Текст книги "Тернистый путь"

Автор книги: Леонид Ленч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

РАЗГОВОРЧИВЫЕ СУПРУГИ

К моему приятелю врачу-невропатологу обратился в поликлинику за помощью некто Кушкин Максим Савельевич.

– На что жалуетесь? – спросил врач.

– Я, доктор, очень много разговариваю! – сказал Максим Савельевич Кушкин.

– Если ваши собеседники ничего против не имеют, – усмехнулся мой приятель, – продолжайте в том же духе!

– Дело в том, что я сам с собой разговариваю! – смущенно признался Максим Савельевич. – Вот сегодня утром пришел в ванную, стал чистить зубы – ну и разговорился…

– О чем?

– Натурально, о зубах. Эге, говорю, пломба-то, оказывается, выпала, а я и не заметил. Потом про щетку сказал: дескать, надо бы новую купить, пожестче. Потом стал руки мыть – и на темы мыла высказался. Но тут жена в дверь забарабанила и закричала, чтобы я прекратил, а то у нее от этих моих бесед уши вянут

– Так, так, так! – сказал заинтригованный врач.

Значит, жене не нравятся ваши… несколько односторонние беседы?

– Не нравятся!

– Знаете что, Максим Савельевич, попросите вашу супругу зайти ко мне! – сказал врач. – Прежде чем давать вам свои советы, я бы хотел кое-что выяснить для себя.

Супруга Максима Савельевича Тамара Павловна оказалась женщиной еще молодой и довольно привлекательной. Работает лаборанткой в каком-то институте. Говорит многословно, очень убежденно и очень быстро – сто слов в минуту.

Про странности мужа она сказала врачу так:

– Я не думаю, доктор, что у Макса базис не в порядке, просто мы с ним разные люди по культурному горизонту. Мне, например, говорить с ним буквально не о чем! Вот он и стал разговаривать сам с собой!

– Неужели у вас совсем нет общих тем для разговора с мужем?

– Какие-то житейские, мелкие, очень ограниченные есть, а так… в смысле общей интеллектуальной координации – нет! Он же невежественный человек, доктор. Кроме «козла» и пивных посиделок с приятелями, его ничего больше не интересует.

Врач подумал: «Зачем же ты, матушка, за такого замуж шла?»– но сказал другое:

– Тамара Павловна, вы должны мне помочь как врачу. Пока ничего опасного в состоянии психики вашего супруга я не вижу, но… лиха беда начало. Приучайте его читать хорошие книги, смотреть интересные телевизионные программы, а потом вовлекайте его в разговоры на эти темы, будьте их зачинщицей. Так постепенно он избавится от своей дурной привычки. Имейте в виду, пока это только привычка, но со временем она может перерасти в нечто худшее. Придите ко мне… ну, скажем, через месяц, посмотрим, какие у нас с вами будут достижения.

Тамара Павловна Кушкина пришла к врачу снова, не через месяц, а через два. На его вопросы отвечала нехотя, вяло, уклончиво, но потом ее прорвало, и она запальчиво и с вызовом сказала:

– Я, доктор, пробовала делать то, что вы мне посоветовали, но больше не могу. Надо адское терпение иметь, чтобы выслушивать его рацеи. Но при этом он еще не соглашается со мной, с культурным человеком, а спорит. У него, видите ли, «свое мнение»! А какое у него может быть свое мнение, когда он в вопросах искусства разбирается, извините, как тот любитель «телика» из анекдота, который посмотрел «Войну и мир» и сказал, что был очень удивлен, когда Наташа из Ростова вышла замуж за графа Безносова. Я прекратила с ним всякие разговоры на эти темы. И вообще… не могу. Это выше моих сил!..

Тут мой приятель, рассказывая мне эту историю, сделал длительную паузу. Я спросил его:

– И это все?

– Нет, не все! – сказал врач. – Теперь ко мне в поликлинику на прием ходит не сам Кушкин, а Тамара Павловна. Она тоже стала разговаривать сама с собой. Высказывается она не в аспекте мыла или зубной щетки, подобно своему супругу, а делится с собой – в моем присутствии – впечатлениями от прочитанных книг и увиденных телеспектаклей. Терапия моя в основном заключается в том, что я все эти сто слов несусветной околесицы в минуту покорно выслушиваю. Я стал как бы другом дома Пушкиных, не выполняя, конечно, его основной функции. Разводиться они не собираются, так и живут по принципу двух параллельных линий, которые, как видите, не пересекаются не только на плоскости, но и в жизни.

