Текст книги "Приключения 1971"
Автор книги: Леонид Словин
Соавторы: Глеб Голубев,Сергей Жемайтис,Алексей Азаров,Алексей Леонтьев,Юлий Файбышенко,Владислав Кудрявцев,Юрий Авдеенко,Владимир Караханов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
Алексей ЛЕОНТЬЕВ
В уездном городке
Памяти одной из первых чекисток,
Прасковьи Ивановны ПУТИЛОВОЙ,
посвящается
Монастырь виден издалека. Он стоит на высоком берегу озера. Белые стены башен, позолота куполов, легкие переплеты звонниц...
Паром медленно полз через озеро. Доносился неторопливый колокольный звон.
Саша сидела на корме, полузакрыв глаза, наслаждаясь тишиной и покоем.
Кругом негромко судачили люди: богомольцы, мешочники, окрестные крестьяне. Разговор о Советах, о хлебе, о прежних барах. Тень от борта ушла, солнце припекает, но лень шевельнуться, передвинуться в сторону.
Саша подумала, что в этом году еще ни разу не была за городом.
В Москву ВЧК переехала в марте вместе с Совнаркомом. Весной было не до прогулок. Двенадцатого апреля по новому стилю был день ее рождения – исполнилось восемнадцать. Еще в прошлом году она в этот день ездила с подругами в Царское Село. А этой весной в ночь на двенадцатое апреля все были подняты по тревоге: ВЧК в Москве ликвидировала анархистские банды. В бывшем Доме купеческого общества на Малой Дмитровке, в особняке Грачева на Поварской, на Донской улице анархисты отчаянно сопротивлялись. В тот день погибло двенадцать Сашиных товарищей. И Вася Савенко, милый, скромный художник из Киева, немного ухаживавший за ней.
На похоронах она первый раз увидела Николая. Он был в шинели, страшно худой, обросший. Потом Саша узнала – он только что пробрался в Москву с Украины, оккупированной немцами. Николай знал Савенко по Киеву.
– Мы теряем молодых, – говорил он у могилы.– Сознание таких горьких утрат было бы невыносимо, если бы мы не знали, что с нами идет к людям самая великая истина, истина социализма, и самая прекрасная любовь – ко всем угнетенным и обездоленным. Только это сознание утешает нас в горькой утрате... И мы говорим, нет, мы не знаем большей любви...
С кладбища они возвращались вместе. Начался дождь. Николай шел ссутулившись, засунув руки в карманы обтрепанной шинели. На Саше была новенькая кожанка из реквизированных складов анархистов, но башмаки разваливались вконец, она чувствовала ступнями обкатанные грани булыжников.
А дождь шел все сильнее. Николай, смущаясь, предложил зайти к нему переждать. Саша согласилась. Идти дальше в ее башмаках было просто невозможно, и потом ей почему-то ужасно захотелось посмотреть, как живет этот усталый, немолодой, по ее тогдашним понятиям, человек.
Шесть комнат бывшей квартиры какого-то присяжного поверенного были почти пустыми, если не считать двух колченогих стульев и кухонного стола.
В доме не было ни заварки, ни сахарина, они пили просто крутой кипяток.
Башмаки пришлось снять, чтобы просушить, на левом чулке оказалась огромная дыра. Несмотря на отчаянные протесты Саши, Николай заставил ее снять чулок, ушел с ним в соседнюю комнату и через несколько минут вернул виртуозно заштопанным. Позже Саша убедилась, что он умеет тачать сапоги, шить одежду, переплетать книги. Шесть лет каторги научили всему бывшего студента Киевского политехнического института.
Первый раз Николая арестовали, когда ему было восемнадцать, в девятьсот пятом, – он вел пропаганду среди солдат гарнизона.
Саша, слушая его, быстренько подсчитала в уме: сейчас ему тридцать один. Таких они с подругами считали стариками, да и выглядел Николай старше своих лет, молодила его только улыбка – юношеская, застенчивая...
Почти два года он просидел в одиночке в самом страшном Александровском каторжном централе. В камере по диагонали было четыре шага. Потом Саша не раз видела, как занятый своими мыслями Николай часами шагает, заложив руки назад, по просторному кабинету присяжного поверенного: четыре шага в одну сторону, четыре шага в другую, круто поворачиваясь каждый раз, будто перед ним вдруг возникает невидимое препятствие.
