Текст книги "Рыцарь Шато д’Ор"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

БОЙ НА ПРОСЕКЕ

Просека, где воины барона Арнольда фон Гуммельсбаха соорудили завал против отряда маркграфа, огибала гору Альтен-Хаазенберг и выходила на дорогу, тянувшуюся вдоль реки до самого Визенфурта. Именно по этой просеке монахи вышли ночью к Шато-д’Ору. Маркграф разбил свой лагерь на берегу реки, на всякий случай отгородившись засекой, и всю ночь провел в напряженном ожидании. Гуммельсбаха он оставил в покое, и Гуммельсбах отвечал ему тем же. Все же здесь друг против друга стояли соседи… Всю ночь латники Гуммельсбаха и маркграфа, высланные в разведку, вместе грелись у костров, горланили песни и пьянствовали, рассуждая о глупости его светлости маркграфа, который, снюхавшись с герцогом, вверг дружественные графства в усобицу. Маркграф знал об этом, но не мешал. Ему нужен был де Ферран, который мог бы, воспользовавшись этим братанием, выявить наиболее слабые места во вражеской обороне. Но де Ферран, который еще вечером уехал с четырьмя герцогскими латниками на поиски золота, якобы спрятанного разбойниками в пещере на вершине горы, так до утра и не явился. Раздосадованный, маркграф долго прикидывал, как лучше наказать кавалера и кем заменить его. Размышляя, маркграф пил вино, а когда все выпил – его сморило…

…Маркграфа разбудили утром; солнце уже стояло высоко.

– Ваша светлость, – легонько тряс его за плечо старый слуга, – прискакал воин от его высочества.

Маркграф выпил кружку воды из деревянной походной кадки. Потом сунул в кадку голову, после чего выдул для поднятия духа кружку пива и вышел из шатра. Латник Франсуа сдерживал за узду взмыленного коня.

– Ваша светлость, – сказал он, – его высочество герцог изволит просить вас атаковать засеку!

– Передай его высочеству, что я уже выполняю его просьбу. Скачи с Богом! – отвечал маркграф. Франсуа вновь сел в седло и погнал усталого коня обратно. Маркграф проводил его взглядом. Затем сел в услужливо подставленное кресло и погрузился в размышления. Судя по всему, он не торопился отдавать приказ о наступлении.

«Кой черт мне атаковать? – думал он. – Если все выйдет, как задумал виконт, то Гуммельсбах и так удерет с просеки, едва лишь у него в тылу окажется полторы тысячи конных… А если я начну атаку сейчас, то потеряю в битве, дай Бог, чтоб не полтысячи убитыми и ранеными. Кто знает, не захочет ли герцог потом, победив Шато-д’Ора, убрать и меня? Если я брошу своих четыре тысячи на засеку, то мое войско выдохнется, и герцог получит не только перевес в числе, но и сохранит свеженьким отряд Алена де Дискорда… Для чего этот отряд? Наверняка виконт оставил его для того, чтобы потом ударить по моему войску. А у меня – три тысячи усталых, измученных людей… С его же стороны – две с половиной тысячи свежих, не побывавших в бою… И Шато-д’Ор он мне не отдаст, нет! Мы только проложим ему туда путь своими костями… Но ведь если… Нет, конечно, Шато-д’Ор не сумеет отбиться, об этом нечего и думать! А все же было бы недурно, если бы я взял Шато-д’Ор до подхода герцога. Тогда, укрепившись там, я смогу начать с ним торговлю, а уж тут-то я не промах! Если бы мне удалось взять Шато-д’Ор, то я мог бы удерживать его долго, провианта и питья там вдоволь. Люди герцога устанут от такой осады… Черт побери! Все-таки атаковать надо… Но вести бой в лесу силами одной пехоты, которая в высшей степени ненадежна… Нет, не выйдет… Хотя… Господи милосердный, вразуми раба твоего!»

Маркграф, погладив бороду, поднялся и приказал:

– Кавалер де Бузонвилль, вы поведете копейщиков и лучников прямо на засеку! Атаковать до тех пор, пока не выдохнетесь!

