Текст книги "Гербарист. Благословение смерти. Том 1 (СИ)"

Автор книги: Леонид Кастровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

В какой-то миг, не замечая ничего плохого со стороны чего-то неведомого, авантюристы внутренне расслабились, но внезапно, и отчасти жданно, всё изменилось.

Руны, коими были разрисованы стоящие по бокам, на расстоянии сотен метров, неестественные глыбы из камня, вспыхнули голубым светом; ещё через секунду внутри двух ближайших таких статуй что-то щёлкнуло, а затем, будто бы из животов, кои открылись в их чудовищных туловищах, выбралось нечто маленькое, трещащее, но такое же каменное.

Цилиндрические, сантиметров тридцать в диаметре и где-то пятьдесят в высоту, с механическими парами клешней вместо рук и ног, оба этих появившихся врага, также покрытые странной росписью неизвестных знаков, обозначающих явно какую-то чужеземную письменность, прокрутили верхние части своих тел – на манер голов без имеющихся шей, на долю мгновения зафиксировались на целях, коими выступили незваные вторжденцы, и одномоментно устремились прямо к ним, невзирая на то, что те должны были быть невидимы и неслышимы.

Всё происходило настолько быстро и пугающе, что отреагировать на возникшую опасность вовремя и, что немаловажно, должным образом, удивившиеся наёмники просто-напросто не успевали. Неверие в собственное разоблачение до последних секунд вызывало среди них сомнения в том, как именно следует действовать, дабы не усугубить ситуации ещё более. А потому то единственное, что успел сделать собравшийся с мыслями их капитан, это выставить свою пару сабель вперёд, попытавшись отразить атаку движущегося на него убийственного творения. Но, однако, ему не удалось даже остановить его…

Верхние клешни-лезвия маленького механизма, возникшего ровно пред этим оторопевшим, скованным паникой человеком, раскручивались с такой немыслимой скоростью, что неуловимо размывались для обычного и несовершенного зрения своего соперника. Клинки же примитивного оружия, подставленные под этот разрезающий всё «набег», беззвучно скрипнули и развалились на несколько ровно срезанных частей.

Но конец сего нападения ещё не настал, и едва лишь осколки теперь бесполезного металла начали своё медленное падение к земле, в воздух брызнула тёплая кровавая пыль, сменившаяся резким, но после обрывчатым фонтаном крови, рвущимся прямиком из шеи, голова от которой была без заминок спилена обагрившимися, холодными лезвиями того изобретения, что не знало чувств и эмоций.

Аналогичное действие произошло в этот момент и с другим членом отряда, что стоял поодаль и тоже не смог выстоять под сверхострым ударом сверхбыстрого врага. Кисти рук его, отрезанные мгновенно, пали вниз, а после рядом с ними пала и голова, затуманивающийся взгляд которой выражал лишь только непонимание и поражение…

И, тем не менее, несмотря на столь скорую расправу над двумя авантюристами, бой никак не прекратился, а наоборот – стал набирать ещё больший размах, насыщенный хладной жестокостью своих жнецов.

Раз, два, три… Кровавая череда смертей крутилась вокруг Аллягэ, что невольно оказался в самом центре сего действия, описываемого лишь одним словом – «вакханалия», коя торжествующе расцвела в этом беспощадном побоище.

Скрежет, скрип, треск, и всё это смачивалось чавкающей на стыках каменно-механизированных машин, тёмно-алой кровью, текущей по их монолитно-серым телам, подобно дёгтю и какой-то грязи.

Неживая, но ещё горячая плоть его напарников, изувечно и филигранно раскромсанная на большие и малые фрагменты, подобно забитому и разделанному, мясному скоту, окружала его и внушала собою шок и оторопь. Лязг клешней и лезвий превратился для него в нечто отдалённое, нежаланно-фоновое, но неминуемое. И он, или, вернее, тот, чьим взором довелось ему сейчас всё это видеть, просто смирился.

