Текст книги "Рыцарь Шато д’Ор"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

И она, повернувшись к нему, широко раздвинула ноги.

– Я уж видал, – на сей раз не отводя глаза, но все же немного смущаясь, заявил Рене. – Когда ты привязанная лежала…

– Так ты далеко стоял, а тут вот я, рядышком… – улыбнулась Марта и пальцами раздвинула густые волосы на лобке. – Вот за эту самую штуку вы, мужики, и воюете, и нас мучите, и сами головы теряете, и деньги платите, и воруете… А ничего, правда?

– Ух и бесстыжая же ты-ы! – восхитился Рене, возбужденно сопя. – Ну и бесстыжая…

– Ха-ха-ха! – звонко рассмеялась Марта. – Да, милок, такая я, уж не переделаешь… А ты что, не из мяса, что ли?

– Из мяса, – сказал Рене, поворачиваясь на правый бок и показывая Марте, что он уже вполне созрел.

Член его Марте понравился – не очень длинный, но крепкий, как гриб-боровик. Крайняя плоть съехала с гладкой светло-лиловой головки, поблескивавшей в отблесках огня, пылавшего в очаге…

– Ну что же, – сказала Марта, протягивая к нему свои пухлые руки. – Такой игрушечкой побаловаться славно…

Рене привстал; большие руки Марты бережно приподняли его и привлекли к большим тяжелым грудям… Прикосновение шершавой грубой рубахи показалось Марте неприятным, и она осторожно, чтобы не причинить ему боль, сняла с него рубаху. Теперь он тоже был совсем голый, если не считать повязки на плече…

– Вот ты какой, голенький! – замурлыкала Марта и, выпятив груди, извиваясь своим полным, чувственным телом, повела округлыми плечами и потерлась о горячее тело юноши бархатистой, влажной кожей… Рот юноши приоткрылся; он крепко обнял Марту здоровой рукой и жадно припал к ее рту разбитыми губами. Глаза их закрылись, они не хотели видеть друг друга, потому что и лицо Марты было испещрено ссадинами и синяками после драки с Мариусом Бруно, и лицо Рене было разбито Мишелем. Впрочем, и поглаживая друг друга, они ощущали следы побоев, которым подвергались давно или недавно. И на теле женщины, и на теле юноши осталось множество рубцов… Страдания, пережитые ими порознь, были страданиями, понятными обоим. Они знали боль от плети и боль от насмешек, боль от раны и боль от бессилия. Стыд и падение, низость и насилие, убийство и готовность к смерти – все было у них за плечами…

Рене лежал на ней, но плоть его еще не погрузилась в ее тело, хотя Марта и ощущала, как она напряжена.

– Что ты? – спросила она, поглаживая его по спине. – Плечо болит?

– Нет, – сказал Рене, глядя на нее и грустно улыбаясь. – Скажи мне, только скажи правду, – тебе не будет больно?

– Отчего? – удивилась Марта. – Отчего же, родненький мой?

– Ну, от этого…

– Да что ты! – В уголках ее глаз заблестели слезы: никто еще не проявлял о ней такой заботы. – Мне не будет больно, ни чуточки… Спасибо, родненький, спасибо!

Но Рене медлил. Тогда Марта осторожно взялась кончиками пальцев за его отвердевшую плоть и приблизила ее к своему влагалищу.

– Как хорошо… – прошептал Рене, чуть подаваясь вперед.

Марта быстро убрала руку и почувствовала, как все глубже уходит в ее тело упругое, гладкое, горячее и ласковое…

Сколько раз входила мужская плоть в тело этой женщины!? Тысячи, а может, и десятки тысяч раз! Были разные мужчины: у одних плоть была огромная, могучая, у других хилая и тощая. Одни хотели быстрее, другие медленнее. Одни ее жалели, другие ненавидели, третьи просто пользовались. Каждый хотел получить от нее то, что сейчас она дала Рене. Несколько дней назад, с Марко, она познала страсть, но не познала нежности. Все-таки груб был ее отец… Вчера с разбойниками она познала нежность, но не познала страсти – их ведь было семеро, и они слишком берегли ее. Да и она не могла желать их всех. Она их просто благодарила. Почти час назад, с де Ферраном, не было ни нежности, ни страсти, а только скука и равнодушие к собственной судьбе… А сейчас, когда все тело ее пылало, когда ей казалось, что она парит над землей, она познала и нежность, и страсть.

