Текст книги "Рыцарь Шато д’Ор"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

– Не надо, я думаю, ваша милость, ночью в ворота лезть, – высказался Марко. – Шумно будет, да и пришибить могут ненароком…

– А куда же денемся? – спросила Марта. – Шатер ставить будем?

– Нет, это не пойдет! – сказал Ульрих. – Слишком заметное сооружение. Лучше ночевать попросимся к кому-нибудь победнее…

Выбрав одну из самых захудалых хибарок, в ночи казавшейся грудой соломы, бревен и веток, путники вошли во дворик, где уныло чавкала худющая, словно джейран, корова. Бряцание оружия и конский храп заставили пробудиться хозяйку дома. Это была рослая тридцатилетняя вдова-гончариха.

– Ох ты, Господи, – всполошилась она, – ваша милость, да куда ж вы? У меня и места-то столько нету! Смилуйтесь!

– Тихо, – внушительно произнес Ульрих, – не ори. Всех примешь. Коней к корове твоей в хлев запихнем, за ночь они ее не съедят. Слуг моих на сено уложим, не изомнут за ночь… Хе-хе… А сам я в доме лягу.

– Как будет угодно вашей милости, – сказала вдова, и в голосе ее появились некие нотки, которые позволяли предположить, что присутствию в своей хижине мессира рыцаря вдова даже несколько радуется.

Ульрих вошел в низенькую дверь, согнувшись в три погибели. Стена избушки стояла с наклоном градусов в шестьдесят, и, проходя внутрь помещения, Ульрих не мог отделаться от ощущения, что, задень он потолок или стену, – все строение с грохотом завалится набок. Жилище вдовы представляло собой зрелище весьма неприглядное. Это был некий гибрид гончарной мастерской, склада готовой продукции – грубо сляпанных горшков разного калибра, – курятника и собственно жилья. Большую часть помещения занимала мастерская с примитивным гончарным кругом, печью для обжига горшков и огромной ямой для замеса материала. Все стены были обляпаны потеками засохшей глины и закопчены дымом от потрескавшейся печи. Пол – земляной, только кое-где через лужи были положены доски. Границу мастерской и жилого помещения обозначал куриный насест, где, нахохлившись, спали пять-шесть куриц и одноглазый петух. В жилой части имелся очаг – обложенное камнями кострище, над которым в потолке зияла здоровенная дыра. Все остальное пространство, за исключением кучи сена, поверх которой лежали свернутая овечья шкура вместо подушки и сшитое из трех овчин одеяло, было заставлено от пола до потолка горшками. Ульрих подумал, что перспектива быть задавленным обрушившейся продукцией этого явно убыточного производства весьма и весьма реальна.

– Вот уж как у меня, не обессудьте, мессир рыцарь! – виновато сказала вдова, обводя рукой освещенное тусклой лучиной хозяйство.

– Ладно, – сказал Ульрих и стал расстегивать доспехи.

– А мне куда ложиться прикажете? – смиренно поинтересовалась гончариха.

Ульрих понял, что гончариха спрашивает это неспроста. Лечь она могла только на ту же кучу сена и под ту же самую овчину, что и Ульрих. Выгонять ее во двор Ульрих не хотел. Соображения гуманности были лишь одним – и наиболее незначительным – обстоятельством, которое определяло это его решение. Во-первых, выставленная из дома гончариха направилась бы к кому-нибудь из родных или знакомых, и таким образом количество лиц, знающих о приезде Ульриха в слободу, резко увеличилось бы. Среди осведомленных могли оказаться и люди маркграфа. Во-вторых, она могла отправиться на сеновал, точнее, на ту кучу сена, которая была свалена у стены хлева, где должны были переночевать Марко и Марта. Ей там тоже находиться было излишне, поскольку она могла помешать отцу и дочери разобраться в том, какие между ними должны существовать отношения: чисто семейные или еще и половые, а кроме того, могла узнать то, чего ей знать не следовало. Наконец, действительно неудобно было выбрасывать несчастную вдову на улицу в награду за ее гостеприимство.

