Текст книги "Скачущий на льве"

Автор книги: Леонид Мацих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Гамалиил и Меир. Притча о сандалиях

Меир идет по улице, читая на ходу свиток. Его окликает Гамалиил.

Гамалиил. Меир, не торопись. Давай присядем, я хочу поговорить с тобой.

Меир. Я весь внимание, Рабби.

Гамалиил. Как тебе понравилось празднество? Ах, Акива, Акива, он умеет сделать все по-своему, но так, чтобы все были уверены, что они именно этого и хотели. Никто не сравнится с ним в умении дергать кукол за нитки, не показывая рук.

Меир. Вы же с ним обнялись и помирились?

Гамалиил. А мы и не ссорились. Я просто лишний раз убедился, что с ним надо быть всегда настороже.

Меир. Ты опасаешься Акивы?

Гамалиил. Мы не доверяем людям либо когда знаем их недостаточно, либо когда знаем их слишком хорошо. Акиву я знаю давно и хорошо.

Меир. Ты страшишься его соперничества? Но ты ведь глава Синедриона, а он даже никогда не выдвигал свою кандидатуру.

Гамалиил. Он всегда неизменно отклонял все предложения занять сколь-нибудь значительную должность. Он отказался стать главой Высшего Суда, отказался возглавить Синедрион. Все его хваленая скромность! Помнишь его любимое изречение: «Если кто гордится своими познаниями, тот подобен падали, лежащей на дороге – кто ни пройдет мимо, с отвращением отвернется». Он всякий раз повторяет это со своей знаменитой улыбкой! При этом Акива прекрасно знает, что ни одно важное решение не будет принято без его одобрения. Он избрал для себя самую лучшую позицию: максимум власти при минимуме ответственности. Но самое плохое – этот его интерес к язычеству, к греческим и римским сочинениям.

Меир. Рабби, я не понимаю тебя. Допустим, Элишу ты считаешь отступником, но ведь Акива – признанный руководитель народа, непререкаемый авторитет для всех мудрецов.

Гамалиил. Жаль, что ты не понимаешь меня, Меир. Это тем более странно, что ты обычно все понимаешь с полуслова. Хорошо, я объясню тебе еще раз. Не зря говорили мудрецы наши: «Из-за грехов Израиля возрос Эдом, то есть Рим». Говорят, что когда-то это была узенькая полоска суши между бурным морем и топким болотом. Она увеличивалась в размерах каждый раз, когда еврейский народ нарушал заповеди Господни, отступал от нашей святой Торы, впадал в идолопоклонство.

Меир. Рабби, в историю, что Рим некогда был маленьким островком, верят только простаки.

Гамалиил. Не перебивай меня. Услышь главное в моем рассказе. Господь избрал кровожадных сынов Эдома жезлом наказания Своего, секирой, подрубившей благодатную лозу Израиля. Чем более мы грешим, тем сильнее становится наш враг – Эдом. И главный грех – блудное вожделение к их книгам, к их ложной мудрости. Акива делает Рим сильнее каждый день своей жизни! Пойми, Меир, еврею не должно быть дела до язычников и их книг – всей этой философии, астрономии, математики и прочего. Для каждого еврея это все – идолопоклонство и мерзость. О простом человеке говорится, тем более, о мудрецах и наставниках народа. Все, что необходимо нашему народу для жизни, изложено в нашей святой Торе. Нам не нужны языческие бредни. Как-то твой бывший учитель Элиша спросил меня: «Когда подходящее время, чтобы изучать греческую мудрость?» Я ответил ему: «В тот момент, когда не ночь, и не день».

Меир. То есть, никогда?

Гамалиил. Понимай, как знаешь. Я не жду от язычников ничего хорошего и не желаю им добра. С ними все для меня ясно. С Элишей тоже: он сам перешел к врагу, он – отступник и для него не может быть прощения. С Акивой все сложнее. Отношение к Акиве – это вопрос дисциплины духа. Вот послушай притчу. На поле битвы пешие и конные воины выстроены ровными рядами. Они повинуются приказам военачальника, и готовы по мановению его руки, броситься на врага и умереть. А теперь представь, что перед строем появляется всадник, скачущий на льве. Он выглядит красиво, но он вносит сумятицу в ряды войска. Не думает ли он в одиночку решить исход сражения? Удержит ли он льва? Следует ли теперь же идти за ним, или надо исполнять свой долг и оставаться на месте? Всегда найдутся такие, которых он увлечет своим примером, и строй будет нарушен. Вот и рассуди, пользу он принесет или вред?