– Мне так хорошо, – прижимаясь к ней, шептал Рене. – Мне хочется, чтобы так было всегда…

Рене прогнулся, приподнялся, затем опять прогнулся и опять приподнялся… Потом еще и еще…

– Постой, постой, милый! – прошептала Марта, испугавшись, что все кончится слишком быстро. – Давай сидя попробуем…

– Как? – прошептал Рене, тяжело дыша.

– А вот как…

Марта подтянула к животу колени, приподняла с себя юношу и, усадив его на шкуру, с неожиданной легкостью перебросила его колени через свои – при этом плоть его не выскользнула из нее. Теперь они сидели, обнимая друг друга коленями, соприкасаясь животами… Марта, обхватив его спину руками, стала прижиматься всей грудью к его груди. Он мог обнять ее за плечи только одной рукой, правой, но зато левой, раненой, он мог ласкать ее большое зыбкое бедро… Эта женщина поглотила его худенькое тело, утопила его в сладком и бурном океане плоти…

– Ох, сла-а-адко! – простонал Рене. – Господи, неужели наяву все это?

– Милый, милый, милый, – шептала Марта, целуя его мелкими хваткими поцелуйчиками. У нее не было слов, чтобы рассказать Рене о том, что творится у нее в душе…

– Тебе хорошо? – робко отвечая на ее поцелуи, спросил Рене. – Что с тобой… что с тобой было? Ты была такая странная…

– Со мной было… – Марта замялась. – А ты что, не понял? Ты разве не видел, как…

– Я понял, – смутился Рене. – Только я не знал, что у вас это так бывает… А сам я тоже уже знаю, как бывает… Я это делал рукой… А у них тоже… когда они…

– Померли они, – сказала Марта. – Хлебнем еще винца… А то ты устал, я вижу…

Они разомкнули объятия. Марта подошла к очагу. Похлебка, которую она разогревала, почти вся выкипела, зато стала густой, как каша. «Слава Богу, что хоть не пригорела!» – подумала Марта и налила из котелка в две миски, вырезанные из липы. Потом достала хлеб, выпеченный еще утром и потому не успевший зачерстветь. Налила еще вина. Они сидели голышом на шкуре, ели продымленную похлебку, ломали руками хлеб и вяленую оленину и пили пенистое вино. Рене был грустен, и Марта спросила, что с ним…

– Устал я, – сказал Рене, – спать захотелось…

– Это спьяну, – сказала Марта. – Разморило молодца… Ну что ж… Поспи пока…

Она заботливо закутала его в шкуры, а вместо подушки подложила под голову мешок с крупой. Рене вскоре тихонько засопел; он спал, как ребенок, и на губах его играла улыбка.

Марта оделась. Спать ей не хотелось. Она села у изголовья Рене и надолго задумалась. Ей вспомнились слова Рене: он сказал, что Шатун повел воинов герцога за ядом…

«Дура я, дура! – корила она себя. – Дура бесстыжая! Завтра ведь они этими стрелами…» И ей привиделось, что тысячи, сотни тысяч летящих стрел… А там Марко, отец ее, единственный родной человек… Там добрый мессир Ульрих, там люди, которые не знают ничего, не знают и будут убиты завтра этими мишелями и жюльенами, которые умеют только убивать и насиловать… Еще не решив, что именно надо предпринять, она подобрала с пола кольчугу и меч Рене. С трудом, обдирая тело, втиснулась в стальное одеяние. Штаны Рене оказались ей малы. Нацепив меч, она вышла из землянки. Ночь была лунная, яркая. Звезды мерцали в черной пучине. Вся поляна была залита светом. Неподалеку от землянки, на траве, тускло поблескивали кольчуги и шлемы. Преодолевая страх, Марта подошла к мертвецам. Их кони всхрапывали в стороне, они не понимали, что стряслось с их хозяевами… Все четверо лежали вповалку, один на другом. Марта даже удивилась тому, с каким спокойствием она стащила с мертвого Мишеля сапоги и штаны. Сапоги оказались велики, и она отшвырнула их в сторону, а штаны, хоть и были длинноваты, но в остальном – в самую пору. Марта надела их, подвернула штанины и вернулась в землянку, за сапогами Рене. Юноша спал, не ведая, что она покидает его. Ей стало жаль и его, и себя, но другое чувство, приказывавшее ей уходить, оказалось сильнее…

