Текст книги "Несколько дней из жизни следователя (сборник)"

Автор книги: Леонид Словин

Соавторы: Анатолий Безуглов,Ольга Чайковская,Борис Селеннов,Геннадий Полозов,Анатолий Косенко,Макс Хазин,Владимир Калиниченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

ЧП (окончание)

Спустя неделю Амелькина пришла за советом к Панферову: – Владимир Константинович, Куликов отказался от своих показаний!

На прокурора эта новость, казалось, не произвела никакого впечатления.

– Однако вина-то его подтверждается?

– Разумеется! И тем не менее, – Амелькина не могла никак успокоиться, – он теперь отрицает факты получения взяток.

– А как же его собственное заявление?

– Утверждает, что сделал это по требованию следственного работника, который применял к нему недозволенные приемы расследования.

– Следственный работник – это, стало быть, вы?

– Получается, так. – Следователь развела руками и после паузы спросила: – Вы не будете с ним разговаривать, Владимир Константинович?

– Нет.

В подобных случаях Панферов старался всегда встретиться с подследственным, понять, что заставило его изменить прежние показания. Но сегодня у него не было никакого желания ни встречаться, ни говорить с Куликовым, а тем более «воевать» с ним «за него самого». Бесполезно. И слишком поздно. Владимир Константинович убедился в этом еще раз, внимательно изучив разбухшую папку уголовного дела № 57 816.

Почти за двадцать лет работы в прокуратуре Владимир Константинович насмотрелся на разных преступников, но, пожалуй, ни один из них не вызывал в нем такого омерзения и гнева, как эти люди, еще недавно чинно сидевшие в отделе учета и распределения жилья.

Следствие тщательно выяснило, сколько каждый из них и все вместе присвоили они чужих денег. Но даже общая, довольно крупная сумма была ничтожно мала по сравнению с тем огромным моральным ущербом, который был нанесен ими за годы работы, а точнее – преступной деятельности – в райисполкоме.

Каждая новая страница уголовного дела добавляла новые штрихи и детали к картине прежней жизни этих людей, связанных круговой порукой, жаждой наживы, презрением к морали, отсутствием элементарной порядочности, недоверяющих, порой ненавидящих и все-таки необходимых друг другу.

«...не смог устоять от соблазна, когда нечестные люди предлагали, подсовывали мне деньги...» – вдруг вспомнилась прокурору фраза из заявления бывшего заместителя председателя райисполкома. Нет, – был уверен теперь Панферов, – не считал

Юрий Александрович ни себя, ни тех, кто его окружал, «нечестными». Да вообще все эти понятия «честно – нечестно» давно уже не имели никакого смысла в кругу друзей и приближенных Куликова, деливших людей гораздо проще – на «умеющих» и «не умеющих» жить. И ценность каждого человека определялась по тому, «что» и «сколько» с него можно было взять. Ты – мне, я – тебе! Все имеет цену. Все продается и покупается. Нужна квартира? Ну что ж, поможем, тем более что «свой» человек, директор магазина, куда всегда можно прийти как домой, выбрать, что нравится... Как говорится, рука руку моет... Сколько? Да пустяки. Готовьте пятьсот!..

«...не мог устоять, когда нечестные люди предлагали, подсовывали мне деньги». Что уж там ловчить, Юрий Александрович? Давали, потому что – брал...

Страницы уголовного дела отчетливо вставали перед глазами Панферова, причиняя ему нестерпимую боль. Вот уверенно заходит через служебный вход зампред в магазин, вот спешит ему навстречу директор, улыбаются друг другу, исчезают в кабинете... А вот уже готовится справлять новоселье директор. И ползет по магазину завистливый и восхищенный шепот: «Вот как дела-то делаются...» И уже идет к директору продавщица, просит замолвить за нее словечко. А через несколько дней получает ответ: будет тебе квартира. Готовь тысячу...

Панферову вспоминались встречи в прокуратуре с каждым из арестованных работников райжилотдела. Как охотно они «каялись», «признавались», но ведь не было это ни чистосердечным раскаянием, ни признанием собственной вины, а только страхом, что кто-то из «друзей» опередит, переложит часть своей вины на тебя. А виновными были все.

«Начальник берет – значит, и нам можно», – оправдывали они себя. И брали. Нагло, вызывающе. Распоряжаясь, а по сути торгуя государственными квартирами как своими собственными. Брали деньгами, вещами, коньяками и винами.