– Я готов, ваша светлость!

– Вперед, сын мой, вперед!

Де Бузонвилль вскочил на коня и поскакал к стоявшей у леса, уже готовой к бою пешей рати.

– Мессир Жоффруа де Мулен! – властно позвал маркграф, затем изрек: – Извольте атаковать засеку с фланга, пошлите оруженосцев и всех легковооруженных, кто еще остался! Вперед, сын мой!

Кавалер де Мулен, отсалютовав мечом, ринулся исполнять приказ, хотя маркграф забыл сказать, с какого фланга атаковать засеку. Жоффруа рассудил, что это не имеет значения, и решил атаковать слева, со стороны горы Альтен-Хаазенберг.

Главную силу – две тысячи рыцарей – маркграф оставил в резерве. «Их я пущу в ход, когда будет разметана засека. Или когда придется пробиваться к Визенфурту», – решил он.

Пехота Бузонвилля, полторы тысячи копейщиков и лучников, двинулась через просеку. Впереди, перегородив просеку щитами, двигались в четыре ряда шестьдесят тяжелых копейщиков; за ними – человек двести лучников, арбалетчиков и пращников; потом, подгоняя легкую пехоту спущенными копьями, шла следующая группа копейщиков; затем опять лучники, потом снова копейщики и так далее. Фланги прикрывали две группы лучников с удобными для боя в лесу короткими мечами; они двигались гуськом вдоль дороги, по обе ее стороны.

Отряд кавалера де Мулена в пятьсот человек принялся обходить противника слева. Шуму, звону и треску воинство де Мулена производило столько, что Гуммельсбах тотчас же сообразил, с какой стороны его собираются обойти. И, само собой, сообразил, что против него шли только пешие, потому что посылать конницу через буреломы и густые заросли никто бы не отважился. Даже сам де Мулен шел в бой пешком, путаясь в плаще и проклиная маркграфа. Ну а воины проклинали все на свете; исхлестанные ветками, искусанные комарами, они продирались сквозь густой кустарник, перебирались через поваленные деревья, спотыкались о пни… Некоторые из них, пользуясь тем, что в лесу уследить за каждым невозможно, разбредались в разные стороны, забирались в укромные места: кто в кусты, кто в ельник, кто в ямку под корнями деревьев. Проплутав в лесу около часа, де Мулен сообразил, что окончательно заблудился. К тому же де Мулен с удивлением обнаружил, что его легкая пехота – по меньшей мере на четыре пятых – разбежалась. Оставшаяся сотня сбилась в кучу на крохотной полянке и потребовала, чтобы повернули обратно. Если бы кавалер Жоффруа де Мулен знал, куда именно поворачивать, он, бесспорно, повернул бы. Но кавалер этого не знал, поэтому погнал воинов вперед. За ним пошли – лишь затем, чтобы избавиться от него побыстрее. Но не прошел де Мулен и пяти шагов, как вскинул руки и упал… Из спины его торчала тяжелая стрела с прекрасно закаленным наконечником. Избавившись таким образом от своего начальника, лучники и пращники, большинство из которых были мужиками (а значит, частенько бывали в лесу), быстро сообразили, куда надо идти… Не прошло и получаса, как они выбрались на просеку, где нос к носу столкнулись с рыцарями Гуммельсбаха.

– Здорово, молодцы! – гаркнул мессир Арнольд. – Никак в гости пришли?

Лучники упали на колени, моля о пощаде. Их пощадили и велели позвать остальных; и вскоре из леса вышло все воинство, не желавшее воевать за герцога и маркграфа.

Благородный кавалер де Бузонвилль, хотя и прекрасно понимал, что его воины не горят желанием биться с Гуммельсбахом – а тем более с его латниками, с которыми всю ночь вместе пировали, – тем не менее рассчитывал, что ему удастся столкнуть их лбами. Именно поэтому его копейщики не только прикрывали лучников, но и копьями подгоняли их вперед.

На засеке отряд Бузонвилля встретили всего тридцать-сорок лучников и пращников, которые, увидев во вражеском войске знакомые лица, заорали:

– Эй, молодцы! Давай на нашу сторону, какого черта вы за заречных стоите! У нас вина много, еще гульнем!