На коне она ездила неплохо. Чужие кони не шарахнулись от нее, и ей удалось взять за узду рослого коня Мишеля. Почувствовав на себе непривычно легкую ношу, конь весело заржал, и Марта, поддав его шпорами в бока, рысью поскакала к ближайшей просеке. Она снова оказалась в одиночестве…

ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Надо сказать, что кавалер Бертран де Фонтенель и его помощник латник Роже в тот самый момент, когда Марта собиралась покинуть землянку, все еще находились на левом берегу реки. «Как же так! – спросит читатель. – Ведь они уже давно покинули дом бортника. Куда же они пропали?»

А пропадали они в болоте. Пока было светло, воины легко ориентировались по зарубкам на стволах деревьев. Но едва стемнело, идти стало труднее. Де Фонтенель и Роже вместе с носилками, на которых лежала бочка с ядом, ощупью пробирались по гиблому месту. В конце концов они забрели в такое место, где топь окружала их со всех сторон. Повсюду была чавкающая, топкая трясина…

– Господи, помилуй меня, грешного! – крестился Роже. – Место-то какое нечистое, а, мессир Бертран!

– Не ной! – проворчал мессир Бертран, хотя и он не знал, как выбраться из болота.

– Это, мессир, не иначе бортник Клаус… – прошептал Роже. – Не по-доброму мы с ним, не по-доброму… Вот он и наколдовал…

– Замолчи, дурень! – вздрогнув от страха, пробормотал кавалер. – Сами сбились… Мы ему так всыпали, что колдовать ему сейчас трудно… Да и не колдун он…

– Колдовать-то и в чулане сидя можно, – ныл Роже. – Нашепчет слова, плюнет, да и все тут…

– Ежели б так просто! – вздохнул Бертран. – Сказал бы слово, плюнул – и прямо перед виконтом бы оказался… С бочкой вместе, конечно.

– Я слов не знаю, – вздохнул Роже. – А без слов не поплюешь…

– Ну и помалкивай тогда! Думай лучше, как отсюда выбраться.

В траве что-то шелестело, в воде булькало, пузырилось… Какие-то тени шевелились над болотом, крутились, мельтешили…

– Духи! – Роже перекрестился. – Пропали мы! Молиться надо!

– Эй, кто там! – гаркнул де Фонтенель. – Стрелу пущу!

– Ущ-у-у-у! – разнеслось эхо по болоту.

– Тьфу! – Мессир Бертран сплюнул в болото. – Надо же, какая дрянь! До рассвета не вылезем отсюда… Зачем мы это тащим?..

– Верно, – не понял начальника Роже. – Яд нас здесь держит! В нем все дело! В болото его, мессир! В болото!

– Я тебе покажу «в болото»! – рявкнул рыцарь. – Я тебя самого в болото отправлю! Зачем мы герцогу нужны без яда?!

– Да вы же сами сказали…

– Что я сказал, дурак? Я сказал, что нас без этой бочки и не ждут, понял? Завтра с утра бой будет, а если мы с этим ядом тут до утра просидим, так нам и приходить уж незачем, даже с ядом! Виконт нам с тобой головы отрубит за измену! На кол насадят, понял? Вперед надо идти!

Разъяренный Бертран сам закатил бочку на носилки.

– Впереди пойдешь! – приказал он. – А провалишься – туда тебе и дорога, подлый трус!

Роже топтался на месте. Мессир Бертран налег на колья и стал подталкивать своего подчиненного. Тот упирался, но рыцарь был сильнее… Роже нерешительно ступил на хлюпающую, зыбкую, как пенка на молоке, поверхность болота и сделал первый шаг. Потом еще один шаг и еще один. Бертран шел за ним. Теперь они уже оба шагали по трясине, колыхавшейся под их шагами и грозившей разверзнуться. Шаг, еще шаг… Они отдалились от кочки и, провались они теперь – спасти их не смогло бы и чудо. Роже шел, делая такие короткие шаги, что Бертран то и дело упирался животом в бочку и чертыхался. Но иначе идти было нельзя, и приходилось мириться с такой черепашьей скоростью… Они шли к темной стене леса, шли наобум. Тем временем на небе появилась луна и стало светлее. Бертран знал, что, если он не доставит яд ко времени, все оправдания будут бесполезны: виконт де Легран дю Буа Курбе слыл человеком на редкость суровым. Если человеку говорилось, что дю Буа Курбе им недоволен, он мог спокойно заказывать себе гроб и саван. Однако тот же мессир де Легран дю Буа Курбе был на редкость необязателен, когда речь шла о наградах. Если обещали кому-нибудь баронский титул, то это еще не означало, что завтра его не казнят. А мессир Бертран более всего дорожил собственной жизнью и поэтому стремился любой ценой исполнить приказ. Он готов был ради этого утопить и Роже, хотя тот считался его любимчиком.