«Как назвать, как расценить то, что творилось в отделе учета и распределения жилья?» – угрюмо раздумывал Панферов.– Как самое настоящее Чрезвычайное Происшествие! Как можно это назвать иначе, если даже те, у кого были все права на жилплощадь, готовы были давать и давали деньги взяточникам?! Как можно забыть разговор вот здесь, в кабинете, с рабочим завода спортивных изделий, первоочередником на получение жилья. И несмотря на это, все-таки выложил 500 рублей, потому что был уверен: «не дав», не получит квартиру. И уверенность свою подкреплял примерами из жизни друзей и знакомых.

Панферов слушал, ужасался услышанному и понимал, что если б сам, собственными ушами не слышал, то никогда бы этому не поверил. Оказывается, можно вынести решение о выделении жилплощади, а квартиру так и не дать. И до такой степени заморочить человеку голову, что он сам спросит: «Сколько?» И получит вполне определенный ответ. И его мать, зная, кому и зачем нужны эти деньги, пойдет просить их у родственников. И те, тоже зная, кому и зачем они нужны, отсчитывают нужную сумму. Положенные в конверт 500 рублей окажутся у заместителя председателя исполкома Куликова, и тот, сняв телефонную трубку, скажет с улыбкой инспектору отдела: «Мариночка, прими повышенные обязательства к Первомаю. Возьми документы у...» И через несколько дней рабочий завода, первоочередник своего предприятия получит долгожданный ордер.

ЧП! Да еще какое ЧП!

А разве не ЧП, что одна-единственная Вера Васильевна Шеховцова восстала против несправедливости, пришла в милицию, написала заявление. А остальные, включая всех этих первоочередников, членов их семей, родственников? Выходит, не верят, если покорно выкладывают деньги? Не верят, что можно добиться правды, не верят в справедливость, в наши законы и в конечном итоге в нашу власть?.. Страшно? Да, страшно! Вот где оно, самое главное, самое настоящее ЧП! Как же мы дошли, докатились до этого? Куда смотрели? Впрочем, почему «мы»? Пришло время конкретных вопросов и конкретных ответов.

Ты прокурор, ты отвечаешь за законность в районе, и если вдруг вскрываются подобные факты, значит есть здесь и твоя вина, твоя недоработка, несмотря на бессонные ночи, постоянное напряжение. Значит, надо еще раз проанализировать все и взвесить, чтобы не повторять ошибок. Значит, надо работать больше и лучше прежнего. Запастись терпением и упорством, потому что очень не просто укрепить в людях веру в непременное торжество правды и справедливости.

...Панферов нажал клавиш селектора и попросил вызвать следователя Амелькину. И пока она шла по коридору к его кабинету, Владимир Константинович думал о том, что надо как-то потеплее сказать ей о том, что она очень профессионально завершила серьезную и ответственную работу и что настала пора передавать дело в суд.

Из беседы с Панферовым

– Есть ли связь между вашей болезнью и «делом» Куликова?

– В определенной степени, да. Очень велико было нервное напряжение. Мы не могли допустить ни малейшей ошибки. А параллельно прокуратура вела еще несколько сложных дел. В какой-то момент организм не выдержал «перегрузки». Когда я выписывался, врач признался: «Еще бы чуть-чуть – и инфаркт». И посоветовал в будущем не принимать все так близко к сердцу.

– Советом воспользовались?

– Увы, – Панферов разводит руками, – не могу, не получается у меня так. А переделывать себя поздно. Да и не нужно. Кстати, – Владимир Константинович поднимает вверх палец,– Дзержинский требовал от чекиста только головы холодной. А сердца-то как раз наоборот – горячего. Я же, как вам уже говорил, увлекающийся. Когда вижу зло, готов на него с кулаками идти, не раздумывая.

Панферов смеется, но потом говорит серьезно:

– Помню, был случай. Сосед прибегает около двенадцати ночи: «В овраге женщина кричит! Что делать?» – «Как что? Бежать туда!» (Это еще на старой квартире было. Я только начал работать в прокуратуре). Побежали. Буквально кубарем скатились в овраг. Там действительно четверо терзают женщину. Я сразу: «Стой! Стрелять буду!» Темно. Они растерялись. Вывели их наверх. Они видят, что никакого пистолета у меня нет. И – на нас! И тут милицейская машина подъезжает. Всех четверых и взяли.