Николая переводили из тюрьмы в тюрьму...
В одной из тюрем Николай впервые встретился с Дзержинским. Протестуя против зверств надзирателей, политические заключенные начали голодовку. Дзержинский настаивал, чтобы голодовка была «сухой» – самой мучительной и опасной для жизни. Некоторые колебались, и Феликс Эдмундович, показывая пример, первым отказался не только от пищи, но и от воды...
Дождь прошел, надо было натягивать непросохшие башмаки. Уже уходя, Саша заметила в одной из комнат узкую железную койку. Кровать была аккуратно застелена, но одеяла на ней не было. И у Саши вдруг сжалось сердце при мысли, что этот человек спит здесь один в громадной пустой квартире, укрывшись своей обшарпанной шинелью.
Паром словно застыл посреди озера. Только явственней стал колокольный звон, идущий от монастыря.
Саша почувствовала на себе чей-то взгляд. Она приоткрыла веки и встретилась глазами с Сергеем. Он рассказывал сидящим вокруг мужикам о князе, у которого служил раньше шофером, но смотрел на Сашу, и этот взгляд почему-то тревожил ее.
У него было молодое чистое лицо. Суконная военная рубаха старая, но опрятная, на ногах солдатские обмотки.
Саша встретила его утром, когда шла к озеру тихой лесной дорогой.
Встретились они настороженно, сейчас время такое, не всегда сразу поймешь, кто друг, кто враг. Сергей шел, насвистывая «Белой акации гроздья душистые вновь аромата полны...». На что уж, кажется, старый романс, а сейчас его поют на марше и бойцы Красной Армии, и белогвардейские полки. Только слова разные: одни идут в бой «за власть Советов», а другие «за царя, родину и веру».
Дорогой разговорились. Парень оказался смешливым, на незатейливые Сашины шутки охотно улыбался, показывая белые крепкие зубы. Рассказал, что едет из Петрограда к больной матери, которую не видел уже несколько лет. Вез гостинцы, да в дороге обокрали, вот возвращается домой в чем был, звал Сашу к себе в гости.
Кажется, ей удалось сыграть роль недалекой девушки из городского предместья...
На полпути к озеру их догнал автомобиль, в котором ехал Николай с товарищами из уездной ЧК. Они выехали из города позже Саши. Увидев ее с попутчиком, пригласили подвезти. Саша застеснялась, стала отказываться, но Сергей, охотно согласился, «уговорил ее». Попросил даже пустить его за руль.
Он вел автомобиль уверенно, разговаривая с Николаем, а Саша молча сидела сзади, прижатая к борту круглолицым матросом – председателем уездной ЧК.
По спине Николая Саша чувствовала, что ему очень хочется обернуться и посмотреть на нее, но он не смеет это сделать, боится, что взгляд выдаст его.
Их высадили у поворота, ведущего к переправе через озеро.
Уже выходя из автомобиля, Саша не удержалась, будто невзначай коснулась лежавшей на дверце руки Николая. Она почувствовала, как он вздрогнул от ее прикосновения.
Показалось ей тогда или в самом деле она перехватила взгляд Сергея?
– Князь твой добром от своего не отступится, – пробасил бородатый мужик. – На все пойдет.
– Это точно, – красивый рот Сергея покривился в недоброй усмешке. – Он парень отчаянный.
– А я какой? – вскинулся пегий мужичонка с торбой через плечо. – Я не отчаянный? У меня шесть душ – все девки, земли было – зайцу перескочить... – Он закашлялся. Без надежды попросил: – Покурить, братцы, не найдется?
– Кто покурит, а кто и посидит...
– А у меня газетка есть!
– А ну покажи! – Бородатый мужик потянул газетку. – Ты что, спятил – на курево? Братцы, вчерашняя! «Известия ВЦИК».
И сразу смолкли разговоры, как будто вдруг исчезли свои заботы, тревоги, повседневные беды. Все сгрудились вокруг бородатого мужика.
– «Сос-тоя-ние здо-ровья това-ри-ща... – старательно читал он по складам – ...В. И. Ульянова-Ленина... О... Офи-циаль... Официальный...»