Меир. Ты говоришь как настоящий воин.

Гамалиил. Сам я никогда не воевал, но отец мой сражался вместе с Бар Гиорой во время великой войны 60 лет назад. Тогда проклятые римляне сожгли Иерусалим и нечестивый Тит, да перевернутся его кости, разрушил Святой Храм. Отец часто рассказывал мне о той войне, и ее картины стоят перед моими глазами, как будто я пережил все это сам. Понял ли ты мою притчу?

Меир. Да, Рабби. Строй воинов – это мудрецы Израиля, полководец – это ты, всадник на льве – это Акива. Элиша покинул строй, и если теперь часть людей уйдет за Акивой, то строй нарушится окончательно.

Гамалиил. Верно. Ты всегда отличался острым умом. Теперь скажи мне: ты желаешь идти за скачущим на льве, или хочешь стать следующим полководцем?

Меир. (После паузы) Мне кажется, Рабби, одно не исключает другого.

Гамалиил. Это также невозможно, как плясать одновременно на двух свадьбах.

Меир. Я бы предпочел остаться простым воином.

Гамалиил. Хороший ответ. Скажу тебе, как глава Синедриона, я считаю тебя достойным стать моим преемником.

Меир. Но Рабби, ты ведь еще, слава Богу, здоров, бодр и полон сил…

Гамалиил. Благодарение Господу, силы еще есть. Но я чувствую свои лета и боюсь не успеть дописать главный труд моей жизни. Повседневные обязанности начинают тяготить меня. Я бы хотел удалиться в свое поместье и жениться.

Меир. В добрый час! Но, Рабби, разве можно заранее знать за кого проголосуют члены Синедриона? Есть много достойных мужей…

Гамалиил. Твоя скромность похвальна, хотя выглядит такой же показной, как у Акивы. Я уверен, ты знаешь себе цену и осведомлен о том, что эту цену знают другие. Не беспокойся за исход голосования. Решение принимают люди, а на людей всегда можно повлиять.

Меир. Для меня это была бы великая честь.

Гамалиил. Есть только три условия: забыть Элишу, не следовать за Акивой и навести порядок в собственном доме.

Меир. Последний пункт мне непонятен.

Гамалиил. (Резко) Тебя не тяготит брак с Брурией? По-моему, она слишком умна даже для тебя. Ей нужен другой супруг, а тебе нужна другая жена. Что же ты молчишь?

Меир. (В замешательстве) Я не ожидал этого вопроса, Рабби, и не знаю, что ответить…

Гамалиил. Ты уже ответил. Но не торопись говорить, послушай лучше меня. Ты не замечал, как Натан смотрит на Брурию? Как Наоми смотрит на тебя? А уж как ты смотришь на нее! Это же все видят. Иногда наблюдать за вами забавно, иногда – почти непристойно.

Меир. Рабби, это все не то, что ты думаешь…

Гамалиил. Мы же договорились: ты молчишь и слушаешь. Нет ничего страшного в том, чтобы ошибиться в выборе. Такая участь постигает многих. Вот тебе еще одна притча. Некий человек отправился на рынок покупать себе обувь. Все продавцы расхваливают свой товар, но покупатели толпятся возле одного прилавка. Сандалии там продаются очень красивые. Великолепная кожа, тонкая работа, инкрустация золотом и перламутром, глаз не оторвать! Все покупатели хотят купить именно их, протягивают продавцу деньги, галдят. Тут этот человек тоже начинает думать, что ему непременно нужна только эта пара. Он выгребает из кармана все свои деньги, и покупает вожделенные сандалии. О счастье, теперь они принадлежат ему! Однако, придя домой, человек обнаруживает, что ходить в новых сандалиях ему невмочь. Они действительно великолепны, спору нет, но сшиты не для него. Они ему не по ноге, жмут, натирают, каждый шаг дается с трудом. Бедняга с удовольствием ходит вовсе босым. Но отказаться от сандалий он не может, ведь это предмет его гордости. Так он и страдает день за днем.

Меир. Уверяю тебя, Рабби, что я…

Гамалиил. (Перебивает) Иной раз найти выход из затруднительного положения куда проще, чем тебе кажется. Надо только посмотреть на вещи с другой стороны. Обдумай слова мои, Меир. И помни: женщины легкомысленны!