– Ложись здесь! – сказал Ульрих, указывая на кучу сена. Найдя на стене нечто, что при значительной доле фантазии можно было принять за распятие, Ульрих встал на колени и начал молиться. Вдова встала поодаль и тихонько повторяла за Ульрихом слова молитвы. Помолившись, Ульрих улегся на сено и положил голову на овчину, заменявшую подушку. Приятная нега разом охватила его тело, только сейчас Ульрих почувствовал, что устал. Хозяйка между тем задула лучину и спросила Ульриха:

– Мне это… ваша милость, рубаху-то не снимать?

Следовало раньше сообщить читателю, что, кроме длинной льняной рубахи и платка, на ней ничего не было.

– Исколешься ведь вся, – сонно сказал Ульрих, – ложись.

Перекрестившись, вдова забралась под овчину и, в ожидании, улеглась на спину. Грех противозаконной любви ее не смущал по двум причинам: Ульрих, благородный господин, мог с любой простолюдинкой поступать, как ему вздумается, эта аксиома была вбита в гончариху с детства, а кроме того, без мужа гончариха еще не привыкла, и в данном случае имело место сочетание приятного с полезным. Правда, кое-какое неприятное ощущение греховности ее немного тревожило, но вдове гораздо сильнее хотелось совершить грех, чем не совершать его. Она лежала, прикрыв глаза, сердце ее сжималось в предвкушении давно не испытываемого ею одного из немногих доступных ей жизненных удовольствий… Но рыцарь, отвернувшись от нее, спал как убитый. Вдова вздохнула, разочарованная в своих надеждах, и повернулась на бок, спиной к Ульриху…

АНДРЕА ПРОТИВ МОНАХОВ

Пора опять вернуться к молодежи, оставленной нами в довольно спокойной, казалось бы, обстановке, счастливо избегнувшей плена, а может быть, и смерти, не утонувшей в реке и даже не простудившейся. В тот момент, когда Франческо завалился спать, оставив свою подругу, которую он по-прежнему считал мужчиной, колдовством превращенным в девушку, караулить его по-детски безмятежный сон, в тот самый момент, когда Ульрих целомудренно спал около мучившейся его близостью и недоступностью вдовы-гончарихи, Андреа уже полчаса сидела голышом у костра наедине с ночью, рекой и своими мыслями, большую часть которых раскрывать еще преждевременно. Мысли эти, однако, привели ее к заключению, что необходимо узнать, зачем же это монахи пустились в поход. Ей также показалось опасным то, что вначале казалось необходимым, – костер. Ведь они с Франческо прежде всего хотели согреться и высушить промокшую при переправе одежду и как-то упустили из виду, что костер этот может быть увиден монахами с противоположного берега. Если им с Франческо удалось переплыть реку под градом стрел, то почему бы монахам не сделать этого же в спокойной обстановке? Андреа решила залить костер, так, на всякий случай, хотя понимала, что если монахи обратили на него внимание, то они уже давно на этом берегу…

Так оно в принципе и было. Епископ – а это действительно был он, и отряд его составляли монахи-воины, – узнав о том, что беглецы уплыли, был крайне раздражен и раздосадован. Его скрипучий голос слал, надо сказать, не совсем благочестивые, но интенсивные проклятия на голову беглецов, а также тех, кто не сумел их поймать. Он велел послать шестерых монахов на противоположный берег, дабы найти и уничтожить наглецов, осмелившихся сунуть нос в епархиальные тайны. К тому же один из ратников Божьего воинства уже был убит, и труп его вместе с лошадью монахи нашли под обрывом. В шее коня торчала стрела, а всадник просто переломал себе кости, но тем не менее обоих уже нельзя было вернуть к земной жизни. Стрелу принесли его преосвященству епископу.

– Стрела восточного типа, – сказал епископ, разглядывая при свете склоненных факелов красную стрелу Франческо.

– Такие стрелы, монсеньор, были только у одного человека, – сказал коренастый краснорожий брат Феликс. – Брат Птица видел их у оруженосца Ульриха Шато-д’Ора, некоего Франческо, который, по прибывшим из Рима сведениям, является законным сыном мессира Ульриха.

– Об этом я уже слышал, – проскрипел епископ. – Значит, нам вдвойне не повезло, братие, вдвойне…

– Ваше преосвященство, на противоположном берегу реки зажегся костер! – доложил кто-то из ратников. Епископ и его окружение вонзили взгляды в темноту.