– Ну? – нетерпеливо подтолкнул чтеца кто-то.
– Да не тяни душу!
– Эй, нет ли кого неграмотней?
Саша перегнулась через спины людей, но ее опередил Сергей.
– Дай сюда!
Выхватил газету. Бегло прочитал:
– «Официальный бюллетень номер двенадцать. Третьего сентября 1918 года. В девять часов утра... Пульс 87, температура 37 и 3, дыхание 20...»
– Двадцать... – вздохнул, покачав головой, пегий мужичонка.
– Нишкни! – толкнули его в бок.
– «Общее состояние хорошее. Ночь спал удовлетворительно...» – Саша облегченно вздохнула.
...Тринадцатого августа утром она была дома, отдыхала после ночного дежурства. Вдруг появился встревоженный Николай. Сказал, что срочно уезжает с Дзержинским в Питер. Только что пришло сообщение – убит председатель Петроградской чрезвычайной комиссии Урицкий.
А вечером – как гром! – на заводе Михельсона ранен Ленин...
Николай приехал через три дня посеревший от усталости. Не успели даже поговорить – его тут же направили в этот уезд.
Еще в июле они напали на след подпольной организации бывших офицеров «Белая точка». Судя по всему, с ней был связан ряд спецов, которые работали в штабах Красной Армии.
Надо было узнать во что бы то ни стало, кто из членов «Белой точки» работает в штабе главкома.
Во время облавы главарям организации удалось уйти. Офицеры прыгали с третьего этажа, уходили по крышам. Саша помнит высокую фигуру человека в узком пальто, стоявшего на подоконнике; в сумерках казалось, что у него вместо лица белое пятно...
Следы организации как будто были потеряны.
Но вот три дня назад здесь, в уездном городке, патруль красноармейцев задержал двух подозрительных людей. При препровождении в ЧК задержанные пытались бежать.
В перестрелке один был убит, второй ушел. В убитом опознали военного летчика, бывшего капитана Смирнитского. О нем на Лубянке знали: 31 августа Смирнитский с другими военными летчиками из бывших офицеров пытался захватить в Петрограде два аэроплана, им помешали, летчики скрылись. В ВЧК полагали, что они направились к англичанам, в Архангельск. И вот теперь Смирнитский оказался здесь. В мундштуке папиросы у него нашли записку, написанную по-английски: «Дорогая сестра, если мне не удастся самому добраться до вашей обители, передай все списки организации известному тебе господину Смирнитскому. Он доставит их нашим друзьям. Сейчас чрезвычайно важно, чтобы союзное командование могло в полной мере оценить тот вклад, который «Белая точка» может внести в дело спасения России, и координировать свои действия с нами. Наступил решительный момент. Один удар сейчас может повернуть судьбу нашей многострадальной родины. Твой Сид».
Вчера, когда Саша еще раз перевела записку, матрос – председатель уездной ЧК – переспросил:
– Как?
– Сид.
– Герой Корнеля, – усмехнулся Николай. – Рыцарь без страха и упрека.
Матрос понимающе кивнул, раздумывая, сказал:
– «Дорогой сестре» в обитель, значит, это корниловец писал...
Монастырь медленно приближался. У берега на спокойной воде чернело несколько рыбацких лодок. Пригревало солнце позднего бабьего лета.
Но уже не было ни тишины, ни покоя...
– «Мы будем беспощадны, – читал Сергей, – в борьбе за социализм, против буржуазии, в защиту своей рабоче-крестьянской власти, против белогвардейских заговоров...»
– Горло перервем, – выдохнул бледный человек в накинутой на плечи шинели. На левой щеке его синела мелкая дробь порохового ожога. – Не выйдет по-вашему! – Он хрипло выругался.
«Союз спасения», «Союз освобождения», «Наша родина», «ЦК БОО», «Белый крест»... Боже мой, каких только организаций не было! Саша вспомнила, как едва упросила отпустить ее в командировку вместе с Николаем – в Москве, в ВЧК, на счету был каждый человек.
Не поднимая измученных бессонницей глаз, член коллегии ВЧК сказал:
– Женскую тоску твою, товарищ Никитина, понимаю, потому отпускаю, а так бы...
