Текст книги "Гербарист. Благословение смерти. Том 1 (СИ)"

Автор книги: Леонид Кастровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава пятая. Отрывок – 1

Я видел многие из ваших глаз,

Я видел в них позывы жара, что немые...

Я слышал горн стыда вокруг из раза в раз,

Я ощущал, что жертвы, все вы, для меня отныне...

***

Что такое вожделение..? Что скрывает в себе оно поистине и что несёт из себя? Только ли похоть и страсть сочится из него, или же там, под покровом стонов и утех, разрастается в нём нечто более иное?

…

Когда-то давно одна незначительная сущность, не способная хоть как-то себя осознавать и движимая краткими лишь инстинктами, почуяла среди едкого и всепроникающего, родного для себя пласта Инфернума, дурманящий и чадящий, едва уловимый путь. Сущность эта поддалась ему и в тот же миг пространствовала по его влекущему флёру. Она пробиралась в этом позыве сквозь расстояния, непонятные своему псевдоразуму, преодолевала собой через пропускаемое время периодические заслоны в прорехах мирозданческих тканей; и, в конце концов, проникла куда-то туда, где всё её естество начало дрожать. Но она тряслась не от страха, нет…

Она, наконец-то, почувствовала, как её неосязаемое чрево насыщается…

Гормоны, соблазнения, спаривания, размножения и нескончаемое повторение…

Всё вокруг неё было доселе невиданной ею «жизнью», и всё это было удивительным и постоянным источником того, из чего и в чём она, как сущность, была образована и явлена в инферну.

И ещё никогда это почти неразумное «образование» не ощущало себя настолько хорошо. Ведь там, откуда оно прибыло, можно было перебиваться лишь скудной и пресной энергией, а чтобы расти, требовалось поглощать себе подобных «самосозданий», которые и сами были бы не прочь тебя употребить. Здесь же…

В этом пространстве всё кишело дармовой, не замечаемой никем «субстанцией», и сущность рефлекторно стала этим пользоваться, дабы полностью прокормиться в первый раз в своём бытии и удовлетворить себя впрок.

Глава пятая. Отрывок – 2

Её первые годы нахождения здесь, в изобилии естественных стремлений животных желаний, не могли не повлиять на неё положительно. И если вначале она была лишь бесформенной и бестелесной массой чего-то, то вскоре изменения и преобразования захватили то, что можно было бы назвать её энергетической природой.

Насыщение, уплотнение, развитие, рост…

И в некоторой степени инородная для окружающего мира сущность обрела в нём в какой-то момент свою малообъёмную и мизерную, но удивительную «плоть», а вместе с ней получила и подобие мозга, содержащего зачатки хоть и примитивно-звериного, однако, всё же – интеллекта.

…

Таких, как она, согласно глоссарию инфернальных тварей, звали «вейлами».

Насекомоподобные, мелкие и проворные паразиты, что имеют красивые крылья и способны питаться сексуальной энергией, выделение которой усиливают разбрасываемой и невидимой, дурманящей пыльцой.

«Уже не просто сущность» не отличалась в этих повадках от своих сородичей, коих всё же встречала иногда здесь, в укромном пролеске. Но, тем не менее, в ней было нечто уникальное; то, что делало её непохожей на своё «племя».

Интерес. Подсознательный, глубинный, он заставлял её, порой, анализировать обстановку, улавливать причинно-следственные связи, приходить к наипростейшим выводам. И совершать необычные для вейловских представителей поступки.

Ей, как и многим иным индивидам, пусть и неосознанно, но хотелось стать лучше. И указанный интерес, являющийся её особенностью, направлял своё подмечающее всё внимание на этот аспект, подсказывая нужные решения и подталкивая к ним.

Она стала использовать свою пыльцевую смесь, коя крайне медленно и по чуть-чуть вырабатывалась, аккуратнее и экономнее. Тратить этот ограниченный инструмент на маленьких зверей было неэффективно, отдача ощущалась для неё слабо, недостаточно.

Оттого её целями стали крупные животные виды, ибо, как показали наблюдения, их процесс совокупления был намного дольше, приносил больше энергии сладкого порока, а вдобавок, та ощущалась питательнее.

