Текст книги "Скачущий на льве"

Автор книги: Леонид Мацих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Сцена в Доме Учения вечером. Гамалиил с Акивой. Разговор про Мессию

Дом учения, поздний вечер. Акива сидит за столом и при свете лампады что-то пишет. Появляется слуга.

Слуга. Рабби Акива! Мой господин Рафаил Бен Амрам приглашает тебя на пир в честь обрезания его сына. Он просит тебя оказать ему честь своим приходом.

Акива. Передай своему господину мои поздравления, благодарность за приглашение и скажи, что я скоро приду.

Слуга кланяется и уходит. Заходит Гамалиил.

Гамалиил. Ты позволишь мне нарушить твое уединение, Акива?

Акива. Заходи, Гамалиил, садись, милости прошу. Не ожидал тебя увидеть, я думал, ты уехал в свое поместье.

Гамалиил. Я решил остаться в Лоде. Мне нужно поговорить с тобой, и я понимал, что, прежде всего, нужно отправиться сюда. Почему ты не идешь домой?

Акива. Дом мой пуст, как тебе известно. Меня там никто не ждет, кроме Якова, моего домоправителя. Но он уже очень плох, почти все время дремлет у огня, как старый пес.

Гамалиил. Почему бы тебе не сменить его?

Акива. Как это сменить? Выгнать? Куда же старик пойдет? Бог с тобой! Он и его Мирьям прислуживали еще на нашей свадьбе с Рахилью.

Гамалиил. Акива, мое письмо с возражениями ты, конечно, оставил без внимания?

Акива. Конечно.

Гамалиил. Там ведь излагались доводы еще четырех человек.

Акива. Какое это имеет значение? Все эти соображения мне известны, и я дал на них ответ. Все равно ведь академия уже проголосовала. Моя позиция полностью принята. Я мог бы ответить из вежливости, но мне было жаль времени. Его в обрез у каждого из живущих, а у меня сейчас в особенности.

Гамалиил. На что же, позволь спросить, ты нашел время, которого у тебя не хватило для главы Синедриона?

Акива. Да будет известно главе Синедриона, что я пишу письмо тому, кого я считаю единственно достойным быть главой Синедриона.

Гамалиил. Ишмаэлю?

Акива. Да.

Гамалиил. Он пишет еще кому-нибудь, кроме тебя?

Акива. Наверное, нет. Он и мне пишет не так часто. Пару строк о себе, всегда только о болезнях, а потом – комментарии к Писанию.

Гамалиил. О законах не пишет ничего?

Акива. Ничего. Он даже в суде больше не заседает. Занимается только Писанием и ничем другим заниматься не хочет.

Гамалиил. Он бы одобрил твое решение?

Акива. Не знаю. Я написал ему, но даже не рассчитываю получить ответ.

Гамалиил. С ним бы ты говорил так же, как со мной? (Молчание). С ним бы ты говорил по-другому?

Акива. С ним – да. Что ты хотел спросить? Ты же пришел зачем-то.

Гамалиил. Тезисы готовы, академия высказалась однозначно. Теперь решение Синедриона предрешено?

Акива. Безусловно. Но ты можешь написать возражение в Высший суд при Синедрионе. Так когда-то поступил Рабби Элиэзер. Прецедент есть.

Гамалиил. Это тоже ничего не изменит. Так, пустая формальность. Что бы ты делал на моем месте?

Акива. Я бы не оказался на твоем месте. А уж если бы так вышло, то или пошел бы за большинством, или покинул бы свой пост.

Гамалиил. Ты бы никогда не пошел за большинством.

Акива. Я вижу, ты тоже к этому не готов. Так чего ты хочешь? Сложить с себя полномочия? Это можно. Но ты же столько шел к этой должности! Столько интриг придумано, столько паутины сплетено, столько денег потрачено…

Гамалиил. Ты до сих пор не можешь мне этого простить?

Акива. Прощают раскаявшихся. От тебя же я ни разу не слышал ничего, кроме уверений в собственной правоте и требований уважения к должности, которую, как я считаю, ты получил незаконно.

Гамалиил. Они проголосуют не за доводы и аргументы, а за тебя. За свою любовь к тебе. Они проголосуют за все, что бы ты не предложил.

Акива. Ты преувеличиваешь. Люди голосуют сердцем, это давно известно, но разум у них при этом остается. Но такой ли он надежный союзник? Вот о чем я бы подумал на твоем месте. А насчет любви… Ты помнишь правило: «Зажечь может только горящее»? Любят тех, кто любит сам. Но утешься: разве заповедано, чтобы чужие люди любили друг друга? Люди должны друг друга уважать.