Копейщики, шедшие впереди, не шелохнулись. Кое-кого из лучников, бросившихся было в сторону, тотчас закололи. Остальные нехотя принялись стрелять. Стрелы и камни полетели в сторону засеки. Несколько гостеприимных гуммельсбаховцев, охнув, упали со стрелами в груди. Тут и со стороны завала посыпались стрелы. Стреляли не только воины, стоявшие на засеке, но и те, что разместились на флангах. Скопище лучников и копейщиков Бузонвилля представляло собой отличную мишень…

– Крайние в шеренгах, лицом к лесу! – орал де Бузонвилль, сложив руки рупором. Однако выполнили этот приказ не все. Некоторые подчинились машинально, по привычке, другие – осознанно, но большинство начали расталкивать товарищей, чтобы оказаться в середине строя, где было безопаснее. То здесь, то там с грохотом падал щит, валилось копье, а вслед за тем, громыхая доспехами, наземь падал очередной копейщик. Лучники фланговых застав уже рубились с наседавшими на них пешими латниками Гуммельсбаха, которые тяжелым шагом ломились через кусты по обе стороны дороги. Впрочем, де Бузонвилль видел, что бой еще не проигран. Латники Гуммельсбаха были слишком неповоротливы; к тому же их слишком длинные мечи то и дело цеплялись за ветки, врубались в стволы деревьев, и лучники из фланговых застав довольно успешно противостояли им.

– Эй! – позвал Бузонвилль своего оруженосца. – Живее к его светлости, пусть посылает вперед конницу! Оруженосец, живее!..

– Да, мессир! – Юноша погнал коня к лагерю…

Сам же де Бузонвилль принялся хлестать плеткой замешкавшихся на дороге воинов.

– Вперед, вперед! – орал он.

На флангах все еще просвистывали стрелы, но боковые заставы все же отбились от пеших латников Гуммельсбаха; возможно, те сами отступили. Но в это время барон Гуммельсбах с сотней всадников бросился навстречу врагу. На узкой просеке и сотня конных представляла грозную силу; латники Гуммельсбаха на всем скаку врубились в строй врага.

– Мессир де Бузонвилль! – размахивая мечом, весело кричал Гуммельсбах. – Померяемся силой, если вас это не затруднит! Ну как?!

– Идет, мессир Арнольд! – в тон ему ответил де Бузонвилль. – Расступитесь, мужичье! Прочь с дороги!

– Всем отойти! – крикнул своим конникам и фон Гуммельсбах.

Довольные таким оборотом дела, конники Гуммельсбаха и пехота Бузонвилля отошли на сто шагов друг от друга и приготовились глазеть на поединок благородных рыцарей.

– Мессир, – подъезжая к Гуммельсбаху, сказал де Бузонвилль, – как вы полагаете, каким образом нам следует сражаться?

– Право выбирать оружие принадлежит вам, мой друг!

– С вашего позволения, мессир, я предлагаю вам три заезда с копьями, а если заезды не выявят победителя, то будем биться на мечах до решительного исхода… Принимаете ли вы, барон, мое условие?

– Разумеется, мой друг.

Разъехавшись каждый к своему отряду и погарцевав немного перед ними, они надели на левую руку щиты, в правую взяли копья и, шпоря коней, погнали их друг на друга… Гуммельсбах целил копьем в грудь противника, держа щит подальше от лица. Де Бузонвилль сидел, чуть наклонившись вперед.

Конечно, на узкой просеке обе группы зрителей были лишены такого зрелища, какое бывает на турнирах, проходящих на открытых ристалищах. Здесь было темновато, мрачновато и, кроме того, тесновато. Но именно последнее обстоятельство придавало поединку особую остроту. Здесь невозможно было увернуться. Алый щит Гуммельсбаха был перечеркнут белым крестом, плащ того же цвета развевался на ветру, словно знамя. На приоткрытом забрале его шлема ярко посверкивали золотые дубовые листья; верхушку шлема украшал длинный, окрашенный охрой пучок конского волоса. Конь же был покрыт попоной из алого бархата с широкой белой каймой… Его противник был весь в белом; на щите его красовался черный дракон с огненным языком, вылетавшим из пасти. На глухом ведрообразном шлеме с крестовидной прорезью для глаз, окантованной золотыми чеканными пластинками с выпуклыми узорами в виде цветов и листьев, сияло литое изображение Пресвятой Девы с младенцем на руках.