Сцена во дворе и в доме у Меира. Натан, Брурия, Меир, Наоми

Натан провожает Брурию и Наоми до дома.

Брурия. Ну, вот мы и дома. Спасибо, Натан, за приятную компанию. Ты нас так развлекал, что мы и не заметили, как дошли. Недаром говорят, что самая короткая дорога всегда бывает с интересным собеседником.

Наоми. Сколько ты, оказывается, знаешь разных историй! С тобой ни одной девушке не будет скучно.

Натан. Спасибо на добром слове. Я старался, что и говорить. Но с такими красавицами, как вы, я согласен идти до самого моря.

Наоми. Ой, Брурия, он такой любезник, говорит прямо как греческие юноши из Антиохии! Вот не ожидала от нашего Натана таких талантов!

Брурия. Ладно, сестричка, нам надо отпускать нашего провожатого. Мы его смутили, и, боюсь, утомили.

Натан. Что ты, Брурия! Я готов хоть в сторожа к вам наняться!

Брурия. Это излишне. Зачем нам сторож? Всего тебе хорошего, Натан.

Натан. Брурия, подожди, пожалуйста. Я хочу тебе кое-что сказать.

Брурия. Говори, я слушаю.

Натан. Я хотел бы сказать это наедине…

Брурия. Зачем это? Какие между нами секреты?

Наоми. Сестрица, я пойду. У меня дела дома.

Натан. Спасибо, Наоми.

Наоми уходит.

Брурия. Наоми, подожди! Что это ты выдумал, Натан? Какие еще разговоры наедине?

Натан. Брурия, я давно хотел сказать тебе… Я люблю тебя, люблю с первых дней, как только увидел… Когда я вижу тебя, я просто делаюсь сам не свой!

Брурия. Бог с тобой, Натан! Что ты говоришь!

Натан. Я говорю от чистого сердца. Ты для меня как невеста из Песни Песней. Ты – самая красивая женщина на свете!

Брурия. Натан, остановись, прошу тебя. Я не хочу насмехаться над твоими чувствами, но ты говоришь пустяки. Ну, какая из меня невеста из Песни Песней? Я десять лет как замужем. У меня было три выкидыша. Годы измотали меня. Посмотри на меня внимательно, посмотри трезво, а не через драгоценный камень любви. Постарайся увидеть меня настоящую, а не выдуманную.

Натан. Я смотрю на тебя при каждом удобном случае! Я вижу, что ты прекрасна, возлюбленная моя, грозная, как полки со знаменами! Знамя любви развивается над головой твоей…

Брурия. Господи, что ты говоришь! Перестань немедленно! Если услышит Меир…

Входит Меир.

Меир. Меир все слышит. Брурия, зайди в дом.

Брурия уходит.

А ты, полководец, не торопись. Натан, что все это значит?

Натан. Меир, друг мой, я виноват перед тобой. Ты вправе наказать меня, как считаешь нужным. Прости меня, но я не мог больше скрывать своих чувств. Я люблю Брурию. Я знаю, что это великий грех. Каюсь перед тобой и готов уехать отсюда хоть завтра. Но знай: репутация Брурии вне подозрений. Она не хотела даже слушать моих слов, отвергла все мои признания.

Меир. Отвергла? Понятно. Но зачем тебе уезжать? Оставайся, я не держу на тебя зла. Ты можешь даже иногда приходить к нам в дом. Я только потребую с тебя некоторый выкуп.

Натан. О Меир, ты очень великодушен! Я заплачу тебе любой выкуп, ибо чувствую свою вину! Что ты хочешь?

Меир. (Усмехаясь) Принеси завтра в Бейт Мидраш три меры прекрасных фиников, которые тебе присылают из Иерихона.

Натан. Три меры фиников? И все? Ты шутишь, Меир?

Меир. (Хлопает его по плечу) Ободрись, Натан! Не теряй присутствия духа! И помни: женщины легкомысленны!

Уходит.

Натан. Как это понимать? Что он хотел этим сказать?

Из дома выходит Наоми.

Наоми. Натан, что ты стоишь такой потерянный?

Натан. Я не знаю, что мне делать… Просто ума не приложу…

Наоми. Тебе нравится Брурия? Ну, так будь понастойчивее! Меир ведь не возражает, чтобы ты бывал у нас в доме!

Натан. Ты что, подслушивала?

