Текст книги "Тернистый путь"

Автор книги: Леонид Ленч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

КУЗНЕЧИК

Близкие друзья дали ему прозвище Кузнечик за несколько странную, подпрыгивающую походку и необыкновенную жизненную активность.

Когда он бежит, подпрыгивая, по улице, элегантный, свежий, благоухающий, и поглядывает – с этаким особым прищуром – на встречных девушек, никому в голову не придет, что Кузнечик давно уже перемахнул через отметку «70».

Живет он в однокомнатной квартирке. Мощный финский холодильник, японский магнитофон, телевизор самой последней марки – все дары современной цивилизации вы здесь найдете. Не найдете только того, что называется «заботливой женской рукой»!

Кузнечик живет один. При нем – ни жены, ни детей, ни внуков – одна цивилизация.

Мы сидим за обеденным столом, покрытым круглым, холодно блистающим стеклом, пьем венгерский рислинг – хозяин извлек бутылочку из холодильника, закусываем яблоками «джонатан» и разговариваем.

Я вижу, что Кузнечик слегка нервничает, поминутно глядит на ручные часы, и, когда встает из-за стола, чтобы что-то взять или принести, его припрыжка особенно бросается в глаза.

– Ты, кажется, кого-то ждешь? – спрашиваю я.

– Неважно! Хочешь еще вина?

– Спасибо, не надо! Ты ждешь женщину, старый греховодник?

– Допустим! Но тебе-то что! Выпей – я налью.

– Я лучше пойду. Быть третьим лишним – занятие не из самых интересных.

– Обожди, не уходи. Ты ведь у меня бывал на старой квартире. Как тебе нравится моя новая?

Я оглядываю комнату. Стены ее украшены картинами – пейзажи в импрессионистском духе, подарки приятелей-художников, портрет самого Кузнечика, размашисто и сильно написанный маслом, и множество фотографий в рамках под красное дерево. Главным образом – женские головки.

– Уютная холостяцкая берложка! – говорю я.

Кузнечик гордо молчит.

Я поднимаюсь из-за стола, подхожу к стене, рассматриваю фотографии одну за другой. Какое милое девичье лицо с доверчивыми полудетскими глазами!

– Кто это?

– Так… одна! – Кузнечик улыбается этакой мефистофельской улыбочкой. – Дела давно минувших дней. Каюсь, был… романчик.

– С каким финалом?

– «И расстались мы неловко. Я – обманщик, ты – сердита, то есть просто трафарет!» – мой приятель нараспев, с легким завыванием произносит стихи – боже мой, какая древность! – Игоря Северянина. – В общем, я от нее ушел! – переходит он на прозу. – Вернее, убежал. Едва ноги унес!

– А эта? – я показываю на другую фотографию. Со стены на нас в упор глядит жгучая брюнетка с огромными глазами, с властным, чувственным ртом.

– Тоже… дела давно минувших дней!

– И тоже ты едва ноги унес?

– Можно сказать, по частям их уносил!

– А эта? – На фотографии прехорошенькая блондинка ангельского типа.

– Эта хотела меня бросить, но я был начеку, и бросил ее первым! – посмеиваясь, сообщает мне Кузнечик и, взглянув на ручные часы, ахнув, вприпрыжку убегает на кухню. Возвращается он оттуда с бисквитным тортом и ставит его на стол – в самый центр. Потом достает из буфета вазочки с конфетами – с шоколадными и карамельками в цветных обертках, тарелочки, десертные ножики и вилки, хрустальные фужеры. Расставив все это, опять убегает на кухню и приносит запотевшую бутылку лимонада.

– Пусть согреется немножко, а то она еще ангинку схватит! – Он ставит лимонад рядом с тортом.

– Однако твоя дама порядочная сладкоежка! – говорю я. – Где ты с ней познакомился?

– На бульваре! Подсел и… познакомились.

– Знаешь что, я пойду!

– Нет, нет, ради бога, не уходи. Я себя так неуверенно чувствую… Я пойду на кухню – сварю какао, а ты посиди. Позвонят – открой дверь и… в общем, поухаживай за ней, пока я буду на кухне возиться!..