Глубокий вдох и такой же выдох, закрытые глаза, выроненный меч, ожидание. Секунда потекла за секундой, словно патока по дереву жизни. Незримо настала минута, а за ней и другая, и потом следующая… Но конца этой истории и гибели её героя почему-то никак не случалось; про него будто бы все позабыли и бросили здесь, во тьме, посреди отчего-то не дающей ему упасть в себя, бедственной пропасти.

Трясущиеся, зажмуренные веки недвижимо стоящего, дрожащего человека медленно открылись, и свет ненадолго их ослепил. Всё по-прежнему было так же. Вокруг, как и прежде, лежали бездыханные тела тех, с кем он был «знаком». Кровь, сочащаяся из них, продолжала спокойно изливаться на пожухлую, невысокую траву, впитываясь в чернозёмную почву, а ветер, как и до этого, был беззвучен и спокоен. Однако что-то было не так, и удаляющиеся к своим статуям вражеские механизмы, сотворившие этот ад, отчётливо давали это понять.

– «Бежать…»

Чужие мысли промелькнули в разуме Аллягэ.

– «Бежать.!!»

Незаметное безумие с чужими словами прокралось в сознание жреца.

– «БЕЖАТЬ!!!»

И всё его естество охватил ужас, смешанный с неподдающимся объяснению, тревожным и спасительным, неконтролируемым желанием жить. И он побежал, бросился назад, прочь от этого места, где не было ничего кроме смерти и погибели; сорвался бежать, не останавливаясь, не щадя бьющейся исступлённо груди своей. А затем, когда минуло так несколько часов, упал без сил и провалился в беспамятство…

…

– Вх-а-а-а..! – резко открыл свои серые глаза священник, вначале не понимая, где находится, и кто сидит рядом с ним. Однако же уже через мгновение этот эффект от помутнения рассудка спал, и воспоминания – свои и чужие, аккуратно разделились между собой, возвращая былое, очищенное здравомыслие.

В конце концов, в отличие от простых обывателей, кои после подобных сеансов, направленных на просмотр заёмной памяти, могли потерять своё «Я» и измениться, став гибридом из нескольких личностей, он был достаточно натренирован за множество прожитых жизней, хотя и не являлся признанным менталистом.

– Значит, всё-таки выжил..? – с усмешкой и тоской спросил риторически Энисхютэс, скалясь своей клыкастой, звериной мордой. – Ну что же, молва о навыках Первожреца действительно не лыком шита, – он обвёл его своим изучающим взглядом. – Скажи, твоё «божество» ведь тоже всё видело..?

Несмотря на весь свой жестокий нрав и маниакальный образ мыслей, Энисхютес был умён, если не сказать, что порой даже чересчур; а хитрость и подлость его, подобно тайным личинам, и вовсе пугали. Репутация изверга, не прощающего ошибок, садиста, охочего смотреть за тем, как жертвы выдуманных игр сами себя убивают; всё это произошло не с пустого места. И за множество тех циклов, что он ходил по этой полнящейся чужими грехами земле, действия его и бездействие погубили сотни, если не тысячи жизней. А потому не стоило обманываться его диким и невместным внешним видом, что так рьяно и открыто вещал о нём, как о простом и глупом, несдержанном звере.