Оказалось, жена моя, после того как мы выбежали из квартиры, в отделение милиции позвонила. Вот тогда-то я на собственном опыте убедился, что голова должна быть холодной.

– А сердце с тех пор не беспокоит?

Панферов качает головой:

– Нет. Бросил курить. Режим, тренировки, зарядка. Сейчас даже не напоминает.

– А забот, конечно, хватает?

Владимир Константинович улыбается:

– Я еще не видел прокурора, который бы пожаловался на то, что у него мало работы... Работы, конечно же, много, но вот уставать стал меньше.

– Значит, безработица вам не грозит?

– В обозримом будущем – нет. Хотя очень многое будет зависеть и от сегодняшних дней. Сейчас идет перестройка. В стране, в Москве, в нашем районе. Мы это видим. И понимаем, что весь этот процесс должен проходить при строжайшем соблюдении законности во всех сферах жизни общества. Каждым человеком! Иначе ничего не получится.

– Ну, а если попробовать подвести итоги двадцатилетней работы... Что будет главным?

Владимир Константинович не спешит с ответом, думает и, наконец, говорит:

– Главным, думаю, будет все-таки то, что за эти годы я много доброго сделал людям. Многие пишут письма, поздравляют с праздниками. Раньше мне казалось это странным. Ведь я же их уличал в нарушении закона, лишал свободы. А они пишут, благодарят. Вот это, я считаю, главное...

– Но Куликов вам, наверное, не пришлет весточку, – не удержался я от «журналистского» вопроса.

– Может, и не пришлет. – Панферов пожал плечами. – Я не буду в обиде. Но у него впереди долгие годы раздумий о своем прошлом, настоящем и будущем.

Поживем – увидим.

Владимир Калиниченко. Дополнительное расследование

  

Много лет назад мне довелось прочитать книгу Льва Шейнина «Старый знакомый». Ее автор долгие годы проработал следователем по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, расследовал ряд известных дел, прожил яркую жизнь и сумел интересно рассказать об этом читателям.

Тогда мне казалось, что Шейнин – человек необыкновенный, профессия его овеяна романтикой и стать таким, как он, – мечта несбыточная. Мог ли я думать, что спустя пятнадцать лет сам буду занимать такую же должность и у меня появится возможность написать о своей работе и о тех делах, которые приходится расследовать мне и моим товарищам.

Я решил, что буду писать именно о работе следователей прокуратуры, деятельность которых мало известна широкому кругу читателей. И в детективной литературе, и в приключенческих фильмах они редко бывают героями и основными персонажами. Да, они не разыскивают преступников, рискуя жизнью, не участвуют в головокружительных погонях на автомобилях, не знают эффектных приемов защиты в рукопашном бою и в большинстве фильмов появляются, как и прокуроры, в знакомой мне темно-синей форме с петлицами, чтобы произнести коротенький, иногда полный достоинства монолог, заявив тем самым, что в происходящих событиях они тоже занимают какое-то место, а затем исчезнуть, уступив место героическим работникам уголовного розыска, распутывающим сложный клубок преступлений.

Вот написал об этом и подумал, что обижаю мыслями своими работников милиции, на долю которых выпадает немалый и трудоемкий объем работы по раскрытию преступления. Ведь они, а не следователи ведут в основном розыскную работу и именно они, часто рискуя жизнью, задерживают преступников. Но так уж повелось, что в силу этого многие считают работу следователей второстепенной, связанной с бумаготворчеством, и в конечном счете малоинтересной.

И все же, какие они – следователи органов прокуратуры? Люди, на которых законом возложена обязанность полно, всесторонне и объективно расследовать дело о совершенном преступлении, принять по нему правильное решение? Самые разные. Среди них и совсем еще молодые люди, и зрелые мужи, и нестареющие ветераны. Разные по характеру, темпераменту, по опыту, квалификации, должности, наконец.

У каждого из них было первое в жизни уголовное дело, первые успехи и ошибки, конечно, тоже. Получив распределение, я с волнением вошел в первый в своей жизни служебный кабинет районной прокуратуры и положил на стол тоненькую папочку с материалами о злостном хулиганстве и оказании сопротивления работникам милиции парнем, почти моим сверстником, имя и фамилия которого мне в тот момент ничего не говорили. Пройдут годы, и будет в моей биографии много дел, начинавшихся вот с таких же папочек,– дел простых и сложных, небольших по объему и многотомных. Все это будет. А тогда ранней весной 1971 года я приступил к расследованию первого своего дела, имея весьма смутное представление о том объеме работы, который мне предстояло выполнить. Конечно, я имел солидную теоретическую базу и все, что нужно было делать, знал, но когда я понял, что придется принимать первое самостоятельное решение по делу, взяв на себя всю меру ответственности, стало немного страшно.