Он убегает; я сижу – жду звонка. Глупое положение! И вот наконец звонят. Я иду в прихожую, отворяю дверь и вижу на пороге… старушку в цигейковой шубе и платке и девчоночку лет четырех-пяти в белой шубенке, в белой шапочке и красных варежках. Девчоночка – очаровательная, черноглазая, с пунцовым ротиком капризного рисунка! Смотрит на меня исподлобья.

Агния Семеновна, это вы? – кричит из кухни Кузнечик.

– Мы! – отвечает старуха.

– Раздевайтесь сами, раздевайте Леночку и проходите в комнату. Мой приятель вам поможет. Я сейчас!..

Сидим втроем: старуха, Леночка и я. Молчим. На конец появляется Кузнечик. Он здоровается со старухой и подходит к Леночке, которая взирает на него совершенно равнодушно.

– Здравствуй, Леночка, здравствуй, раскрасавица моя! – Хозяин дома склоняется перед своей гостьей и целует ее в румяную щечку. Девчоночка отворачивает от него свою мордашку с недовольной, капризной гримасой.

– Тебе нравится у меня, Леночка? – спрашивает Кузнечик, присев перед девчоночкой на корточки.

Та молчит.

На помощь приходит старуха:

– Леночка, скажи дяде: «Нравится!»

– Нравится! – послушно повторяет Леночка и обводит уютную холостяцкую берлогу снисходительным взором королевы, случайно попавшей в убогую хижину дровосека.

– Хочешь лимонадику? Вкусный, сладкий! – не унимается Кузнечик.

Леночка отрицательно машет головой

– А тортику?

Кузнечик поднимается, кладет на тарелку огромный кусок торта.

Девчоночка молча отодвигает от себя тарелку.

– Она у нас не любит сладкого! – говорит старушка. – Все дети любят сладкое, а наша не любит! Ненормальная какая-то!

– А что же она любит? Леночка, что ты любишь?

– Я люблю сардинки!

– Если бы я знал, я бы купил для тебя сардинок, – растерянно лепечет Кузнечик. – Но откуда я мог знать, что ты любишь сардинки, а не конфеты? А что ты еще любишь… кроме сардинок?

– Собаков!

Кузнечик поднимает голову и, глядя на потолок, принимается жалобно лаять. Он подражает обиженным собакам и делает это очень смешно и очень похоже

Мы со старушкой смеемся, а черноглазая маленькая несмеяна с тем же обидным равнодушием смотрит на старающегося ее рассмешить дядю и молчит Наконец она изрекает:

– Тобик лучше тебя лает

Кузнечик переводит свой лай в пронзительный скулеж. Мы со старухой умираем от хохота. Леночка молчит, хмурит бровки.

Оборвав скуление, сконфуженный Кузнечик ныряет в буфет, извлекает с нижней его полки роскошного усатого и длинноухого плюшевого зайца и преподносит его Леночке. А та не берет зайца! Бабушка внушает внучке:

– Бери, бери, теперь у тебя целых три зайца будет Ничего – бог троицу любит! Скажи дяде «спасибо», и пойдем домой!

– Спасибо! – говорит Леночка и берет зайца

И тут Кузнечик не выдерживает – он опять опускается перед девчоночкой на корточки и задает ей роковой прямой вопрос:

– Леночка, ты любишь меня?

Честная Леночка отрицательно машет головкой.

– Почему же ты меня не любишь?!

Леночка загадочно молчит. Бабушка хватает ее за руку, говорит-

– Ну, спасибо вам за внимание к нам! – и уводит внучку в прихожую одевать. Кузнечик плетется за ними следом-

Он возвращается с несчастным лицом, волоча за ухо своего зайца, сразу постаревший и посеревший; даже синяя в белую крапинку «бабочка» на его белоснежной сорочке как бы опустила свои нарядные крылышки Он беспомощно пожимает плечами и говорит мне

– Зайца моего забыла взять! Ничего не понимаю! Всегда считал, что умею обращаться с детьми, и вдруг, такой афронт Что ты на это скажешь?