А потом, в один момент, ей повстречались люди: ещё весьма юные девушка и парень, собиравшие различные плоды леса…

…

Смотря на них, скрывшись в листве деревьев, в маленьком чудовище всё отчётливее проявлялось любопытство. Эти двое как-то отличались от других живых существ. В них чувства словно бы подавлялись «рациональностью», что не так давно стала более понятна и привычна для этого дитя инферны. Однако же встретить таких особей было ново для него, и оно хотел узнать, что будет, если суметь воздействовать на них своим «орудием».

…

Делать это, не попадаясь им на глаза, было сложно. Они с трудом поддавались влиянию. Их мысли, казалось, пытались отстраниться от смущающих и навеваемых сторонних зовов. Но постепенно поведение двух людей перестало выдерживать неявные послания незримого натиска и начало меняться.

Вскоре их глупые умы уже не могли думать ни о чём ином, кроме как о телах друг друга. Дыхание в их грудях участилось, сердца забились быстрее, а лица налились отчасти краской. Когда же их взгляды случайно встретились, то уже не могли разорваться в своём наитии, ведь ощутили взаимное притяжение. И, приблизившись, они стали растлеваться между собой прямо там, под густыми древесными кронами, упав на прохладную и мягкую траву, пахнущую свежей природой.

Незаметный монстр испытывал довольство, наблюдая за спровоцированной им сокровенно-откровенной сценой. Характерные и приятные звуки, исходящие от сакрального, но в этот миг такого открытого взаимодействия подопытных самца и самки, относящихся к странной прямоходяще-двуногой форме, свидетельствовали об успешном результате применённой на них процедуре совращения. Но, что поразило в этом действе крошечного наблюдателя более всего, так это излучаемая временно-обезумевшими созданиями похоть, оказавшаяся намного качественней, чем собиралась им прежде. И, в подтверждение этого, он впервые испытал экстаз, заставляющий онеметь всё оторопевшее от расслабляющего зноя его малюсенькое тельце и забиться в судорогах по воздуху своими поблёскивающими, прозрачными крылышками.

А затем, когда спаривание «двух неизвестных ему зверей» окончилось, и инфернальное сознание смогло очнуться от непередаваемой неги в полусонном забытьи, оно заметило «кое-что интересное».

Внутри вспотевшего девичьего живота, ближе к его разгорячённому низу, слабо пульсировало завихряющееся скопление и средоточие чего-то «вкусного» и непостижимого. Вернее, существо знало, что это такое, ощущало там новую «жизнь». Но почему-то в этот раз это явление выглядело иначе, содержало в себе нечто «инопрекрасное», концентрировало то, чем хотелось «обладать». И завлекаемая жаждой познания в своей непостижимой страсти, непримечательно-миниатюрная, но опасная тварь тихо подобралась к жертве, а после незаметно, под вскрикнутый девичий стон, проникла в неё, оказавшись вскоре около заветного и нужного ей, зачавшегося совсем-совсем по-преступному недавно, жизненного источника.

…

Безымянная девушка испытывала странные ощущения у себя в лоне, ей было одновременно невероятно приятно и в то же время непостижимо больно. Её рассудок, находящийся на грани сна и реальности, не мог сформулировать проблему, хотел подольше пребывать в истомном забвении, а потому связывал начавшийся дискомфорт с последствиями проведённого акта, ибо он был у его хозяйки самым первым и, как она со всей своей нежностью надеялась, с искренне любящим её, единственным человеком. Но мечтам её не суждено было сбыться.

С течением минут что-то претерпевало изменения в её нутре, что-то рылось и копошилось в ней, а ещё будто бы высасывало из неё всю силу. Вскоре же живот её стал расти, а она начала усыхать подобно цветку, отдающему все свои соки какому-то гадкому сорняковому паразиту.

И, не выдержав происходящих истязаний, девичий разум проснулся от резких и болезненных спазмов в своих органах, заставив бедную носительницу закричать от невыразимой натуги. Её же разбуженный партнёр в испуге вскочил и всячески попытался хоть чем-то и хоть как-то помочь ей, однако было поздно.