Эти великолепные рыцари стремительно сближались… Оскаленные, брызжущие пеной кони сотрясали просеку своими могучими копытами…

– А-а-а! – завопил кавалер де Бузонвилль.

Острие копья Гуммельсбаха ударило в его кольчугу, пробив ее насквозь, и пронзило грудь. Конь де Бузонвилля взвился на дыбы и завалился на бок, выдирая из тела хозяина закаленный наконечник копья…

– Виват Гуммельсбах! – закричали по обе стороны просеки.

– Вперед, дети мои! – скомандовал Гуммельсбах, потрясая окровавленным копьем.

Его конница бросилась вперед. Вид барона был столь ужасен, а его победа над Бузонвиллем столь блистательна и молниеносна, что устрашенные копейщики и лучники, побросав оружие, тотчас сдались в плен. Рыцари Гуммельсбаха для острастки порубили с десяток врагов, а прочих помиловали. Человек сто рыцарей погнали пленных воинов в Шато-д’Ор, а тысячный отряд во главе с самим бароном вышел на берег реки, где лоб в лоб столкнулся с двухтысячным конным отрядом маркграфа…

…Противники налетели друг на друга с железным лязгом, утробным воем и отборной бранью.

Воины маркграфа превосходили противника числом и не уступали ему в выучке, но рыцари Гуммельсбаха шли в атаку под горку, что давало им некоторое преимущество в начале боя. Развернувшись раньше врага, отряд Гуммельсбаха охватил его с флангов. Получалось, что против каждого всадника маркграфа в первой линии стояли по два-три рыцаря Гуммельсбаха. Пока один из этих рыцарей отвлекал врага, другой разил его копьем или мечом… Отряд маркграфа быстро таял; кольцо постепенно сжималось. Вернее, это была, скорее, дуга или подкова, концы которой упирались в пятидесятиметровый обрыв, под которым протекала река, ощетинившаяся острыми валунами. Мысль об этих валунах одних воинов заставляла биться с удвоенной яростью, других парализовывала.

Маркграф в бою не участвовал. Его конь стоял у края обрыва и пощипывал травку – похоже, его, как и хозяина, уже ничто не беспокоило. Маркграф помолился Господу Богу, поглядел на жаркое солнце, на синюю речку внизу и с сожалением подумал, что всему, оказывается, приходит конец. Вспоминая свою жизнь, маркграф мог ограничиться следующими словами: ел, пил, спал с женой, с другими женщинами, с мальчиками, порол слуг, убивал, убивал, убивал… Кроме этого, вспоминать было нечего. И у маркграфа стало так тоскливо на душе, что он дернул повод и с воплем направил коня вниз, на валуны…

МАРТА ВОЗВРАЩАЕТСЯ К ОТЦУ

Отдохнем пока от ратных дел и вновь поднимемся на гору, где в разбойничьей землянке, нежно прижавшись друг к другу, спят безмятежным сном праведников грешные плотью, но чистые душой Рене и Марта.

…Марта проснулась первая. Тело ее, хорошо отдохнувшее, ощущало свою молодость и силу. Рене спал, уткнувшись своим мальчишечьим личиком в ее большую грудь, все еще хранившую на себе синяки и кровоподтеки. Его рука во сне обвилась вокруг ее пышной талии и приятно согревала ей спину, а она – тоже, видимо, во сне – положила под его щеку свою мягкую руку. Другая ее рука спустилась вниз под покрывало. На ладони этой руки лежала нежная и теплая плоть юноши… Но Марта не шевелила рукой и не напоминала о своем существовании. Она наслаждалась покоем и предвкушением счастья, которое, как ни странно, зачастую бывает радостнее, чем само счастье…