– Неужели ничем нельзя им помочь?

На лице врача заиграла этакая мефистофельская улыбочка.

– Медицина тут, увы, бессильна!

ТАНЯ И ТАНЯ

– Я прошлым летом жила с папой и мамой в деревне, а вокруг был лес – большой-пребольшой. И очень полезный для детей, у которых гланды.

Мы жили у тети Клавы, очень симпатичной, снимали у нее целую большую-пребольшую избу, а тетя Клава и ее муж, охотник, дядя Саша, тоже очень симпатичный, жили во дворе, в летней кухне. И представьте себе, с ними жил маленький живой медвежонок, ужасно симпатичный и такой смешной, что я только посмотрю на него – и уже смеюсь. И долго-долго не могу остановиться.

Дядя Саша говорил, что он нашел медвежонка в лесу. Медвежонок вышел из дома, где он жил у своих родителей, погулять, и, наверное, заблудился, и – здрасьте! – вдруг встретился с дядей Сашей нос к носу Медвежонок очень испугался, потому что у дяди Саши было с собой ружье, он же не знал, что дядя Саша в маленьких не стреляет, взял и забрался на дерево – такой дурачок, как будто дядя Саша сам не может туда забраться. И, конечно, дядя Саша ловко забрался на это дерево, взял на руки медвежонка, который ужасно дрожал от страха, положил его в мешок и принес к себе домой.

Этот медвежонок бегал за мной повсюду, куда я, туда и он, как собачка, и мы с ним очень подружились, и вместе играли, и тетя Клава очень смеялась и стала звать его Таней, как и меня.

Дядя Саша говорил, что это неправильно – звать медведя Таней, потому что он не баба, а мужик. А тетя Клава сказала, что медведю наплевать на то, как его зовут, как мужика или как бабу. Я спросила: как же тогда Таня разберется, когда вырастет, кто он – мужик или баба? И что ему делать – жениться или выходить замуж?

Тетя Клава и дядя Саша засмеялись, и дядя Саша сказал:

– Не беспокойся за него, он уж как-нибудь сам разберется!

Папин отпуск ужасно быстро прошел, надо было нам уже уезжать домой. Мы стали собирать вещи. Папа посмотрел на меня и спросил:

– Ты что такая печальная-препечальная, Танька-Претанька?

И я в ответ сразу заревела и призналась, что тетя Клава обещала отдать мне Таню насовсем и что его можно везти в мешке, а на станции сказать, что в мешке не медвежонок, а мягкие вещи, чтобы нас пустили в вагон.

– А если эти твои «мягкие вещи» начнут в вагоне громко реветь или, не дай бог, описаются от страха? Хороши мы тогда будем! Ты об этом подумала? – сказала мама.

– Подумала! – закричала я. – Таня меня слушается, я буду рядом с ним, и он не посмеет вести себя громко и неприлично.

– Выбрось эту дурацкую идею из своей головы! – сказала мама.

А папа нахмурился и тоже сказал, что брать с собой Таню в город нельзя, потому что его милиция не пропишет, и чтобы я была умной девочкой и не приставала к родителям с сумасшедшими просьбами. И тогда я поняла, что Таню мне ни за что не позволят взять с собой, и побежала к тете Клаве, и сказала ей об этом. И еще сказала, что очень боюсь, как бы дядя Саша не застрелил Таню из ружья, когда мы уедем.

– Святая икона, ни одна шерстинка не упадет со шкуры твоего Тани! – сказала тетя Клава. – Поезжай спокойно.

Я попрощалась с Таней, поцеловала его, и мы уехали.

В этом году я поступила в школу, пошла в первый класс, у меня появилось на свете много новых подруг, но, вы знаете, я никак не могла забыть своего Таню и очень скучала без него. Он мне часто снился во сне, и когда я просыпалась, я сразу начинала плакать. И долго-долго не могла остановиться. Я взяла и написала тете Клаве письмо, я писала его целых два дня, я просила ответить мне, как живет Таня. Мама положила мое письмо в конверт, надписала адрес, и я сама опустила его в почтовый ящик на нашей почте.

Очень скоро пришел ответ от тети Клавы. Она написала, что Таню они отвезли в их город и отдали в зоологический сад.

Тогда я взяла и написала письмо в этот зоологический сад, я писала его четыре дня и очень старалась, чтобы все буквы были красивые и разборчивые.