Наоми. Конечно! Мне же интересно! Вот что, Натан, я скажу Меиру, что хотела бы начать учиться.

Натан. Зачем это тебе?

Наоми. Не хочу быть неученой дурочкой при умной сестре. Ее ум и ученость все превозносят, а со мной обращаются как с деревенской простушкой. А может, я ее превзойду? Ты мне поможешь?

Натан кивает.

Тогда наймись ко мне в учителя. Мы с тобой будем заниматься, и ты сможешь бывать у нас и видеть Брурию. А там уж не теряйся! Женщины ведь легкомысленны…

Уходит.

* * *

В доме у Меира. Спальня. Брурия готовится ко сну. Она смотрится в зеркало и расчесывает волосы. Входит Меир.

Брурия. Меир, мой дорогой, тебя не огорчили пламенные излияния этого чудака Натана?

Меир. Почему же он чудак? Он влюбился в тебя вполне искренне. Он же из Иерихона, в своей глухой дыре он никогда не видел столь блестящих женщин.

Брурия. Нет, ну рассуди, неужели он всерьез рассчитывал на взаимность? Неужели он не понимает разницы между нами?

Меир. Рассуди!.. Вот ты вся в этом слове! Когда человек влюблен, ему не до здравого рассудка. Любовь не признает разницы между людьми. Страсть уравняла пастушку Суламифь и царя Соломона!

Брурия. Какой панегирик страсти! Но у пастушки с царем была взаимная любовь. Здесь же мы видим явное несоответствие…

Меир. Боже мой! Я как будто опять в Доме Учения! Ты все анализируешь. Ты, женщина, о страсти рассуждаешь холодно и отстраненно. Да, ты у меня слишком умна, чтобы вовлечься в интрижку.

Брурия. Какой странный комплимент. А если бы я была не такая умная, я бы могла тебе изменить?

Меир. Нет, конечно. Ведь это было бы неразумно! Твой ум – главное в тебе. Он затмевает в тебе женщину.

Брурия. Разве женщина не должна думать? И потом, тебе было бы приятнее, если бы я подала Натану надежду?

Меир. (Другим тоном) Я не то хотел сказать. Я знаю, что ты нравишься многим, но всегда ведешь себя безупречно. Извини меня, я просто сильно устал. А тут еще разговор с Гамалиилом!

Брурия. О чем вы говорили, если это можно знать женщинам, конечно.

Меир. Ну, перестань! Какие у меня от тебя секреты? Не сердись. Он предложил мне стать главой Синедриона.

Брурия. Меир! Вот это новость! Он что же, собирается уходить?

Меир. Да, и довольно скоро, как я понял. Говорит, что устал и хочет удалиться от дел в свое поместье.

Брурия. И он рекомендует тебя? Но это же прекрасно! Акива любит тебя и возражать не станет, так что дело можно считать решенным. Меир, какая радость!

Меир. Погоди радоваться, это пока только предположения. У Гамалиила есть условия. Первое – забыть Элишу, я еще могу понять, но второе – не идти за Акивой, для меня непонятно.

Брурия. Он никогда не любил Акиву. Завидовал его независимости, ревновал к его славе, к его учености. Но Акива всегда относился к этому спокойно. Что тебе до их споров? Ты же у меня умница, ты со всеми умеешь находить общий язык.

Меир. Да, пока мне это удавалось. Как-то будет потом?

Брурия. Все будет хорошо, мой дорогой. Ложись лучше спать, тебе надо отдохнуть. Завтра все будет выглядеть гораздо яснее. Не зря говорят: вечер – ученик, утро – учитель. Иди ко мне, я тебя уложу и успокою.

Меир. Нет, Брурия, мне надо поработать. Ложись одна, я приду попозже.

Брурия. (Разочарованно) Ну что ж, иди работать.

Меир выходит. В соседней комнате его ждет Наоми.

Наоми. (Шепотом) Меир! Меир! Я здесь. Иди сюда.

Меир. Тихо! Она еще не спит.

Подходит к ней.

Наоми. Расскажи мне все поскорее, я умираю от любопытства.

Меир. Гамалиил предложил мне стать главой Синедриона.

Наоми. Вот! Значит, ты теперь не сможешь развестись? А как же я? Ты теперь меня бросишь?

Меир. Что ты, дурочка! Наоборот, Гамалиил хочет, чтобы я развелся поскорее и женился на тебе.

Наоми. Так он все знает! Вот это да! Но откуда? Ах, он змей!