Гамалиил. А как же заповедь из книги Левит: «Возлюби ближнего как самого себя»? Ты сам провозгласил ее великим правилом Торы!

Акива. А у меня есть на этот стих толкование, ты не забыл? Понимать это надо не как: «люби ближнего, как самого себя», что невозможно ни для кого из смертных, но: «люби ближнего, потому что он как ты!», то есть снисходи к его слабостям и не требуй от него чрезмерного. Ишмаэлю нравилась эта трактовка.

Гамалиил. А Иегошуа возражал!

Акива. Иегошуа всегда возражал, если Ишмаэль одобрял. Какие были споры! Помнишь нашу академию в Явне?

Гамалиил. Нынешняя кажется тебе хуже?

Акива. Старикам всегда так кажется. Но не написано ли у Соломона в Экклезиасте: «Не говори, что нынешние дни хуже прежних, ибо не от мудрости ты говоришь это»? Для всякого времени свои песни. Но тогда, в Явне, это было настоящее созвездие! Иегошуа во главе стола, а мы все вокруг: Ишмаэль, ты, я, Бен Азай, Тарфон, Бен Зома, Элиша…

Гамалиил. Не надо о нем!

Акива. Оставь! Он был лучшим из всех нас, кроме Ишмаэля.

Гамалиил. И тебя!

Акива. Со мной он был вровень. А в чем-то, может, и превосходил.

Гамалиил. Он ушел тоже из-за меня?

Акива. Нет, конечно. Это из-за нашего путешествия в Пардэс. Мы ощущали себя избранниками Божьими. Никто тогда не знал…

Гамалиил. Ни для кого из вас это не кончилось добром.

Акива. Ни для кого. Бен Азай умер, Бен Зома сошел с ума, Элиша стал отступником.

Гамалиил. А ты?

Акива. Я тоже стал другим.

Гамалиил. Но ты выдержал! Ты вошел с миром, и вышел с миром.

Акива. Да, я крепкий парень! Я же простой мужик, пастух. Молодость в труде и бедности. Крестьянский здравый смысл, благочестивая народная мудрость… Что там еще плел наш великий говорун Элиэзер?

Гамалиил. Акива, а что там все-таки было?

Акива. Где?

Гамалиил. В Пардэсе.

Акива. Бог с тобой, Гамалиил! Неужели ты думаешь, что я расскажу тебе?

Гамалиил. ОН (жест) запретил тебе?

Акива. Нет, я сам запретил себе.

Гамалиил. Акива, я пришел к тебе за утешением.

Акива. Зачем же еще ко мне приходить? Чем я могу утешить тебя?

Гамалиил. Скажи мне правду. Обещай!

Акива. Разве я когда-нибудь лгал?

Гамалиил. В том-то и дело, что нет. Но сейчас, мне кажется, ты не договариваешь. Не может быть, чтобы ты полагал этого Бар Кохбу Мессией! Зачем ты всех уверяешь в этом?

Акива. Я действительно так считаю.

Гамалиил. Но он же ничем не напоминает Мессию!

Акива. Он не похож на тот образ Мессии, который сложился в твоих мыслях, но это ничего не значит. Почему ты думаешь, что Божественный замысел должен походить на твои идеи и представления?

Гамалиил. Ты разглядел Божественный замысел, а я – нет?

Акива. Разве это в первый раз?

Гамалиил. Акива, ты всерьез считаешь, что ты настолько умнее меня?

Акива. Гамалиил, зачем задавать вопрос, на который ты знаешь ответ? Такой разговор унижает тебя и меня. Ты же пришел за утешением. Утешься тем, что я вижу в Бар Кохбе Мессию.

Гамалиил. Акива, сознаешь ли ты, какую ответственность ты на себя берешь? Если ты ошибаешься, это твоя личная ошибка. Но ты продолжаешь настаивать на своем, и тем самым ввергаешь в заблуждение весь народ. Это сравнимо с лжепророчеством и даже с сознательным богохульством. Помнишь ли ты, что бывает с теми, кто богохульствует?

Акива. Напомни мне, я уверен, это доставит тебе удовольствие.

Гамалиил. Богохульников поражает Иродова немочь! Руки и ноги их сохнут, головы их трясутся, их терзает невыносимая боль. Тела их покрываются струпьями и язвами, глаза их вытекают, лица их гниют, как у прокаженных, плоть их заживо пожирают черви. Так сходят они в могилу.