Оттуда, из-под несчастной брюшной кожи, что-то мерзкое пыталось вылезти. Нечто отторгающее вытягивало и растягивало своими конечностями истончающуюся, бледнеюще-красную плоть. Девьи крики стали хрипеть и надрываться, сопровождая рвущуюся в клочья вместе с ними жизнь измученной и случайной жертвы. А затем она замерла, пустив струйки крови из впредь недвижных глаз, из носа, остановившего безвозвратно дыхание, и изо рта, замолчавшего навсегда.

Юноша смотрел на это непонимающе-шокированным, заплаканным взором. Он не мог принять того, что только что случилось. Его сломленный дух всеми усилиями хотел уверовать в то, что это просто мираж, фальшь, иллюзия; что, на самом деле, всё изначально было лишь одним продолжительным, до сих пор не прервавшимся сновидением, а это его кошмар, который должен был разрушить царство грёз.

Но всё было реальным, а ещё…

…Роковая судьба не планировала продлять его замешательство ещё дальше.

Живот посеревшей и резко исхудавшей, только недавно живой, но теперь «усопницы» – резко разорвался с бордовыми брызгами. И в свете кровавого дождя, в останках брюшной полости «матери», прорванной изнутри изуверским способом, Мир безрадостно лицезрел рождение «нимфы».

Изумруднокожее, женоподобное, напоминающее по размеру и пропорциям уменьшенную версию человеческого ребёнка… Это существо вселяло потаённый страх и какой-то потусторонний ужас. Когда же оно открыло свои ярко-фиалковые очи, парень, находящийся рядом, попал под его гипноз.

И несколько дней после преобразовательного и интересного «изменения» самостоятельно насиловало творение похоти этого «неудачника». И после, вобрав через его чресла всю возможную энергетику разврата, что была удобоваримо насыщена живительными эманациями стяжательной инферны, «оно» удовлетворённо и сладостно, наконец-то, прикончило это отупевшее и уже бесполезное животное созданьице.

Глава пятая. Отрывок – 3

Гуманоиды – так назвала для себя уже не совсем молодая сущность тех причудливых зверей, что всегда передвигались преимущественно на двух конечностях или же – «ногах», а двумя другими – «руками», пользовались, как хватательными приборами. Вернее, название им, а также прочим вещам, связанным с этим преинтереснейшим миром, давала не просто она сама. Это знание было подобно поверхностной памяти, что вбиралась ею при усваивании столь важной «похоти» из этих нечастых зверюшек. И постепенно её запас их «языковых понятий» становился больше и объёмнее.

На самом деле, переродившись из женского начала той «потаскухи», нимфа ощущала себя некоторой частью этого странного вида. И, признаться честно, ей нравилась общая форма тел его представителей. Хотя, несомненно, она сама отличалась от них, ведь у неё всё ещё не было их чувствительной и атласной кожи, не было свойственного им аккуратного и симпатичного лица, не было обыденных и плавных изгибов фигуры. Только начинающая познавать мирские тайны, эта второранговая особь, к сожалению, обладала лишь грубыми и острыми, вызывающими остережение и опаску, чертами внешности.

Но самой главной примечательностью, которую следует отметить, стало то, что сношения обычных животных носителей жизни более не приносили ей того количества энергии, которого для неё прежде хватало. И, вкусив однажды инфернальную «пищу» от тех двоих, она уже не могла желать чего-то, кроме как вновь такой желанной добычи.

…

Много циклов развивающаяся и растущая сущность продолжала обитать в своём не таком уж большом лесу. За это время она смогла застать врасплох, совратить и, разумеется, изнасиловать множество двуногих жертв. Тем не менее, она никогда не действовала бездумно. В её поступках всегда была логика, основывающаяся на наблюдении и анализе. А потому, зачастую, под влияние к ней попадали лишь молодые самки и самцы, которые, если она милосердно старалась сдерживаться, могли выжить после того, как её «жаждущее естество инферны» накормится ими до своей удовлетворительной степени. И, что забавно, некоторые из этих переживших страсть глупцов сами возвращались к ней в чащу, дабы им вновь были подарены те быстро угасшие, но оттого незабываемые ощущения.