Я написала, как я познакомилась с Таней-медвежонком, как мы подружились и как я скучаю без него, и просила ответить мне, как он себя чувствует и как его здоровье. Письмо я подписала так: «Таня-девочка»

Мама положила мое письмо в конверт, надписала адрес, и я сама опустила его в почтовый ящик.

Очень долго не было никакого ответа, так долго, что я взяла и написала второе письмо. Опять мама положила его в конверт, надписала адрес, и теперь на всякий случай она сама опустила его в почтовый ящик.

Наконец из этого зоологического сада пришел ответ

Зоологический сад написал мне, что медвежонок по кличке Таня поступил учиться в местный цирк.

Тогда я взяла и написала письмо в этот цирк. И можете себе представить – очень быстро получила ответ от артиста, который, оказывается, учит Таню кататься на роликах и «другим штукам». Он написал, что у Тани большие способности и что, когда он будет выступать в нашем цирке, я сама это увижу.

Я стала скакать и прыгать по комнате от радости, что снова встречусь с Таней, а папа сказал:

– Неужели ты серьезно думаешь, что медвежонок тебя узнает? Он тебя давно забыл!

А я сказала:

– Он не может меня забыть, потому что в то лето мы с ним подружились навсегда. Я узнаю его из тысячи других медвежат; а он меня – из тысячи других девочек. Вот увидишь!

И папа не стал со мной спорить!

ДОЛГОИГРАЮЩАЯ ПЛАСТИНКА

Работал на одном некрупном и незвонком машиностроительном заводе слесарем-инструментальщиком некто Леша М., совсем еще молодой паренек, застенчивый, розовощекий, улыбчивый.

Работал на производстве хорошо и от общественных поручений не отвиливал, водкой не баловался. В общем, Леша представлял собой живую модель положительного героя нашего времени. Впрочем, высокое слово «герой» как-то не вяжется с Лешиной скромной натурой, лучше, пожалуй, сказать, что Леша М. мог служить примером для других молодых рабочих этого завода Вот так будет как раз в точку1

Лешу много и часто хвалили. То Почетную грамоту ему отвалят, то в многотиражке статейкой погладят по голове, то в руководящих речах на собраниях упомянут.

Леша читал и слушал эти похвалы, густо краснел и отшучивался, когда дружки требовали «обмыть» очередную общественную похвалу

– Если, ребята, каждое хорошее слово, про тебя сказанное, «обмывать», можно всего себя начисто, целиком, смыть!

Но вот что странно: хвалить-то Лешу М. хвалили, но как только дело доходило до материальных форм поощрения, все почему-то уходило как вода в песок.

Распределяли квартиры в новом жилом доме для рабочих завода – Лешу обошли. Потом выяснилось, что на ту квартиру, которую хотели дать Леше, объявился другой претендент и квартиру отдали ему.

Председатель завкома Никанор Павлович вызвал Лешу к себе и, пряча глаза, сказал:

– Ты, Леша, нас извини, но ты парень хороший, глубоко свой, ты нас поймешь. Этот жук… ну, которому мы твою квартиру отдали, он знаешь какой горлопан! Горло бы мне переел, если бы ему не дали. А ты человек сознательный, стойкий, потерпишь до следующего распределения. Не журись и не обижайся!..

Леша покраснел, молча пожал протянутую ему председателеву руку и пошел в цех – работать.

Потом такая же история произошла при распределении садовых участков, опять Лешу обошли, и опять перед ним извинялись и говорили, что он, как сознательный и стойкий товарищ, должен все понять и спокойно ждать, когда подоспеет новое распределение.

Леша терпел и ждал И опять его обходили Не выдержал он, когда не нашлось места в яслях для его годовалого сынишки Петьки Тут он сам явился в завком и в присутствии посторонних людей наговорил Никанору Павловичу кучу дерзостей. Тот даже рот раскрыл от удивления, и пока Леша не кончил свой монолог, так и слушал его с раскрытым настежь ртом

Под конец Леша сказал:

– На вас, Никанор Павлович, если горлом не надавишь, вы пальцем о палец не ударите. Надоела мне ваша долгоиграющая пластинка на тему моей стойкости и сознательности. Имейте в виду: не дадите для моего Петьки местечка в яслях – буду на вас жаловаться. И по вертикали, и по горизонтали!

Хлопнул дверью и ушел.

Кто-то из посторонних сказал:

– Это его Нюшка, молодая жена, так настроила. Вы на него не серчайте, Никанор Павлович. Сам по себе он парень тихий, скромный, мухи, как говорится, не обидит.