Через много лет и я буду с теплотой и легкой грустью вспоминать, каким был тогда, делая первые шаги в освоении нелегкой профессии следователя. Я всегда буду помнить проработавшего к тому времени в органах прокуратуры более двенадцати лет Алексея Петровича Горобиевского. Сам загруженный делами, он всегда находил время, чтобы терпеливо, с заботой, похожей на отеческую, дать добрый совет, показать, как составляется тот или иной документ, обсудить какую-либо ситуацию по делу, оценить и разрешить которую на первых порах было трудно. С разными людьми сталкивала меня жизнь, по-разному складывались наши взаимоотношения, многому учился я у старших товарищей, но я бесконечно благодарен судьбе за то, что первым моим учителем и наставником был этот замечательный человек.

Как-то в беседе с журналистом одной из центральных газет, который дотошно расспрашивал, как удается разоблачать крупных расхитителей и взяточников, сложно ли это, какой самоотдачи и физических нагрузок требует такая работа и какое из таких дел запомнилось мне больше всего, я вдруг заговорил о работе в районной прокуратуре.

Да, дела, которые расследую я и мои коллеги сегодня, как правило, широко известны, к ним приковано внимание общественности, а следовательно, многих интересуют и те, кто занимается расследованием этих дел. Тут уж не скажешь, что ты обделен вниманием. Наоборот. А вот следователь прокуратуры района. С этой первой ступеньки начинали все, кто занимает сейчас более высокое служебное положение, а многие трудятся здесь долгие годы. На их долю падает абсолютное большинство всех расследуемых дел. Работу на этих участках считают почему-то неинтересной, говорят и пишут о ней мало. Успехи отмечаются не такими уж частыми приказами о поощрении, иногда опубликуют статью в газете или журнале об успешно раскрытом преступлении, расследованном деле. И совсем мало кто знает, какая большая физическая и психическая нагрузка лежит на следователе районной прокуратуры.

Ведь ему приходится одновременно расследовать по пять-шесть и более дел о самых разных преступлениях, проверять и принимать решение по материалам, начиная от фактов смерти до нарушений правил техники безопасности, недостач, различных злоупотреблений. Укладываться в установленные законом сроки проверок и расследования дел, обеспечивать выезды на места происшествий и делать многое другое. По делу о хищении он должен знать основы бухгалтерского учета, специфику хозяйственной деятельности учреждения или организации, в которой было совершено преступление. По делу о нарушениях правил техники безопасности, авариях, крушениях – все нормативные документы, которыми регламентируется деятельность виновных лиц, технологию производства, работу отдельных узлов, механизмов, другого оборудования, в той или иной степени связанного с исследованием случившегося. Он должен разбираться в криминалистической технике, хорошо знать возможности современных экспертных исследований, уметь работать с вещественными доказательствами. А с чем можно сравнить то эмоциональное напряжение, которое испытывает следователь на месте происшествия. Ведь он заранее никогда не знает о вызове, который его ожидает. Будет это днем, вечером, ночью, насколько сложным будет случай, в котором ему предстоит разобраться. Состояние напряженного ожидания встречи с неизвестностью начинается у него всякий раз, когда он садится в оперативную машину, обгоняющую попутный транспорт под звуки сирены или мигание проблесковых маячков, и настраивает, настраивает себя на предстоящую работу, стараясь унять волнение, которое испытывает всегда и к которому никак не может привыкнуть. На месте, как правило, скопление людей – родственники, соседи, просто любопытные. Иногда слезы и причитания, которые мешают делать то, что он обязан, и тогда часто и подолгу приходится разговаривать с близкими, стараясь успокоить их насколько это возможно.

С осмотра места происшествия для него начинается работа, требующая предельной собранности и сосредоточенности, и если он допустит ошибку, упустит что-либо существенное, важное и так необходимое в будущем для изобличения преступника, то расследование дела может значительно осложниться.