Акива. Меня это не трогает, ибо не имеет ко мне отношения. Если хочешь, скажи эти слова членам Синедриона и посмотри на их реакцию. Только учти, что эта речь может стать последней в твоей жизни. Тому, кто пугает других, нужно быть готовым самому пережить великий страх.

Гамалиил. Акива, ты открываешь врата бездны!

Акива. Они порой неотличимы от дверей рая!

Гамалиил. Я боюсь не за себя. Что будет с народом Божьим? Ты понимаешь, что при таком решении Синедриона война с Римом неизбежна?

Акива. Я вижу это также ясно, как ты.

Гамалиил. И тебя это не страшит?

Акива. Нет, ибо я уповаю на помощь Божию. А вот тебя, как видно, эта война пугает? Не странно ли это? Ты же всегда мечтал о часе, когда наш народ сможет сбросить ненавистное иго иноверцев. Откуда вдруг такое малодушие?

Гамалиил. Акива, послушай меня! Прошу тебя, оставим взаимную неприязнь ради судьбы народа Израиля! Забудь обиды, которые я нанес тебе вольно или невольно. Прости меня! Скажи мне со всей искренностью: ты веришь в наш успех?

Акива. Гамалиил, я не могу забыть обиды. Никто не может сделать бывшее не бывшим. Но я постараюсь тебя простить. Я отвечу тебе вполне искренне. Послушай одну историю. В молодости я дружил с одним крестьянином по имени Эфраим. Он зарабатывал на жизнь тем, что копал колодцы. Это был огромный, хмурый человек, которого все сторонились. Казалось, он всегда таскал с собой свою яму. Как-то он попросил меня помочь, и мы спустились в почти готовый колодец. Дело было летом, в полдень, стояла жара, солнце светило так, что был виден каждый камушек на дороге, а на небо было больно смотреть. Но в колодце было темно, и, что самое неожиданное для меня, высоко в небе были видны звезды. Их можно было увидеть только из глубины этой ямы. Так и сейчас. При ясном, слепящем свете разума я вижу, что надежды мало. Умом я понимаю это. Но в глубине моей души, в самой темной ее глубине, там блещет звезда надежды. Когда я смотрю оттуда, мне кажется, что возможно чудо. И я надеюсь на него.

Входит слуга.

Слуга. Рабби Акива, Рабби Гамалиил! Мой хозяин Рафаил Бен Амрам вновь приглашает вас почтить вашим присутствием пир в честь обрезания его сына.

Кланяется.

Что мне передать ему?

Гамалиил. Благодарю за приглашение, но я не приду. Я не хожу на пиры простонародья. Предпочитаю следовать словам царя Давида: «Блажен муж, не ходящий в совет нечестивых и в собрании насмешников не сидящий».

Акива. А я буду непременно. Передай Рафаилу, что я сейчас же иду.

Слуга выходит.

Гамалиил. Ты предлагаешь нам поверить, что пришел час избавления?

Акива. Да.

Гамалиил. Ты готов умереть?

Акива. В любой момент.

Гамалиил. И предлагаешь нам последовать за тобой?

Акива. Пусть каждый делает свой выбор.

Гамалиил. Врата бездны! В этом твое утешение, Акива?

Акива. Другого утешения у меня для тебя нет.

Пир у Рафаила. Ангел смерти

Акива идет по улице Лода и видит толпу людей, весело распевающих «Симан тов»:

«Мазаль тов! Счастья и удачи!», «Добрый знак с небес нам дан! Счастья знак дарован нам!»

Акива присоединяется и поет со всеми.

Звулун. Рабби, мир тебе! Наконец-то!

Все. Что же так поздно? Мы тебя так ждали!

Акива. Мир вам, добрые люди! Извините великодушно, дети мои! Никак не мог прийти раньше, были важные дела.

Все. Всё ведь уже съели! Но не всё выпили! Сейчас мы нальем тебе чашу, Рабби! Эй, принесите Рабби вина!

Акива. Где Рафаил?

Звулун. Он пошел в покои жены. А меня, Рабби, ты не узнаешь? Я – Звулун, его младший брат.

Акива. Звулун! Я тебя помню мальчишкой. Смотри-ка, ты стал зрелым мужем. Где ты сейчас живешь, чем занимаешься?