– Передайте тем шестерым, чтобы направлялись к костру! – приказал епископ.

– Поздно, ваше преосвященство, до них уже не докричаться…

… Монахи бросились в воду немного выше по течению, чем Андреа и Франческо. В этом месте главный стержень течения резко сворачивал к левому берегу, а затем вновь уходил к середине реки. Там, посреди реки, на дне лежал огромный камень, полностью скрытый водой. Вокруг камня крутились нешуточные водовороты. Разумеется, монахи в темноте водоворотов не видели. Так же, как Франческо и Андреа, они плыли в кромешной тьме и ничего, кроме своих лошадей, не видели. Когда монахи стали тонуть, их вопли едва долетели до правого берега…

– Черт побери! – сказал его преосвященство, чем, естественно, оскорбил присутствующих при сем братьев. – Как нам не везет сегодня! То вы, брат Феликс, якобы видели троих свернувших на Чертову гору, то упускаем из-под носа наследника Шато-д’Ора, теперь вот погубили шестерых воинов…

– Костер погас! – флегматично и кратко сказал брат Феликс.

– Отлично, совсем отлично, – желчно порадовался епископ. – Вот что, брат Феликс, раз вы упустили этого… как его?

– Франческо, ваше преосвященство!

– Так вот, вы его и найдете. Живой он мне не нужен…

– Понял вас, ваше преосвященство! А если с ним попадется сам Шато-д’Ор?

– Сомневаюсь, чтобы он попался вам в руки… – усмехнулся епископ. – Но он мне тоже не нужен…

Брат Феликс и с ним около десятка людей принялись сооружать плот.

Епископ махнул рукой, и колонна двинулась прежним путем – вдоль берега…

…Погасив костер, Андреа напряженно всматривалась в темные контуры противоположного берега. Она видела, как длинная цепочка факелов стала медленно двигаться вдоль реки и постепенно уползать за очередной поворот. Острый глаз девушки разглядел несколько тусклых огоньков у подножия обрыва, а ее чуткое ухо уловило глухие удары топора. «Плот строят, – подумала она. – Как ни жаль, а пора сматываться!» Пришлось влезать в мокрую одежду и надевать поверх нее холодную и тяжелую кольчугу. Затем она разбудила Франческо.

– Уходить надо! – расталкивая сонного юношу, проговорила она. – Монахи плот строят!

– А… – сказал Франческо сонным голосом. – Это ты, что ли? Разве уже утро?

– Сматываться надо! – хлопая Франческо по щекам, настойчиво говорила девушка. – Быстрей, родной, быстрей!

Франческо пришел в себя только после того, как Андреа натянула на него мокрую одежду и доспехи.

Лошади почти не успели отдохнуть, и пришлось их вести в поводу.

Когда уходили с берега, Андреа оглянулась и увидела, что огоньки стали явно ближе.

– Плот пошел! – сказала она. – Прибавим шагу!

– Слушай, Андреас, – спросил Франческо, – а ты правда девкой стал?

– Правда, правда, – подтвердила Андреа. – Ты же сам и превратил меня!

– А я думал, это приснилось… – зевнул Франческо. – Бр-р-р, как холодно! Хлебнуть бы чего-нибудь!…

– Это неплохо бы, – согласилась Андреа, – но у меня нету…

– Кстати, а куда мы идем? – поинтересовался Франческо. – Что-то лес все гуще становится…

– Сейчас главное – от монахов уйти подальше и затаиться. А там видно будет…

– От монахов-то мы уйдем, – поскреб подбородок Франческо, – а выберемся ли из лесу-то? Ты бы хоть затесы оставлял…

– Умный ты очень! При такой тишине они этот стук за милю услышат…

– А все ты, – заворчал Франческо. – «Слабо свернуть!» Вот те и свернули!

– Не ной! – прикрикнула Андреа. – Будто тебя в девку превратили, а не меня. Мне, может, еще страшнее, чем тебе… Тебя-то поймают, так сразу убьют, а меня еще и насиловать будут!

– Они же не знают, что ты девка… На морду ты и сейчас парень как парень…

– А вдруг обыскивать будут? Они же не знают, что я не настоящая девка.

– Да-а, – протянул Франческо, – не повезло тебе, конечно…

– Так что топай да помалкивай.