…До конца болота оставалось всего три-четыре шага. Роже осмелел и сделал широкий, решительный шаг… И провалился! Бочка рухнула ему на голову и вбила в болото, точно сваю… Бертран в ужасе отшатнулся – его подручный мгновенно исчез в болотной жиже. Бочка же осталась на поверхности, из-под нее выбегали и лопались маслянистые болотные пузыри, вместе с которыми из-под тины и грязи отлетала на встречу с Господом Богом грешная душа латника Роже… Бертран все еще сжимал в руках колья, на которых они тащили бочку. Перед ним была трясина, поглотившая Роже, но за ней, всего в нескольких шагах, – твердая земля, спасение… Идти назад Бертрану было еще страшнее. Одним из шестов он осторожно ткнул в болото. Топь колебалась, и видно было, что Бертрана она не выдержит. «А может, прыгнуть? – подумал он. – В кольчуге, латах, шлеме? Может, снять их?!» Мысль была верная. Бертран снял шлем и, размахнувшись, перебросил через трясину, туда, где стояли первые деревья. Шлем звякнул и покатился по траве. «Там твердь! Это спасение…» – обрадовался де Фонтенель и начал стаскивать с себя тяжелую кольчугу со стальными наплечниками и налокотниками. Кольчуга тоже со звоном ударилась о землю. Только взглянув на ноги, мессир Бертран обнаружил, что уже по колено увяз в болоте. Мысль о том, что он может разделить судьбу Роже, привела его в ужас. Опершись на колья, Бертран выдернул ноги из сапог, оставив их трясине, ступил ногой на бочку, оттолкнулся – и вылетел на берег, на твердую, хотя и влажную землю. Здесь он минут пять молился, благодаря Христа и всех святых за спасение, а потом сидел на траве и смотрел на светлеющее небо. «Рассвет! – промелькнуло у него в голове. – А бочка? Как быть с бочкой?» Бочка по-прежнему плавала на поверхности. Бертран подошел к краю болота. Бочка была совсем близко. Будь у Бертрана копье, ее можно было бы подтянуть к берегу… Но копье его на той стороне реки, там, где их дожидается латник Моран. «Может быть, мечом попробовать?» – подумал Бертран, машинально потянувшись к левому бедру. Но вместо рукояти меча его рука схватилась за пустоту. «Черт меня дери! Снимал кольчугу, а меч бросил там! Отцовский, фамильный меч! А кинжал в сапоге остался!» Для человека, с малых лет не расстававшегося с оружием, нет ничего страшнее, чем остаться безоружным… Бертран был в отчаянии. Шесты остались в болоте, меч и сапоги – также… Перебраться за реку, взять с собой Морана, копье с крючком и вернуться обратно? Это долго, очень долго, можно не успеть! Рыцарь лихорадочно размышлял. И тут его осенило: взять какую-нибудь палку, к концу привязать широкую петлю и, заарканив бочку, подтянуть ее к берегу… Уже через минуту Бертран нашел прекрасный шест, да такой, что и петля была не нужна. На толстом конце палки был сучок, которым можно было зацепить бочку. Бертран дотянулся шестом до бочки, зацепился сучком за обруч и подтянул бочку к твердой земле. Обеими руками он вцепился в драгоценный груз и выволок его на землю. Теперь предстояло решить, куда идти. Полоска света на востоке становилась все шире. Туда, к востоку, и следовало идти кавалеру де Фонтенелю. Он взвалил бочку на плечи и, сгибаясь под ее тяжестью, побрел сквозь дебри на восток…

…Долгожданная река появилась из-за кустов внезапно. И очень скоро. Бертрану показалось, что он не успел пройти и сотни шагов. И место было именно то, которое он искал: всего в десяти шагах, у берега, лежал на песке челнок, а напротив, у выезда из просеки, паслись кони и горел костерок – там его дожидался Моран. Собравшись с силами, Бертран стащил лодку в воду, погрузил в нее бочку и, загребая против течения, направил челнок к берегу…

– Слава Богу! – поклонился кавалеру латник Моран. – Добрались, мессир Бертран, слава Богу!