Звулун. Я живу в Гамле Галилейской. У нас крупная торговля оливковым маслом по всей земле Израиля. Мы даже в Египет масло возим. А все Рафаил! Он у нас – самый умный и самый богатый. Он ведет всю торговлю. У него дом в Кейсарии. Но там жена все рожала ему девочек! А вот здесь благословил Господь чрево ее, она, наконец, родила сына! После трех дочек! Нас, Рабби, в семье четверо братьев, не считая двух сестер. У всех, слава Богу, есть сыновья. Только у Рафаила были одни девочки, чтоб им… быть счастливыми, да при хороших мужьях! Мы уж думали, что это наказание за его богатство.

Гости. Какой пир устроил Рафаил! Он сам и его домочадцы ели на золотой посуде, а все гости на серебряной. Клянусь жизнью, я не видел такого пира! Даже беднякам, сидевшим в конце стола, все подавалось на серебряной посуде! Даже нищие не ели на глиняных тарелках!

Звулун. Какой-то оборванец схватил серебряную бутыль и бросился бежать. Случись такое у меня, я приказал бы вырвать у мерзавца печень и бросить ее собакам! Но не таков мой брат! Он послал вдогонку самого быстроногого слугу с приказанием вручить воришке пробку от бутыли со словами: «Мой господин подарил тебе еще и это!»

Гости. Подавали откормленных тельцов, целых ягнят, фаршированных оливками, каперсами и чесноком. А какая была рыба! Какая прекрасная, нежнейшая рыба из Генисаретского озера… Какие были фрукты… А какие были вина! Он привез изумительные вина из Гамлы!

Звулун. Да это я их привез! У нас лучшие вина в Израиле, а у меня – лучшие погреба во всей Гамле. Но брат мой удивил даже меня!

Появляется Бениамин с чашей вина.

Бениамин, внук верблюда, в какой чаше ты принес вино нашему Рабби? Глаза твои совсем сползли из-под лба на задницу? Это будничная чаша для обычных гостей. Возьми серебряную хевронскую чашу с резьбой. Да ополосни хорошенько! Вот уж несчастье своей семьи!

Акива. Чем твой брат удивил тебя?

Звулун. Тем, что он привез совершенно необыкновенное вино пятилетней выдержки. Это такой вкус! Таким вином чокаются ангелы на небесах, когда встречают святую субботу! Так вот Рафаил сказал нам, что из этого же вина он нальет нам чашу на свадьбе своего сына.

Все. Омейн, да будет так!

Звулун. Рабби, может, ты скажешь Омейн и нашим пожеланиям?

Акива. Скажу, как только услышу, что именно вы хотите.

Бениамин приносит чашу и с поклоном подает Акиве.

Все. Я хочу жениться на Дине и чтобы мы жили долго и у нас было бы много детей! Я хочу купить для родителей дом с садом. Я хочу открыть свое дело и торговать пшеницей. Я хочу, чтобы жена родила мне второго сына! Я хочу отдать младшую дочку замуж.

Акива. Омейн! Дети мои, да сбудется это все! Пусть поможет вам благословение мое!

Пьет, передает чашу по кругу. Все, обнявшись, поют «Гиней ма тов».

Как хорошо, когда братья сидят за столом, обнявшись! Как хорошо, когда братья дружно сидят, обнявшись! Чашу поднимем, братья, пустим ее по кругу! Выпьем, братья, из чаши одной все вместе!

Атмосфера единения и братства. Все радостно и самозабвенно поют.

* * *

Акива, немного навеселе, возвращается с пира. Он напевает: «Как хорошо, когда братья…» Позади него появляется жуткого вида существо с акульей улыбкой во весь рот.

Существо. Акива!

Акива. Да! Кто это окликает меня?

Существо. Это я! Я хочу побеседовать с тобой.

Акива. (Всматриваясь) О, Господи! Ты кто?

Существо. Как ты думаешь, кто?

Акива. Ты – ангел смерти?

Ангел. Точно!!

Акива. А почему ты смеешься? Разве тебе полагается смеяться?

Ангел. Я – посланник Всевышнего, и могу вести себя на земле, как мне хочется. А смеюсь я над двуногими тварями.

Акива. Ты называешь так людей?

Ангел. А ты разве называешь их по-другому?

Акива. Что же тебе кажется в них столь смешным?

Ангел. То, что они говорят: так и так мы сделаем в будущем, а не знают, что дни их исчислены, и приговор им вынесен. Ты ведь возвращаешься с пира богача Рафаила?

Акива. Да.

Ангел. А помнишь, что говорил он гостям, когда наливал вино?

Акива. Он говорил, что из этого вина нальет он им чашу на брачном пиру своего сына.

