Текст книги "Несколько дней из жизни следователя (сборник)"

Автор книги: Леонид Словин

Соавторы: Анатолий Безуглов,Ольга Чайковская,Борис Селеннов,Геннадий Полозов,Анатолий Косенко,Макс Хазин,Владимир Калиниченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Дело № 23561.

– Вы обвиняетесь в том, что 5 июля 1977 года совершили умышленное убийство из корыстных побуждений Ведниковой Елены Ивановны и похитили принадлежавшие ей ценности, то есть совершили преступление, предусмотренное статьей 102, пункт «а», УК РСФСР, – огласил Петрушин постановление и, немного помолчав, добавил, – кроме того, ранее вы совершили кражу золотой броши с янтарным жуком, принадлежавшей гражданке Ведниковой, что подпадает под признаки преступления, предусмотренного статьей 144, частью первой, УК РСФСР.

Сапогов тупо смотрел на Петрушина, кажется не улавливая смысла страшных слов.

– Признаете ли вы себя виновным полностью, частично или не признаете?

Сапогов молчал. Петрушин повторил вопрос. Сапогов молчал. Наконец медленно сбрасывая оцепенение, помотал головой, словно убеждаясь, что она на месте, и угрюмо выдавил:

– Не признаю.

Потом, прокашлявшись, как бы со скрытой иронией глухо добавил:

– Признаю кражу брошки.

– Распишитесь, что признаете частично, – предложил Петрушин, протягивая ручку.

– Не буду.

– Ваше дело, – вздохнул следователь. – Показания по существу обвинения давать будете?

– Не буду, – буркнул Сапогов.

– Хорошо, так и напишем: «От дачи показаний отказался».

– Все равно не поверите.

– Почему вы так считаете? Скажете правду – поверю.

– Не надо, гражданин следователь,– поморщился Сапогов.– Я знаю ваши порядки. Делай свое дело, а я помолчу покамест—может, что и вымолчу, всяко бывает.

И тут Петрушин вспомнил, вспомнил ясно и отчетливо. Нажав на кнопку и попросив увести Сапогова, он не спеша вышел из следственного изолятора, прошелся по улице, подышал воздухом. Куда торопиться, зачем? Это от него уже не убежит. Сегодня он не пойдет в Средний Каретный. Завтра, пожалуй, а может быть, послезавтра – в общем как дела позволят. Вечером Петрушин не выдержал и позвонил из дома Красину.

– Капитан? Советник говорит. Это не ты случайно утверждал, что убийцу тянет на место преступления? Нет? Ну и правильно. Никуда его не тянет. Это следователя тянет, грехи его тяжкие тянут. Подготовь на завтра понятых: буду изымать орудие, которое так позорно прошляпил. Пока.

Вот и гостиная. Кажется, что здесь он знает все и знает не хуже, чем ушедшие хозяева, а может быть, даже лучше, потому что облазил на коленках, обшарил, общупал все темные углы и закоулки. И все же одну вещь он выпустил из виду, хотя она находится на самом видном месте. Вот ведь как можно переиграть самого себя.

Часы. Старинные часы в медной оправе. Стрелки остановили свое движение на отметке 11 часов 43 минуты. Возможно, вместе с ними остановилась и жизнь Лели Ведниковой. На медных цепях медные гири ромбовидной формы в основании. Какой изощренный ум придумал эдакую, форму вместо проверенной веками цилиндрической? Такое могло породить только загнивающее, исчерпавшее себя барокко,

Петрушин осторожно снял гирю, взял двумя пальцами за ребрышки покрутил на свету у окна и трепетно опустил в полиэтиленовый пакет. Покрутил другую, заметил крохотное бурое пятнышко, подставил под косой свет – проявились два овальных следа с мелкими причудливыми штришками. Эту гирьку Петрушин не знал куда и положить. Метнулся на кухню, взял граненый стакан, опустил туда гирьку так, чтобы ни один штришок не потревожить. Все, больше здесь делать нечего.

– Вера Ивановна, давайте же наконец объяснимся. Муж ваш молчит, вы молчите, а нам что же делать прикажете?