Саша, припомнив эти слова, невольно улыбнулась. «Женскую тоску...» Если б ты только, дорогой товарищ, знал...
Вчера утром автомобиль, в котором они ехали в уезд, остановился на дороге. Шофер никак не мог завести мотор. Пришлось выйти и толкать сзади. Саша навалилась вместе со всеми, и вдруг ее пронизала острая, как удар ножом, боль от низа живота вверх, чуть не до сердца. Она еле сдержалась, чтобы не закричать. В следующую секунду поняла: это он, их ребенок... Первый раз дал о себе знать.
Всю дорогу потом она с нежностью смотрела на давно не стриженный затылок сидящего впереди Николая, а сказать ему не могла, кругом были люди. Он вечером, когда они обсуждали операцию, ничего не знал, совсем ничегошеньки...
Письмо «Сида», несомненно, было адресовано настоятельнице здешнего женского монастыря. У местных чекистов был там свой человек, – одна из молодых послушниц. Она иногда прислуживала игуменье. От нее знали, что дверь кельи настоятельницы всегда на запоре, ключ игуменья носит с собой, даже прислужницам не доверяет. Во время уборки она всегда в комнате. Ни во что не вмешивается, но наблюдает... Председатель уездной ЧК был убежден, что если документы в монастыре, так не иначе как в келье самой игуменьи. Он предложил завтра же устроить там внезапный обыск. Николай не согласился. Такой налет может только спугнуть, насторожить. Да и как отряду чекистов незаметно проникнуть в женский монастырь? Нет, здесь придется действовать иначе. Чтобы обыск был действительно внезапным, его надо тщательно подготовить. Есть у чекистов подробный план монастыря и кельи игуменьи?
Плана не оказалось. Его должна была сделать молодая послушница, но ее вдруг перевели в какой-то дальний монастырь, они даже следов ее найти не могут. Новых агентурных сведений пока получить не удастся – не так-то просто подступиться к монахиням.
Николай задумался, зашагал по комнате, четыре шага в одну сторону, четыре в другую. Саша видела, как на висках, у залысин, у него набухают синие жилки. Действовать надо было немедленно. Нельзя допустить, чтобы списки организации исчезли, попали в руки противника.
И Саша предложила:
– Давайте пойду я...
Ее здесь никто не знает, она переоденется, легко сойдет за богомолку, попытается проникнуть к игуменье.
Николай перебил ее. Не попытается, а обязательно, непременно проникнет к ней! Любым способом. Выяснит, можно ли скрытно подобраться к покоям настоятельницы, запомнит обстановку кельи, расположение мебели. Потом они вместе попытаются прикинуть, где может быть тайник.
А уже после Сашиной разведки приступят к операции. Медлить нельзя, но излишняя поспешность может тоже все погубить.
Матрос предложил: пусть лучше пойдет кто-нибудь из местных, они найдут женщину.
Николай возразил:
– Товарищ Никитина права – на людях он всегда старается не называть ее по имени, – ее тут никто не знает.
Решили, что Саша пойдет в монастырь одна, но чекисты будут где-нибудь поблизости.
Могут они быть в монастырской гостинице, а еще лучше в монастырском дворе? Надо придумать какой-нибудь предлог.
Матрос сказал: можно. Есть предписание уездного Совдепа о реквизиции лошадей. Совдеп уже посылал своих представителей в монастырь. Настоятельница с ними разговаривать не захотела. «Вашей власти, – сказала, – не признаю, а потому делайте что хотите. Грабить можете и без моего согласия». Так что можно туда еще раз по этому делу заглянуть.
Еще долго обсуждали план операции, договаривались о месте встречи, чертили для Саши маршрут к озеру.
Наконец все ушли, и они остались вдвоем. Только теперь смогла она сказать Николаю о том, что случилось утром, когда толкали автомобиль. Николай переменился в лице. Он долго молчал. Потом сказал:
– Ложись. Ты должна отдохнуть.
– А ты?
– Мне надо еще немного поработать. Спи...
Она легла, а он все ходил и ходил по комнате, но так ничего больше и не сказал. Саша уснула под скрип половиц.
На рассвете ее разбудил тихий стук в окно: принесли одежду. Николай сидел у нее в ногах. Он, видно, так и не ложился.