– Да… – всё ещё восстанавливая дыхание и оттого не подняв своих серых глаз, кратко проговорил в ответ мужчина. – «Она» лицезрела всё вместе со мной…

Император, что прежде всё это время наблюдал за трансом своей «левой руки», параллельно вспоминая ту рукописную и краткую сводку информации, которую ранее получил от шпионской службы, был в раздумьях. Чересчур много обстоятельств в ней не давало ему покоя, и слишком невозможной казалась та картина, которую они рисовали в его старой голове. Впрочем, эту же информацию получила от него лично и Фюляхто, ибо являлась одной из самых значимых имперских фигур и выступала той, что была ему преданнее любого имперца, кои находились подле него. Что же касается Перворжреца, то стоит сказать, что он неспроста имел всё своё огромное и обширное влияние в громадном человечьем государстве, а также абсолютно для всех в нём был первым и главным лицом Богини людской и вторым доверенным лицом непосредственно самого Диадохоса Катактэтэ. В конце концов, именно его слуги-шпионы сообщили ему эти сведения; именно его наставления в образе почтенного, давно почившего старца позволили выжить тогда ещё глупому ребёнку среди дворцовых интриг и встречать сейчас, возможно, новую эпоху для всего мира, прозванного на всех трёх языках величественно «Террой»; и именно его покровительство, как втайне бессмертного «серого кардинала», помогало удержать власть над Империей в престарелых, уставших руках некогда могущественного, древнего рода, и иметь возможность передать её своим потомкам.

– Аллягэ, – обратился к нему Император, не поворачиваясь налево, где тот сидел, – видения из воспоминаний… – между своих пальцев он перебирал необычные бусы из мелких, костяных дощечек и хрусталя. – Они соответствуют раннему докладу..?

Священник коротко кивнул:

– Верно, Ваше Величество, – а на его обычном лице, мрачном от здешних теней, было согласие. – Это, действительно, оказалось правдой…

Фюляхто Стэмма, единственная женщина из сидящих здесь людей, она же – личная охранница императорской жизни и Маршал всех имперских войск, безэмоционально взглянула из-под своих вьющихся волос на медвежьего оборотня, который всё это время презренно разглядывал её:

– Озвучь подробности данных обстоятельств, Энисхютэс, – борьба мех их глаз, что возникла сразу же, могла продолжаться вечно. – Всё, что тебе известно на сегодня, – но воительница холодно оборвала её, вновь став безынтересной к своему оппоненту.

Медведь усмехнулся:

– Предварительный анализ таков, – начал он насмешливо-рычаще свою речь. – Вражескую территорию по всему её периметру окружают некие механо-магические сооружения-форпосты, в которых содержатся боеспособные, вероятно разумные, артефактные машины, не уступающие своими навыками нашим искусным бойцам, – его хищные глаза окинули всех взглядом. – По прикидкам моего отдела аналитики, уровень их сил примерно равен второму этапу развития энергетического источника. При этом, если соотносить их с имеющимися у нас мастерами, то друза энергии должна являться исключительно законченной в своём росте, то есть быть в состоянии прямо перед границей следующей ступени эволюции, – в голосе его бархатно-зверском всё более сквозила издёвка над человеческими ресурсами, что смешивалась однако, между делом, с каким-то странным восхищением перед таинственным врагом. – Только в таком случае их скорость и мощь будут более-менее соответствовать друг другу…

– И это всё, что удалось выяснить о вражеском вооружении..? – спросил Аллягэ, что в этот миг массировал свои пульсирующие от недавнего напряжения виски.

Энисхютэс на это лишь тяжело вздохнул:

– На данный момент никто из развед-групп не смог пройти дальше границ, – хотя звериное нутро оборотня жаждало и требовало жестоких вызовов пред судьбой, всё-таки он умел ценить свою собственную жизнь, а потому отчётливо понимал и то, что если человеческая Империя падёт, сгинет с большой вероятностью и его народ. Поэтому приоритеты он расставлял выверенно, правильно и оттого сейчас, всё же, говорил только правду, без всяческих выгодных ему утаек. – Что происходит «по ту сторону завесы» пока что практически неизвестно, так как… – его широкая пасть приоткрылась и наигранно зевнула, показав всем отчасти короткие, но беспрецедентно острые клыки. – Помимо обозначенных подле неё форпостов, имеется и магическое поле, блокирующее всяческие следящие артефакты, божественные талисманы и какие-либо заклинания, – он лукаво, играючи приощерился. – Об «Апостолах Тьмы», как их прозвали в массах, смысла говорить не вижу, ибо пока они себя больше не проявляли. Ну а, касаемо ситуации с новыми «героями»… – медвежьи скулы странно напряглись. – Там всё весьма мутно и неразборчиво; вы все и сами хорошо об этом осведомлены…