Никанор Павлович закурил, подумал и сказал с тяжелым, самокритическим вздохом:

– Нет, товарищи дорогие, тут корень вопроса не в Нюшке. Захвалили мы его – вот он и зазнался! Сами, собственными безудержными языками, испортили парня! Хвалить людей тоже надо умеючи, а то… хвалим, ласкаем, а потом сами удивляемся, откуда это и с чего бы такие прыщи выскакивают на здоровом теле коллектива! Печально, но факт!

В комнате завкома наступило тягостное молчание, которое я бы лично не назвал знаком согласия.

СО СКРИПОМ

Братья-близнецы Беспалины Владимир и Петр, шоферы, мужики богатырского сложения и роста, жили в пригородном поселке, в ветхом деревянном домике, принадлежавшем их отцу Алексею Ивановичу.

Алексей Иванович много лет проработал слесарем в инструментальном цехе на одном большом заводе, «не слезая с Доски почета», как он сам с законной гордостью о себе говорил.

Человеческие руки – не то что золотые, а даже и стальные – со временем устают. Старик Беспалин стал слабеть на заводской работе и ушел на пенсию.

Казалось бы, отдыхай! Но, как выяснилось, Алексей Иванович без дела не мог и дня прожить. Он устроил у себя в сараюшке маленькую вроде как бы мастерскую, поставил тиски, обзавелся нехитрым слесарным инструментом и с утра отправлялся в сарай – «на работу». Вставал по будильнику, как и раньше, когда работал на заводе. В сараюшке он чинил испорченные замки, делал новые ключи взамен утерянных или сломанных, изобрел какую-то необыкновенную беспалинскую соковыжималку для яблок и вишен, какие-то особого типа крышки для герметического закупоривания банок с плодами и ягодами, отобранными для домашнего консервирования, чем и заслужил уважение и любовную признательность у местных женщин, тем более что денег за свою работу не просил, дадут рублевку – брал, не дадут – не обижался.

Владимиру и Петру не нравилось, что Алексей Иванович с утра до вечера торчит у себя в сарае в замызганном комбинезоне, колдуя над жестяными обрезками. А он в ответ на их воркотню, посмеиваясь, говорил:

– По конституции, каждый человек имеет право на труд!

– Вы, папаша, по конституции, должны отдыхать, а не вкалывать как чумовой! – гудели шмелиными басами близнецы, перебивая друг друга.

– Должен? – иронически щурился Алексей Иванович. – Нет, ребята, принуждать человека к отдыху никто права не имеет. Ни бог, как говорится, ни царь и не герой. И тем более не вы, кутята желторотые. Одним словом – цыц! И брысь отсюда!

Братья затеяли строиться. Отцовский домик совсем обветшал, скособочился, почернел, – не дом, а старый, червивый подберезовик с жухлой шапкой. К тому же Владимир женился, и жить стало тесно – невмоготу.

Алексей Иванович задумку близнецов одобрил, сказал, что и он руки свои знаменитые приложит к сооружению нового, как он выразился, беспалинского ковчега. Но тут близнецы встали на дыбы:

– Нет уж, папаша, ваше дело – сидеть и ждать. Сами всё сделаем, без вас, а в доме вам будет отведена лучшая комната с видом на цветущую сирень. И даже сараюшку новую вам поставим. Управимся без вас!

Алексей Иванович усмехнулся и сквозь зубы процедил:

– Ну, посмотрим!

Сначала все шло у братьев Беспалиных лучше не надо. Но когда дело дошло до крыши, все застопорилось. А ведь дом без крыши все равно что рюмка без донышка.

Кто-то надоумил их: в другом таком же поселке, через станцию от них, по той же железной дороге, есть некое строительное управление, надо найти ход к директору и из его запасов добыть за наличный расчет если не листового железа, то хотя бы шиферу.

Близнецы пошли к депутату, отзывчивому человеку, и он на их заявление на имя строительного директора написал резолюцию: так, мол, и так, прошу вас, дорогой Сергей Серафимович, помочь братьям Беспалиным, честным труженикам, в их нужде.

Дорогой Сергей Серафимович внял просьбе депутата и отпустил близнецам за наличный расчет по магазинной цене 60 листов шифера. А им нужно было таких листов 120–130, не меньше. Когда полученные 60 листов были израсходованы, близнецы снова двинули к депутату, и тот снова написал дорогому Сергею Серафимовичу резолюцию-просьбу: подкиньте честным труженикам Беспалиным еще 60 листов шифера, не могут же они, сами понимаете, жить в доме, покрытом крышей наполовину!

