, физик, обернувшись, смотрит на дочь, стоящую у крыльца, и вдруг понимает, что соседка права! Этот тонкий, с горбинкой носик, эти черные глаза с длинными ресницами, эта нежная смуглота, эта изящная, почти совсем сформировавшаяся фигурка. Маленькая Клеопатра, да и только! Вот тебе и «сопливка Людка»!

Поймав пристальный, тревожный взгляд отца, Люда недовольно передергивает плечами и скрывается в даче.

…Давно ушла Куликова, а физик все сидел на пне, курил и думал. Смутное чувство виноватости и недовольства собой овладело им. Ну конечно, он очень занят, это понятно. Работа – любимая, интересная, захватывающая. Потом этот автомобильный кружок, черт его возьми совсем. И жена тоже вечно занята у себя в театре. А девчонка растет себе и растет! И разве знают они с женой, что творится в душе у этой девчонки? Мальчишки вон уже ломают автомашины, только бы улыбнулась им их «сопливка Людка»! А ведь ей всего тринадцать. Что же будет дальше, бог ты мой?! И когда же, когда произошло чудо превращения маленькой незаметной гусеницы в прекрасную бабочку, такое обыкновенное и такое изумительное чудо?! Как он, отец, мог проглядеть это?!

Так он думал, терзаясь и не жалея себя, а искалеченный «Москвич» косился на физика уцелевшей фарой и словно повторял не без злорадства:

«Да, брат, проглядел! Проглядел!»