Лес пошел такой густой, что коней было трудно протащить между двумя стволами.

– Темень, хоть глаз выколи, – зло сказала Андреа. – Ну и заехали!

– Сам завел, – буркнул Франческо. – Смотри, дальше деревья еще гуще. Тут и один-то не пройдешь, а с конем и подавно!

– Попробуем обойти, – сказала Андреа и потащила свою кобылку вправо, в обход чащобы…

– Светится чего-то, – с дрожью в голосе произнес Франческо, – вон гляди…

– Гнилушки, – спокойно сказала Андреа. – Право, точно тебя в девку превратили – боишься всего… Как же ты на войне не трусил?

– Да-а, – обиделся Франческо. – Там Палестина, леса мало, больше пески… Там никакой нечисти не водится, места святые…

– А у нас водится, – с гордостью сказала Андреа. – Вот на Чертову бы гору сходить…

– Нет уж, дудки! – сказал Франческо. – Хватит с меня того великана, от которого еле ноги унесли…

При воспоминании о громовом: «Кто нарушил мой покой?» – Андреа тоже присмирела. Прошли пень со светящимися гнилушками, а затем начался спуск в какой-то заросший полунепроходимыми кустами лог. Вспугнули благополучно дрыхнувшего кабана, который, к счастью, перепугался много больше, чем оруженосцы, и с диким хрюканьем удрал, переломав кусты и наделав шуму и треску не меньше, чем танковая бригада.

– Тьфу, вот свинья! – ругнулся Франческо. – Видал? Секачина будь здоров.

– Угу! – сказала Андреа. – Я чуть в штаны не наложила! Это он, видно, добрый был… А то бы как поддал клыком!.. У нас одного ловчего так пырнул, что у того все кишки выскочили…

– Слушай, а их тут много?

– Кабанов? Тьма! Мы тут их часто бьем. Редкая охота, чтоб десяток не набили.

– Сейчас-то лучше, чтоб поменьше. Хорошо, что на одинца нарвались, а то стая бы прошла, от нас и от лошадей костей бы не собрали.

– Это точно.

Из лога выбрались не сразу. Противоположный склон был очень крут, кусты слишком густы и колючи. Пришлось искать более пологого подъема, рубить кусты и тащить упиравшихся коней по дну лога. В темноте казалось, что лог прямой, но на самом деле он петлял и извивался. Чем дальше в него углублялись оруженосцы, тем круче становились его склоны и тем труднее стало прорубаться через кусты. Кони идти боялись, испуганно всхрапывали, болезненно ржали, царапаясь о сучки и ветки. Тащили их с трудом, пыхтя, ругаясь, уже не обращая внимания на шум.

Внезапно под сапогами зачавкало, затем захлюпало, и вскоре оруженосцы оказались по щиколотки в воде. Сделали еще несколько шагов, и вода дошла до колен. Дно было вязкое, илистое, ноги легко вязли, а назад выдергивались плохо.

– Болото какое-то, – нервно проговорил Франческо, – еще увязнем… Назад бы надо…

– Погоди, – перебила его Андреа, – вон с того краю, кажется, можно вылезти…

Они свернули вправо и прошли несколько шагов к берегу залитого водой лога. Действительно, здесь был небольшой просвет в кустах, и можно было подняться наверх. Они снова потащили за собой умученных лошадей и, скользя мокрыми сапогами по мокрой траве, с превеликим трудом выползли на ровное место.

– Куда ж теперь? – сам себя спросил Франческо, выплескивая из сапога воду. – Я уже не соображаю, куда мы шли…

– Я тоже, – сказала Андреа. – Пойдем вперед.

Вылили воду из сапог и побрели, дрожа от сырости и ночной прохлады, вперед, вдоль заполненного водой лога. Летняя ночь уже перешла свой апогей, и на востоке виделись серебристые отсветы восходящего солнца. Там было светлее, туда и пошли. Треск веток внезапно послышался где-то слева, и давнишний, а может, другой какой, кабанище, ворчливо хрюкая, выбежал из кустов в десяти шагах от Франческо и Андреа.

– Разбегалось свинство! – стряхивая с себя страх, произнесла Андреа. – Влепить бы ему стрелу!