Меир. Он видит на два локтя под землей.

Наоми. Главное, что он на нашей стороне! Когда же ты разведешься?

Меир. Погоди. Тут не надо спешить. Когда я разведусь с Брурией, куда она пойдет? Вы же сироты. Надо, чтобы ее взяли замуж. Она нравится Натану, и нужно, чтобы они поженились.

Наоми. Я понимаю. Что я не вижу, как он на нее смотрит? Я ему только что сказала, чтобы он был настойчивее и у него все получится. Ты же часто говоришь, что женщины – легкомысленны.

Меир. И ты тоже?

Наоми. Только, если дело не касается тебя! Ну, иди ко мне!

Меир. Подожди, она, может, еще не спит.

Наоми. Спит, спит, и видит сны о финиках Натана.

Льнет к нему, ласки.

Сцена приезда Адриана и его первая встреча с Акивой

Дворец проконсула Марка Тинея Руфа. Он в крайнем волнении. Перед ним – сотрудники римской администрации во главе с трибуном Квинтом Кордом.

Руф. Квинт, где трибун Валерий Пизон?

Квинт. За ним послали тотчас же после твоего приказа, проконсул. Но он в расположении легиона Фретензис, в двадцати милях отсюда.

Руф. Остальные все здесь?

Квинт. Все. Согласно списку, который ты продиктовал.

Руф. Слушать меня внимательно! Приказания передавать в точности, от себя ничего не добавлять. Убедитесь в том, что варвары поняли то, что вы сказали. Заставьте повторить приказание! За порученное вам дело вы отвечаете лично. В случае невыполнения приказа, ваши дома и имущество будут конфискованы, домочадцы сосланы, а вы сами будете преданы военному суду. Марон, прикажешь градоначальнику Деметрию навести порядок на улицах. Все улицы, ведущие от порта к преторию и к дворцу губернатора, должны быть выметены и вычищены. Все, а не только главная дорога! Передай Деметрию, что если я обнаружу на этих улицах грязь, я засуну ее ему за шиворот. Если же я увижу навоз или падаль, то клянусь молнией Юпитера, я заставлю бездельника сожрать это добро целиком! Улицы должны быть украшены значками с инициалами Путешественника. Держать их дозволяется только римским гражданам. Вдоль улиц расставить девиц и юношей с цветами. Посмотри, чтобы не было хромых, горбатых, одноглазых. Путешественник не любит телесного уродства. Когда Путешественник будет проезжать мимо них, пусть бросают цветы на дорогу с приветственными возгласами. Кричать приветствия можно на родном языке. Лонгин, расставишь в толпе осведомителей, пусть смотрят в оба. Если кто-нибудь захочет бросить нечто неподобающее – немедленно пресечь! Запоминать тех, кто выкрикивает поношения или призывы к бунту! Потом пусть доложат тебе, а ты – мне, и я приму решение. Ты же, Лонгин, прикажи смотрителю городской стражи Ипполиту, чтобы убрал с улиц шлюх, калек, нищих и попрошаек. Особое внимание пусть обратит на порт. Всю эту сволочь запереть в дровяных сараях у рынка до моего распоряжения. Сараи оцепить двойной цепью солдат. Всем оборванцам прикажешь выдать вина похуже и лепешек. Пусть и они порадуются приезду Путешественника. Скажи этому толстопузому бездельнику, что если на украшенных улицах покажется хоть один нищий, я сам распорю Ипполиту его брюхо, велю всыпать ему во внутренности перец, а потом сожгу его вместе с нищими в этих дровяных сараях. Климентий, ты закупаешь все для обеда и ужина. Не экономь и не скаредничай, как обычно, покупай все лучшее, отборное. Нет, лучше сделай так. Зайди к судовладельцу Никанору, одолжи у него повара Пафнутия. Скажи Никанору, что я расплачусь с поваром в любом случае, но если Путешественник останется доволен обедом, я обещаю Никанору освободить его от таможенных пошлин на полгода. Моему повару Памфилу скажи, что это ты решил нанять другого, а я об этом ничего не знаю. Ты можешь быть плохим, я должен быть хорошим. Мой повар должен знать, что я ему доверяю, иначе он снова будет пить неделю. На рынок иди с Пафнутием, покупай все, что он скажет, но денег ему не давай. Скажи Пафнутию, что я вполне полагаюсь на его мастерство, но высказываю определенные рекомендации. Все блюда должны быть приготовлены на греческий манер. Пусть Пафнутий приготовит голову ягненка по-афински, с орехами и сливами. На столе, вместе со свежими фруктами, обязательно должны быть сушеные. Стол следует убрать душистыми травами. Вино лучше подавать неразбавленным. Вот еще что, Климентий. Пусть во дворе претория поставят несколько статуй богов. Проследи, чтобы статуи были в приличном состоянии. Возможно, он захочет совершить возлияние богам. Позаботься, чтобы у статуй было припасено лучшее вино. На рынке купишь цветы у еврея Баруха. Купи все, что у него есть, и скажи, чтобы принес еще. Дашь мерзавцу расписку, а то он упрется. Цветы отдай слугам порасторопнее. Лучшими цветами пусть украсят мой дворец и преторий, а какие похуже – пусть раздадут приветствующим. Приказания ясны? Приступайте! Об исполнении докладывать трибуну Квинту Корду незамедлительно!