– Помолись об упокоении души бедняги Роже, – буркнул Бертран. – Утоп в болоте…

– А тот разбойник где?

– Зарубил я его, как только дорогу показал…

– А Марсиаль? Марсиаль где?

– Марсиаль? А что ему сделается?! Он всю ночь продрых, бортника караулит. Вино есть? Давай сюда!

Моран суетливо полез в переметную суму за флягой. Бертран выдул ее единым духом и сказал:

– Нечего рассиживать! Туши костер, бочку погрузим на лошадь и живее к виконту, пока еще солнце не взошло…

Драгоценную бочку пристроили на вьюк. Бертран взлетел в седло, босыми пятками пришпорил коня и поскакал по просеке в сторону Мариендорфа. За ним скакал Моран, державший повод вьючной лошади. Он тоже рассчитывал получить награду и тоже боялся наказания. Просека была узкая – та самая просека, по которой третьего дня скакали, удирая от мифического великана, Андреа и Франческо. Здесь-то и пересеклись пути Бертрана и Марты…

Марта услышала топот копыт, шелест разбрасываемых кустов и треск сушняка. Сонливость ее как рукой сняло.

Кто же там? Если это люди Шато-д’Ора, то надо спрятаться, потому что на ней кольчуга герцогского воина. Если воины герцога, то по коню Мишеля в ней признают переодетого врага. Она стала разворачивать коня, чтобы съехать с дороги и углубиться в лес. Но тут произошло непредвиденное: копье Мишеля зацепилось за какую-то ветку. Марта попыталась его отцепить, но ветка хлестнула ее по лицу, и Марта нечаянно ударила коня шпорами, пытаясь усидеть в седле. Конь встал на дыбы – и понес Марту прямо навстречу выехавшим из соседних кустов всадникам…

– Что это? – спросил мессир де Фонтенель, поворачиваясь к Морану. – По-моему, кто-то из наших…

Марта увидела всадников в багровых плащах и подумала, что это – конец. Она неумело выдернула из петли копье и сунула его под мышку, метя во врага.

– Проклятье! – взревел Бертран. – Он атакует нас! Эй ты, остановись, черт побери!

Но никто из всадников уже не мог сдержать коней… Марта, выставив вперед копье, неслась вперед. Острие копья, пробив кольчугу, увязло в животе Морана. Древко вывернулось из-под мышки Марты и со страшной силой хватило по лицу мессира Бертрана, который с воплем вылетел из седла и грянулся оземь… Все произошло очень быстро, может, за секунду, может, за две… Марта проскакала еще с десяток метров, и тут конь ее остановился как вкопанный. Марта испуганно оглянулась и увидела, что в этой схватке одержала полную победу. Моран катался по земле, орошая кровью дорогу и оглашая окрестности душераздирающими воплями. Мессир Бертран упал крайне неудачно – ударившись о камень, лежавший посреди просеки, раздробил крестец…

– Эй, парень, – слабым голосом позвал Бертран. – Ты, конечно, шато-д’орский?

– Я не парень, – ответила Марта таким грубым и хриплым голосом, что умирающий мессир Бертран подумал, что перед ним, несомненно, благородный рыцарь, возможно и барон, и, стало быть, негоже называть его «парнем».

– Прошу прощения, мессир! – задыхаясь, прохрипел Бертран. – Прошу прощения… Я должен был догадаться, что простой латник не сможет выбить из седла сразу двоих… М-м-м… Я прошу вас, мессир, избавьте меня и моего латника от страданий: пробейте копьем ту бочку и концом копья уколите нас с Мораном… Будьте милосердны к побежденному врагу…

– Там яд? – спросила Марта. – Тот, что вы взяли у бортника? Значит, это вы мессир Бертран де Фонтенель?