Ведникова, злая и подчеркнуто безразличная, постно поджала губы.

– Я предъявил вашему мужу обвинение в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах. Это серьезно. Может быть, хоть вы что-то поясните?

– Не убивал он, – процедила Ведникова. – Мы взяли свое.

– Что вы взяли? – несколько растерялся Петрушин.

– Мы взяли свое, – упрямо повторила Ведникова. – Я одна у Лели была, значит, все мое.

– Вы поконкретнее можете? – нетерпеливо подгонял Петрушин.

– Поконкретнее, а потом под расстрел?

– Ну, это совсем не обязательно, – успокоил Петрушин как мог.

– Нет уж,—отрезала Ведникова.

– Послушайте, Сапогов действительно не убивал?

– Не убивал. Он взял имущество. Не взяли бы мы—все прахом бы пошло. Вы бы сами и растащили.

– То есть как? – опять растерялся Петрушин.

– Знаем как. В карман положили, и никто не заметил. А потом ищи-свищи.

– Значит, вы признаете, что взяли драгоценности из ящика?

– Взяли. И никого не спросили.

– Так... взяли. Вместе или один Сапогов?

– Я ему сказала – он взял. Так что, считайте, вместе.

«Это любопытно», – подумал Петрушин. При обыске Ведникова была огорошена тем, что в доме обнаружены драгоценности. Эта женщина не умеет играть, у нее все на лице. Значит, она действительно не знала, а сейчас выставляет Сапогова лишь исполнителем своей воли. Здесь не обошлось без советчиков...

– А когда взяли?

– Одиннадцатого, как узнали про убийство. Ключик от ящика в матраце хранился. Достали и взяли.

– Понятно... А чем ваш муж пятого июля занимался?

– Пятого июля он не убивал, а чем занимался – спросите у него.

– Вера Ивановна, надеюсь, вы понимаете, что даже в этом случае вы совершили хищение, кражу в крупном размере?

– Дело ваше, а только имущество это мое, я буду жаловаться прокурору.

– Ну как же ваше? —не выдержал Петрушин. – Ведь вы не заработали эти огромные ценности, вы их взяли даром, палец о палец не ударив. Это что же, справедливо, по-вашему?

– А Леля их заработала? Заработала?! Стало быть, если у нее имелась бумажка, то все по справедливости, а если нет бумажки, то в тюрьму? А Анна Ивановна заработала? Как же, перетрудилась. С мое бы постояла у прилавка в грязи да в гнили. Вы поглядите на мои руки, их уже никакие кремы не берут. «Не заработала»...

– И что же вы хотели делать с этими деньгами?

– Кремы французские покупать! Устраивает?

– Ну хорошо, – невпопад заметил Петрушин, не зная, что и сказать. – Да, а с той брошкой, о которой вы говорили, все выяснилось. Ее ваш муж украл и сознался уже, – сообщил Петрушин не без скрытого злорадства и желания отыграться.

– Дурак, что с него возьмешь,—равнодушно отреагировала Ведникова.

Переснять с гири на дактилопленку обнаруженные следы Петрушин сам не решился, чтобы ненароком не испортить дело. Он принес гирю в лабораторию и попросил эксперта сделать это в его присутствии. На всякий случай следы сфотографировали, потом криминалист опылил их посредством специальной магнитной щеточки и откопировал на темной пленке. Один след вышел нечетко, смазанно, папиллярные узоры прерывались или забивались порошком. Другой получился вроде бы получше, но эксперт никаких гарантий его пригодности для идентификации не дал. Красин, присутствующий тут же, умолял работать аккуратно, угрожал криминалисту какими-то последствиями, если тот все испортит. Предварительное сравнение потребовали провести сразу же, но криминалист воспротивился и выгнал их обоих из кабинета, заявив, что без постановления экспертизу проводить не будет. Правильно, конечно.