Ангел. На брачном пиру! Через двадцать лет! А не знает он, что сын его умрет через двадцать дней!

Акива. Это уже решено окончательно?

Ангел. Говорю тебе, приговор вынесен и скреплен печатью.

Акива. Кто же приговорил его?

Ангел. Я! Правда, смешно?

Акива. Нет.

Ангел. Посмейся над двуногими вместе со мной! Те, кто сидели рядом с тобой, они тоже забавные твари! Один хочет жениться, другой – завести дело, третий – купить дом. Все планы строят! А того не знают они, что жить им осталось не более трех лет!

Акива. Кто же приговорил их?

Ангел. Ты!! Давай смеяться вместе, Акива!

Акива. Подожди! Покажи мне конец моих дней.

Ангел. Еще увидишь! То будет грустный день. А пока – смейся, смейся над двуногими тварями, Акива!

Исчезает. В воздухе звучит его сатанинский хохот.

Конец первого действия.

ДЕЙСТВИЕ 2

Начало второго действия. Сцена на кладбище. Солдаты, ученики, Элиша, Аристобул

Вечер. Окраина Лода. Пустынное место. Пейзаж довольно зловещий. Руины старой синагоги. Трое римских солдат идут по дороге.

Марий. Ну, где этот перекресток желаний?

Луций. Где-то здесь, уже недалеко.

Септимий. Что-то мне не верится, что в таком месте могут быть девки.

Марий. И чего нам не сиделось у Ираиды? Сытная жратва, доброе вино и девахи хорошие. Ну, дороговато, зато девки в теле…

Луций. Да говорю тебе, я был тут неделю назад. Эти девки всегда здесь стоЯт. И гречанки, и армянки, и эфиопки, кого тут только нет! А стОят они втрое дешевле, чем у Ираиды.

Септимий. Скупость вас погубит парни, вот что! Вы жадные, как еврейские лавочники.

Луций. Вот, вот они! Видите, там стоят.

Показывает рукой в сторону. В углу действительно стоит группа людей, с головой закутанная в покрывала. Оттуда доносится негромкий монотонный шум.

Марий. Разве это девки? Что-то непохоже…Чего это они так тихо стоят, не зовут нас, не пляшут…

Септимий. Да там мужчины, только закутанные. Похожи на разбойников или бродяг.

Марий. И бубнят чего-то… А может, это демоны или духи кладбища?

Луций. Старшой, а как определить демон это или человек?

Септимий. Подойти и ткнуть копьем. Если упадет на землю – значит, человек, а если взлетит – демон.

Марий. Эй, Луций, ты нас сюда завел, ты иди разбирайся с ними!

Луций. И пойду! В штаны не наложу, как ты!

Подходит к группе.

Эй, вы кто? Отвечайте! Слышь, ты!

Срывает покрывало с головы одного, потом всех остальных. Это оказываются ученики академии. Они не сопротивляются, продолжают что-то бормотать про себя, периодически кланяясь и раскачиваясь. Теперь ясно – они молятся.

Эй, парни, это никакие не демоны! Это обыкновенные грязные жидки.

Марий. Еще неизвестно, что хуже.

Септимий. Эти-то хоть не Мессии? Спроси-ка их!

Луций. Эй, ты не Мессия?

Тот молчит, молится, раскачивается.

Я тебя спрашиваю!

Молчание.

Ты что, оглох?

Бьет его древком копья в спину. Ученик вскрикивает и падает. Подходят другие солдаты.

Отвечай, когда тебя спрашивают, еврейский пес! Ты – Мессия? Я спрашиваю, ты – Мессия? Говори, а то глотку перережу!

Приставляет меч к его горлу.

Давид. Натан, что делать? Я должен ему что-то сказать?

Натан. Ответь ему, все равно молитва испорчена. Но на тебе нет греха, ты прервал молитву не по своей воле.

Давид. Я не Мессия. Я обыкновенный человек. Отпусти меня, я ничего не сделал.

Септимий. Кто вы такие?

Натан. Мы – ученики академии Рабби Гамалиила в Лоде. Мы мирные люди, у нас нет оружия.

Септимий. Что вы здесь делали?

Иосиф. Мы молились.

Септимий. Что за молитва ночью? Почему не отвечали на вопросы?

Даниил. Молитва называется «Освящение Луны». Когда ее произносят, нельзя ни на что отвлекаться, тем более, разговаривать.

Марий. И этих придурков мы приняли за демонов? Когда римский патруль спрашивает, надо отвечать быстро и четко, ты понял, жидок?