Что я могу ему сказать?! Что он, никогда не бывший ни отцом, ни дедом, сам лишил себя этого счастья? Я молчу, смотрю на старые фотографии на стене, и мне кажется, что на красивых женских лицах играет торжествующая, самодовольная улыбка.

Черноглазая капризуля хорошо отомстила бедному Кузнечику за них – за всех!

ОЧЕНЬ ГРУСТНЫЙ СЕКС

Молодой прозаик Владимир (фамилию его я полностью называть не стану, назову только начальную букву – Т.) решил написать современную повесть о любви. Не просто какую-то там крохотную повестушку, которая на одно мгновение мелькнет и тут же исчезнет в волнах журнального моря, а такую, которая надолго взволнует читателей, о которой заговорят и, возможно, заспорят.

– О любви, братцы, у нас пишут мало, вяло и скучно, – вдохновенно вещал друзьям молодой прозаик Владимир Т. – Хотите знать почему? Да потому, что мои коллеги, как правило, забывают, что любовь – это не только духовная общность, дружба, и так далее, это прежде всего взаимное физическое влечение, это страсть, это громкий и властный зов тела! Да, тела, братцы, тела! Мы не пуритане, о любви нужно писать не стесняясь того, о чем ты пишешь, а ярко в полный голос славить главную радость жизни.

– Обожди! – говорили осторожные друзья. – Ты что, собираешься секс протащить в нашу литературу? Ой, Володя, смотри!

– Не люблю я пошловатое словечко – «секс» И ничего я не собираюсь протаскивать. В общем, прочтете – тогда поймете!

Повесть он написал, что называется, на одном дыхании. Хотел сразу же тащить ее в журнал, где к нему относились доброжелательно, но вспомнил советы осторожных друзей и решил дать свою повесть на отзыв кое-кому из них.

Ум хорошо, два-три лучше, пять – плохо. Пусть прочтут два-три человека и скажут свое мнение.

Первым прочитал повесть Владимира Т. некто Терентий Карпович, старый редакционный травленый волк на покое, по прозвищу Тертый калач. Прозаик принял его у себя дома. Терентий Карпович выкушал малую толику коньячку, закусил лимончиком и сказал:

– Повесть твоя мне, в общем, нравится, старик, но…

– Ох уж эти мне «но»…

– Но если ты хочешь, чтобы она у тебя прошла, а вернее, проскочила, надо прежде всего убрать сцену на пляже!

– Это же одна из главных сцен в повести! Знакомство героя с героиней.

– Подходящее ты местечко для их знакомства выбрал – пляж! И потом, что ты там наплел? О ее ногах, например!..

– А Пушкин?! Что Пушкин писал о женских ножках? Помнишь?

– Мало ли что позволял себе Пушкин… в свое время! Но ты-то ведь не только о ее ногах написал, ты дальше пошел, ты и об этих… то есть об этом… о бюсте пишешь! И так далее… по вертикали!

– Я всего лишь цитирую «Песнь песней» царя Соломона, в которой он, как тебе известно, описал прелести своей возлюбленной юной Суламифи.

– Нашел кого цитировать: царя! Да еще Соломона! Очень своевременно! Я не против того, чтобы ты восторгался некоторыми деталями, но выбери что-нибудь более приличное, чем ноги и прочее, и восторгайся себе на здоровье!

– Что именно ты советуешь выбрать? – спросил прозаик ледяным голосом.

Терентий Карпович подумал и сказал:

– Мало ли что… Ну хотя бы… ухо!.. Очень красивая нейтральная деталь!

– Да ты пойми, что получится: на пляже встретились мужчина и женщина, лежат на горячем песке на берегу моря, естественно, он – в трусах, она – в купальнике. И он любуется… ее нейтральным ухом!

– А кто тебе велит, чтобы они встретились на пляже?! Они встретились в театре. Сидят рядом, смотрят Шекспира… Пожалуй, лучше Островского. Поскольку недавно был его юбилей. И герой любуется маленьким розовым ушком героини. Можно со скромной сережкой. Трогательно, целомудренно и мило!