На этот раз близнецы вернулись от строительного директора чернее тучи. Когда Алексей Иванович зашел в дом, братья-богатыри сидели за столом и свистящим шепотком, даже не шепотком, а каким-то змеиным шипом ругмя ругали дорогого Сергея Серафимовича. Алексей Иванович, не любитель крепких слов, нахмурился, прикрикнул на братьев:

– А ну цыц! Рассказывай ты, Владимир, в чем беда!

– Не дает, паразит, шиферу! – сказал Владимир

– Заходим в кабинет, дверь ужасно заскрыпела, – перехватил эстафету Петр, – смотрим – он сморщился так, будто у него все зубы сразу заболели, взял нашу бумагу, прочитал. «Нет, говорит, больше не могу!

– И попрошу, говорит, больше у меня не скры-петь! – вставил Владимир.

– А дверь сильно скрыпит?!

– Скрыпит! Как пилой по стеклу! И все двери у них почему-то скрыпят, в конторе ихней.

Близнецы снова зашипели неприличным шепотком, Алексей Иванович махнул рукой и пошел к себе в сарай.

На следующий день он надел новый черный костюм, свежую белую сорочку, повязал галстук, на седую голову чертом посадил летнюю шляпу из прозрачной серой соломки, прихватил обшарпанный дерматиновый чемоданчик и отправился на станцию, к утреннему поезду.

Через двадцать минут он был уже на месте – в строительном управлении у дорогого Сергея Серафимовича

Дверь в кабинет открылась с ужасным скрипом. Звук был точно такой, как рассказывал Владимир, пилой по стеклу.

Сидевший за письменным столом в кабинете рыхлый, полный мужчина поднял голову Его лицо страдаль чески сморщилось.

– Что вам нужно?!

– Вы, извиняюсь, очень скрыпите! – вежливо сказал Алексей Иванович, вошел в кабинет и несколько раз открыл и закрыл дверь, которая теперь уже не скрипела, а визжала, как свинья, влекомая на убой.

– Не я скриплю, дверь скрипит! – почти закричал Сергей Серафимович. – Но вам-то какое дело до этого?!

– Меня прислали наладить, чтобы вы тут не скры-пели! – сказал Алексей Иванович.

– От кого вас прислали?

– От организации… по борьбе со скрыпом… Позвольте приступить?

Директор откинулся на спинку кресла, посмотрел на Алексея Ивановича шалыми глазами:

– Приступайте!

Алексей Иванович открыл свой чемоданчик, извлек из него металлическую пузатую масленку и бутылку с машинным маслом и приступил к работе.

Когда все ржавые петли и задвижки всех дверей в конторе были смазаны и проверены, он снова появился в кабинете директора. Дверь на этот раз открылась бесшумно, как в сказке.

– Шелковой стала! – объявил Алексей Иванович. – Вот, прошу убедиться!

Он открыл и снова закрыл, опять открыл и опять закрыл. Усмиренная дверь даже не пискнула.

– Все нервы из меня выскрипела, проклятая! – залепетал счастливый директор. – Столько народу в управлении болтается без дела – ни один не догадался! Спасибо вам большое, товарищ… из борьбы со скрипом!

..Вечером, когда близнецы вернулись домой с работы и, умытые, с мокрыми еще волосами, сели ужинать, Алексей Иванович положил на стол перед Владимиром бумагу и сказал:

– Читай вслух, где резолюция!

Владимир прочитал: «Отпустить подателю за нал. расчет 70 (семьдесят) листов шиферу. С. Баранников» Посмотрел на застывшего Петра.

– Да как же вам это удалось, папаша?!

Алексей Иванович подмигнул ему и сказал:

– Кутята вы и есть кутята! Скрып скрыпом не проймешь! Недаром говорят: не подмажешь – не поедешь!

И показал близнецам свою масленку.

В ЭЛЕКТРИЧКЕ

Она сидела у окна в полупустом вагоне пригородной электрички и увлеченно читала книжку, переплет которой был аккуратно завернут в белую плотную бумагу.

Он сидел напротив нее и откровенно любовался ею: ее прямыми черными блестящими волосами, ниспадающими до плеч из-под вязаной круглой шапочки, дешевой, но модной, с козырьком, ее прямым носиком, очень самоуверенным, золотистой, египетской смуглостью ее щек и, конечно, ее стройными, крепкими ножками в прочных основательных полусапожках без каблуков.