...На столе следователя в прозрачном целлофановом пакете лежала медная гиря – та, которая была «чистой» и для экспертизы интереса не представляла. Она была определенным образом прикрыта газетой. Петрушин отошел подальше от стола, присмотрелся внимательно. Что-то ему не понравилось. Он чуть пододвинул гирю к ближнему от него краю стола, еще посмотрел так и эдак, поправил газету. Присел на стул для посетителей, прикинул, еще поправил. Кажется, теперь в самый раз. Гиря должна быть хорошо различима и в то же время не очень мозолить глаза, не создавать впечатление нарочитости. Петрушин готовился.

В дверь постучали. Вошел Михнюк. Он сел у стола и приготовился к очередному допросу. Следователь не торопился, перебирал бумаги, делал какие-то пометки. Михнюк ждал, внимательно рассматривая свои пальцы. Петрушина это не устраивало, и он продолжал весьма неучтиво заниматься своими делами. Наконец, обследовав пальцы, Михнюк стал проявлять признаки томления. Взгляд его рассеянно побежал по кабинету, по голым стенам. Ни за что не зацепившись, перебросился на стол, несколько раздраженно остановился на Петрушине, потом пошел блуждать по разложенным бумагам. Вот, кажется, остановился. Михнюк заинтересовался, но гиря лежала не очень удобно для обозрения. Он незаметно отклонился, пытаясь получше рассмотреть, что там. Раза два зыркнул на следователя, потом опять на гирю, снова немного подался в сторону, чтобы поймать наиболее удобную точку обзора. Поймал и, уже не в силах скрыть интереса, завороженно уставился во все глаза. Петрушин продолжал шелестеть бумагой. Михнюк нервничал уже явно, и пальцы его, как и тогда, выбивали стремительное аллегро. Потянув резину еще минуты три, чтобы окончательно подготовить «клиента», Петрушин оторвался от своих липовых на данный момент дел и уперся в Михнюка долгим взглядом, как бы раздумывая, с чего начать.

– Что это у вас с пальцами? – спросил он словно между прочим. Петрушин не мог отказать себе в удовольствии повториться в эпилоге.

Михнюк не ответил, но, чтобы унять пляску, грубо придавил пальцы ладонью, крепко придавил – до побеления ногтей.

– Я вызвал вас для того, чтобы провести дактилоскопирование на предмет установления вашей причастности к убийству Ведниковой, – официально объявил следователь.

Михнюк молчал.

– Приступим.

Петрушин достал из сейфа бланк дактилокарты, коробочку с поролоновой прокладкой, тюбик с типографской краской, валик. Выдавил на поролон червячок краски, раскатал валиком.

– Начнем с правой руки. Промокните хорошенько большой палец. Так... А теперь давайте я вам помогу.

Петрушин взял палец Михнюка, вдавил в отведенное для него пространство на бланке, покатал с боку на бок. Неожиданно Михнюк с силой вырвал руку. Его заколотила дрожь.

– Не надо этого, не надо, только не это, – панически прошептал он и разрыдался. Петрушин совершенно не ожидал такой реакции.

– Я все скажу, – заикаясь и давясь словами, умолял Михнюк,– только не надо этого... Уберите, я не могу смотреть, уберите скорее! Мне это страшно!

Петрушин убрал дактилоскопические принадлежности обратно в сейф, вернулся на свое место и сел, подперев щеку кулаком.

– Рассказывайте, Михнюк, – разрешил Петрушин, переждав истерический пик.

– Я прошу занести в протокол чистосердечное признание. Я убийца. Я убил Лелю вот этой гирей, убил на кухне.

– Поясните.

– Я попал в трудное положение, безнадежное. Тесть дал две с половиной тысячи на кооператив. Нам очень нелегко было попасть в этот кооператив. И вот, когда надо было платить первый взнос, когда выходил уже последний срок уплаты, я проиграл эти деньги.

– На бегах, – подсказал Петрушин, чтобы продемонстрировать свою осведомленность.

– На бегах. Это был рок. Я не знал, что делать, не мог показаться жене на глаза. Я был загнан в угол, скрывался, хотел покончить с собой...

«Господи, какая старая история, как это скучно и ужасно»,– подумал Петрушин.