Зачастую осмотр и другие первоначальные следственные действия длятся часами, бывает и сутками, но при всем том от текущей, повседневной работы никто его, следователя, не освобождает. А это значит, что после бессонной ночи он придет в свой кабинет, у дверей которого его ждут вызванные ранее по другим делам люди, и будет беседовать с ними, заполняя протокол допроса. Он хорошо понимает, что этим людям нет никакого дела до его усталости и его проблем, что они встревожены и напряжены ожиданием встречи с ним – следователем, даже тогда, когда они проходят просто свидетелями по делу, что почти каждому из них не очень-то приятно приходить по вызовам в прокуратуру и давать какие-либо пояснения. И несмотря на то что все эти люди очень разные и некоторые могут просто раздражать или даже злить его, он не имеет права обнаруживать свои чувства, ибо он представитель государственной власти, олицетворяющий собой не конкретную личность, а органы прокуратуры в целом.

И никому и никогда не расскажет он, как после очередного ночного выезда на место происшествия и текущей работы в течение следующего дня почувствует вдруг, как закружится голова, глаза начнут слипаться, а слова допрашиваемого поплывут как в тумане, и тогда-то он все-таки не выдержит, извинится перед свидетелем и, оставшись один в кабинете, закроет дверь на ключ и, сдвинув стулья, приляжет на них. Как не останется у него ничего, кроме тяжелого, сдавливающего голову обруча сна, и только проснувшись через 20—30 минут, приведет себя в порядок, ополоснув лицо холодной водой и вскипятив в стакане воду для кофе или крепкого чая, продолжит допрос или углубится в составление очередного процессуального документа.

И пусть так бывает не всегда и не у всех, но у большей части моих коллег безусловно, особенно у тех, для кого эта работа не случайный выбор профессии, а призвание. Ведь именно ему, следователю, вверено решать судьбу человека по конкретному делу, видеть горе потерпевших, терпеливо выслушивать родственников и близких обвиняемого, уверенных, что в этом, конкретном случае допущена ошибка, стараться быть беспристрастным, объективным и самое главное – справедливым.

Какие же качества должны быть воспитаны в следователе, должны стать частью его характера и души?

В одной из серий телевизионного фильма «Рожденная революцией»– с моей точки зрения, лучшего фильма о советской милиции– бандиты в электричке убивают жену главного героя, оказавшуюся случайным свидетелем преступления, которое они перед тем совершили. «Комсомольская правда» в рецензии на этот фильм писала, что подобное не реально и вряд ли можно найти такой пример в биографии тех, кто посвятил свою жизнь борьбе с преступностью. Возможно, так оно и есть, но такой поворот сюжета не случаен. Ты следователь или работник уголовного розыска, занимающийся делом об убийстве. Ты работаешь на месте происшествия, беседуешь с людьми, которые могут пролить свет на картину преступления. Кто ты в эти моменты? Человек, который механически обрабатывает поступающую информацию, бездушный робот? Нет! Только тогда, когда ты сердцем поймешь, что нет чужого горя, но есть горе, которое может стать завтра твоим, ибо потерпевшими могут быть и случайные жертвы преступников, а значит, возможно, и твои близкие, только тогда ты подчинишь себя одной-единственной цели – раскрытию преступления, не думая об усталости, о том, что рабочий день может длиться по 12—15 часов, что поел ты не вовремя и что работу эту нужно бросать, сменив ее на более спокойную. Только тогда ты по-настоящему почувствуешь, что ты следователь.

Именно это высокое гражданское чувство присуще героям фильма– генералу Кондратьеву и его сыну, именно оно должно быть присуще всем тем, кто посвятил себя этой нелегкой работе.

И все же история расследования одного уголовного дела, о котором я хочу рассказать, не потребовала от следователей, которые этим делом занимались, проявления всех тех качеств, о которых я писал с такой горячностью. Но в ней, как ни в какой другой, проявилась, с моей точки зрения, специфика работы именно следователя прокуратуры. Так, как это было.