– Но герой же будет выглядеть форменным дураком: пришел в театр смотреть Островского, а сам смотрит на ухо соседки!

– Наплевать нам на твоего героя! Зато ты не останешься в дураках со своей повестью. Имей в виду: с пляжем она не пройдет в журнале!

– Хорошо, я подумаю!

Прозаик подумал и с болью в сердце убрал сцену на пляже.

Вторым исправленную повесть прочитал литератор-документалист Гриша С. Я называю здесь тоже лишь начальную букву его фамилии. Он похвалил Владимира Т. и сказал:

– Повесть тебе удалась, но есть там одно местечко. То, где описан их первый поцелуй. Помнишь?

– Конечно, помню! – сказал прозаик и, закрыв глаза, прочитал вслух наизусть: – «Она привлекла его голову к себе, и ее сладковатые на вкус губы не сразу приникли к его холодным, пересохшим от волнения губам, а медленно, как бы подползли к ним и наконец замерли в мучительно-долгом поцелуе». Что тебя тут смущает?

– Технология! Твоя героиня, видать, опытная в этих делах женщина, это я понимаю, но зачем тебе понадобилось передавать ее, так сказать, производственный опыт нашим девчонкам? Нехорошо! В моральном смысле.

– Наши девчонки, Гришенька, сами кого угодно обучат искусству поцелуя!

– Я тебе сказал свое мнение. И потом. эту сцену в журнале редактор все равно вычеркнет!

– Хорошо, я подумаю.

Прозаик подумал и выбросил из повести сцену первого поцелуя. Теперь осталось лишь найти третий ум.

«Дам-ка я прочитать повесть тете Агнессе! – решил Владимир. – Суну голову в пасть этой старой тигрицы! Интересно, что она скажет?»

Тетя Агнесса, дальняя родственница прозаика, пожилая дама, работала в одном тихом научно-исследовательском институте в качестве незамужнего члена месткома и любила литературу на общественных началах. На читательских конференциях, которые она же сама и устраивала у себя в институте, тетя Агнесса обычно выступала первой. Современной литературе от тети Агнессы крепко доставалось! Впрочем, иногда она ее и похваливала. Ругая или хваля писателя, тетя Агнесса всегда объявляла при этом, что выступает «от имени рядовых читателей». Ошибалась ли она в своих оценках? Трудно сказать! Те, кого она хвалила, говорили, что рядовой читатель никогда не ошибается, а те, кого она ругала, утверждали обратное.

Прозаик позвонил по телефону тете Агнессе и сказал, что пошлет ей новую повесть – просит прочитать. Польщенная просьбой, тетя Агнесса с радостью согласилась не только прочитать, но и оценить.

Тетя Агнесса жила в однокомнатной квартире. Она приняла прозаика на кухне. Рукопись повести лежала на столике, на котором стояла заряженная морковкой новенькая соковыжималка.

– Прочитали повестушку, тетя? – с фальшивой бодростью спросил племянник, косясь на соковыжималку

– Прочитала!

– И что скажете?

– Скажу, что наша литература докатилась до смакования самого пошлого, самого ужасного разврата! – грозным, набатным баритоном сказала тетя Агнесса. – Ответь мне, где принимает твоя героиня твоего героя, который первый раз пришел к ней домой?

– В своей комнате.

– В какой комнате? В спальне! Ты же подчеркиваешь, что в комнате стояла – вот тут черным по белому написано – «ее широкая, просторная и, видимо, очень удобная кровать, застланная голубым шелковым покрывалом».

– Я не подчеркиваю, а описываю обстановку комнаты. Не на полу же должна спать моя героиня!

– Да зачем ты вообще к ней в спальню полез?

– Она живет в однокомнатной квартире, тетя, как и вы. У меня об этом сказано.