– О, – простонал кавалер, – выходит, именно нас и ждали… О Боже… Кавалер де Фонтенель покидает этот мир…

Кавалер был прав. Несколько судорожных телодвижений – и мессир Бертран затих навсегда… Моран все еще корчился на земле, и Марта, подъехав к нему, взялась за древко копья, которое все еще торчало из живота латника. Зажмурившись от отвращения, Марта попыталась добить раненого, но лишь с пятого или шестого удара ей удалось его прикончить. После этого ее стало мутить, и она слезла с коня и отошла к зарослям малины, где ее вырвало. Когда приступ тошноты прошел, она вышла на дорогу, с трудом забралась в седло и собрала лошадей убитых, в том числе вьючную, с бочкой. Потом она снова спешилась и подобрала меч Морана, кольчугу и шлем де Фонтенеля… Зачем ей все это понадобилось – она и сама не знала. Зато знала, что надо ехать обратно, – ведь все так хорошо устроилось! И ей хотелось поскорее вернуться к Рене…

…Когда она подъехала к землянке, Рене еще спал. Марта отпустила лошадей гулять по поляне, а сама разделась догола и полезла к Рене, под его теплый бочок… Марта не стала его будить; уткнувшись лицом в его плечо, она тотчас захрапела…

В СТАНЕ ГЕРЦОГА

Лагерь войска, которым командовал виконт де Легран дю Буа Курбе, всю ночь бурлил, как кипящий котел: воины готовились к битве. В походных мастерских точили оружие, чинили упряжь и сбрую. В разные стороны высылались дозоры и группы лазутчиков; одни возвращались, другие уходили. За оградой-частоколом, возведенной еще днем, устанавливали метательные машины. У костров жарили поросят и пили вино, захваченное на постоялом дворе «Нахтигаль». Старые вояки рассказывали молодежи о былых сражениях. Настроение у герцогского войска было приподнятое. Мало кто сомневался, что «лоскутное войско» графа Шато-д’Ора и его союзников устоит перед монолитом герцогских войск. Все сходились на том, что при первом же серьезном натиске союзники Шато-д’Ора либо разбегутся, либо переметнутся на сторону герцога и маркграфа. Еще больше поднялось настроение у воинов, когда после полуночи к лагерю со стороны Визенфурта подошел отряд в две тысячи человек во главе с его высочеством герцогом. Герцог, прослышав о том, что ожидается легкая победа, прибыл к войску, чтобы впоследствии историки приписали ему всю честь этого успеха. Для этой цели был приглашен хронист из монастыря Святого Андрея.

Отряд, прибывший с герцогом, в лагерь не вступил и временно разместился в лесу, укрывшись от вражеской разведки. Герцог не стал устанавливать свой шатер; спешившись, он сразу направился в шатер виконта де Легран дю Буа Курбе и велел созвать военный совет. Пока собирались командиры, виконт докладывал герцогу обстановку.

– Извольте взглянуть, ваше высочество, – говорил виконт, указывая герцогу на двойную линию костров по сторонам реки, разделявшей войска, – вон там, за второй линией костров, – войска графа де Шато-д’Ора – около десяти тысяч воинов, среди которых собственно войск Шато-д’Ора и его вассалов не более половины, скорее всего, менее половины. От реки, где расположен отряд присягнувшего вам маркграфа, Шато-д’Ор заслонился двумя тысячами воинов во главе с бароном фон Гуммельсбахом. Насколько нам известно, он – друг Шато-д’Ора и будет драться за него, как за самого себя. Гуммельсбах завалил просеку деревьями, и маркграфу, вероятно, не удастся взять этот завал. Но вместе с тем Ульрих де Шато-д’Ор не может снять оттуда ни одного воина, а мы сможем при необходимости взять оттуда примерно половину людей, когда понадобится нанести решающий удар.

– Разумно, похвально! – с важным видом произнес герцог. – А как размещены главные силы врага?