Все уходят.

Квинт, задержись! Ты должен лично все проверить. Действуй по обстановке. Я надеюсь на тебя, но предупреждаю, что в случае серьезных упущений, ты отправишься на южную границу, в пустыню, где нет ничего, кроме раскаленных камней, верблюжьего дерьма и скорпионов.

Квинт. Я все исполню.

Входит Пизон.

Руф. Хвала богам, вот и ты, Пизон!

Пизон. Проконсулу – здравия! Я прибыл по твоему приказу. Что – война?

Руф. Пока нет. Но нам с тобой от этого не легче. Ступай, Квинт, да пребудет с тобой Фортуна!

Квинт салютует и выходит.

Корабль цезаря вчера прибыл в Яффу.

Пизон. Но ведь он еще месяц должен был оставаться в Египте, а потом отправиться на Крит!

Руф. Все так думали, а Адриан взял да и приплыл в мою провинцию. Он всегда был мастером неожиданного и быстрого маневра. Так он побеждал во всех своих войнах.

Пизон. Теперь он будет отдыхать от утомительного морского путешествия?

Руф. Он едет к нам. Уже выехал. Прямо с корабля – в седло.

Пизон. Из Яффы в Кейсарию императорскому кортежу не меньше трех дней пути.

Руф. Я хорошо его знаю, и поэтому жду здесь не позднее, чем завтра к полудню.

Пизон. Но это невозможно, если у него нет крылатых сандалий Меркурия!

Руф. Это для нас с тобой невозможно…

Пизон. Да полно, проконсул! Я преисполнен почтения к цезарю, но не бог же он? Не летает же он по воздуху?

Руф. Кто знает? Возможно, бог… Иногда мне так казалось.

Пизон. Прости мой вопрос, но верны ли твои сведения?

Руф. Вернее некуда. Его собственноручное письмо.

Потрясает пергаментом.

Его сегодня утром доставил курьер. Бедняга скакал изо всех сил, загнал двух лошадей. Цезарь извещает нас о своем прибытии и просит не устраивать в его честь никаких торжеств. Разумеется, я уже отдал распоряжения насчет достойной встречи. Стихийная радость населения, ликующие толпы на улицах. Это все будет. Но вот в постскриптуме, как бы невзначай, он пишет самое главное. Он предписывает нам подготовиться к некоей беседе. Как ты думаешь, о чем он хочет с нами поговорить?

Пизон. О подготовке к новой парфянской войне?

После каждого ответа Руф отрицательно качает головой.

О переговорах с армянским царством? О состоянии караванных путей? О торговле с Аравией и Индией?

Руф. Нет, Пизон, тебе не дано проникнуть в мысли цезаря! Едва ли это по силам кому-либо из смертных. Уверен, ты будешь поражен не меньше меня. Он хочет поговорить о христианстве!

Пизон. О христианстве?! Юпитер громовержец! Зачем ему эта изуверская еврейская секта? Поясни мне, проконсул, в чем причина интереса императора к этим зловредным магам и заклинателям мертвых? Их проповедники – шарлатаны, а публика – легковерные глупцы!

Руф. Скажу тебе откровенно, Валерий, я не знаю ответа на этот вопрос. У цезаря наверняка есть какой-то план. Он и раньше спрашивал о них. Император любит во всем скрупулезность и точность, любит вникать во все мелочи. Нам с тобой предстоит внимательно изучить эту веру.