Они постеснялись поцеловаться при посторонних. Саша успела только шепнуть:
– Береги себя...
За себя она не беспокоилась. Да и в ком могла вызвать подозрение скромная девушка из городского предместья, какой она была сейчас по виду?..
Бам... Бам-м... Бам-м-м! – плыл над озером колокольный звон. Берег был уже совсем близко.
Сергей, читавший газету, вдруг умолк. Поднес ближе к глазам бледно оттиснутый лист.
– Ну? – сказал кто-то. – Чего замолчал?
Саша приподнялась на локте. Сергей мельком взглянул на нее поверх газеты.
– «Вчера, – отчетливо прочитал Сергей, – по постановлению ВЧК...»
Его лицо вдруг показалось Саше смутно знакомым.
– «...расстреляна стрелявшая в товарища Ленина правая эсерка Фанни Ройд (она же Каплан)».
– Царствие ей... – подняла было руку пожилая богомолка и тут же осеклась.
Человек с пороховым ожогом бросил на палубу дотлевший до губ окурок, сплюнул, растер сапогом.
Сергей задумчиво грыз крепкими зубами сухой стебелек. Встретился взглядом с Сашей, жестко произнес:
– Собаке – собачья смерть...
Хрустнул перекушенный стебелек.
Вокруг возбужденно гудели люди.
Газетой снова завладел бородатый грамотей.
– «Мед. Сан. Совет Москвы, – читал он по слогам, – в целях борьбы с холерой предписал всем трактирам отпускать населению кипяток с отпуском в одни руки не более четверти ведра за раз...»
«Что же это такое? – с тревогой думала Саша. – Почему он мне вдруг показался знакомым, будто я его видела где-то. Но где? Да и он иногда так смотрит на меня, словно старается что-то вспомнить».
У противоположного борта парома послышался шум. С приставшей лодки на палубу карабкались вооруженные люди. Кто-то испуганно вскрикнул. Дернулся, привстав, Сергей.
– Спокойно, граждане! – крикнул немолодой человек в долгополом пиджаке, перепоясанном солдатским ремнем. – Проверка документов!
Патруль шел по парому, постепенно приближаясь к корме. Тех, у кого не оказывалось документов, и лиц подозрительных отводили в сторону.
Сергей сидел рядом, равнодушно насвистывая: «Белой акации гроздья душистые...»
– Документы, гражданка!
Возле Саши стоял совсем молоденький веснушчатый красноармеец, почти мальчишка. Она опустила руку к поясу и... обмерла.
В кармане, пришитом под корсажем юбки, у нее рядом с браунингом лежал мандат ВЧК. Но нельзя же было показывать мандат, подписанный Дзержинским, здесь, среди людей, которые принимают ее за тихую богомолку! Это значило погубить операцию. Надо же, у самого монастыря...
Саша лихорадочно искала выхода: незаметно переговорить с командиром отряда? Нет, не выйдет, слишком много глаз.
Красноармеец ждал. Патрульные спускали в лодку задержанных, непроверенные документы остались только у нее да у Сергея. Все-таки, видно, придется подойти к командиру. Иного выхода нет.
Саша резко поднялась и тут же, охнув, опустилась обратно. Вновь острая боль пронизала ее. Он, оказывается, с характером, их будущий ребенок, сразу требует бережного отношения.
– Ты что?! – испуганно проговорил паренек.
– Сейчас, – пробормотала Саша. – Сейчас... – Знаком попросила красноармейца нагнуться. Шепнула: – Позови командира.
– Что? – не понял патрульный.
Саша не успела повторить – рядом оказался Сергей. Оттолкнул красноармейца.
– Не видишь – мается баба! Женское у нее. Отойди!
Паренек оторопело посторонился.
«До чего догадливый, дьявол... – подумала Саша. – Надо же...»
Молоденький красноармеец сочувственно смотрел на ее побледневшее лицо.
– Болит?
– Болит... – прошептала Саша.
– Потерпи... Обойдется...
Саша готова была провалиться сквозь землю.
– Шемякин! – окликнул командир. – Все, что ли?
Он уже стоял у борта, готовый спуститься в лодку.
– Все!
Паренек, подхватив винтовку, побежал к своим.
– Отлегло? – спросил Сергей, провожая взглядом удаляющуюся лодку.