…

Есть поговорка, что там, где падает капля, рано или поздно может потечь ручей. Именно это и произошло, когда с течением времени весть о неземных удовольствиях, кои можно найти в таящихся глубинах местной лесной гущи, разошлась в тихих, но многочисленных слухах близлежащей деревни. И поток тех, кто желал обрести невиданное упоение в объятьях эротических фантазий, воплотившихся в настоящие доступные реалии, стал расти и множиться, а слава о нимфе, одаряющей ими многих страждущих «паломников», в каком-то смысле, стала религиозной.

Гуманоидные разумы, самозабвенно шедшие на добровольную и порой смертельную жертву, давали довольному исчадью столь много энергии порока и становились столь зависимыми от этого литургического процесса, что, в конечном итоге, всеобще образовали полноценный, уверовавший в неё культ. И в этот момент любопытство инфернального творения, не различающего такие понятия, как «добро» и «зло», решило узнать, как далеко способны зайти ради «примитивного счастья» такие верные ей последователи, и как это может помочь ей преобразиться вновь.

…

Оргии, повальное увеличение численности «проникшихся верой адептов» среди деревенского населения, а также некоторых забредших путников; массовое насилие, целью которого было не убиение и причинение вреда, но жажда страсти и новых эмоций.

Всего одна, пусть и особенная, тварь Инфернума, смогла оказать немыслимое воздействие на Матернум, и единственное, что не давало пресечь эти отторгающие в своём наполнении события, была случайность, из-за которой порабощены оказались все, кто мог бы донести такие значимые сведения до стен иных ближайших поселений.

Они возносили её суть в своих действах, поклонялись ей и предавали этому воплощению безграничного распутства – греховный, но искренне обожествлённый образ. А затем ими было выбрано для неё имя…

«Апатэлес…» – то, что произносили в стонах от жаркой дрожи их сердца.

«Эпистатэс…» – то, частью чего биение в груди каждого из них хотело стать.

…

Тогда, вместе с инферной, сочащейся похотью, псевдо-живое существо начало неожиданно получать странную примесь, вызывающую всесоблазняющий в его монструозной основе, бесподобный вкус. Это явление, казалось бы, меняло всё его раннее естество, непрерывно возбуждало в нём эрос и заставляло желать дивного повторения этого «изменения» вновь и вновь.

И в перипетии судьбы, в смешении последующих практикуемых людьми соблазнов, обретающих с каждым разом более изощрённое приравнивание лика инфернумского отродья к лицу какого-то нового, пока не заявившего о себе Бога…

…Сущность сама не заметила, как стала красивее…

…Как стала «суккубом»…

…И как стала поглощать духовные основы своих иступлённых поклонников, что при этом не уничтожались, а преобразовывались и взращивались в её лоне в подобие «её самой», в преисполненных инферной «детей порока», в «инкубов»…

…

Но, как бы незаметны не были простым человечьим наблюдателям происходящие в обычной деревне и близ неё события, от глаз тех, кто уже достаточно сильно приблизился к подлинному свету божественности или тому, что можно назвать её извращённым аналогом, они укрыться никак не могли. Ибо как только в этом мире зародилось новое верование, в тот же миг потревожились чувствительные пласты всеобъемлющих, разномастных энергий, и «сущности куда как более властные» эти малые, но явные для себя поколебания отчётливо ощутили.

Недолго «Они» думали над тем, что делать с новоявленным, но родным для себя в общем смысле, повзрослевшим отпрыском похотливого слоя их чужеродного обиталища. И было ими сделано предложение этому, по их долгоцикленным меркам, «ребёнку» – о вступлении в свою семью в качестве младшей сестры.

Ведь, в конце концов, зачем им враждовать и ослаблять и так немногочисленный триедино-совместный «род», полнящийся, по большей части, лишь глупыми и примитивными, не понимающими иногда даже простых приказов, низшими рабами? Зачем им лишать себя такого удобного и потенциально-умного «инструмента»..?

Глава пятая. Отрывок – 4

Вот уже не один десяток циклов прекрасная Апатэлес из самонаречённого рода Эпистатэс с пристрастием и «обоюдным удовольствием» от выполняемой работы служила своим покровителям, что в этом огромном мире провозгласили себя «Божественной ложей» или «Хранителями мирских народов».

