Текст книги "Гербарист. Благословение смерти. Том 1 (СИ)"

Автор книги: Леонид Кастровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Глава четырнадцатая

Порочное, преклонное томление,

Порабощённая свободой ложною борьба,

Ползущие по сердцу трещины неверья,

Разбитая безверьем неслышная мольба.

***

Всё имеет Равновесие, сама суть Мироздания сплетается из него и рождается, умирая и воскресая снова и снова. И даже Хаос и Порядок, сотворяющие его из себя, преклоняются пред ним, признавая власть над собой. И потому природа событийная, кою полно контролировать невозможно никому, состоит из сменяющих друг друга, противоборствующих, но не враждебных, всепронизывающих и безграничных циклов.

И потому довольно часто за благом следует недуг, а за счастьем шефствует горе. И оттого нет ничего удивительного в том, что в то время, когда одних юных отроков, попавших в Цитадель смерти, предавали награждению, другого, находящегося в ней, погружали в пучины отчаяния.

Юпокритикос, бывший рожденцем одного из известнейших фейских домов, звавшегося «Наркиссистэс», обладающий признанием, богатством и потому влиянием, никогда бы не подумал, что однажды, после его наречения «божественным аватаром», после получения силы и поддержки от Милостивой Богини, а также целого Ковена, правящего огромной областью запретного континента, – окажется здесь, в этом плену, в обители мирского врага, подлинно неизвестного и почти неизученного, однако же, несомненно, ужасающего своей продемонстрированной мощью. Впрочем, для юноши, часто пребывающего в усладе и пиршествовании, новый противник для государства, предпочитающего довольно изолированный способ существования, был весьма далёк, а потому никогда не воспринимался как нечто, действительно весомое и важное.

Но, тем не менее, представитель крылатого народа проиграл свой победный бой, не выполнил миссию, порученную ему святой волей, потерял своих жён-воительниц, был захвачен, а теперь не находил себя здесь, в промораживающей и терзающей тьме. И даже его Покровительница не отвечала ему, оставив изувечиться за грехи в забытье.

Внезапно, с щёлкающим звуком сложных механизмов, просторное помещение, служившее пыточной комнатой, осветилось тёмно-рубиновым, контрастным цветом, ожившие и неспокойные тени в котором были особенно заметны.

Створки входной герметичной двери, находящейся сбоку от стоящего в центре, прочно держащего в себе ценного и достопочтимого пленника, артефактного кресла, разъехались в стороны с продувочным и тяжёлым шипением, а затем пропустили сюда, сквозь пелену возникшего пара, сгорбленный и тёмный, узнаваемый женский силуэт, сопровождаемый двумя безличными и одинаковыми, человекоподобными фигурами, являвшимися ассистентами, что несли меж собой средних размеров короб.

– Ну что, дорогой мальчик, – прошелестел подобно сыплющемуся сухому песку старый, будто бы извечно бывший, безэмоционально голос, принадлежащий Старухе. – Ты отдохнул немного от наших общих дел? – улыбнулись на страшном лице губы, вторя прищуренным и смеющимся, её белёсо-мутным глазам.

Юноша вздрогнул, воспоминания последних недель, проведённые им здесь, прежде отгороженные сознанием, вновь хлынули в разум, разбивая мысли и эмоции. Слёзы потекли из его век, мышцы стали непроизвольно сокращаться, тело затряслось, а руки и ноги начали нервно, судорожно пытаться вырваться из холодных колодок, жёстко сомкнутых на истерзанной, кровоточащей плоти.

На пальцах его согнутых не было более ногтей, из челюсти удалены были зубы, а прекрасные радужные крылья, что когда-то украшали ровную спину, отсутствовали, ибо теперь, отрезанные и поблекшие, они покоились поодаль на тёмной стене.

– Сегодня нас ожидает нечто особенное, – произнесла она, будто бы довольно, но в действительности лишь с исследовательским интересом. – Но сначала, уж извини, тебя надо надлежаще подготовить, – и вместе с этими словами двое слуг её жутких, вставших неспешно уже позади него, произвели какие-то манипуляции с его стулом, после чего от боковин грубой металлической спинки отделились странные устройства, похожие на пару тонких, угловатых лапок с широкими и плоскими полу-обручами, кои медленно сомкнулись на пленённой голове, образовав округлый козырёк.