У входа в монастырь скучными голосами просили милостыню нищие. Толстая монахиня бойко торговала маленькими образками – копиями «чудотворной» иконы.
Сергей попрощался на берегу. Ему надо было идти дальше. Саша несколько раз оборачивалась на его высокую фигуру в суконной рубахе, что-то все больше тревожило ее. На повороте дороги он обернулся, помахал Саше рукой.
В монастырском дворе стоял автомобиль.
Саша огляделась и увидела у конюшен Николая. Вместе с чекистами он осматривал лошадей. По тому, как он поминутно оглядывался на монастырские стены, Саша поняла, что Николай ждет ее и волнуется.
Она отстала от своих попутчиков, подошла к колодцу напиться.
Матрос заметил ее, тронул за плечо Николая. Тот обернулся. Снял пенсне, протер стекла, снова надел. Наконец увидел Сашу и тут же отвернулся.
Саша вошла в собор. Тускло горели свечи. Длинный хвост богомольцев тянулся к «чудотворной» иконе в тяжелой золотой ризе. Люди благоговейно прикладывались к наперсному кресту и устам святой. Благостность происходящего нарушали лишь две девушки с повязками красного креста на рукавах. После каждого пятого верующего они задерживали очередь и обтирали крест и губы на иконе губкой, смоченной в ведре с каким-то раствором.
– Ох, лишенько... – вздохнула старуха рядом с Сашей. – Поганят нашу матушку-заступницу...
– Так ведь холера же, бабушка.
Старуха гневно обернулась.
– Это на святой иконе холера?! Безбожница! Тоже, видать, из этих...
Саша поспешно отступила в темноту собора. Нет, здесь надо быть очень осторожной...
Она вновь встала в конец длинной очереди. Подойдя к иконе, упала на колени, склонилась, замерла.
Сзади постепенно стали напирать богомольцы. Поднялся ропот, сначала тихий, потом все более громкий. Ее пытались поднять, отвести от иконы. Но Саша не вставала. Она «молилась» самозабвенно, исступленно.
Раздвинув толпу богомольцев, подошли две пожилые монахини. Долго смотрели на Сашу. Богомольцы затихли, ждали, что будет. Наконец одна из монахинь, с сухим, жестким лицом, положила руку на плечо Саши.
– Встань!
Саша будто не слышала. Цепкие пальцы больно сжали плечо.
– Встань, отроковица!
Саша, словно приходя в себя, смотрела невидящими глазами.
– Что с тобой?
– Беда у меня... О чуде заступницу нашу прошу...
Монахини отвели Сашу в боковой придел собора.
– Говори.
– Позвольте матушку игуменью увидеть, ей все сказать! О ней святая слава идет, она моему горю поможет. Скажите ей, умолите допустить до себя. Будьте матерями родными!
Саша вновь грохнулась на колени. Монахини переглянулись. Та, что была постарше, сказала:
– Иди за мной...
Вслед за монахиней Саша вышла на освещенный солнцем двор. Она успела заметить одного из чекистов возле входа в собор. Он проводил ее взглядом.
В глубине двора стояли жилые помещения монастыря. Монахиня открыла небольшую дверь в черной стене. Внутри было холодно, пахло сыростью. Узкая каменная лестница вела вверх. Новая дверь вывела их в длинный коридор.
«Сначала налево, – твердила про себя Саша, – потом мимо трапезной...» Она запоминала повороты, переходы, глубокие ниши в каменных стенах.
Наконец они очутились в небольшой комнате с низкими сводами. Тяжелая, окованная железом дверь вела в соседнее помещение. Монахиня шагнула к двери, прислушалась. Обернулась к Саше:
– Жди.
Негромко постучала раз, другой... Дверь не сразу отворилась. Монахиня скрылась за ней.
Саша осталась одна. Низкая комнатка была без окон, тускло светилась лампадка у божницы в углу.
Саша выглянула в коридор. Там из узкого оконца пробивался солнечный свет. Сверху зеленый монастырский двор выглядел особенно тихим и безмятежным. Саша разглядела худую фигуру Николая вдали, у конюшен.
Скрипнула дверь. Саша метнулась обратно, опустилась на колени перед божницей.