Бьет его.

Луций. Так ты Мессия или нет?

Даниил. Конечно, нет. Если бы я был Мессией, я бы…

Сжимает в бессильной ярости кулаки.

Марий. Что? Ты бы сожрал нас и всю римскую армию?

Бьет его.

Ну-ка скажи, что ты Мессия! Быстро скажи!

Бьет еще раз.

Луций. Быстро сказал, что ты – Мессия, иначе меч в брюхо!

Появляется выпивший Аристобул. Он идет, покачиваясь, обращаясь к невидимому собеседнику:

Аристобул. А на это, Теодор, я собираюсь возразить так: если Бог любит меня, то, логично предположить, что Он рассчитывает на взаимность. Но если так – Он должен открыться мне, ведь я не знаю Его, а никто не может любить неведомое. Раз Он до сих пор не открылся мне, значит, либо Он отнюдь не любит меня, либо Его вовсе нет. Заметь, что для меня это равнозначно, ибо если Он есть, но не любит меня, это все равно, как если бы Его не было вообще. Как тебе такой аргумент? По-моему, он достоин лучших софистов. Теодор? Что ты молчишь? Ты где?

Тем временем солдаты продолжают измываться над учениками.

Марий. Скажи, что ты Мессия, хуже будет!

Удар.

Аристобул. Что тут происходит? Почему вы бьете этих несчастных? Разве не ясно, что они никакие не мессии, а обыкновенные глупые охломоны? Отпустите их во имя Зевса справедливого!

Луций. А ты сам-то кто? Тоже грязный еврей? Хочешь получить свою порцию?

Аристобул. Нет, я не еврей, а грек. Но я не вижу ничего зазорного в том, чтобы быть евреем. Главное, быть человеком, а не тупым животным, вроде тебя.

Луций. Что ты сказал? Ну-ка иди сюда!

Септимий. Не трогай его! Он, правда, грек. По разговору слышно. (Аристобулу) Эй, прохожий, иди своей дорогой! Это тебя не касается.

Аристобул. Как это не касается? На моих глазах вооруженные головорезы издеваются над безоружными простаками! Я не могу пройти мимо столь вопиющего безобразия. Я хоть и киник, но не могу смириться с несправедливостью.

Марий. Ну, раз не хочешь проваливать по-хорошему, уйдешь, только когда заплатишь, и получишь на сдачу пару добрых тумаков.

Подходит к Аристобулу с угрожающими намерениями.

Аристобул. Не приближайся ко мне, животное, если тебе дорога жизнь! Видишь эти руки? Они способны разорвать пасть нильского крокодила, опрокинуть наземь критского быка, остановить на бегу африканского слона!

Марий останавливается в нерешительности, Луций приходит ему на помощь.

Луций. Не трусь, Марий! Сейчас мы его живо стреножим!

Оба вынимают мечи и подходят к Аристобулу. Тот хладнокровно и умело обезоруживает их одного за другим. Один меч он засовывает себе за пояс, рукояткой другого бьет каждого из них по спине, приговаривая:

Аристобул. Вот вам метки, козлы Гераклова стада! Теперь вы носите клеймо философа у себя между лопаток. Бегом на пастбище! Рист, рист!

Марий, Луций. Старшой, что делать? У него наши мечи!

Септимий. Безрукие обезьяны! Трусливые хорьки! Клянусь доспехами Марса, я в жизни не видел таких баранов в человеческом облике! Беременные бабы дерутся лучше вас!

Марий. Старшой, выручай! За нами не заржавеет!

Септимий. (Снимает меч, отдает им.) Не дайте этим разбежаться! Приготовьте ремни! Смотрите, как надо! (Аристобулу) Эй, Полидевк, старый дружище, ловко ты их отделал! Полидевк, ты, что не узнаешь меня?

Подходит ближе.

Аристобул. Ты это мне? Я не Полидевк, я – Аристобул.

Септимий. Да кто там упомнит ваши греческие имена? Тогда, в Остии, ты был Полидевком. Так тебя звала та рыжая краля, Сильвия, ты еще ее называл богиней!

Подходит еще ближе.

Аристобул. Сильвия? Какая Сильвия? Ты кто?

Септимий. Я – Септимий, моряк из Остии, сейчас служу в армии. Видишь, с каким дерьмом приходится служить?

Еще ближе.

Да ты что, и впрямь, не узнаешь меня? Ты, я вижу, крепко набрался! Ну, посмотри на меня!