– И я решился. Пошел в тот единственный дом, где когда-то мог рассчитывать на помощь. Я умолял Лелю, ползал на коленях. Боже, перед ней на коленях! Я просил одолжить денег всего на полгода. Мне нужна была всего одна брошка из ее музея, одна паршивая брошка из ее вонючего ржавого ящика, из ее могильного склепа с бессмысленно похороненными драгоценностями. И она мне отказала, она стала вспоминать какие-то сорок рублей! Я целовал ей ноги, я предлагал сердце этому... саксаулу, этому... кактусу, этому... перезрелому помидору, – дебелое лицо Михнюка опять пошло пятнами, толстые губы стали мокрыми, обширные залысины покрылись испариной, длинные лохмы волос как-то сами собой свернулись в сосульки.

– Перестаньте, Михнюк, – брезгливо попросил Петрушин, сглатывая подступивший к горлу комок тошноты.

– Нет, не затыкайте мне рот! – закричал Михнюк. – Я имею право говорить! Я имею право быть понятым!

Неожиданно он затих и опять заплакал.

– Она меня пыталась прогнать, как собаку, – скулил он, давясь слезами. – За паршивую, вонючую брошку, которую она сама никогда не наденет и даже не вытащит из ящика. Какая нелепость! Как глупо все устроено! Я не мог простить ей унижения. Ведь и в прошлом мне приходилось унижаться перед ней, заискивать перед этим... пустоцветом, выросшим на жирном черноземе, чтобы угодить Анне Ивановне, чтобы она оставила меня в кружке, чтобы я имел возможность петь, заниматься делом своей жизни...

– Какие ценности вы взяли? – перебил Петрушин тошнотворную исповедь.

– Мне нужна была всего одна брошка, всего одна! Я перерыл все, но ключа не нашел, замуровали надежно. Я ушел ни с чем.

Петрушин достал из ящика стола бланк протокола допроса:

– Сами запишите, или мне это сделать?

– Я не могу, руки Дрожат... Пишите вы.

Петрушин принялся заполнять атрибуты титульного листа.

– С анкетой все без изменений? – походя поинтересовался следователь.– Женат... Не судим... Работаете там же...

– Нет, уволился недавно, – нехотя пояснил Михнюк.

– Что так?

– Нет перспективы.

– И где же сейчас трудитесь?

– В обществе охраны природы.

– Что-о? – изумленно выдохнул Петрушин. Михнюк в испуге отшатнулся. – И кем же вы там?

Михнюк замялся:

– Да пока на общественных началах. Посадочный материал заготавливаю.

– Тюльпан?

– Тюльпан.

– Почем штука?

– Когда как. Пятнадцать-двадцать копеек...

– Да нет же, Михнюк. Закупали вы по десять копеек, а сдавали в магазин по двадцать. Ваше счастье, что не успели всласть поработать на этой ниве. Впрочем...

А следы по гире оказались все-таки непригодными для идентификации. Правда, биологическая экспертиза дала заключение, что бурое пятнышко, обнаруженное на гире, – это кровь человека, II группы, то есть той же, что и кровь Ведниковой. А судебный медик подтвердил, что рана на голове потерпевшей могла быть причинена представленной на экспертизу гирей. Тоже немало. Ну и рассчитывать на след пальца Михнюка– это было бы уже слишком, такие подарки следователь получает не часто.

Дело № 23385.

– Еще раз повторяю: никаких денег я не брал и к этой афере непричастен, – отпирался Симонин.

– А показания Бурдина, Ускова?

– Не знаю. Не знаю, почему нужно верить этим жуликам, чем они заслужили доверие. Ни один документ я не подписывал и подлогами не занимался. А так, знаете, можно кого угодно...

– Но именно вы настаивали на расширении этого дела. Вот и Михнюка Павла Трофимовича недавно подключили к заготовкам.

– Я видел в этом деле полезную сторону и не, видел закулисной. Я был обманут.

– Ну хорошо, оставим это, – Петрушину надоело препирательство.– Давайте поговорим о другом деле. Вы ведь недавно сами оказались потерпевшим? Я имею в виду кражу коллекции.