Воскресный день для семьи Марчуков обещал быть небольшим семейным праздником. Купленный по весне кабанчик после откорма выглядел внушительно. Спиртное закупили накануне. Родственники и друзья съехались с утра и решили подбодрить себя горячительным, не дожидаясь официального приглашения к столу. К моменту разделки туши и Иван Марчук, и сожитель его матери Михаил Собин были навеселе, а так как между собой дружны не были, слов во взаимных уколах, часто походящих на оскорбления, они друг для друга не жалели. В очередной раз обругав Ивана, рассерженный Собин ушел на огород, а за ним засеменила Мария, пытаясь успокоить его. Кто и зачем попросил Ивана принести из летней кухни нож поострее, как он ушел и когда возвратился, все потом рассказывали по-разному. Отсутствовал Марчук минут десять-пятнадцать, а войдя в дом, ругался, зажимая кровоточащую рану на лице. Вскоре за ним вбежала плачущая Мария. Из ее причитаний сумели разобрать, что на огороде лежит мертвый Михаил Собин.

Старик лежал полусогнувшись и зажимая рану справа в подреберье, прямо на тропинке, ведущей к сараю. Потрясенные случившимся, вокруг толпились гости, а затем постепенно стали расходиться. С милицией никто связываться не хотел, тем более что каждый считал себя к случившемуся непричастным. Кто-то предложил позвонить по 02, кто-то сбегать за участковым. Остановились на втором предложении. Пока искали участкового, пока тот направился к дому Марчуков, прошло несколько часов. Что произошло за то время, о чем разговаривали Марчуки и о чем договорились, так и осталось неизвестным, а сами они быть искренними по известным им одним причинам не пожелали. Во всяком случае первому из официальных лиц, появившихся на месте происшествия,–участковому инспектору милиции они все трое заявили, что пьяный Собин скандалил, а затем в присутствии Марии крикнув, что жить такой жизнью больше не желает, нанес себе удар ножом в живот. Иван и его жена настаивали на том, что именно так рассказала им о случившемся Мария.

Убийство или самоубийство? Такой вопрос задавали себе все, кто после сообщения в дежурную часть горотдела милиции о смерти Собина стал разбираться в случившемся. Круг возможных подозреваемых был известен сразу и особо серьезного значения происшествию не придали. Прибывший на место следователь прокуратуры района осмотр проводил, когда уже темнело. Принимая во внимание, что возле трупа побывало много людей, он посчитал, что ничего существенного обнаружить не сможет и протокол осмотра составил поверхностный. Марчука и его близких вызвали в прокуратуру на следующий день. Труп отправили в морг.

Сколько было упущено из-за этой небрежности следователя! Перелистывая много времени спустя тома уголовного дела, вчитываясь в протокол осмотра, занимавший одну неполную страничку, я думал, что привело к подобным издержкам и есть ли оправдание ошибкам моего коллеги. По-человечески, наверное, да. С точки зрения профессионального исполнения долга – нет.

Вызовов на место происшествия в те осенние дни было немало.

Большей частью несчастные случаи, самоубийства. И тут очередной, да еще в воскресенье под вечер. Убедившись на месте, что на первый взгляд все выглядит не так серьезно и три причастных к событию лица твердят о самоубийстве, следователь, видимо, поймал себя на предательской мысли, что если даже это и не так, доказывать вину возможного подозреваемого в такой ситуации будет сложно и не лучше ли принять за основу версию, которую ему так настойчиво предлагали. Сделав первый шаг в этом направлении, откровенно схалтурив при осмотре, он и дальше действовал в таком же духе.

В понедельник у его кабинета собрались участники трагически закончившегося воскресного застолья,– все, кроме одного, которого не было в живых. По очереди заходили они к следователю, давали похожие показания, по существу, ничего не прояснившие в происшедшем.

Да! Все было тихо и мирно. Ссоры или драки? Нет. Не было. Ну. поругались немного Собин с Марчуком. Так это – так, обычная перепалка двух нетрезвых мужчин. Почему погиб Собин? Сплошное недоумение, но каждый полагает – никто его не убивал.

Спокойно вел себя и Марчук. Высокий, чуть полноватый мужчина, за сорок лет своей жизни он успел и помотаться за заработком на Севере и отсидеть несколько лет в колонии за злостное хулиганство. Правда, последние десять лет характеризовался положительно, создал семью, работал постоянно на одном месте. Марчук подробно, медленно, как бы припоминая детали, отвечает на вопросы следователя.