Её роль, как покорной и «честной» слуги, заключалась в том, чтобы принимать на себя все издержки по-своему «добрых» и «праведных» Божеств. Ведь то, что является символом и знамением цивилизаций, не должно принадлежать к чему-то маркому и портящему репутацию.

Фактически, она была одной из тех, кто брал на себя ответственность за ту грязную деятельность, что вершили в тени всесильные «опекуны». И, хотя многие из плодов совершаемых деяний ей приходилось отдавать им, дабы отплатить за возможность «жить», что-то дозволялось всё-таки оставить и себе. И этого вполне хватало, дабы она продолжала трудиться для них с усердием и никогда, несмотря на свой характер, не понукать. Ведь на её памяти вспоминалось множество примеров, когда любая проявленная кем-либо дерзость оборачивалась мгновенной гибелью вне зависимости от статуса осмелевшего возразить «лакея».

…

На бедную Апатэлес взвалили, в своё время, весьма тяжёлую задачу. Однако, как это ей и свойственно, она с успехом с нею справилась. А теперь вполне сытно пожинала результаты изящно решённой проблемы.

Запрещённый во всех трёх государствах: и людей, и вампиров, и фей; имеющий порочное название, кое боялись произносить почти во всех политических обществах; и всепублично приписывающий себе инициаторство в отнюдь не светлых происшествиях… – «Обет инферны» ввергал в предупреждающий, перманентный страх разумы многих обывателей простым лишь своим упоминанием или подозрением в причастности к чему-либо.

И, что имеет важность для придирчивой суккубы, она была им довольна.

Это она его создала, она его организовала, и она заставляла его каждодневно функционировать, расширяясь и укрепляясь. Обширная власть посредством него сосредотачивалась в её руках. Подданные ей инкубы, которых она рожала и воспитывала, преданно защищали свою псевдо-мать от попыток иных членов инфернального тайного общества попрать её законные права на заслуженное первенство «в этом поприще». И каждый раз, когда с её указки вершились пугающие и громкие события; каждый раз, когда по её слову в израненном мире появлялась очередная ужасная рана…

…Она испытывала оргазм столь непередаваемый, что в откровении своего томно-мерного порока, из которого произошла в Матернум, в изливающемся вожделении, что усиливало её тягу к исследованиям плотских дозволенностей, в бытии когда-то давно крошечной, когда-то не так давно растущей и когда-то недавно взрослой…

…Она скрытно, но явственно ощущала себя одной из «Богов».

…

Сейчас же, в эту ночь, в своём скрытом в катакомбах «храме», обворожительная и совращающая Апатэлес нежилась в постели, а рядом с ней возлежали нагие и разгорячённые, уставшие и покрытые испариной от долгих утех, рослые парни и лишившиеся в этот же день своей девственности, теперь уже не невинные девушки.

Красивая, фиалково-тёмная кожа суккубы поблёскивала в этот момент от тёплого пота, будто бы маленькими разноцветными искрами. Копны её густых, чёрных, как смоль, длинных волос, – опадали на медленно вздымающиеся, средние по размеру груди с возбуждёнными сосками, из которых по чуть-чуть вытекало «молоко». Испробовать этот эликсир было честью для её инкубских детей и великой наградой для обычной приближённой челяди, ибо эффект столь дивного вещества был ошеломляющим для простого сознания и тела, – невообразимая похоть завладевала всеми мыслями и молодила всякую плоть.

И вот, на мгновение присосавшись к одной из двух её молочных желёз, заигравшаяся юношеская фигура скрутилась в судороге от крайне сильных, граничащих со смертельным «инфарктом», оргазмических приступов и начала испытывать резкие, рвущие окончания, заставившие также осушить весь свой сжимаемый внутри мочевой пузырь. Однако стыда в его опустошённом разуме не было, теперь он был ему не нужен; ведь всё, что способно принести удовольствие, нужно встречать без сомнений и с предвкушением. А потому юные губы устремились к манящему сладостью и дурманом, всеми желанному межножью «его госпожи».