– Войди, – сказала монахиня.
Она пропустила Сашу в комнату, плотно закрыла за ней дверь.
Келья была неожиданно просторна и светла, но убрана просто, даже аскетически. Простая деревянная кровать, покрытая серым солдатским одеялом. Из-под него виднелся край белоснежной простыни.
В красном углу одна-единственная икона богоматери старинного письма.
Простые стулья, грубый коврик для молитвы. И только изящный письменный стол, вероятно, связывал игуменью с прошлой «мирской» жизнью. На столе лежало несколько книг, стоял красивый, тонкого фарфора чернильный прибор, массивное пресс-папье.
– Садись, девушка, – сказала игуменья. – Я слушаю тебя.
Саша осталась стоять, лишь положила на стул свой тощий узелок. Игуменья была нестарой – лет пятидесяти, не больше, со строгим красивым лицом. Серые глаза смотрели спокойно и проницательно. Саше даже стало не по себе.
– Что за беда у тебя?
Саша оглянулась на монахиню у дверей.
– Позвольте, матушка, вам наедине сказать...
Игуменья знаком отпустила монахиню.
– Я слушаю тебя. Говори.
– Бесплодная я... – тихо сказала Саша.
Это она продумала заранее. К таким жалобам в монастыре привыкли.
Настоятельница чуть подняла ровные брови.
– Но ты ведь так молода... Давно замужем?
– Второй год... Муж каждый день попрекает... Будто я в чем виновата!
– Все мы виноваты перед господом, – привычно произнесла игуменья и осенила себя знамением.
Саша тоже перекрестилась.
– В руце божьей жизнь наша, – продолжала настоятельница. – Без его воли и волос не упадет с головы. Молись, обрати сердце свое к богу, и он поможет тебе...
«Следи за ней, – вспомнила Саша наставления Николая. – Она не доверяет даже своим близким, значит, документы где-то около нее... Но она их не носит при себе, это маловероятно, игуменья понимает, что ее могут внезапно арестовать... Внимательно наблюдай, старайся подметить малейшую несообразность, странность поведения...»
– Молись! – говорила игуменья. – Не теряй надежды и веры... Верь во всемогущество господа бога нашего, ибо сама жизнь наша, все вокруг нас ниспослано им.
Настоятельница поднялась. Аудиенция заканчивалась. Лукавый бес будто толкнул Сашу:
– А Советы?
Игуменья нахмурилась. Саша старалась сказать это как можно более наивно.
– Велики грехи наши перед богом, – наконец проговорила настоятельница. – Он и холеру нам за них посылает. Ступай!
Дольше оставаться здесь было невозможно. Саша, поклонившись, пошла к двери, оставив на стуле свой узелок.
– Погоди... – остановил ее голос игуменьи.
Она неслышно подошла, заглянула в лицо Саши. Негромко, с женской жадностью спросила:
– А ребенка очень хочешь?
– Очень! – искренне, от всего сердца, прошептала Саша и почувствовала, как невольно краснеет.
Настоятельница внимательно смотрела на нее.
– Ты где живешь?
– В Москве.
– Далеко тебя привело... Значит, воистину хочешь. Погоди...
Настоятельница вернулась к письменному столу. Открыла фарфоровую чернильницу. Вынула из серебряного бювара листок. Быстро, без помарок написала записку, надписала адрес. Протянула Саше.
– Возьми. Пойди по этому адресу. Можешь вместе с мужем. Это очень хороший врач, я прошу его помочь тебе...
Саша, низко склонившись, приняла записку. Следовало, вероятно, в порыве благодарности поцеловать настоятельнице руку, но на это Саша была не способна. Пусть игуменья отнесет ее непочтительность за счет изумления. Она вышла, так и не взяв со стула узелок.
Тяжелая дверь закрылась. Монахини, приведшей ее, не было. Саша скользнула в коридор, прислонилась к стене. Надо было все спокойно обдумать.
В келье вещей немного. Стены комнаты, стол и постель настоятельницы нетрудно проверить во время обыска... И все же документы спрятаны в келье. Но где?
В конце коридора послышались шаги. Саша укрылась в глубокой нише, темневшей в стене. К покоям настоятельницы пробежала запыхавшаяся монахиня.