В это же время сама старая Госпожа неторопливо перебирала что-то на столе, стоящем прямо перед «центральной экспозицией», а затем, подготовив на нём вещи, должные ей понадобиться, лишь коротко бросила, не оборачиваясь:

– Обрейте его… – и вновь продолжила собирать пока непонятные инструменты.

Вибрационный звук бритвенного аппарата начал разбавлять окружающую тишь, изредка нарушаемую стенаемыми всхлипами единственного здесь рожденца жизни. Волосы его золотые опадали на каменный, высасывающий всякое тепло, хладный пол; доблесть покидала некогда прекрасное тело вместе с ними, но хозяину этой плоти, исстрадавшейся в безмерно-адских пытках, было уже всё равно. Он просто, засыпая, но почти сразу же просыпаясь, хотел жить – хотя бы как-то, хотя бы где-то, но жить. Однако же его предназначение было иным.

Когда кожа на голове его лишилась последних красивых прядей, холодные руки, принадлежащие химерам-ассистентам, мягко растёрли на ней успокаивающую мазь, холодящую словно бы едва тёплый лёд, и оттого притупляющую всякую боль.

Растворившись в ощущении спокойствия и забытья от всепоглощающих ран, юноша ненадолго потерялся в восприятии реальности, но спустя безболезненный миг, пронзающая все нервы агония вырвала его из царства желанных снов. Правда, кричать, увы, он уже не мог. Лишь зрачки, ещё не парализованные, вращались у него бешено.

Двое же слуг, под присмотром своей Повелительницы, бездушно резали сейчас, плотно зафиксировав, его череп пилой, коя ровно и свистяще, сквозь хрупкую кожицу, до этого, как оказалось, обмороженную, проходилась дискообразно по прочной, но недостаточно, круглой кости.

– Теперь осторожно снимите эту часть, – раздался старый, поучающий голос, спустя долгие и нестерпимые минуты, после чего представитель фейского народа почувствовал помимо раздирающей муки ещё и какое-то облегчение. – Очень хорошо, теперь с этим можно работать…

…

Воля, что лежит в основе осознающей себя личности, может выдержать многое, кое способно искалечить, перекроить и навсегда изуродовать. Однако же потеря воли, вне всяких сомнений, ведёт к разрушению – неминуемому и ничем не сдерживаемому, а потому о личности, и тем более о той, что имеет о себе хоть какое-то представление, говорить уже не имеет смысла. Впрочем, получившееся существо теряется не сразу; мысли его отделяются от трещащего разума вместе с памятью по частям и постепенно, а сознание самостирается в последнюю очередь, оставляя после лишь одну оболочку, опустошённую и ни к чему не пригодную.

…

Юпокритикос уже не помнил, почему здесь оказался; он даже стал забывать то, кем является и кому служит. Краткие воспоминание вспыхивали в нём и тут же гасли, сгорая уже навсегда. Понемногу, по чуть-чуть, но он утрачивал всё то, чем являлся. Крупицы озарения иногда давали ему понимание ситуации и его близящегося конца, однако же очень быстро забывалось и это, отчего в какой-то момент он смирился, прекратив хоть как-то мыслить и просто приняв свою участь «быть забытым».

Его внимание, теперь хаотичное, запутанное и рассеянное, стало безучастным, зацепившись лишь за зудящую боль и перемежающиеся копошения чего-то в голове, раскроенной сейчас и странным образом кем-то препарируемой. Взгляд его от этого, прежде хоть отчасти осмысленный, теперь был бесчувственным и бездвижным, утратив всю жизнь, когда-то и что-то созерцающую. Звуки изо рта его полуоткрытого были глухи и немы, а тело юношеское лишилось всяких реакций, даваемых бессильной плотью и всем тем, что осталось от выгоревших нервов.

А меж этим, Старуха, периодически принимая инструменты от помощников, неотрывно следящих за производимым процессом, аккуратно втыкала длинные спицы, поблескивающие зеленоватыми бликами в алом свете этого тёмного помещения, прямиком в оголённый, бирюзово-серый мозг своего пленника. Тот же, как могло показаться, совершенно это не воспринимал, и лишь едва заметные подёргивания лицевых мышц, изредка проскальзывающие в перманентно-отчуждённой мимике, говорили иное.

– Слышал ли ты что-нибудь о гомункулах..? – вопросила она его риторически. – Полагаю, нет; но я расскажу немного о них, это весьма важная для тебя информация…

Её взгляд коснулся только что изъятого из принесённого чёрного короба, а затем водружённого на стол, загадочного артефакта в виде угольно-прозрачной пирамидки, содержащей внутри себя странный, мерцающий зелёно-золотыми всполохами туман.