– Дуром, гад, выскочил! – поежился Франческо. – Слушай, а это что?

Вместо ответа Андреа резко толкнула его в сторону. Серая тень обрушилась сверху и упала на круп мерина, которого вел в поводу Франческо. Несчастное животное жалобно заржало, чувствуя, как в бока ему впиваются когти. Андреа выхватила свой меч, Франческо не удержал повода, и конь рванулся в сторону. Огромная рысь когтями вцепилась в бока и круп лошади, зубами в холку; Франческо завизжал от ужаса.

– Че-о-орт!

– Рысь, рысь это! – крикнула Андреа, пытаясь взмахнуть мечом. Но в темноте она не смогла дотянуться до рыси, тем более что конь взвился на дыбы, резко прянул вперед и помчался в чащу леса, унося рысь на своем хребте. Андреа с досады швырнула меч на землю.

– Трус несчастный! – сказала она. – Дуралей!

Это относилось к Франческо.

– Я трус? – воскликнул тот и вскочил в седло кобылы.

– Куда?! – заорала Андреа. – Это моя!

Но он уже вырвал поводья у нее из рук и, пришпорив кобылку, погнал ее вслед за своим мерином, оседланным рысью. Взбешенная Андреа плюнула ему вслед, а потом схватила меч и с яростью стала рубить и сечь кусты и тонкие деревца, словно несчастья ее происходили только от них. Это дало ей возможность хотя бы согреться. Ветки летели во все стороны, стегали и царапали лицо девушки. Она прорубила почти двадцать шагов просеки и вывалилась наконец… на тот же берег реки, с которого три часа назад ушла вместе с Франческо. Правда, вышла она на двести шагов выше по течению. Лог, спускаясь к реке, перешел в речную заводь, которая и отделяла ее от места прежней стоянки. И тут-то, пробившись к реке, Андреа увидела всего в ста шагах от себя плот, причаленный к берегу, костер, жарко пылавший в ночи, и десяток монахов, уже выхвативших из костра пылающие ветки и бегущих к ней по берегу. Внимание их, вероятно, привлек шум и треск от отчаянной рубки ни в чем не повинных кустов.

«Господи! – воскликнула про себя раздосадованная девушка. – Да как же мне не везет сегодня!» Монахи наверняка узнают в ней оруженосца Альберта. Имя брата Феликса ей было известно хорошо, а в том, что именно его епископ послал в погоню, она не сомневалась.

«Бежать!» – эта мысль заставила ее метнуться назад в прорубленную только что просеку. На бегу краем глаза она успела увидеть, что несколько монахов с факелами свернули в сторону и через лес устремились к ней, чтобы отсечь ее от сухой части лога. Остальные продолжали бежать вдоль берега реки. Андреа прибавила скорости, надеясь добежать до сухой части лога раньше монахов. Те ломились по лесу, с треском давя сухие ветки и подминая под себя кусты.

– Стой! Стой, безбожник! – вопили они. – Все одно поймаем! Не уйдешь!

Один из них, ражий детина в рясе с подобранными полами, успел-таки выскочить к спуску в лог раньше, чем туда добежала Андреа.

– Бросай оружие! – заорал он громовым голосом с высоты своего саженного роста. В руке его сверкнул меч. Однако он явно недооценил противника. Ждал он, видно, удара наискось, слева направо, а того, что Андреа сделает резкий выпад вперед, да еще на бегу, – он не ожидал. Меч, правда, не пробил кольчуги, так как угодил в стальное зеркало, прикрытое рясой, однако сила удара была так велика, что детина не удержал равновесия и опрокинулся на спину. Если удар выпадом только сшиб монаха с ног, то второй, рубящий, поперек лица, уложил его наповал. Перескочив через него, Андреа с разгона прыгнула через лог и с плеском, подняв фонтан брызг, бухнулась в воду. Ноги сразу же увязли в иле, с нечеловеческим усилием девушка вырвала их оттуда.

– Здесь он, здесь! – орали сверху. – Антония убили!

– Держи нечестивого!

– Проклятье! – вырвалось у Андреа. – Не успею!