Император, слушая доклад, действительно не узнал для себя ничего нового. Картина, которую он собрал ранее из отдельных неровных пазлов, хорошо ложилась на те факты и доводы, которые обстоятельно и по-своему озвучил сейчас непокорный гильдейский глава. Однако же оставалось ещё одно незакрытое тёмное пятно, бросающееся в глаза, и потому взор его коснулся второй, нетронутой ранее сферы, хранящей воспоминания почти погибших, обезумевших оракулов, что почувствовали и пожелали пронаблюдать за событиями, случившимися несколько недель назад, однако о сути которых оставалось лишь только догадываться.

– А что по делу о «происшествии»..? – задал он свой последний важный вопрос, задумчиво смотря на обычный, казалось бы, матовый шар-хранитель.

Энисхютэс поймал императорский взгляд и с сожалением усмехнулся:

– Я не знаю, Ваше Величество, – в его сузившихся зрачках отразился мерно поблескивающий в здешнем свете, этот же самый пресловутый шар, в коем словно бы мерцал неуловимо для зрения, чужеродный огонёк. – И, полагаю, никто в Империи, среди «здравомыслящих», доподлинно не знает, что в действительности «это» было. Однако же одно я скажу точно… – неоднородная радужка плескалась в диких глазах. – То, что сокрыто в этом слепке, те ответы, что таятся в его нутре, не выдержит ни ваш, ни мой, и, вероятно, ни даже «уважаемой» женщины по имени Фюляхто, разум. – предвещающий взгляд его испытывающе обратился к названной деве-воительнице, однако вновь так ничего и не достиг, ибо та проигнорировала очередную провокацию, оставшись непреступной. – В конце концов, маги так и не смогли как-либо обработать содержание данного артефакта, и в нём по-прежнему находятся примеси энергий, прежде незнакомых нашей науке…

Аллягэ же, что осмысливал в этот миг всю сложившуюся ситуацию и свой долг, как Первожреца человеческой религии, внутренне помолился «во славу Антропосии» и после согласно отозвался на разговор:

– Он прав, Мой Император, – голос священника был ровным, полно уверенным. – Увидеть опасные воспоминания надлежит мне, а не вам или же нашему Маршалу, – сознание его снова ощутило в себе присутствие родственной божественной воли. – Сейчас, по моему разумению, я один из тех немногих жителей Империи, кто верен ей, а также способен погрузиться в эту непонятную память и, возможно, вернуться назад.

Никто из трёх присутствующих в комнате персон не стал перечить ему в этом, никто из них не стал возражал ему. Всё, и вправду, было так, как он говорил. Государство теперь попросту не располагало другими одновременно лояльными, проверенными и столь же способными людьми в специфичной и искусной области, называемой менталистикой.

– И оттого, как понимаете, – священник постарался эмоционально правильно настроить себя. – Именно мне надлежит узнать, что действительно произошло в мире из-за действий вторженцев.

Старый человек, носящий имперскую корону, непроизвольно нахмурился:

– Это может погубить тебя…

Фюляхто, до этого немногословная, также испытала напряжение:

– Вы уверены, Ваше Святейшество..? – в конце концов, он многое знал о ней, помогал ей не сорваться в пропасть отчаяниях от страшных ошибок прошлых циклов; выслушивал её, когда той было больше не с кем разделить свои внутренние тяготы; был, в каком-то смысле, «отцом».