– Во-первых, ты не коммунальный отдел, ты мог – для приличия! – поселить ее в двухкомнатной квартире. Во-вторых, она могла принять героя на кухне, как я тебя, допустим, сейчас принимаю. Как все люди гостей принимают… кстати сказать. Посидели бы, попили чаю, поговорили. Такие события в мире! А они… Что ты там дальше напозволял! – Тетя Агнесса взяла рукопись, надела очки. – Вот, полюбуйся. «Он поднялся и шагнул к ней. Она тоже поднялась, и порывистость ее движения без слов сказала ему, что она так же, как и он, напряженно и жадно ждала наступления этой роковой, грозной минуты. Он грубо, неловко привлек ее к себе». Дальше у тебя идет отвратительное многозначительное трехточие, а потом ты совсем уж разнузданно пишешь: «Утром он проснулся первый…»

Прозаик подавленно молчал.

– Так знай же, племянничек, – сказала тетя Агнесса, нажимая на рычажок соковыжималки, – что, если я прочту в журнале твою повесть с этой сценой, я выступлю на первой же читательской конференции и, перешагнув через наши родственные отношения, разделаю тебя под орех – от имени рядовых читателей.

– Вы советуете выбросить эту сцену?

– Двух мнений быть не может.

Прозаик забрал рукопись, приехал домой, подумал и… спустил ее в мусоропровод, а в редакцию журнала отнес первый – неисправленный – вариант повести.

В журнале повесть довольно быстро прочли и тут же зарезали.

Возвращая Владимиру Т. рукопись, член редколлегии журнала, жизнерадостный толстяк, ласково обнял его за талию и сказал:

– Вы, голубчик, пожалуйста, только не думайте, что мы против секса…

– При чем здесь секс! – возмутился прозаик. – Это повесть о любви.

– В общем, мы не против. Но надо поискать какие-то новые аспекты этой темы. Вы наш талантливый автор, мы в вас верим. Ищите и обрящете, как сказано в писании.

Прозаик ушел искать. Ищет он до сих пор.

ПРИНЦИПИАЛЬНЫЙ НЕНОСИМОВ

Неносимов В. К. считал себя широкомыслящим человеком, и поэтому вопросы, которые выдвигала перед ним быстротекущая жизнь, обычно «ставил на принципиальную высоту».

Чем мельче был вопрос, тем почему-то значительнее оказывалась высота, на которую его ставил принципиальный Неносимов.

У него был бледный, высокий – в основном за счет лысины – лоб, на носу очки в тонкой золоченой оправе.

В характере Неносимова была одна особенность: считая себя широкомыслящей личностью, он, однако, не признавал и не терпел иных мнений на явления жизни и искусства, кроме своих собственных. Все, что не совпадало с его взглядами, Неносимов безжалостно клеймил как «ретроградство», «отсталость», «невежество» или, в лучшем случае, как «проявление дурного вкуса». Спорить с ним было невозможно. Отстаивая свои суждения, Неносимов махал руками перед носом оппонента, на его бледном лбу выступал неприятный пот, голос срывался на кошачий визг. Уступая не доводам, а поту и визгу, оппонент умолкал, и Неносимов торжествовал победу.

…Когда в тот день Неносимов вернулся домой с работы, он застал за столом, накрытым к вечернему чаю, сына Севу, студента-электрика второго курса. Закрыв уши руками и уткнув нос в учебник, Сева что-то зубрил беззвучно.

– Где мать? – спросил Неносимов, присаживаясь к столу.

– У себя. Говори тихо – она спит. Пришла домой из больницы усталая, с головной болью, просила ее не будить.

– Между прочим, когда молодые люди твоего возраста и положения говорят со старшими, – строгим шепотом заметил Неносимов-старший, – а тем более с родным отцом, они обязаны хотя бы голову поднять от стола.

– Извини, папа, совсем одурел от сессии!

– Сессия сессией, но надо как-то отвлекаться, не замыкаясь в узком учебном кругу. Не забывай, Сева, что твой общественный долг – стать гармонически развитой личностью. Еще Кузьма Прутков сказал, что узкий специалист подобен одностороннему флюсу. Сходил бы хоть в театр, посмотрел интересную пьесу. Я готов материально обеспечить.