Каждый шаг, как ей казалось, она делала слишком медленно, выдирая ноги из топи. Два монаха уже спустились к воде и рванулись к ней. И тут ее враг – ил – стал союзником. Тяжелые монахи буквально загрузли в нем. Остальные, чертыхаясь, сгрудились над спуском в лог и в нерешительности топтались, не спеша присоединиться к своим товарищам. Двое из них, вооруженные луками, то примеривались стрелять, то опускали оружие – видимо, боялись угодить в своих. Андреа, по-мужски ругаясь, вырвалась-таки на сухое место и оказалась в надежном укрытии. Через густой кустарник стрелы, запоздало засвистев у нее над головой, впивались в ветки и вязли в листве. Кусты прекрасно маскировали девушку: монахи стреляли наугад. Опасны были только те двое, что силились добраться до нее через трясину, залитую сверху водой. Тут нельзя было терять ни секунды. Андреа бросила меч в ножны и сдернула с плеча лук, а другой рукой уже вытаскивала стрелу из колчана. Стоявший впереди монах, увидев наведенную на него смерть, тоскливо взревел: «А-а-а-а!» – и отчаянными усилиями попытался выдернуть ноги, чтобы уклониться от стрелы… Тщетно! Тетива лука Андреа была уже отпущена. Синяя стрела зловеще-кроваво блеснула в свете горящих над логом факелов и впилась в грудь монаху, пронзив кольчугу. Темное тело с шумом и плеском рухнуло в воду. Второй монах, улучив момент, хотел снять с плеча свой лук, но поторопился и сорвал с лука тетиву. В бессильной злобе он размахнулся луком, пытаясь запустить им в Андреа, но не успел: стрела пронзила ему горло, и он, выронив лук, навзничь упал в воду, нелепо взмахнув растопыренными руками.

– Ну? – вызывающе крикнула Андреа. – Кто еще вниз полезет?

И всем наверху стало ясно, что лезть вниз – значит быть перебитыми, как куропатки. Андреа, скрытая от глаз и стрел монахов, легко бы перебила их, пока они вытаскивали ноги из грязи. Естественно, что брат Феликс предпочел послать нескольких людей в обход. Андреа услышала, как наверху затрещали ветки.

«Ага! – подумала она. – Значит, решили найти другой спуск… Надо удирать туда, откуда пришла!»

Она помнила, что другого подходящего спуска на том склоне лога нет, а есть лишь один – через него они спустились в лог вместе с Франческо. Она рысью помчалась по тропе, протоптанной кабанами, и вдруг услышала впереди скрежещущий звук металла по дереву: монахи прорубались сквозь кусты – наперерез. Она снова побежала, согнувшись, хватаясь за ветви, ломая их и отбрасывая прочь. Несколько раз она чудом не выколола себе глаза об острые сучки, один из которых разодрал ей щеку. Сзади послышался плеск, затем чавканье грязи и уже после этого тяжелый топот: монахи, обнаружив, что спуск в лог больше не простреливается, преодолели вязкое дно и, выбравшись на сухое место, пошли по ее следу. Теперь опасность грозила с двух сторон – и сзади, и спереди…

Но вот треск сокрушаемых кустов послышался совсем близко, и на кабанью тропу прямо перед носом Андреа с шорохом и хрустом повалился разлапистый куст. Андреа уже не смогла остановиться, ноги ее запутались, и она, перелетев с разгона куст и ободрав руки, ноги и подбородок, шлепнулась ничком на тропу. Сзади на нее налетел тяжеленный монах, торжествующе крича:

– Здесь он, братие! Попался! Держу его! Сюда…

Он орал на весь лес, прижимая голову Андреа к земле. Однако Божий воин забыл простую истину, что человек не змея, а следовательно, главное – не прижимать его голову к земле, а постараться обезопасить себя от его рук. Вот от рук-то Андреа и пришла к монаху последняя в жизни неприятность. Правая рука Андреа дотянулась до сапога, где за голенищем лежал тонкий и острый как бритва нож. Ужом перевернувшись на спину и заставив неуклюжего монаха повалиться еще дальше вперед, Андреа ловко чиркнула ножом по его горлу, начисто перерезав сонную артерию. Фонтанчик крови плеснул ей в лицо. Стряхнув с себя тяжелую бездыханную тушу, Андреа сделала ловкий кульбит, достойный мастеров цирковых искусств, если учесть, что выполнялся он в шлеме, кольчуге, с мечом у пояса и луком за спиной, с ножом в руке и, в довершение всего, еще и в сапогах! Однако, не сделай она этого кульбита – нам пришлось бы исключить ее из списка героинь нашего романа, ибо ее ждала верная смерть. Второй монах, прорубившись сквозь кусты, замахнулся на нее мечом и, без сомнения, рассек бы пополам, если бы не эта акробатическая импровизация. Меч монаха долбанул по очень кстати подвернувшемуся камню и с жалобным звоном переломился у самой рукояти, а вскочившая на ноги Андреа с быстротой молнии выхватила из ножен свой. Монах в ужасе отпрянул, но поскользнулся, запнулся за труп зарезанного Андреа монаха и задом шлепнулся на куст. Послышался дикий вой: падая, монах наткнулся на тонкий и острый сучок, косо срезанный ударом меча. Сук пропорол ему рясу, штаны и глубоко вошел в тело между ягодицами. Из темноты, с той стороны, откуда Андреа прибежала, пробился свет факелов – до монахов было не более двадцати шагов. Они, видимо, слышали крик своего собрата, посаженного на кол, и теперь шли не спеша, старательно ощупывая мечами кусты.

– Ы-ы-ы! – выл монах, пронзенный сучком, в глазах его стояла смертная мука, а изо рта вспенивались кровавые пузыри.

– Не мучайся! – взвизгнула Андреа и одним ударом меча снесла монаху голову. Кровь из артерий облила ее, словно из ведра, но впопыхах она даже не заметила этого и вновь пустилась бежать. Ветки хлестали ее по лицу, сучки рвали одежду и ранили тело, ноги гудели, а сердце бешено колотилось. Наконец она увидела ту прогалину в кустах, через которую они с Франческо спустились на дно лога.

Между тем уже почти рассвело, небо посерело, приобретя голубоватый оттенок, и в сером полутумане утра в лесу уже чирикали какие-то ранние пташки. Над логом заметно посветлело, силуэты кустов и деревьев стали немного четче и яснее.

Андреа выбралась из лога и хотела бежать дальше, но тут почувствовала, что ноги ее уже не несут. «Все! – стукнула в голову предательски успокоительная мысль. – Теперь не отбиться…» Страшным усилием воли она подавила в себе расслабляющее, смертно-тоскливое желание упасть ничком на землю и уповать на Господа Бога. Она вновь сняла с плеч лук, выдернула из колчана стрелу и, наложив ее на тетиву, стала за толстое дерево. Выход из оврага оказался у нее под прицелом. Треск кустов стал явственнее, монахи приближались не спеша, дотошно просматривая дорогу. Вот первый появился в просвете между кустами. Андреа сжалась, прильнула к дереву, выжидая… Монах подождал товарищей. Вот подошел один, другой, третий… Лиц их Андреа не видела, но чувствовала, что главного, брата Феликса, среди них нет.

– Туда он побег! – сказал монах, вышедший первым. – Больше некуда.

– Айда лучше обратно, – с дрожью произнес какой-то тонкий голосок, – все равно не найдем…

– Молчи, сопливый! – сердито сказал толстый монах. – Его преосвященство с нас семь шкур спустит, если он уйдет.

– А где брат Феликс? – спросил первый монах у толстого.

– Где-где! Не твоего ума дело, они с братом Марсием пошли…

– В обход, значит? – уточнил первый монах.

– Чего орешь, дурила! – зло прошипел толстый. – Этот, кого ищем, услышит!

Монахи осторожно стали подниматься наверх, держа наготове луки со стрелами. Их черные фигуры отчетливо рисовались в предутреннем свете. Андреа взяла на мушку толстого. Он шел грузно, тяжело пыхтя, и живот его в такт шагов вилял из стороны в сторону. Когда расстояние между ними сократилось шагов до пяти, Андреа спустила тетиву. Руки ее, ослабевшие от усталости, утратили былую точность, но стрела все же угодила в цель.

– У-у-у! – взревел толстый и закрутился на месте. Стрела почти по самое оперение ушла в его обширное брюхо. Тут же разом выстрелили три других монаха. Стреляли они наугад, и стрелы их вонзились в деревья далеко от той сосны, за которой укрывалась Андреа.