Через несколько секунд она появилась вместе с игуменьей. Они быстро прошли мимо затаившейся Саши. Настоятельница казалась взволнованной.
Саша вышла из укрытия, бросилась к двери. Келья настоятельницы была заперта.
Ничего не поделаешь, придется уходить. Правда, она оставила там на всякий случай свой узелок, ну что ж – будет повод прийти сюда еще раз после доклада Николаю, может быть, тогда ей удастся что-нибудь заметить.
Но вдруг у Саши мелькнула смутная мысль.
Что-то в конце разговора с игуменьей показалось ей немного странным. Но что? В тот момент она была слишком напряжена. Что же это было такое? Это имело какое-то отношение к столу, к записке, которую писала настоятельница.
Снова послышались шаги. Уходить уже было поздно. Саша отступила в темный угол, подальше от света лампадки.
Шли двое, но теперь к. легким шагам игуменьи примешивался твердый стук мужских ботинок. Говорили вполголоса, Саша не могла разобрать.
Первой вошла игуменья, увидев силуэт Саши, резко остановилась, задержав своего спутника. Настоятельница вгляделась.
– Это ты?! Что ты здесь делаешь?
– Извините, матушка... – жалобно проговорила Саша. – Узелок свой я у вас забыла, а там все харчи... Ради Христа, простите дуру...
Человек за спиной настоятельницы притих в коридоре, не входил.
Поколебавшись мгновение, игуменья открыла ключом дверь в келью.
Саша вошла в келью.
Как же все это было?
Настоятельница присела к столу. Открыла фарфоровую чернильницу. Взяла ручку. Быстро написала записку. Потом... Потом помахала ею в воздухе, чтобы высохли чернила...
Саша даже похолодела от внезапной догадки. На столе стояло массивное пресс-папье. Но настоятельница не воспользовалась им. Может быть, она сделала это бессознательно, но тогда тем более...
Подобрав узелок, Саша метнулась к двери.
– Извините, матушка...
Лампадка погасла, А может быть, ее нарочно погасили. Человек, пришедший с игуменьей, теперь стоял в том самом темном углу, где пряталась Саша. Лица его разобрать было нельзя.
Саша вышла в коридор, сделав несколько шагов, замерла, прислушалась.
– Кто это был? – тревожно спросил по-английски мужской голос. Он показался Саше до удивления знакомым.
– Наивная богомолка.
– У меня уже, кажется, начинаются галлюцинации, бог знает что померещилось.
– Тебе надо выспаться, отдохнуть...
– Нет, нет! Нельзя медлить ни секунды... Кругом патрули, даже здесь во дворе чекисты... Три дня назад на моих глазах застрелили Смирнитского... По дороге я встретил какую-то подозрительную девицу... Сейчас все решают мгновения.
У Саши похолодели руки. Она не ошиблась. Это его голос. Только сейчас он говорил по-английски.
Дверь в комнату настоятельницы закрылась.
Сплетаясь в одну цепь, мгновенно вспомнились прощупывающие вопросы Сергея, настороженные взгляды, кривые улыбки, отчаяние, промелькнувшее в его глазах, и последнее столкновение с красноармейцем – это было для него единственным шансом уйти от проверки документов.
Но, боже мой, как здорово он играл свою роль! Она так и не успела понять. И еще одно воспоминание наконец всплыло в памяти: конспиративная квартира «Белой точки» на третьем этаже в Москве и высокий человек в узком пальто, вспрыгнувший на подоконник...
Саша бросилась было по коридору. Скорее к своим, рассказать все Николаю, матросу. Но тут же остановилась, сдержала себя. С приходом Сергея, вернее «Сида», здесь все настороже, ведь она видела, как забегали монахини. С чекистов сейчас наверняка не сводят глаз. Да и за ней будут следить. Если даже удастся сообщить товарищам, то, прежде чем чекисты окажутся здесь, «Сид» уже скроется, а с ним и документы. Монастырь огромен, попробуй разыщи. В конце концов, они могут просто уничтожить бумаги... Действовать по намеченному плану? Тогда они встретятся с Николаем только на той стороне озера. Это может быть уже слишком поздно. «Сид» покинет монастырь... Нет, здесь, сейчас, немедленно ей самой необходимо принять решение.