Плоть, лежавшая на ее руке, стала медленно твердеть и увеличиваться. Рене пошевелился, открыл глаза и, увидев ее лицо рядом со своим, прикоснулся губами к ее тугой, обширной груди. Он потерся об нее носом, потом щекой, лизнул сосок. Она усмехнулась и прижала его лицо к своей груди, прижала страстно, порывисто…

– Обними меня, – попросила она, – покрепче…

Марта перекатилась на спину, юноша скользнул руками по ее гладким горячим бокам, прижимаясь влажной кожей к мягкому телу и обжигая свою подругу прикосновениями напряженной мужской плоти, принялся ласкать ее. Покрывавшая их шкура сползла, и Марта отпихнула ее ногами.

– Давай, давай скорее, – шептала она, бесстыдно улыбаясь, – иди ко мне, залезай промеж ножек… Скорей же, мой тепленький, скорее, сладенький… В ножки ко мне, в ножки… Вот так, родненький, вот так… Ну вот… Пошел, пошел милый… Тепло ему там, сладко… Еще глубже… Ходи, ходи, гладенький мой…

– Ты так смешно говоришь! – усмехнулся Рене, обнимая ее раненой рукой.

– Не болит уже? – спросила Марта.

– Ни чуточки! Это ты вылечила…

– Любовью, любовью, милочек… Любовью все лечится!

– А я ночью все боялся, что проснусь и тебя не увижу…

– И мне казалось, что это сон… Может, и правда сон?

– Нет, сейчас уже не сон, любимая моя, не сон…

– Ох, хорошо уже от этого… Жарко-то тут как! Ой, с ума сойду!

– От жары, что ли?

– От любви, дурачишко ты мой, от любви!

И тело Марты стало извиваться, колыхаться… Затем забилось, словно в судорогах… И наконец расслабилось…

– Рене! – позвала она. – Я жива?

– Конечно, моя толстушечка, конечно…

– А хочешь, я перевернусь? – спросила Марта. – Хочешь, я покажу тебе все, что умею?

– Хочу, – прошептал Рене, целуя ее в полузакрытые глаза…

Они разомкнули объятия, но Марта не отпустила его от себя. Удерживая Рене ногами, она сказала:

– Приподнимись и загляни, погляди, как входит…

Рене уперся ладонями в шкуру и посмотрел туда, где соединялись воедино их тела. Марта приподняла ноги и подтянула к груди разведенные в стороны колени. Влагалище ее вместе с введенным в него членом было доступно для обозрения. Рене разглядывал это чудо целую минуту. Он уже видел его накануне, но еще ни разу не видел, как выглядят соединенные вместе половые органы мужчины и женщины.

– Нагляделся? – со смехом спросила Марта. – Интересно?! Ну, будет!.. – Она легонько оттолкнула его, и он отлепился от нее, встав на колени и безо всякого стеснения демонстрируя ей свою плоть. Между тем Марта перевернулась на живот и опять раздвинула ноги…

– Вот давай-ка теперь так попробуем, – обернувшись через плечо, пробормотала она. – Ну, чего же ты?

– Не буду! – сказал Рене. – Я сам так лежал…

– Господи! – воскликнула Марта. – Да ведь то ты, а то я! Это мужику стыдно, а бабе в самый раз! Не в задницу же я тебе предлагаю…

– А куда же? – удивился Рене.

– Ну… – Марта поперхнулась смехом. – Ну и младенец же ты… Только что совал, а уж забыл куда!

– А разве достанет? – недоверчиво спросил Рене.

– Достанет. Залезай да тычь!

Рене улегся животом на широкий и пышный, как перина, зад Марты. На этом заду, нежном и прохладном, лежать было удивительно приятно. Рене, зажмурившись от удовольствия, просунул член между ягодиц Марты и тотчас же услышал ее легкий вздох.

– Тебе больно?

– Нет, нет, – усмехнулась Марта.