– Прежде всего, стоит сказать, что это противоестественная форма допустимой жизни, попрекаемая даже крайне изощрённой в своих изысканиях, искусницей-химерологией, – на миг уста её ухмыльнулись, словно бы пробуя на вкус давно забытые события. – Так, если химера создаётся, исходя из принципов «баланса», дающих гармоничное существование в мирозданческой среде, то гомункул появляется на бренный свет посредством весьма специфических способов, предающих собой всё то, что лежит в основе вселенских укладов.

Исписанные повторяющимися символами, проводниковые канатики, использованные этим древним, псевдо-женским существом, соединили в единую конструкцию все спицы, вставленные прежде бережно в мозговое вещество, вместе с находящимся в их центре энерго-источником, представляющим собой изумрудно-фиалковый очаг энергии.

– С материальной сутью этих чудных и неодобряемых созданий всё достаточно просто, нужно всего лишь найти качественный утробный плод, имеющий форму, близкую к желаемому образу будущего искусственного дитя, – мистическая установка стала чуть искриться всполохами зарядов, уходящих в уязвимый мозг. – Однако же с духовной частью всё намного сложнее, ибо она, единящее сердце всего, требует определённых «ресурсов»…

По согласному кивку сего ужасного создания слуги его поднесли к пленнику мистическое, пирамидальное изделие, туманное нутро которого стало рьянее вихриться и будто бы пытаться вырваться наружу.

– Так вот, низводя всё до простых понятий, основанием гомункула является слияние нескольких астральных эго, служащих первоисточником каждого духа, – энергетически-заряженные потоки медленно устремились по сверкающим жгутам, переходя в артефактную оболочку, а затем возвращаясь обратно, словно бы постепенно накапливали зарядную силу.

Одновременно с происходящим действом в самом пласте реальности сейчас менялось что-то значимое, пыталось вернуться в былую форму, но продолжало это, противоречиво чему-то уступая.

– Видишь ли, любое творение жизни исходит из всего одной такой основы, – в глазах её, мутных и ничего в себе не отражающих, проявилось на крохотный миг нечто страшное. – Это аксиома, извечный фундамент бытия и свято почитаемый базис.

Установленная над смертным источником пирамидка вспыхнула на фоне этой речи золотисто-бурым светом, начавшим с каким-то сопротивлением расходиться по мозговому, теперь иссушаемому веществу.

– Однако же если данных «начал» будет два, а то три, объединённых насильно в единое образование, ибо никак иначе этого не свершить, – на устах старых показалась почти незаметная, насмешливая улыбка. – Нерушимое эго, служащее пищей для мирских лон, станет рушиться, да так самозабвенно, что даже Миру, носящему его на тверди своей, будут наноситься тяжкие раны.

То, что было содержимым небольшого артефактного чрева и буйствовало сейчас бурно и безумно, звуком своим пробилось наконец-таки сквозь мешающую преграду, и оттого послышался стонущий вой, смешанные и молящие голоса которого были, несомненно, близки для отстранившегося от всего творящегося здесь юноши, потому как принадлежали они его погибшим и взывающим к нему, слившимся вместе подобно чудовищу, духовным и запертым остаткам от того, что было его жёнами.

– И тем не менее, некоторые разработки позволяют контролировать сии разрушительные процессы… – их крики, неразличимые слова и прошения, всё это терялось в безумственном и неразборчивом хоре,

Всё это проникало в разум божественного аватара, пробивалось в его душу и неосознанно, безжалостно расщепляло его суть.

– Но вот какой парадокс, четвёртую часть, пусть и такую слабую, как ты, эти трое уже не выдержат, ведь производимые ими рушащие импульсы будут такой мощи, с коей совладать практически невозможно, – выстроенная конструкция усиленно загудела, будто бы готовясь ко взрыву. – Правда, при определённых и редких обстоятельствах… – ревущая канонада голосов, бессвязно кричащих и потерявших себя в едином разуме, казалось, начала искажать само пространство, деформируя его сдерживающие законы. – Например, как хоть и закрытый, но всё-таки менто-канал со лже-богом Инфернума… – Юпокритикос, всё естество которого объединялось с убийственным порождением, желающим его помощи, боли и отмщения, неистово закричал в тон этого кошмара, уничтожающего всё его до сих пор оставшееся и спрятанное от страданий естество. – Для этой непомерной и чудовищной энергии можно задать иное направление…

И спустя мгновение, в новой и яркой вспышке, с резким и взрывным рёвом, действие это словно бы перестало существовать, устремившись куда-то вглубь того, что было источником энергии уже мёртвого юноши, но теперь разлетелось осколками. В действительности же, в эти считанные временные крупицы, преодолело оно в миг невероятное расстояние через астральный слой бытия, достигнув по путям его, идущим к властной инфернальной твари, не готового к этому, её ядовитого сознания, после чего, проникнув в него, взорвалось непомерно-сметающей волной убиения, жаждущего стереть всё, что есть вокруг.