– Да, был такой случай, – нехотя подтвердил Симонин.

– И что, ценная коллекция?

– Да как сказать...

– Она была зарегистрирована в отделе культуры?

– Нет.

– Почему?

– Для души собирал, не видел нужды в этих формальностях.

– В ней были монеты из благородного металла?

– Так... немного.

– Тогда вы обязаны были зарегистрировать,.

– Я этого не знал.

– Я слышал, что вы не настаивали на розыске? Разве не жалко?

– Я не очень верю в возможности розыска.

– Ну зря, Сергей Анатольевич, зря. А вот нашли вашу коллекцию.

– Нашли? – насторожился Симонин.

– Нашли, нашли, – с удовольствием сказал Петрушин. – Ваша фамилия помогла. Уж и не знаю, все ли, но и то, что нашли, – это, я вам скажу... Откуда такие деньги, Сергей Анатольевич?

– Я обязан отвечать на ваш вопрос?

– Этот вопрос уже к, обвиняемому, а не к потерпевшему, так что ваше дело.

– Ну что ж... Я собирал эту коллекцию всю жизнь. Я вкладывал в нее все, что у меня было.

– На такие ценности и двух жизней не хватит. Это же уникальные единичные экземпляры, им место в музее.

– Именно для этого и собирал. Я хотел вернуть их государству.

– Значит, если я правильно вас понял, вы отказываетесь от коллекции в пользу государства?

– Да, после моей смерти.

Петрушин позвонил по внутреннему телефону:

– Лена, пригласи, пожалуйста, Черняка.

Вошел пожилой аскетического вида мужчина.

– Лев Борисович Черняк, – представил Петрушин, – нумизмат, научный сотрудник музея. Мы попросили Льва Борисовича ознакомиться с вашей коллекцией. Послушаем?

– В коллекции представлены уникальные монеты, – приступил к оглашению своего заключения Черняк. – Талер Лжедмитрия, Гангутский рублевик – их было выпущено десять экземпляров. Рубль Константина 1825 года, известно всего несколько экземпляров. Судьба каждого прослежена вплоть до сегодняшнего дня. Штемпель этой редчайшей в мире монеты хранится в Эрмитаже. Рублевый ефимок Алексея Михайловича, в каталоге Спасского описано 34 экземпляра. Семейный полуторарублевик – уникальная монета.

– Лев Борисович, вы не могли бы оценить коллекцию? – попросил Петрушин.

– Это очень трудно, особенно одному, нужна комиссия. Официальных ценников нет. Подобные монеты оцениваются чрезвычайно дорого. Ну, если, например, взять цены международных аукционов, то семейный полуторарублевик потянет, пожалуй, тысяч на восемь.

– Вы слышите, Сергей Анатольевич? – обратил внимание Петрушин. – Сумасшедшие деньги, не каждому музею по карману. Ну хорошо... Вы ничего не хотите добавить, Лев Борисович?

– Я хочу сказать товарищу Симонину, что ставить свою фамилию на монетах – это варварство, это недостойно интеллигентного человека. Это... это все равно, что расписаться на лице Моны Лизы, – Черняк не скрывал негодования. – Вы опасный человек, ведь вы могли бы испортить бесценные памятники материальной культуры. Счастье, что монеты оказались фальшивыми.

– Нет, нет, что вы! – ошарашенно пролепетал Симонин. – Это подлинное, я консультировался, это подлинное!

– Это красивые, но примитивные подделки, – злорадно возразил Черняк – Сработано способом отливки, о чем свидетельствуют следы швов на стыке двух форм лицевой и оборотной стороны. На гурте монет вместо имеющихся надписей «С. А. Симонин» должны быть инициалы начальников монетных отделений.

– Как же так, я же консультировался...– повторял Симонин.

– Мы нашли вашего консультанта, – сказал Петрушин, – и ювелира нашли. Три года ювелир работал на вас без праздников и выходных. Кстати, вдвоем же они и украли вашу коллекцию, чтобы не засорять нумизматику. По их делу вы пойдете не как потерпевший, а как обвиняемый в нарушении правил о валютных операциях.