Рене обвил ее руками, подложил ей под груди обе ладони и рванулся вперед…

– Молодец! – похвалила Марта. – Все хорошо, только вот засадил-то ты не в ту дыру…

– Ладно! – К ее удивлению, Рене не расстроился. – В обе дырки, значит, попробовал…

– Ну, попробовал так попробовал, – отозвалась Марта. – Иди помой свою штуковину, а потом я тебе и третью покажу…

– Ты уже все? – спросила Марта. Измученный Рене лишь рукой махнул и захрапел тотчас.

– Вот так заездила! – захохотала Марта.

Разгоряченные тела их ощутили наконец вечернюю прохладу. Пришлось снова накрываться шкурой. Но спать Марте не хотелось. Полежав с полчасика возле спящего Рене, она выбралась из-под шкуры, надела платье и вышла на поляну. Солнце уже уходило за холмы – мохнатые темно-зеленые выпуклости, испещренные проплешинами таких же полян. От трупов, валявшихся вблизи землянки, исходил приторный запах тления. «Господи, – подумала Марта, – неужто это я грешила, при покойниках-то?! Зарыть бы…» Преодолевая отвращение, она подобрала чей-то меч и принялась рыть могилу…

Вчера спьяну, а потом в пылу любви Марта и не вспоминала о покойниках. Теперь же, после погребения, соседство с могилой стало пугать ее. «Без отпевания похоронены! – размышляла она. – Души-то, поди, грешные, не успокоятся! Такие души и сатане по нраву, не явился бы он сюда!» В конце концов она настолько запугала себя этими мыслями, что уже не могла оставаться в землянке. «Бежать отсюда, бежать как можно скорее», – стучало у нее в висках. Натянув штаны Мишеля и кольчугу Рене, нацепив на себя меч юноши, она стала увязывать и упаковывать все, что казалось ей необходимым: убогую разбойничью утварь, оружие, награбленное разбойниками золотишко, шкуры, тряпье… Все это Марта увязала в тюки и завернула в шкуры, затем навьючила на лошадей. Напоследок она завернула в шкуры сонного Рене и привязала его к седлу одной из лошадей. Перекрестившись, Марта уселась на лошадь Мишеля и потянула за собой весь караван – поводья каждой из лошадей были привязаны к седлу впереди идущей. Что же касается Рене, то он так крепко спал, что даже не заметил, как его завернули в шкуры и положили поперек седла.

Но куда вести свой караван – Марта не знала. Она помнила, что в этот день должна была состояться битва между Шато-д’Ором и герцогом, а чем она закончилась, она, естественно, понятия не имела. Поэтому возвращаться в людные места Марта не хотела. Ей не хотелось встречаться с людьми герцога, потому что пришлось бы слишком долго объяснять, почему на ней кольчуга латника, который связан и завернут в шкуры. Трудновато было бы объяснить все это и людям Шато-д’Ора. Поэтому Марта повела свой караван на самую глухую с виду просеку. Именно этой просекой проезжали в свое время Франческо и Андреа (перед тем, как их напугал Петер Конрад своим рупором). Куда вела эта дорога, нам известно: она выводила почти к самому Шато-д’Ору. Поэтому не следует удивляться, что Марта к полуночи выбралась на большую дорогу. Она даже не успела по-настоящему испугаться, когда кто-то заорал:

– Стой! Кто такие?

Видимо, топот лошадей, следовавших за Мартой, навел окликавшего на мысль, что на просеку вышел целый отряд. На дороге стояли три конных латника с факелами в руках… На щитах их красовалась эмблема – стрела, разящая орла, и чеканный девиз: «Амор эт беллум» – «Любовь и война». Хотя бедная женщина была в геральдике не сильна, но все же вспомнила, что такой же застреленный орел был на щите у мессира Ульриха.

– Ваша милость! – восторженно взвизгнула Марта, так что только круглый дурак не догадался бы, что она женщина. – А Марко… Марко не тут ли?

– Баба! – вскричал кто-то из латников. – А с копьем…

– Черт знает что творится! – проворчал другой. – Опять, должно, кого-то заколдовали… Вон мессиру Альберту под самую свадьбу удружили…

– Эй ты! – крикнул третий. – Ты кто – настоящая баба или бывший мужик?