Подходит вплотную, резко бьет Аристобула, вырывает меч, валит его, приставляет меч к его шее.

Не вздумай дернуться, греческий брат, а то живо отправишься к богам в Элизиум! Эй вы! Марий, ремни, быстро! А ты, Луций, смотри за ними!

Вместе связывают Ариста, дают ему тумаков, возвращаются к ученикам.

Луций. Ну, старшой, ты – герой! Ты заслужил венок за храбрость!

Септимий. Я – обычный солдат, а вы – жалкие крысы!

Марий. Мы даже и не спорим, старшой! С нас выпивка всю неделю.

Луций. (Ученикам) Ну, суки, сейчас вы у меня попляшете! Кто тут Мессия?

Септимий. Хватит! Давай без Мессий! Ты вообще поостынь, свою храбрость и прыть ты уже показал.

Луций. Так что же, отпустить их просто так?

Марий. Зачем просто так? Давай поиграем с ними в гусей!

Септимий. Это можно.

Марий. Эй, жидки! Вы сейчас будете изображать гусей. Ну-ка, присели! На этот раз я не шучу!

Бьет их, они садятся на корточки.

Руки за голову! А теперь хлопаем крыльями и говорим: «Мы – прекрасные жирные гуси, спасители Рима!»

Ученики сначала медленно, а потом, повинуясь ударам, все быстрее, ходят вприсядку и приговаривают.

Луций. Приближаются враги! Гуси – давайте!

Один солдат бьет учеников древком копья, другой отбивает ритм, только Септимий не принимает в этом участия, а с презрением смотрит.

Дружнее! Убрать картавый акцент! Вы же римские гуси! Ой, умора!

Все ржут. Внезапно появляется Элиша с фонарем в руке.

Элиша. Прекратить! Немедленно прекратить!

Марий. Это еще кто на нашу голову? Еще один картавый?

Элиша. Кто старший в патруле?

Септимий. Ну, я…

Элиша. Подойди!

Тот подходит.

Посмотри сюда! Видишь, что это такое?

Септимий вглядывается в какой-то предмет в руках Элиши. Внезапно вытягивается во фрунт.

Септимий. Да, господин, вижу! Это личная печать проконсула.

Элиша. Твое имя?

Септимий. Септимий Рустик, вторая когорта легиона Фретензис.

Элиша. Эти двое с тобой?

Септимий. Да, господин. Мы не в патруле, мы шли к девицам.

Элиша. То-то я вижу… Скажи им, чтобы встали как следует.

Септимий. Встать смирно! Это личный представитель проконсула Руфа.

Солдаты повинуются.

Элиша. Распорядись, чтобы всех пленных отпустили!

Септимий. (Ученикам) Вы можете встать.

Те пытаются встать, но в изнеможении падают на землю.

Развяжите этого! Быстро!

Солдаты с опаской развязывают Аристобула.

Аристобул. (Встает, разминает руки.) Клянусь милостивой Афиной, это ты, Теодор? Ты явился как нельзя более кстати.

Элиша. Ты как ребенок, Аристобул, тебя ни на минуту нельзя оставить одного! Ты не пострадал?

Аристобул. (Ощупывая себя) Благодарение Асклепию – врачевателю, все, вроде, цело. Даже то, что не нужно философу… Но за мной должок этому молодцу!

Элиша. (Не допускающим возражений тоном) Никаких долгов! Что сделано, то сделано. Окажи мне любезность, друг Аристобул, посиди тихо некоторое время. Мне надо закончить здесь дело. (Септимию) Вот что, Септимий Рустик, доложишь центуриону Фабию о происшествии. Скажешь, что на ваших глазах толпа бунтовщиков из местной черни, подогретая проповедями в синагоге, угрожала жизни личного представителя губернатора и его секретаря. Вы призвали толпу к порядку, но она выказала неповиновение. Пришлось прибегнуть к силе. После короткой, энергичной стычки вам удалось рассеять толпу, состоявшую из десяти, (смотрит на учеников), нет, пятнадцати человек с палками, камнями и ножами. К сожалению, задержать никого не удалось, смутьяны скрылись, пользуясь темнотой. После этого вы продолжили свой путь в лагерь. Ты все запомнил?

Септимий. Да, господин! Больше ничего не докладывать?

Элиша. Нет. О том, как мирный философ обезоружил двух твоих молодцов и про игру в гусей упоминать не следует. Я послезавтра увижу командира вашего легиона, легата Марцелла, и засвидетельствую ему твою храбрость и расторопность. Я попрошу его наградить тебя, а от себя добавлю восемь серебряных денариев – по два солдатам, и четыре – тебе.