– Вдоль речки, судя по данным от лазутчиков, размещены следующие отряды: граф Альберт де Шато-д’Ор и полторы тысячи воинов – на крайнем левом фланге неприятеля; отряд барона фон Альтенбрюкке – около двухсот копейщиков и сто конных латников; граф Иоахим фон Адлерсберг – две с половиной тысячи воинов; граф фон Аннемариенбург – около трехсот конных латников; граф де ла Пелотон – тоже триста латников. Таков левый фланг. В центре стоит мой добрейший кузен, граф де Легран дю Буа Друа, опасный противник, с ним пятьсот всадников и примерно столько же лучников и копейщиков. Бок о бок с ним – граф де Фражор, тоже весьма опасен – тысяча лучников и копейщиков и полтысячи всадников. Потом отряд барона Бальдура фон Визенштайн цу Дункельзее – двести копейщиков и около сотни всадников. Далее располагаются немногочисленные отряды баронов и кавалеров – от пятидесяти до ста человек, а всего – до четырехсот воинов. Самый крупный среди них – отряд Иоганна фон Вальдбурга. А на правом фланге стоит отряд шато-д’орских войск – где-то до двух – двух с половиной тысяч…

– Ну что ж, – сказал герцог, – теперь пройдем в шатер, должно быть, все уже собрались…

В шатре на военный совет собралось лишь пять человек: четверо командиров герцогских войск и маркграф. Герцог милостиво разрешил всем садиться и, обратившись к виконту де Леграну дю Буа Курбе, предложил:

– Прошу вас, виконт, расскажите мессирам о ваших планах на завтра.

– Охотно, ваше высочество! Мы разделим наше войско на пять полков: три полка главных сил, полк маркграфа и полк засады. Три полка будут развернуты в таком порядке…

Виконт говорил долго, почти час. Наконец, закончив, он обвел взглядом присутствующих.

– Прекрасно! – похвалил герцог. На его лице появилось подобие улыбки. – А какова же роль мессира Андре на левом фланге?

– Пардон! – вскричал виконт, заметно краснея. – Тысяча извинений, мессиры, я оговорился! Атаковать левый фланг должен, конечно же, мессир Андре, а правый – барон де Сиффле. Что же касается мессира Алена дю Дискорда, то он останется в резерве вплоть до особого распоряжения.

– Вы, мессир дю Буа Курбе-старший, – зевнул герцог, – здесь, на военном совете, можете путаться, сколько пожелаете… Но упаси вас Бог напутать что-либо в бою. Все свободны, господа, кроме виконта… Спокойной ночи, господа…

Командиры разошлись по своим шатрам. Герцог и де Легран дю Буа Курбе остались наедине.

– Ваши посланцы вернулись? – спросил герцог. – Еще по пути сюда я слышал, что у вас имеется возможность снабдить наших лучников стрелами, которые не ранят, а только убивают? Ваше донесение меня несколько удивило. Еще более меня удивили ваши распоряжения относительно завтрашней битвы… Какова же будет роль лучников?

– Ваше высочество, посланцы должны вернуться с минуты на минуту. Я умышленно ничего не сказал брату. Завтра вся тысяча лучников, которые имеются в нашем войске, получит отравленные стрелы. Если же кавалер де Фонтенель сумеет привести с собой и бортника, который изготовляет яд, то мы получим такое преимущество, что сможем помериться силами и с самим королем!

– Дай Бог, дай Бог! – сказал герцог. – И все же – каким образом будут действовать ваши лучники, если в атаку сначала пойдет конница?

– Завтра вы, ваше высочество, прикажете своим командирам перевести всех лучников в центр и послать их сразу за острием «клина»… Как только конники взломают вражескую оборону, лучники вступят в бой. Каждая стрела – смертельная!

– Да, неплохо, – кивнул герцог. – Я хотел бы отдохнуть перед боем… Распорядитесь, виконт, чтобы мне не мешали…

Герцог тем самым давал понять виконту, чтобы тот убирался из своего шатра и проводил ночь где-нибудь в другом месте, а лучше всего – не спал совсем.

«Где же этот чертов мессир Бертран?» – размышлял виконт.