В тёмно-алом же помещении лишь сигнал, пришедший на радар-коммуникатор, продемонстрировал засветившуюся точку искомого ранее объекта. И старуха на это, оценивающе прищурившись, довольно улыбнулась:

– Пусть и не сдохла, но тоже хорошо…

Глава пятнадцатая. Отрывок – 1

– Я не прошу тебя о слишком многом,

Я лишь хочу здесь кое-что создать…

– Ты хочешь всех нас изничтожить мором,

А я хочу тебя сломать…

***

# Взрослый Мир / Терра /

земли Вампирского Султаната «Никтерро» /

Главный храм одного из Псевдо-Божеств

Все греховности связаны меж собой, преобразующе происходят друг из друга, зависят одинаково от чувств, эмоций и желаний всех сочащихся соками плодов жизни, и взаимно ненавидят отличных от себя инфернумских сородичей. Но есть, однако же, исключения из общих правил, и порой эти твари способны испытывать нечто такое, что, быть может, похоже на любовь – пусть извращённую и всячески искажённую, но, тем не менее, действительно по-своему прекрасную…

…

Это была слабо-освещённая, едва ли чем-то украшенная, но всё же богатая, большая по протяжённости в разные стороны, хладная и таящая в себе лишь покой, безмятежно бордовая купальня. И наполнена она была тысячами литров свежей крови, добровольно жертвуемой сюда покорными слугами и почитателями Мятежного Бога, славящегося своей неуёмной жаждой битв и кровавых подношений. Он сейчас был, пребывая в тяжких и долгих раздумья, именно здесь, по пояс погрузившись в ту влагу, что являлась для него целебной и сокровенной.

Никтерид – создание первого слоя Инфернума, уроженец кровавого обжорства, смешанного с ненасытностью и извечным голодом, родился, если можно так сказать, очень давно. Он не помнил первые годы своего бытия, не мог вспомнить себя былого, не имевщего формы и понимания того, кем являлся. Вся его суть изуверская и алая была лишь чувством, порождающим только однородное желание пожирать всё вокруг. Но потом естество безумное стало меняться, претерпевать в себе перемены дикие, расти и обретать мощь; ибо, как и всякое сущее нечто, оно тянулось к дивному свету, значащему развитие. Десятки, сотни, тысячи тягучих циклов проходило сквозь него, вносило в нутро его изменения, рождало в пелене эмоций связанные меж собой мысли и отягощало сознание разумом, что невольно начинал осмыслять то, что его окружало. А затем, будто бы почувствовав зов чего-то сладостного и неописуемо манящего, пробрался этот рожденец греха в плотское Мирское Лоно, и так впервые в жизни своей, с первым осязанием материи чуждой, но такой идеальной, обрёл он плоть свою нагую.

В этом Мире он оказался не первым, кто пришёл извне; здесь ему были не рады, и, в каком-то смысле, даже готовы к появлению подобных ему существ. Впрочем, время всё расставило на свои места, и та противная для него трёхликая звериная тварь, взявшая себе шефство над животными и полуразумными, кочующими племенами тех, кого впоследствии окрестили «зверо-людьми», была повержена и полно уничтожена. Хотя, конечно, перед этим моментом прошло много циклов.

Его культ, вера в него, поклонение ему, религия чего-то возвышенного вокруг, – всё это среди огромных земель питательного континента появилось словно бы само, практически без участия его, как центральной фигуры сего эпоса; стоило лишь только найти тех смертных и тщедушных глупцов, увидевших в нём отражение самих себя, однако же невозможное, совершенное и оттого никак не постижимое. В конце концов, спустя сотни их поколений, коим он изредка давал наставления и порой оберегал, представая спасителем и необоримой силой чего-то потустороннего, сущность его, вящая до низменных порывов, стала для них признанным Богом, хранящим их народ. И примерно тогда же закрепилось данное этому народу имя, звучащее как «вампиры».