Сероглазый мужчина, во многих чертах своих по-простому статный, кивнул:

– Как я и сказал ранее, – его грудь тяжело вобрала в себя затхлый воздух. – Страх надо укрощать, – рукой своей он дотронулся до блеклой ментальной сферы. – Или, думается мне, не заслуживаем мы наших жизней…

В очередной раз внутрь смертного сознания устремились чуждые ему образы; видения захватили его в миг, и Аллягэ закрыл свои глаза.

Оборотень же хмыкнул и склонил голову в знак почтения.

Глава десятая. Отрывок – 2

# Взрослый Мир / Терра /

Земли человеческой Империи «Антроппа» /

Главный храм одного из Псевдо-Божеств

Где-то высоко в холодных горах; на необжитых землях, что были в северной части Империи Антроппа; в величественных покоях, что обслуживались множеством рабов, выращенных и обитавших в здешних просторных комнатах, а также неистово, фанатично и рьяно превозносивших свою хозяйку; посреди невообразимого количества всяческих драгоценностей: от золота неподъёмного веса до громоздких черепов различных порождений Инфернума; в своей храмовой обители на изящном троне, обитом собственной, отрезанной от себя, изнеженной и мягкой кожей, – грациозно сидела та, кого в далёкой древности нарекли одной из «Трёх Покровителей» или же Богиней человечества, «Антропосией».

Глаза этой иномирной, по-совершенному красивой, таинственной женщины, срок «жизни» которой насчитывал более тысячи циклов, были аккуратно закрыты. Внешность бесподобная показывала сейчас невинную, истинную умиротворённость, что выражала искреннее добросердечное нутро. И ничто в образе этом святейшем никак не демонстрировало настоящую суть данного существа, что в действительности скрывало в себе прирождённое-хищническое, подлинное-инфернальное естество, порочные позывы которого были до невообразимости греховны и святотатны.

Метафизический разум её был сейчас отрешён и пребывал в глубоком трансе. Мысли и чувства, кои принадлежали ей, соединены в этот миг были с рассудком, владельцем которого являлся главный ставленник её среди людского государства, находящийся, к тому же, в это время невероятно далеко.

В момент же этот важный оба названных сознания – и бренное, и божественное, что цепкой и крепкой связью неосязаемо сплелись между собой, проникали медленно и одновременно вместе в невиданные доселе никем из жителей Мирского Лона этого, странные, необъятно-тёмные дали, ключом от которых послужил обыкновеннейший артефакт, сохраняющий людские мента-слепки и удерживаемый в эти магические мгновения ладонями того самого «ставленника».

Мрачные просторы, что виделись этим двум, манили к себе и отторгали от себя; непостижимость образов иллюзорных влекла за собою их и так же резко бросала; непонятное, неопознанное, неизвестное «нечто» заслоняло своими телесами и духом, своими монструозными массивами и своим всеобъемлющим, громадным вниманием все эфемерные, видимые границы, что маячили тут где-то на периферии осознанности, и заставляло потеряться среди какого-либо пространства и временных областей бытия.

Богиня и человек неосознанно, будто по гигантской спирали, словно бы в тянущую воронку, двигались в центр всего этого описанного, но отнюдь не переданного достоверно, чудовищного даже по мерках первозданных греховно-злостных и свято-чистых ликов, монументального места, что не поддавалось каким-либо законам и чьим-то правилам.

Здесь, где они были, куда по собственной воле попали, не действовали их силы, отсутствовали всяческие доступные им вселенские нити, роднящие их с реальностью, заглушалась каждая воля, а ещё – осушалась любая, даже принадлежащая Богу, душа. И оттого, с каждым мгновением, неустанно проходящим через их жизни, ощущалось всё отчётливее и явственнее ослабление, за которым следовала немогота, а после – отмирание чего-то, что уже не вернуть назад.