Септимий. Благодарю, господин! Но я не понимаю, за что эта награда?

Элиша. За правильно переданное донесение. Есть еще вопросы?

Септимий. Нет, господин!

Элиша. Ступай, Септимий. Мне нужно сказать этим людям несколько слов. Благодарю за службу.

Септимий отдает честь, делает знак солдатам и они уходят. Элиша подходит к сидящим ученикам.

Я не жду от вас ни понимания, ни благодарности. Я только прошу вас об элементарной осмотрительности. В следующий раз тупое следование вашим нелепым обрядам может стоить вам жизни. Вы рискуете оставить народ Израиля без толкователей Закона – будущих мудрецов, в которых он нуждается больше, чем в хлебопашцах, рыбаках и садовниках. Если не станет вас, кто будет нагромождать новые кучи бессмыслицы вокруг гор старых глупостей? Поистине, вы – средоточие мира, жемчужина среди песка, роза среди терний! Берегите себя, без вас зачахнет древо познания и иссякнет источник мудрости! Да продлится подольше ваша никчемная жизнь! (Аристобулу) Пойдем, Аристобул, нам здесь больше делать нечего. Мы предотвратили насилие, спасли жизнь нескольким светочам Торы и можем с чистой совестью удалиться в таверну, подальше от политики, религии, глупости, фанатизма и других прелестей этого мира. Нас ждут вино, поэзия и дружеская беседа.

Аристобул. Да, да… Эти животные сломали мою чернильницу и порвали мех с вином. Здесь пролились на землю чернила, вино и кровь философа. На этом месте вырастет необыкновенно жгучая крапива и особенно дурманящая белена.

Элиша. Мы увековечим это место. Чтобы оно запечатлелось в памяти потомков, мы воздвигнем здесь мраморную стелу. Юноши со всей округи будут приходить мочиться на нее. Это будет называться «струя мудрости» или «фонтан киника». Как тебе больше нравится?

Аристобул. Оба варианта хороши. А вот послушай, какую я сочинил эпиграмму…

Уходят.

Даниил. Какой позор! Я сгораю от стыда!

Иосиф. Но что мы могли сделать? Они были вооружены!

Натан. Мы даже не пытались сопротивляться…

Давид. Самое ужасное, что нас спас этот отступник. Какие мерзкие слова он говорил! Это прямо сатан в людском обличье!

Даниил. Отступник прав, наша жизнь бессмысленна. Что толку изучать тонкости Торы, если мы не можем защитить себя, нашу веру и обычаи? Римляне унижают нас на нашей земле, а мы покорны, как овцы на бойне.

Иосиф. Господь предал нас в руки Эдома. Такова воля Божья, не нам обсуждать ее.

Натан. Наша судьба – в наших руках!

Давид. Разве это не богохульство?

Даниил. Нет, клянусь всемогущим Богом! Мы можем и должны взять свою судьбу в свои руки!

Иосиф. Нам нужно со смирением перенести кару Божью. Именно в этом заключается подлинное благочестие.

Даниил. Я сыт по горло смирением! Я не хочу больше трепетать и дрожать! Я хочу вцепиться римлянам в глотку! Я хочу выцарапать им глаза! Я хочу их крови!

Давид. Ты говоришь как на рынке и в кабаке!

Даниил. Я пойду на рынок и в кабак! Я обращусь к людям! Хватит сидеть в тиши Дома Учения! Пора действовать! Я ухожу к Бар Кохбе! Кто со мной?

Натан. Подожди, Дан, не горячись! Если Бар Кохба действительно Мессия, мы все пойдем за ним. Нам важно извлечь урок из того, что с нами произошло. Возможно, это действительно был сатан – противник человека. Что мы знаем о нем? Он такой же посланник Божий, как и Мессия, только у него другое назначение. Может быть, он, по произволению Божьему, испытывает людей перед приходом Мессии? Готовы ли люди к достойной встрече избавителя? Вот и нам сейчас было послано испытание страхом и унижением. Увы нам, мы оказались не на высоте… Следующее испытание – гневом и слепой яростью. Похоже, мы можем не выдержать и его. Нам надо успокоиться. Нет лучшего средства для обретения спокойствия духа, чем вознести молитву. Давайте же, братья мои, завершим молитву Господню!

Встают, становятся в круг, обнимают друг друга за плечи, накрываются с головой молитвенным покрывалом, молятся.