Апатэлес не сопротивлялась таким порывам своих «игрушек». Ей нравилось смотреть на то, как они ломаются, как нарушают собственные устои и правила, как изменяют себе и своей морали, сотворяют из естественного инстинктивного начала «себя новых»…

Оно обожала эти всегда интересные, хоть и сохраняющие в себе общий пагубный мотив, пылкие игрища. И для неё, порой, даже не было разницы, – ублажают её, или зыбким ублажением занимается она сама; насилуют её, или же насильником предстоит побыть ей.

В этот дивный момент, мурлыкающе зажмурив веки и скрыв под ними закатившиеся от неги фиолетовые глаза, её красивые руки, пальцы на которых имели аккуратно подстриженные, но по-прежнему заострённые когти, подтянулись к своей голове и схватились за толстые и прочные, монолитно-обсидиановые рога, кои росли прямо из висков, закручиваясь кончиками ко лбу и образуя, этим самым, некое подобие «короны». Мышцы суккубы сжали их столь сильно и потянули вниз так мощно, что затылок «хозяйки» поддался и опрокинулся на подушку, вжавшись в неё с непомерным напряжением.

Юноша, что облизывал ей чувствительное место, не мог остановиться, так как внутренние нектарные жидкости, которые он волей своей безумной лакал, сказывались на нём также одурманивающе и усыпляюще и лишь усиляли его около-обморочное, помутнённое состояние. Бедняжка не мог понять, что сам запрягал себя сейчас в этот чудовищный, но отнюдь не явный для него капкан, который уже понемногу стал смыкаться.

Апатэлес застонала сильнее и громче; она знала, чем это закончится, и мысль об этом доставляла ей удовольствие ещё большее. Каждый раз это было незабываемо, и каждый раз жестоко и красиво, в каком-то смысле – непременно-завораживающе, умопомрачительно.

Она стала сжимать бёдра, меж которых было лицо «жертвы», закинув ноги на широкие плечи и сомкнув свои стопы над крепкой шеей. Поначалу, человек не замечал этого действа, однако вскоре давление на слабое, по сравнению с порождением страсти, и хрупкое тело стало расти, движения ощутимо ограничиваться, а дыхание затрудняться. И вот, нежные ноги сомкнулись ещё рьянее и жёстче, плотно зафиксировав бьющуюся в конвульсиях от нехватки воздуха и опасного удушения, очередную «причудливую куклу».

Никто из присутствующих здесь людей не желал вмешиваться в этот процесс, все они лишь смотрели на это вожделенное истязание своими опьянённо-сонными глазами и с придыхание наблюдали за проявлением такой «заботы» и такого «внимания» со стороны суккубы, что не была человеком, и для коей всё человечье было чуждо…

А тем временем лёгочная «лихорадка» пойманного «мальчика» стала закономерно оканчиваться его погружением в забвение и «вечный покой». Однако Апатэлес не хотела такого исхода этого маленького происшествия, а потому напрягла и сжала бёдра ещё сильнее, давя уже не только на шейные мужские позвонки, но и на до сих немного брыкающуюся каштановую головку пленника.

Мгновение, и…

#Взрыв, – череп жертвы не выдержал этой нагрузки и лопнул, как переспелый плод, обдав и обагрив своим красным соком всё поблизости; а использованное для произошедшего развлечения тело навсегда замерло.

Апатэлес кончила, – бурно, сочно, как она и любила.

Обезглавленный труп, отдающий своё тепло окружению, лежал у неё в сведённых ногах и дополнял картину совершённого развращения «экстравагантными красками». Его же поверженная плоть, обильно залитая сверху мочой «победителя», указывала на животрепещущее завершение столь бурного акта «недавних схватчатых взаимоотношений». Оргазм не должен останавливаться на чём-то одном, когда доступны разные варианты его происхождения. А потому, как уже говорилось ранее, нет ничего плохого в том, чтобы не препятствовать удовольственным стремлениям реализовываться во всей своей палитре красочности, какими бы не были обстоятельства.

В то же время, мало кто мог бы заметить, как в момент телесной смерти вся «пленённая тушка» будто бы «духовно разрядилась», переправив всю свою энергетическую основу: и душу и сам дух – сердцевину всего, в страстное лоно суккубы, коя вновь удовлетворённо замурчала.

– «И вновь свежее потомство…» – подумала та, поглаживая свой ровный живот, внутри которого начала преобразовываться и формироваться «новая жизнь».