Однако же неподвластное движение необоримо, безостановочно продолжалось, и противиться силе его, а также цене той, что оно безучастно и постояннейше взымало с пленённых собою созданий, было просто невозможно. А потому им, жертвам его, ощущающим подле себя всё более гнетущее присутствие «чего-то гибельного», оставалось лишь принять участь безвольных свидетелей всего того действа и видения, кое начало открываться постепенно перед ними.

И «он», и «Она», испытывали панику от своей беспомощности, впускали в себя откровенный, разгорающийся гулким и горьким, чёрным огнём, разъедающий страх. Человеку он был знаком, тот вырос вместе с ним и извечно шёл рядом рука об руку. И сердце человечье оттого не протестовало ему, а лишь смиреннее ожидало свой конец. Но для Богини… Для неё страх олицетворялся с презренным атавизмом, со слабостью, со смертным пороком, от которого ей, бессмертному творению жестокого инфернумского пласта, надлежало избавиться любым методом. И из-за этого сейчас, когда он, такой гадкий, постепенно одолевал её, бессильную что-либо ему противопоставить, сутью своей в сей миг она безмолвно кричала и бездвижно рвалась от бешеной и клокочущей в грудине ярости. Однако движение продолжалось…

И вот, будто бы пасторальные картины, нарисованные скорой, надзорной рукой, стали появляться повсюду в тёмно-серых облаках, затмевающих собой всё обозрение, разномастные зарисовки самых многообразных сцен, содержание которых исчезало, как только разумы двух наблюдателей лишь мельком затрагивали их и осмысливали…

Реки, поля, моря и леса, – всё здесь проносилось пред несмыкающимися очами, всё здесь представлялось пред неискушённым взором зрителей, – повествованием, уносящим вместе с собой по течению этого заражённого участка мирской инфосферы, о существовании которой разными мыслителями только выстраивались свои теории, – куда-то ближе к середине данного духовного катаклизма, куда-то в скрученный центр, в его апогей…

Да… Оба невольника уже поняли, что лицезрели в эти мгновения отнюдь не то, что было запечатлено в мента-слепке. Ведь даже если в нём что-то и было ранее, теперь оно служило лишь дверью в то астральное, отдалённое от них прежде безумие, кое сейчас расцветало подле их неготовых к свету иных страстей жалких восприятий.

И потому они могли только представлять себе, содрогаясь в неистовом ужасе, насколько же могущественно то «нечто», что даже без прихоти своей господской, ненароком, совершенно извращённо исказило кудесную природу всех тех «вещей», кои посмели попытаться прочувствовать его, когда оно творило свои крамольные деяния. В конце концов, теперь становилось понятно, что надменные оракулы, погрязшие от мнимого всезнания и глупости в злосчастной горделивости, и, к тому же, способные лишь уловить поверхностные и инстинктивные думы «мирового сознания», удостоились действительно заслуженной награды в виде расставания с интеллектом и, вероятно, с какой-то разумностью.

А тем временем, мимо «псевдо-бога», посчитавшего себя мирским владыкой; мимо его послушника, верующего в светлую судьбу своего человеческого народа; мимо этих двух, что зашли в тупики собственного познания жизни и смысла развития, – всё быстрее пролетали осколки былых, настоящих и, возможно, грядущих эпох. Однако ничего одурманенные разумы не успевали запечатлеть среди них и осознать, ничего не могли они удержать хоть на краткую долю секунды. Впервые в их «жизнях» всё для них было тщетно и неподвластно им.

Сколько так продолжалось, сколько длилась эта пытка, никто бы не ответил. Путешествие сквозь воспоминания мира, через болезнь, что его охватила и поражала, мимо чего-то пробирающего, оцепеняющего, а затем изучающего и неотпускающего, – длилось невыносимо бесконечно, изматывающе и изуверски-пытающе, ужасающе…

Однако совершенно внезапно движение к середине круговорота окончилось. Раз, и все разноцветные миражи вокруг замерли, поблекли и исчезли. Темнота окутала всё, и два разума, что начали возвращать себе порядок в онемевших мыслях, оглянулись. Что-то страшное коснулось их своим необъятным обонянием, что-то почуяло их здесь, и что-то внутри, откликнувшись, обуяло вздрогнувшие сердца.