Дело № 23561.

Потребовалось еще значительное время, чтобы привести в порядок уже полученные доказательства и обнаружить новые. С Михнюком все ясно. Сапогову было предъявлено обвинение почти по всем пунктам статьи 144 УК РСФСР: кража, совершенная повторно, по предварительному сговору, причинившая значительный ущерб. Вместе с ним была привлечена к уголовной ответственности и Ведникова.

В двухмесячный срок расследования уложиться не удалось. Петрушин пошел к прокурору просить еще месяц. Прокурор Колесников полистал дело, прочел постановление о продлении срока следствия, еще раз полистал. Что-то его не устраивало.

– Украл, говоришь? – спросил он хитро. – А у кого украл?

– У Ведниковой, – ответил Петрушин и... осекся. Он понял.

– У Ведниковой, значит, – с удовольствием проконстатировал Колесников. – У мертвой, значит, украл. А можно ли лишить мертвого права собственности, которого он уже и так лишен собственной смертью?

Петрушин молчал. Он никогда не чувствовал себя сильным в вопросах квалификации преступлений. Как-то не до этого было, не до казусов, не до прецедентов. Одна забота всегда – доказать да в срок уложиться.

– Н-да, – размышлял прокурор, – если нет кражи, то что есть? Что-то же должно быть, как думаешь?

– Должно, – нехотя отозвался Петрушин.

Вопрос действительно оказался не таким уж простым. Прежде всего, кому теперь принадлежит имущество? Если нет завещания, наследников, имущество признается бесхозным, выморочным, как говорят юристы, и переходит в собственность государства. Значит, похищенные ценности – государственное имущество? Значит, имеет место хищение государственного имущества в особо крупных размерах? Нет, непохоже. С этой статьей шутки плохи, ее санкция предусматривает 15 лет и даже смертную казнь. Чтобы предъявить такое обвинение, нужно твердо установить, что похититель знал о принадлежности имущества государству, субъективно относился к нему как к государственному. Здесь этого нет. Да и вообще, когда преступник лезет в частную квартиру, его редко можно упрекнуть в том, что он ворует государственное, даже если это и так. Ему всегда сдается, что в квартире должно лежать только личное.

Прокурор Колесников открыл Уголовный кодекс.

– Тут такая малоприметная статья имеется: присвоение найденного или случайно оказавшегося у виновного ценного имущества, принадлежащего государству. Давай обсудим этот вариант. Имеется в виду присвоение клада или находки. Как считаешь?

– Ничего себе находка! – возмутился Петрушин.

– Да, на находку не похоже... Тогда, может быть, клад?

Встал вопрос: что такое клад. В самой статье УК это понятие не расшифровывалось. Подняли словари. У Даля такого слова вообще не оказалось. Петрушин настаивал, что клад – это нечто зарытое в землю или замурованное. Колесников предложил обсудить менее романтические варианты, тем более что энциклопедический словарь давал такую возможность: клад в праве – зарытые или сокрытые иным способом деньги или ценные предметы, собственник которых не может быть установлен или в силу закона утратил на них право.

– Вот видишь, «сокрытые иным способом», – обратил внимание Петрушина прокурор. – Разве железный ящик сюда не подходит?

Но Петрушин извлек в ответ метод доведения до абсурда.

– А если скрыто в шкатулке, предположим, малахитовой? А если в шкафу под бельем?

– Н-да, это, пожалуй, не клад, – неуверенно заметил Колесников.

– А если в том же железном ящике, но не замкнутом на ключ? – накалял дискуссию Петрушин. – И вообще, давайте разберемся. Если из ящика взял – присвоение клада. А если со стола или из комода – никакого, значит, состава преступления? Ерунда какая-то.

– Ерунда, – подтвердил прокурор. – Кладом можно считать саму квартиру, – предположил Петрушин, – Она закрыта от посторонних, сокровища под охраной замков – чем не клад?