Пизон. Христиане – враги государства. Их писания запрещены, а их сборища объявлены вне закона. О чем тут рассуждать? Что тут изучать?

Руф. Трибун Пизон, забудь о том, что ты – племянник сенатора. Это распоряжение цезаря! Если он прикажет, ты будешь изучать даже задницу протухшей свиньи.

Пизон. Слушаюсь, проконсул! Когда следует начать изучение?

Руф. Немедленно! Я приказал доставить сюда одного ученого еврея. Он поможет нам быстрее вникнуть во всю эту варварскую тарабарщину.

Пизон. Разве евреям можно доверять?

Руф. Смотря кому. Этот – человек достойный и разумный. Эй, стража!

Появляется солдат.

Доставлен ли еврей Акива?

Солдат. Он здесь, проконсул.

Руф. Давай его сюда!

Входит Акива со свитками в руках.

Приветствую тебя, Акива! Редко где тебя так ждали, как здесь.

Акива. Что за срочная нужда во мне, проконсул Руф? Меня выдернули прямо из-за стола. Ты же заказал мне трактат о христианстве и дал сроку до следующей субботы.

Руф. Цезарь Адриан уже едет к нам и желает узнать наше мнение незамедлительно.

Акива. Ну что же, вот свиток.

Руф. Нет, Акива. Чтобы это прочесть нужно не меньше недели. А у нас времени совсем мало.

Акива. Тогда давай сделаем так. Ты задавай мне вопросы, а я буду коротко на них отвечать. Если понадобится, буду указывать тебе нужные места в тексте. Это у нас называется «изучать, стоя на одной ноге». Этот способ придумал наш мудрец Гиллель.

Руф. Хорошо. Вопросы будет задавать также трибун Валерий Пизон.

Сдержанно кивают друг другу.

Начну я. В чем вера христиан?

Акива. В том, что бог может родиться от смертной женщины, может жить среди людей и готов умереть за них. Они верят, что люди могут убить бога, но он способен воскреснуть. Кто поверит в него, тот тоже сможет воскреснуть после смерти.

Руф. Понятно. Тогда объясни мне вот что…

Распахиваются двери, ревут трубы, входят солдаты и слуги. Один из них громовым голосом объявляет.

Слуга. Великий цезарь Публий Элий Траян Адриан, император Рима!

Входит Адриан.

Пизон и Руф. (Вскакивают и вытягиваются, застывают в приветственном жесте.) Императору здравия и радости!

Адриан. Приветствую вас, Руф и Пизон. Надеюсь, вы здоровы и благополучны.

Жестом отпускает слуг.

Кто этот человек?

Акива. (Вопросительно смотрит на Руфа, но тот пребывает в оцепенении.) Я – Акива, еврейский учитель и толкователь Писания, член Синедриона.

Адриан. (Приветливо) Мир тебе, почтенный Акива! Так ведь, кажется, принято здороваться у евреев?

Акива. Мир и тебе, о цезарь! Ты не ошибся, так мы приветствуем всех людей.

Адриан. Почему?

Акива. Наш народ много страдал от войны, и мир кажется ему величайшим благом.

Адриан. Разумно.

Обращаясь к Руфу и Пизону, наслаждаясь произведенным впечатлением.

Вы прекрасно смотритесь. Застывшие тела, неподвижные лица… Напоминаете скульптуры, изваянные Фидием. Вполне могли бы украсить собой форум в Риме. Приказываю стоять вольно! Пока вы приходите в себя, я побеседую с нашим гостем. Ты не против, Акива?

Акива. Я к твоим услугам, цезарь.

Адриан. (Садится) Ты – тот самый Акива, труды которого цитируют философы в Риме и Александрии?

Акива. Я давно не был в этих славных городах и не знаю, кого там сейчас цитируют.

Адриан. О тебе говорят как о еврейском Сократе.

Акива. Не дай Бог никому судьбы Сократа! Сварливая жена, ненависть соотечественников, чаша с цикутой…

Адриан. Ты бы предпочел, чтобы тебя сравнивали с Аристотелем?

Акива. Всякое сравнение кажется мне натянутым. Но я бы хотел походить на Аристотеля! Признание при жизни, множество учеников, среди которых сам Александр Великий… И славная смерть в вечном поиске истины!

Адриан. Ты – мудрец?

Акива. Так меня называют в моем народе.