Читая, она чуть хмурила тонкие брови, и эта манера чтения особенно восхищала и умиляла его.

«Она – тонкая интеллектуальная натура! – думал он восторженно. – Читает не механически, не ради самого процесса чтения, не для того, чтобы убить вагонное время, нет, она переживает и думает – да, да, думает! – вместе с автором.

Вагон мотнуло вправо, потом влево, и ее большая дорожная сумка, стоявшая на лавке рядом с ней, упала на пол.

Он поднял сумку, подал ей. Она поблагодарила кивком головы и обворожительной улыбкой.

Осмелев, он спросил ее не очень-то находчиво:

– В Москву?

Она снова улыбнулась – на этот раз снисходительно.

– Куда же еще! А вы?

– Тоже в Москву. Вообще-то я живу в Подольске. Но в Москву езжу часто. Вы любите Москву?

– А вы?

В ответ он продекламировал с большим чувством:

 
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
 

Стихи ей, видимо, понравились. Она улыбнулась (теперь одобрительно) и спросила:

– Это Евтушенко или Вознесенский?

Ошеломленный, он сказал, краснея:

– Простите, а вы… вообще Евтушенко и Вознесенского читали?

– Я на них глядела! – сказала она с той же улыбкой. – Мы с подругой были на вечере поэтов, они там выступали. Но, насколько я помню, они не про Москву читали. Насколько я помню, они что-то другое читали.

Он кашлянул и сказал с робким укором:

– Я из Пушкина вам прочитал. Из «Евгения Онегина». Вы читали «Евгения Онегина»?

Его укор задел ее.

– Зачем же читать то, что я слышала много раз еще девочкой. В Большом театре.

Он посмотрел на нее с удивлением. Даже с некоторым страхом.

– А… «Войну и мир», извините, вы читали?

– Зачем же читать то, что можно посмотреть в кино?

У него на лбу выступили росинки пота.

– А вот «Идиота» Достоевского вы, извините, тоже… в кино?

– В кино!

– А «Дворянское гнездо» Тургенева в театре небось?

– В театре!.. Слушайте, а почему вы, собственно, так волнуетесь?

– Я не волнуюсь! – почти закричал он. – Но я не могу понять. Как же так?! Вы же, наверное, учились в школе. Разве вы там не писали сочинений по отечественной литературе?

– Писала!

– Как же вы могли их писать, если вы, оказывается, ничего не читали?!

Она иронически прищурилась. Этот чудаковатый малый, не то студент, не то рабочий, в коротком ватнике на «молнии» начал ей надоедать. Она решила сбить его с ног одним ударом.

– А мальчики на что?! – сказала она надменно, глядя ему прямо в глаза. – Мне наши мальчишки помогали писать сочинения. Каждый за честь считал!

Он откинулся на спинку вагонной лавки и действительно стал похож на боксера, получившего хороший удар в челюсть и повисшего на канатах, окаймляющих ринг. Впрочем, он тут же очнулся и сказал слабым голосом:

– Но ведь вы что-то все-таки читаете! Что же вы читаете… извините меня за любопытство?!

Она подняла свои тонкие брови, посмотрела на него сверху вниз и сказала:

– Я люблю иностранных писателей!

– Например, кого?

Она отчеканила:

– Например, Реманка, Хемингуэя… ну и так далее!..

Он оживился, обрадовался. Даже простил ей «Реманка». Мало ли что бывает. Человек оговорился, ну и что?!

– Я тоже очень люблю Хемингуэя, – сказал он радостно. – Что вам у него нравится?!

Она посмотрела в окно, поднялась. Электричка, сбавив ход, приближалась к перрону Курского вокзала Она обернулась к нему и сказала:

– Я вам лучше скажу, что мне не нравится. Мне не нравятся экзамены, а еще больше экзаменаторы.

Раскрыв сумку, она с раздражением сунула – но не в сумку, а мимо сумки! – книжку, переплет которой был аккуратно завернут в плотную белую бумагу, и пошла к выходу, не попрощавшись с ним. Он стоял и смотрел, как она уверенно переставляет свои крепкие ножки в прочных, основательных полусапожках, потом наклонился и поднял упавшую на пол книжку. Хотел было окликнуть ее владелицу, но бес любопытства заставил его сначала посмотреть, что же это была за книга. Посмотрел. Это была «Книга о вкусной и здоровой пище».

Тогда он положил ее «пищу» на лавку и вышел на перрон с другой стороны вагона.