А потом он встретил её – ту, от существования которой млел и истово дрожал, ибо видел в ней то, чего всегда, быть может, тайно опасался, но, тем не менее, хотел. Тогда его судьба разделилась на «до» и после», и он всегда был благодарен за это, ведь та, что именовалась Антропосией, завладела всей его сущей основой и сердцем, укротив собой когда-то безмерное, голодное стенание. А он, в гневе и кротости её, среди стремлений подчиняться и властвовать, выбрал что-то посредине крайностей, навсегда скрепив себя с ней и став зависимым от неё, как верный и свирепый волк, признавший равной мощь волкодава. И тогда их стало двое, – она, «яростное солнце», и он, «буйная луна». Две противоположности, что дополняли страстно друг друга, являя в соитии своём порок и святость.

И так, стравливая меж собой свои враждующие племена охотников и добычи, разжигая взаимную ярость в становящихся на разные пути народностях Дня и Ночи, давая им происходящую из сего огня ненависть, душащую дымом голодающих зовов, кричащих разрухой и несущих неурожай, тщательно орошаемый всякой каплей крови, пролитой с истерзанной плоти врага, – эти двое обрели ту самую, искомую ими всегда, греховную божественность, знаменующую собой ложь, восторжествовавшую над тем, что звалось когда-то правдой и было обессиленно забыто.

Он любил её, обожал её, лелеял её и, возможно, ценил более, чем что-либо ещё. Она была для него всем, а он хотел лишь удовлетворять все её искренние желания, дабы насыщать вечно озлобленную на всех и его, но прощающую всех и его, переменчивую суть, искренним счастьем. И суть эта принимала его чувства.

Однако же всё почему-то переменилось. Теперь она никак не общалась с ним, отстранилась от него и не давала ему встречи, хотя бы короткой. И с каждый днём, прошедшим для него в пустом одиночестве, он ощущал себя всё хуже и беспомощнее, ведь отчего-то, что было неизвестно ему, утратил то, что всегда считал своей частью. Впрочем, недавно всё тайное стало явным, ибо кое-кто поведал ему причину перемен и выразил готовность помочь в столь трудное время.

Никтерид тяжко вздохнул, втянув в себя холодный местный воздух, а глаза его, ненадолго и протяжно закатившись под закрытыми веками, выразили всё напряжение, что довлело над ним и порабощало его. В конечном итоге, последние свои сутки, проведённые им здесь в особой медитации, напрямую связанной с самим Инфернумом, а потому крайне опасной из-за вероятности быть поглощённым этим измерением, посвящены были подготовке ко скорому столкновению с проклятым противником, что посмел навредить его дорогой и драгоценной, «любимой женщине».

Под звук перезвона маленьких колокольчиков, висящих над каждой аркой входа, в залу купальни с разных сторон вошли четыре обнажённые и юные вампирессы, Красота коих в их аккуратной и смиренной походке по мокрому мраморному полу, пожалуй, была неописуема и чарующа.

Каждая из них была божественной наложницей, тщательно ублажающей его, Прародителя всех тёмных родов, всякий томный миг, в который он возжелал бы вкусить их мягкую и податливую плоть, напитанную горячей и терпкой кровью, возбуждающей неимоверно безумственный, неостановимый аппетит.

– Мы здесь, Наш Голод, как вы и просили, – склонив головы и скрестив кисти на своих промежностях, тихо и кротко произнесли они вместе, будто бы в один голос.

Бог же в это время, казалось, не заметил их, и продолжал думать о чём-то ещё, так и не открыв своих сомкнутых век. И тем не менее, как существо высокого порядка, он видел, слышал и ощущал всё. И сказанные им следующие слова это подтвердили:

– В таком случае сделайте то, что должны, – едва ли слышно и мерно ответил он и вновь словно бы стал безучастным ко всему, что было вокруг.

Девушки же, получив ожидаемое ими всеми подтверждение от своей Божества, медленно присели на корточки, на крохотный миг призвали магию, удлинив ногти, расположенные на указательных пальцах своих изящных рук, и, обретя острые когти, созданные лишь для убиения, начали замысловатый, но простой и красивый ритуал, постепенно вставая и ведя сим инструментом от пят и щиколоток, до колен и бёдер, переходя на дивные ягодицы, девственный таз, ровные животы, а затем и поднимаясь до колышущихся от дыхания невинных грудей, ещё ни разу не вскармливающих дитя. Кожа девичья разрезалась добровольно в витиеватых, закольцовывающихся узорах, истекала кровью, ибо была вскрыта до самых белых костей, и постепенно немела, теряя жизнь в своих опустошающихся венах. Всё это было похоже на какой-то танец, пусть и не было в нём множества движений; действие сие казалось истинно роковым, а потому знаменующим что-то оскверняющее и оттого крамольное для живой сути. Впрочем, оно уже близилось к своему концу, и девьи коготки, вскрывающие плоть, добрались до хрупких шей своих хозяек:

– Слава вашей Ненасытности!! – проговорили они истово верующе, фанатично, чтобы после, под единый, утробный вздох, перерезать по замкнутому кругу безжалостно к самим себе хрупкие элементы тела, удерживающие их головы.

Горла женские захрипели, телеса их, сочащиеся амброзией из кровоточащих ран, практически замерли в одинаковых, услаждающих взгляд позах, а глаза ласковые, выражающие в себе преданную любовь, в экстазе счастья и болезненности закатились, чтобы после, через мгновение, четверо девушек на израненных и дрожащих ногах, сделав несколько синхронных шагов, канули бесследно в непроницаемо-алый бассейн.

Никтерид же, что по-прежнему был бездвижен, несколькими секундами после, приоткрыв щёлки глаз, произнёс ещё одну, будто бы завершающую фразу-заклинание:

– Да буду вечен я, да будет голод вечен, – и жертвенная кровь, казалось, ожила, как-то чувственно забурлив и задвигавшись расходящимися волнами.

Беспокойная масса этой чёрно-красной жидкости устремилась к своей ипостаси, сотворённой в мужском, бесстрастном воплощении, отождествляемом с Инфернумом. Накинулась она на него подобно беззвучно кричащему чудовищу, охватила его полно, заключила в узы свои насильственные и, получив себе от чресел семя грехоподобное, подобно кормилице стала обрамлять туловище изысканное в свои объятия немирские.

Сколько длился сей акт, сколько совокуплялось это нечто, дабы породить что-то, оскверняющее непорочный дух вобранных в себя агнцев, сколько зла создало оно, изменив навсегда их смертную основу, – Ложный Бог бы не ответил на этот вопрос, однако же, момент окончания сего настал.

Со всплесками крови, расходящимися от него кругами по жидкой поверхности, распрямился он во весь свой рост, представ пред Миром этим в дьявольских доспехах, один вид которых ввергал любого свидетеля, узревшего бы их по своему несчастью, мгновенностно в суеверный ужас, пробуждающий обречённость и покорность.

Очи рубиновые его открылись, сощурив в себе угольные зрачки, копящие грех. Тело его, ощущая мощь, потянулось, разминая мышцы, сухожилия и крепкие суставы. Язык его слизал с приоткрытых губ каплю вкусного красного «нектара», вбирая вкус, содержащий в себе воспоминания каждой из четырёх прекрасных вампирских дочерей и выражение их запечатлевшегося в едином желании самопожертвования.

Испытав эту потрясающую истому ощущений, пробирающих всё его естество, он в последний миг задумался, закрывая веки и взращивая из окружающей жидкости копьё, концентрирующее инфернумские силы. Латы же его бордовые и демонические, почувствовав готовность своего носителя, будто бы возликовали и в такт сердца его, вибрируя и плотно прилегая к плоти порочной, предвкушающе и завывающе загудели, преображая себя и отражая на фрагментах своих отголоски лёгших в основание судеб.

На массивных плечах его, посреди лопаток стройной спины и в центре пояса, – безумственно возникли красивые, но стонущие от мук, чарующие в откровенности, молодые женские лица, кои принадлежали жертвенницам. Они молили, они плакали, радость и отчаяние смешивались в них и искажали переваренные в инферне их души. Однако же одно в них было однородно – голод, пронизывающий и подчиняющий, впрочем, равно как и объединяющий.

– Хватить скулить, – утробным голосом сказал Никтерид, и лики желанные, прежде Красоте принадлежащие, стали приобретать гримасы довольства от внимания, шепча неразборчивые слова о восхвалении и величии поработившего их в желании, непосредственно его, божественного существа.

Он же сам, поднявшись из приятной вязкой мглы по сокрытым в ней ступеням, взошёл на каменную и скользящую, омытую полу, а затем, сосредоточившись на том, чего хотел, открыл пространственный разлом прямиком в свой родственный пласт, являвшийся первым слоем бескрайнего и семигреховного, инфернумского измерения, дабы затем, спустя миг, оказаться подле места, захваченного его врагом.