С Собиным ругался часто. Вздорный был старик. Терпел только из-за матери. Пил много, а когда пьяный, вел себя скандально. Из дому вышел за ножом, который попросила принести жена, взял его возле водопроводного крана и вернулся. На огород? Нет, не заходил. Следователь спрашивает о происхождении раны на лице. Пустяки. Это когда скоблил тушу, рука соскользнула и нож прошел по переносице. Почему свидетели видели кровь на лице, когда вернулся с ножом? Задел рану, ударившись о водопроводную трубу, вот она и закровила. На огород не заходил, там были только Собин и мать. Помнит, как она забежала в дом: «Ой! Там дед лежит, зарезался». Только тогда понял – допился Мишка.

Да, именно так вес и было – подтверждает жена Ивана.

Более подробно и словоохотливо рассказывает о случившемся Мария Марчук. Напился старик, а пьяный он буйный. Все жаловался, что он для нас как чужой, ни детей, ни близких родственников. Всех ругал, себя ругал. Вот и с сыном в тот день поссорился. Пошла его успокаивать, а он шумел, шумел, а потом себя ножом под бок.

Итак, что же имел следователь после формальной проверки обстоятельств гибели Михаила Собина. Практически ничего. Но уже был доклад прокурору района о том, что потерпевшего, вероятнее всего, никто не убивал, уже была суточная сводка горотдела внутренних дел, где этот случай отнесли не к разделу «умышленные убийства», а к разделу «факты обнаружения трупов»,– все это в совокупности и привело к принятию решения: Михаил Собин покончил жизнь самоубийством.

Прошло несколько месяцев. Прокурор следственного управления прокуратуры области Шипилов, проверяя работу поднадзорных ему следователей, изучал «бесперспективный» материал о самоубийстве Собина и все с большим интересом вчитывался в объяснения лиц, причастных к событиям того злополучного воскресного дня.

Он обнаружил, что многие важные для оценки случившегося обстоятельства смерти Собина были выяснены поверхностно. Вызывали сомнения выводы судебно-медицинского эксперта о том, что Собин мог нанести себе удар в живот собственной рукой. Ножевая рана у потерпевшего была расположена сбоку справа с направлением раневого канала снизу вверх, а значит, он должен был нанести себе удар левой рукой. Дали поручение срочно выяснить, не был ли потерпевший левшой. Нет, не был – заявили сослуживцы потерпевшего. Обошел следователь молчанием и порезы на руках Ивана Марчука, зафиксированные при его судебно-медицинском освидетельствовании.

Иван Васильевич Шипилов пришел к выводу, что ставить точки в этой истории рано, принял решение о возбуждении уголовного дела и. поручил его расследование более опытному следователю.

Допросы, очные ставки, следственные эксперименты. Марчук продолжает держаться уверенно.

Нет! Собина не убивал. Раны на лице и ладонях? Но я же пояснил, что это еще с утра. Перед убийством Собина из дому не выходил, это было намного раньше. Жена? Она ошибается. За ножом пошел раньше и на огороде, где погиб Собин, не был.

Следователь терпеливо выслушивает Марчука, записывает его показания и убеждается, что противоречий в них все больше и больше. Но эти противоречия подозреваемого не смущают. Ссылаясь на забывчивость, на то, что каким-то событиям не придавал значения, рассказывал о них так, как помнил.

Близкие знакомые семьи Марчуков супруги Василишины были приглашены на воскресное застолье и пробыли в доме Марчуков целый день. На допросе волнуются, но не похоже, что стараются в чем-то обмануть следствие. Хорошо помнят, как вместе с Иваном и его женой на кухонном столе разделывали сало, как Ивана попросили принести нож поострее и он вышел. Вернулся минут через десять-пятнадцать, ругал Собина и рукой зажимал кровоточащую рану на лице. У Василишины и других свидетелей, принимавших участие в застолье, выясняют: когда, в какое время и при каких обстоятельствах они увидели рану на лице Марчука и порезы на ладонях. Лжет Марчук. До 15 часов, а это и было время, когда погиб Собин, никто у него никаких повреждений не видел.

В судебном заседании Марчук вновь изменит показания: «Я вышел во двор, на столе взял нож и сразу же вернулся. За это время я никого не видел, ни с кем не говорил, ни мать, ни Собина не встречал, так как они были на огороде. На следствии я говорил, что не выходил из дому. Я тогда забыл об этом, не придал значения».

Да, следователь сочтет, что вина Ивана Марчука в умышленном убийстве Михаила Собина доказана и он должен предстать перед судом. Доказана, несмотря на то, что Марчук настаивал на своей непричастности к гибели сожителя матери и что в этом же самом пытались убедить следствие его жена и мать.