– У-у-уа-а-а! – визжал раненый, катаясь по траве и силясь выдернуть стрелу, запутавшуюся в кишках. Остальные бегом бросились прятаться за деревья. Андреа увидела, что один из монахов на бегу зацепился за толстый корень, упал, замешкался, пытаясь подняться… Это промедление стоило ему жизни – пронзенный насквозь, он ничком ткнулся в траву. Два других слуги Господних успели укрыться за деревьями.

«Плохо, – подумала Андреа. – Если они будут вести себя по-умному, мне крышка. А где-то еще ходят брат Феликс с братом Марсием…»

Стрела вонзилась в дерево над ее головой. Сердце ее екнуло: «Обошли!» Резко обернувшись, она увидела тощую фигуру монаха, перебегавшую от дерева к дереву. Стрелу она послала точно, и молния с синим оперением ударила монаха в раскрытый на бегу рот. Он замахал руками, завертелся волчком, хрипя, вцепился в стрелу и выдернул ее вместе с собственным дыхательным горлом… Но тут же стрела, пущенная из-за другого дерева, вонзилась в руку Андреа выше локтя. Лук выпал из ее левой руки… От боли потемнело в глазах – стрела ударила в кость. Тут бы завизжал и сам мессир Ульрих. Боль заставила ее забыть об осторожности, выскочить из-за укрытия и на пределе сил метнуться обратно в лог. Те двое, стоявшие с противоположной стороны, выстрелили в нее, но стрелы прошли верхом – Андреа успела упасть, прокатившись по склону мимо раненного в живот монаха, все еще корчившегося и блевавшего кровью на краю лога. Здесь ей удалось вновь нырнуть в спасительные кусты, и три стрелы, одна за другой просвистев над ней, заглохли в густом переплетении веток.

Но теперь монахи знали, что лука у нее больше нет, и стремглав пустились в погоню за ней по склону лога. Было уже совсем светло. Стрела вошла в руку неглубоко, Андреа даже сумела ее выдернуть, но рука наливалась тяжестью, немела, и поднять ее уже не было сил. Кровь струйкой текла в рукав фуфайки, стекала по ладони и капала на землю. Ноги уже почти не слушались ее. Монахи, сбежав в лог, послали ей вдогонку несколько стрел, одна из которых ударила ее по шлему, со звоном отскочила в куст и сломалась. Заросли кустов вновь укрыли ее от преследователей, и несколько шагов ей еще удалось пробежать, не подвергаясь обстрелу; потом стрелы запели снова. Монахи видели ее и стреляли вдоль тропы. Они тоже устали и хотели, не тратя сил, достать ее стрелой. Одна ударила в куст, другая, прошив листья, ткнулась в тропу, третья вновь звякнула о шлем.

Снова поворот, и снова несколько секунд она бежала, точнее, спотыкалась, хватаясь за кусты, не слыша угрожающего свиста оперенной смерти. Она вновь оказалась у места схватки с двумя монахами, трупы которых лежали поперек тропы со сложенными на груди руками. Сорвав с одного из монахов лук, она попробовала поднять его левой рукой, но рука онемела и не слушалась ее. Не бросая оружия, опираясь на него как на палку, она шагнула в прорубленный убитыми монахами проход в кустах и сделала несколько трудных шагов среди острых пеньков и нарубленных веток. И вдруг – внезапное, счастливое, почти божественное озарение: она увидела сначала одну, а потом другую ветку с рогульками на концах. Какие-то неясные мысли пронеслись в ее воспаленном мозгу. Ветки были прочны и упруги и росли от одного пенька почти параллельно друг другу. Еще не успев понять, что придумала, она положила лук между рогульками и оседлала сразу обе ветви, пропустив их между ногами. Вынув из колчана стрелу, она заметила, что стрела эта не ее, не синяя, а грубо оструганная березовая, из тех, что были на вооружении у убитого ею разбойника, подкарауливавшего Ульриха на переправе через речку… «Отравленная! – вспомнила она. – Ну и что?» Монахи подошли – бежать они уже не могли – через минуту. Они шли гуськом, держа луки наизготовку. Стрела, уже наложенная на тетиву лука, державшегося только на рогульках, выбирала жертву. Вз-з-зить!