– Спасибо! Я позавчера ходил с ребятами в театр. Мама материально обеспечила.

– Что смотрели?

Сева назвал классическую, нашумевшую сатирическую комедию.

– Ну и как?

– Здорово! Смешно, остро! Ребятам очень понравилось.

– «Ребятам понравилось»! А где твое собственное отношение?

– Этот спектакль и в газетах хвалят!

– Ах, его и «в газетах хвалят»! Какая прелесть!! Не надо, сынок, «за хвост тетеньки газеты» держаться, оценивая то или иное явление искусства. Самому надо до корней доходить. Самому! Кстати, ты знаешь, что написал в свое время классический критик Писарев об этом твоем классике?.. Не знаешь!.. То-то!..

Сева закрыл учебник и сказал запальчиво, но шепотом:

– Ты сам себе противоречишь, папа. За хвостик тетеньки газеты держаться нельзя, а за хвостик дяденьки Писарева можно. Но мое-то собственное мнение совпадает с мнением тетеньки, а не дяденьки!

– Ты сначала стань гармонически развитой личностью, а потом уж козыряй собственными мнениями.

– Опять у тебя тут противоречие: только что ты учил меня, что надо самому доходить до корней, а сейчас оказывается – надо ждать, пока тебя признают гармонически развитой личностью. Нелогично, папа!

Бисеринка пота выступила на лбу Неносимова.

– Молод еще ловить родного отца на его якобы противоречиях! – В голосе старшего Неносимова зазвучали знакомые Севе громко-визгливые ноты. – Ишь какой якобы ловец нашелся! Ты, дорогой мой, пока еще круглый невежда в этих вопросах. И к тому же невежа. Мать спит, а он кричит!

– Я говорил и говорю шепотом, беру в свидетели эти стены. Это ты кричишь, а не я. Потому что у тебя аргументов не хватает. С тобой, папа, спорить невозможно, это все знают!

Сева схватил учебник и рывком поднялся из-за стола.

– Ты куда?

– К Эдику Самойленко. Буду у него заниматься! – буркнул Сева и убежал.

Неносимов прошел к себе. Внутри у него все кипело. «Мальчишка! До чего распустился! «Аргументов не хватает»! Я тебе покажу такие аргументы – до новых веников не забудешь!»

Необходима была какая-то разрядка, и Неносимов снял телефонную трубку, набрал номер. На другом конце провода трубку взял старый приятель П. О. Пакупа-ев. Неносимов стал жаловаться ему на Севу и поднял стычку с сыном на принципиальную высоту «проблемы отцов и детей». Пакупаев сказал, что проблемы никакой тут нет, а есть плохой характер.

– У кого? – спросил В. К. Неносимов.

– У тебя, конечно! – смеясь, сказал П. О. Пакупаев. – Тебя еще в институте звали «гармонически развитой занудой».

Неносимов перешел на визг. Но тут из комнаты жены донесся жалобный, плачущий голос:

– Володя, я же просила потише, у меня голова разламывается, а мне завтра рано вставать на работу! Дай покой!

Неносимов хотел огрызнуться, но спохватился и закруглился:

– Павел Осипович, я вынужден закончить разговор… Нет, нет, не согласен, а просто мне затыкают рот!.. Кто?.. Ну, знаешь, затыкальщики всегда найдутся, было бы кого и чем затыкать!.. Я тебе завтра позвоню, и мы продолжим наш спор, я остаюсь непоколебимо на своих позициях!

Положил трубку, походил по комнате, чтоб остыть и успокоиться. Не получалось! Хотелось высказаться! Неносимов подошел к двери в комнату жены и сказал тихо, но твердо:

– Клавдия, ты спи, но знай, что я выражаю тебе свой принципиальный протест против твоего бестактного вмешательства в мой спор с Пакупаевым.

Сказав, на цыпочках вернулся к себе, плотно прикрыл дверь и – на всякий случай – накинул на нее крючок.

Сразу стало легче.