Тьма повсюду сотряслась, медленно заворочалась, неохотно поплыла, а потом, очнувшись, будто бы была живой, резко и полно остановилась всей многомерностью и, недовольно, но без интереса, раскрылась тысячами несмыкающихся жёлтых глаз, кои обратились лишь только на двух «гостей»; затем же…

#Крик! Скрип! Треск!! Писк!! Визг!!! – разрушающие всякую осознанность звуки обрушились подавляющей и нескончаемой тирадой на пару ослабевших духов, содержа в себе немыслимое количестве неразборчивых слов и сопровождаясь тут же, среди отражений бесстрастных, антрацитово-чёрных зрачков внутри золотых зениц, – зрелищем громадной, заставляющей своим видом впасть в помертвение и апатию, ступающей по зарослям знакомого и потустороннего для мира этого леса Апокосмо, – чудовищной армии безликих, безведомых, химерных существ, чьим предназначением было лишь несение смерти, опустошения и забирания всякой жизненной «Красоты», после которой жизни больше не было места средь обобранных и осквернённых земель.

Смертный разум, чьим хозяином был человек по имени Аллягэ из рода Соматос, не выдержал всего этого нестерпимого потока образов и зудящего давления адских звуков. Весь его источник, там, в пространстве реальном, в одной хорошо охраняемой совещательной комнате, вспыхнул в едином коротком порыве, взорвав всю хрупкую голову, и моментально сгорел, обратившись в осыпавшийся на пол прах вслед за его рухнувшим мёртвым тело. Увиденное им, лицезренное его очами, неосознанное смятённым естеством смертным, – было столь безумно-страшащим, настолько усмиряюще-выжигающим, что суть его, душа, дух и даже искра, коя являлась неразрушимой основой любого живого творения, обратились в ничто, просто развеявшись в непомерном просторе успокоившейся тьмы.

Богиня же в моменты эти, сквозь нутро её быстротечные, сознанием своим, бьющимся в неугасимой, разрастающейся по всему нутру её, – съедающей всё агонии, почувствовала смерть слуги, когда связь с ним разорвавшаяся, вырвала из неё резко кусок разрушающейся, ещё душевно ощущаемой, исчезающей духовной эссенции, полнящейся растворяемой мглою, инфернальной энергией.

– а-а-а-А-А-А!!! – закричала бессознательная Антропосия от неистовой боли, находясь в своём величественном зале и сидя на громадном троне.

Из век её закрытых сочилась кровь, протекая по белой коже щёк алыми ручьями. Крик её всё нарастал и увеличивался в своём иномирном резонировании с инферной, грудь же бархатная кипела и вздымалась от бьющегося в диком и погубляющем темпе проклятого сердца.

Секунда за секундой продлевалась её пытка, подобная сжиранию чем-то заживо. Нежная плоть женского тела, кое она, подобно идеалу, когда-то для себя сотворила, начала повсюду, от чарующе-красивой головы до изящно-соблазнительных ног, нещадно истлевать и скабрезно отслаиваться, являя под собой её оголённые мышцы, из-под которых среди блестящей красноты выделялись порой дрожащие чёрные кости. Кричание горла же надрывного постепенно, уставая и изматываясь от стенаний своих, стало обращаться в тяжкий, болезненно-кровоточащий с потрескавшихся губ, изнурённо-натужный, мертвеюще-стихающий, молящий стон.

«Она», Богиня терпения и благочестия…

«Она», отродье садизма и порочности…

«Она», создание кротости и гнева…

Вся она в мгновения эти исступлённо и обморочно испытывала то необъятное, что для естества её противоречивого и состоящего из абсолютных крайностей бытия, было непомерным и не поддающимся ясности. Она разрывалась меж себя же самой, получала удовольствие, смешанное со страхом; и внимала маниакальным страданиям, кои в сути её перемешивались с горькой радостью.