Он прошелся по лагерю. Воины орали песни, пили вино, в палатках пьяно визжали и заливисто хохотали девки. «Пусть веселятся! – подумал виконт. – Для них завтра, быть может, последний денек наступит…» Он поглядел в ту сторону, где горели две цепи костров. Оттуда, с неприятельской стороны, не слышно было ни смеха, ни криков, лишь изредка ветер доносил стук топоров. «Топорами стучат, – удивлялся виконт. – Дрова, что ли, заготавливают? Ну да, костры ведь жечь надо! А может, они там частокол возводят? Зачем?! Все равно не успеют… На что надеется этот Шато-д’Ор? – размышлял виконт. – Ведь у нас двухкратное превосходство в силе! На его месте я увел бы войска в Шато-д’Ор и там отбивал бы штурм… А здесь, в открытом поле, – верная гибель! Нет, он на что-то надеется, это несомненно. Может быть, у них есть что-нибудь похлеще моего яда? Навряд ли! А может, сюда идет король! Значит, резервный отряд Алена дю Дискорда надо перебросить к мосту, южнее Шато-д’Ора? Но здесь он тоже может понадобиться… Может, Шато-д’Ор хочет прорубить просеки и зайти нам в тыл? Но на это ему понадобится не одна неделя… Ладно, больше ни о чем не думать! И все-таки – где же Бертран и его люди?!»

От костров в лагерь примчался на взмыленном коне один из разведчиков-наблюдателей. Не спешиваясь, он крикнул виконту:

– Мессир, пехота Шато-д’Ора строится на своем берегу речки!

– В каком порядке?

– Первый ряд – латники на коленях, второй в рост…

– Достаточно… Значит, не для атаки?

– Судя по всему, для обороны, мессир де Легран.

– Пусть строятся, к рассвету устанут стоять…

– Так по всей линии костров.

– Мне кажется, Бог лишил кого-то из нас разума, – пробурчал виконт себе под нос. – Либо Шато-д’Ора, либо меня, потому что я не могу его понять…

«И не с кем посоветоваться! Герцог – порядочный болван. Да и не будить же его, раз он сам не велел… А надо бы съездить с кем-нибудь толковым да посмотреть, что там поделывает Шато-д’Ор… Уж не подошло ли к нему подкрепление?»

– Жак! – крикнул он.

Оруженосец возник как из-под земли.

– Я здесь, ваша милость!

– Коней сюда. И пятерых конных понадежней!

– Слушаюсь, мессир!

Спустя пятнадцать минут виконт с оруженосцем и пятью латниками неторопливо скакали к кострам. Пешие дозорные, мимо костра которых они проезжали, увидев виконта, вскочили на ноги.

– Мессир, там дальше опасно! – предупредил старший дозора.

– Да, верно, – подтвердил другой. – У вас факелы, а по факелам они пускают стрелы…

– Ерунда! – сказал виконт, трогая повод коня. – За мной!

Де Легран дю Буа Курбе и его спутники выехали за линию своих костров и, сдерживая коней, двинулись к реке.

– Каждому, кто скажет слово, – сто плетей! – прошептал виконт. – Говорю только я! Погасить факелы! Вперед!

Они подъехали к речке. Вода тихонько журчала, изредка раздавался всплеск – мелкая рыбешка. На морды коням намотали тряпки. Прислушались. Стук топоров доносился из-за линии костров.

«Раньше надо было факелы тушить! – запоздало побранил себя виконт. – Господи! Как ужасно оказаться самым главным и самым умным… Никто не прикажет, никто не поправит! Впрочем, у нас тут несколько разъездов, могли и привыкнуть… Заметили они нас или нет?» Впереди, за речкой, перед линией костров, освещавшей темные силуэты воинов, уже стояла шеренга латников в тускло поблескивавших шлемах и кольчугах. Мерцали острия копий. Шеренга шевелилась, видимо, выравниваясь. «Двое в ряд? – Виконт удивленно разглядывал построение врага. – …Неужели он не понимает, что они непомерно растянуты? Эту линию четыре первых всадника пробьют сразу же…»

Оруженосец дотронулся до плеча виконта и, ни слова не говоря, указал на шесть огоньков от факелов, двигавшихся по противоположному берегу речки. Виконт кивнул и жестом велел ехать назад, к своим кострам. На том берегу послышался шорох, кто-то заорал: «Стой!» Потом просвистела стрела, и раздался хохот. К кострам виконт подъехал уже сильно не в духе.

«Пошлю на тот берег сотню на конях, в легком вооружении и с луками… Пусть поорут, постреляют, а заодно посмотрят, что они там замышляют… Не нравится мне стук топоров, очень он мне не нравится. Когда люди в ночь перед битвой занимаются плотничным делом – это не к добру… Однако и мне надо выспаться, черт побери!» Виконт потер воспаленные глаза, пнул коня по ребрам и поскакал в лагерь…