Однако встал другой вопрос. У Сапогова были ключи, он имел разрешение на доступ в квартиру от самой хозяйки. Значит, драгоценности не были для него «скрытыми иным способом», значит, квартира для него не являлась кладом.

Тогда присвоение находки, – вернулся Петрушин к ранее отвергнутому варианту. – Для находки не нужны требования «сокрытости», ценности могут быть доступны каждому.

– А может быть, самоуправство? – внес ответное предложение Колесников. – Ты говорил, что сестра потерпевшей имела вроде как притязания на ее имущество.

Открыли статью о самоуправстве. «Самовольное, с нарушением установленного законом порядка, осуществление своего действительного или предполагаемого права, причинившего существенный вред гражданам либо государственным или общественным организациям», наказывается исправительными работами, или штрафом до 50 рублей, или общественным порицанием.

– Итак, – подытожил Колесников, – если Сапогов не был в сговоре с женой, он должен нести ответственность за присвоение находки. Если они соучастники, то должны отвечать за самоуправство.

– По-моему, на общественное порицание они согласятся оба, – съязвил Петрушин.

– Знаешь что, закон есть закон, и не нам с тобой его обсуждать, – закончил дискуссию прокурор.

Да, неисчерпаемая и многообразная жизнь преподносит юристам такие образцы многообразия, которым не так просто дать однозначную оценку. А ведь каждое противоправное действие должно получить свое выражение в четких понятиях уголовного закона. Кодекс содержит чуть больше 200 составов преступлений – этих общих формул человеческого поведения, признаваемого преступным. Но в жизни варианты столь бесконечны, что поиски для каждой из них нужного закона часто становятся одним из главных вопросов уголовного процесса.

На столе лежали аккуратными стопками протоколы, рядом – толстая игла и моток шпагата. Петрушин старательно вывел фломастером на новой коричневой корочке очередную цифру «12» и принялся подшивать бумаги. Остальные одиннадцать томов лежали здесь же, в уголке на полу. Следствие продолжается. Дни бегут быстро, а сделать надо еще многое. Сейчас, когда ситуация более или менее прояснилась, самая и работа: проверять, закреплять, перепроверять. Надо сделать так, чтобы суду было все ясно, и следователь Петрушин должен постараться.

Дней за пять до окончания срока расследования Петрушин раздобыл документы, вызвавшие в нем гамму противоречивых чувств. Двое суток он приводил их в порядок, а на третьи позвонил Красину.

– Тебе не кажется, что Михнюк попросту опередил Сапогова? – с ходу поделился мыслями Красин.

– Мне кажется, что они оба в чем-то опередили друг друга. А впрочем, это теперь не имеет роли, как говорят в Одессе...

– За Сапоговым еще брошка с жуком осталась, между прочим. Ведь он увел ее при жизни Ведниковой, – без энтузиазма заметил капитан.

– Посмотрим, – неопределенно пообещал Петрушин. – Послушай-ка лучше, что я тебе прочитаю, – он не спеша достал из папки бумагу, прокашлялся, – «Завещанием» называется. Оглашаю текст, любезно предоставленный мне Первой Государственной нотариальной конторой. «Все мое имущество, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чем бы оно ни заключалось и где бы ни находилось, я завещаю Черемных Сергею Андреевичу. Е. И. Ведникова»,

– Черемных! – вскричал Красин. – Этот сальный, зализанный тип с ямочками на рыхлых щеках?!

– Ну-ну, не надо, – осек его Петрушин, уже переваривший новость и успевший подавить в себе эмоции. – Ведникова тяжело и неизлечимо болела, я узнал. А этот человек увидел в ней женщину и согрел в последние ее месяцы и дни. Такого подарка ей никто не делал. Только она одна могла оценить его по достоинству, и она оценила. Спешите делать добро, и вам воздастся, так-то... Ищи, капитан, ценности, хозяин ждет.

– Подождет, – прокряхтел Красин. – А пока пойдем, Вов, чайку похлебаем, что-то живот подвело.

– Да, – подтвердил Красин, – чайку выпить неплохо.