И внезапно, в источнике её инфернальном, порождённом порочным измерением, произошли неподвластные ей, насильственные изменения, от которых она проснулась. Однако же жалобное от мучений тело совершенно никак не слушалось пленную хозяйку, а на лбе её начала принудительно, против воли, проявляться чуждая и изворотливая, рунически-чернильная вязь. Антропосия не видела её, не могла воочию запечатлеть, но осязание сверхъестественное формировало в разуме узор. И неизвестный татуаж, – символы, составляющие нечитаемые для неё письмена, растущей вязью расползались по женскому, когда-то бесподобному, но теперь осыпающемуся мёртвой пылью лицу, а затем ползли дальше: по недавно ровным, но теперь согнутым плечам; по грудям, некогда прекрасным, но сейчас утрачивающим форму; по животу, прежде ровному, однако в это время жмущемуся в спазмических приступах вспыхивающей боли…

Будто жгучая сеть, неизвестное плетение охватывало всю её непокорную плоть, а затем, наравне со слоем материальным, как паразит, проникала в пласт астральный, намертво впиваясь в извращённую, разрушаемую душу.

Болезненно и неконтролируемо дрожа, инстинктивно стараясь вырваться, божественное тело, через судороги и помутнение стойкого к воздействиям рассудка, извиваясь, сползло с трона и жёстко рухнуло на напольные мозаичные плиты.

Антропосия хотела «жить», стремилась «выжить», её естество желало свободы. Однако непонятные, магические путы, словно бы корни плюща, были крепки и цепки; а потому она, подобно бедному зверьку, попавшему в паутину неведомого чудовища, в конце концов, стала полностью безвольной и неподвижной, отдавшись всецело врагу и без остатка покрывшись тёмными знаками, таящими чужие, затаившиеся намерения.

Её сердце гулко билось, лёгочная пара с трудом производила вдох и выдох, голова дробно раскалывалась на части, а мысли ворочались тягостно и устало, отдаваясь в висках немощью и пульсирующей болью.

Естество «Богини» выжило, смогло уцелеть в этой безумной череде адовых мук, и даже энергия постепенно возвращалась в её поверженное и измученное, нагое тело. Однако же она отчётливо понимала, что ей позволили спастись, дали мнимую «жизнь» и разрешили существовать дальше, взамен навсегда захватив её и сделав заложницей. Ибо то «Нечто», та фигура, которую она узрела там, в самом центре круговорота хаоса и в истоке всего того безумства, в кое она по глупости и незнанию решила окунуться, отныне знала, где её искать, и, более того, до сих пор держала кабальный дух инферны в своих смертельных, удушающих тисках.

– Отныне ты моя… – шелестяще и щебечуще прошептало что-то в её сознании. – Отныне и навсегда, дитя… – и сонный мрак окутал обессиленный разум.

И лишь только тихий храмовый зал был здесь очевидцем всего этого поражения, и не было больше никого сейчас на личном этаже Богини, чтобы увидеть это и помочь. И за дверьми барельефными множество трупов несчастных и верных слуг её лежало, что погибли смертью мгновенной от неё же, когда впервые она неистово закричала.

…

В этот день Империя людей «Антроппа» навсегда потеряла мудрого человека, что испокон веков, без сожалений умирая и тайно, преданно перерождаясь в сынах её, был Первожрецом древней религии, а также «смотрителем» и «наставником». Сегодня, вероятно, людской народ, пусть пока и незаметно, но утратил весомую часть того влияния на себя, что действовало до этого дня с тех самых давно забытых пор, когда оно наивно и обманно выбрало себе идол веры, когда приняло ложь за правду, когда сотворило «Своё Человеческое Божество»…