Адриан. У эламитов есть титул «старейшина». Его присуждают независимо от возраста. Старейшиной может быть и седой старец, и цветущий юноша. У евреев «мудрец» – это звание?

Акива. Прежде всего, это должность. Она налагает на человека большие обязанности. Именоваться мудрецом можно в любом возрасте, но чаще это люди пожилые. Но мудрец – это и почетное звание. Чтобы заслужить его, нужно прославиться ученостью, ни за какие иные заслуги его не дают.

Адриан. И мудрецы у вас всем управляют?

Акива. Да. Есть совет мудрецов, именуемый Синедрионом, он выносит законы и следит за их исполнением.

Адриан. У него есть средства принуждения?

Акива. Только убеждение. Вся административная и военная власть в руках римлян.

Адриан. Разумеется… Руф, ты уже пришел в себя? Я понимаю, что ты, как проконсул провинции Римская Сирия, можешь с неудовольствием созерцать солнцеподобный лик цезаря, но неужели ты, Тиней, не рад видеть своего старого боевого друга?

Руф. Я… Я счастлив видеть тебя, цезарь…

Адриан. Прекрасно! Теперь скажи это своему лицу, и я смогу в этом убедиться.

Руф. Прости, цезарь, я до сих пор не могу поверить своим глазам. Как… Как ты попал в Кейсарию так быстро?

Адриан. Это было не так уж сложно. Я оставил весь обоз в Яффе и двинулся налегке, с одной манипулой. Это очень сокращает время в пути.

Руф. Ты ехал почти без охраны! Это очень опасно!

Адриан. Чего мне было бояться в усмиренной римской провинции, где, судя по донесениям проконсула, царит образцовый порядок?

Руф. Так было до недавнего времени, цезарь. В последние недели все изменилось. Среди евреев ходят слухи о приходе какого-то мессии, которого они считают посланником божьим. Они готовы видеть такого посланника в каждом крикуне. Появилось множество самозванцев, объявивших себя мессией. В Иудее очень неспокойно. Толпы сумасшедших паломников ходят по дорогам и сеют новые слухи.

Адриан. Я ничего такого не заметил. Правда, я ехал только по одной дороге. Я видел ненависть в глазах нищих у синагог, видел змеиные ухмылки на толстых губах погонщиков верблюдов. Но фанатичных толп во главе с безумными вожаками я не наблюдал. Ты думаешь, назревает бунт?

Руф. Многие признаки указывают на это.

Адриан. И кто подстрекатели? Христиане?

Руф. Скорее всего, да. Они всегда кричат о мессии громче всего.

Адриан. Что ты думаешь о христианстве, Руф?

Руф. Император, позволь мне ответить тебе с солдатской прямотой. Я гораздо увереннее чувствую себя в военном лагере, чем в торговой конторе, а тем более, в академии. Словесные игры не для меня. В религиозных спорах я разбираюсь очень мало. По мне, все проповедники говорят одно и тоже. Христиан я считаю оскорбителями величества, последователями запрещенной законом магии, исповедниками недозволенной религии, призывающей к бесчинствам и бунту. В тонкости их нелепого учения я вникнуть не успел.

Адриан. Пизон, не хочешь ли ты добавить что-либо к сказанному?

Пизон. Великий цезарь, я полностью согласен с проконсулом. Добавить могу лишь то, что считаю христиан врагами богов, людей, государства, врагами императора, законов, нравов и всей природы.

Адриан. Благодарю тебя, Руф, за прямоту, а тебя, Пизон, за усердие. То, что вы сказали, знает каждый разносчик на рынке, каждая стряпуха на кухне. Нечего и говорить, я ждал от вас совсем других суждений. Теперь мне ясно, что наш с вами разговор о христианстве меня новыми сведениями не обогатит. Что ж, поговорю об этом с тобой, Акива. Руф, проезжая по городу, я заметил на улицах какую-то судорожную деятельность. Ты пытаешься приукрасить Кейсарию для меня? Напрасно, ибо меня этот город не интересует. Отмени все распоряжения по этому поводу. Пусть обыватели вернутся к своей обычной жизни. Я не люблю театральных представлений вне сцены. Пошли Пизона с этим поручением.

Руф и Пизон вытягиваются. Пизон выходит.

Руф, скоро время обеда. Я бы хотел отобедать у тебя дома. Ты примешь старого боевого товарища?

Руф. Цезарь, это большая честь для меня. Но у меня же ничего нет… Мы ждали тебя только завтра.