– Настоящая я, настоящая! – выезжая на дорогу, завопила Марта.

– Господи, помилуй! – воскликнули латники в один голос. – Где ж ты столько барахла набрала?

– Шатодорчики! Миленькие! – спрыгивая с лошади, заголосила Марта и бросилась к латникам, бряцая кольчугой. – Вас-то и надо было мне!

– Это зачем же, девонька? – элегантно покручивая ус, поинтересовался старший разъезда. – К милому, что ли, с приданым приехала?

– К отцу родному, к Марко… Лучник он, у самого графа служит!

– Все мы самому графу служим… А Марко у нас не один. Может, тебе тот Марко нужен, что с его сиятельством мессиром Ульрихом в Палестине был и дохлых сарацин считал? Так тот теперь сам мессир… Его граф за доброе служение Оксенфуртом пожаловал!

– Ох ты! – изумилась Марта. – Пропала я, стало быть, совсем!

– Это почему пропала? – удивился латник. – Теперь сама будешь кавалершей!

– Теперь-то он меня и не признает, – вздохнула Марта. – На черта ему дочка нужна гулящая?!

– Эка! – воскликнул старший. – А ты разве из гулящих?

– Ага… – Марта шмыгнула носом. – Хоть бы уж в служанки взял…

Пока Марта беседовала со старшим, остальные объезжали Мартин караван.

– Ого, бочечка! – обрадовались они. – Скажи-ка, сестричка, это у тебя, часом, не винцо?

– Ой нет, ребятушки! – испуганно вскрикнув, Марта побежала к воинам. – Не вино это, не вино, не трожьте! Это яд смертельный, им герцог вас стрелить хотел…

– Герцога-то, милка, мы уж с час как на этой дороге повстречали! В Шато-д’Ор на веревочке шел…

– Ваша взяла? – восторженно взвизгнула Марта. – Неужто правда? Как ладно-то все вышло! Ой как ладно! А я уж думала, не устоять вам… Их сила, говорят, была!

– Ту силу наши аж до самого Визенфурта гнали, виконта и самого герцога полонили, сто тыщ, поди, порубили, а кто и убег – так уж за самую реку! Так-то, девонька.

– Ой, дяденька, милый, расскажи, как побоище-то вышло! – затараторила Марта.

– Садись на коня, девка, да поехали с нами, – велел латник. – Свезу я тебя в Шато-д’Ор, там тебя мессиру фон Оксенфурту покажу… Пущай сперва признает, а потом уж и вашей милостью будешь…

– Ну расскажите, дяденька! – причитала Марта, влезая в седло.

– Ладно, – в очередной раз покрутив ус, сказал воин. – Слушай! Сил у них, у герцога, значит, было сто тыщ и еще пятьдесят тыщ – видимо-невидимо! А нашего войска было только тридцать три тысячи… Видит мессир Ульрих, затмила солнце вражья сила, копья лесом стоят, кони рекой текут, горы сотрясают… Помолился мессир Ульрих Пресвятой Пречистой Деве Марии, что в чистоте и непорочности родила Спасителя нашего Иисуса Христа: «Вразуми меня, Пресвятая Дева, как одолеть врагов, научи, как родное гнездо да отцовскую землю от них отстоять!» И вразумила его заступница наша Пресвятая Дева. Велел нам мессир Ульрих за едину ночь соорудить щиты из бревен для лучников, да и положить их до поры в траву, чтобы враг не видал. А чтобы за ночь враг ту работу нашу не выведал, послал мессир Ульрих тысячу лучших воинов на лихих конях на лагерь вражеский. Ну… дело свое они сделали. Не узнал враг про задумку Ульриха, графа Шато-д’Орского…

– Ох и распелся ты, старик! – хмыкнул один из его подчиненных. – Любишь сказки говорить… Ты его не слушай, девка, он врет красиво, заслушаешься! Проще все было. Мы уж и не думали, что бой так легко дастся…

– «Клином»-то они как красиво шли! – поддержал второй из молодых. – А от реки на галопе как рванули!

– Они-то рванули, – сказал старик. – Да в пустоту!

– Как это? – удивилась Марта.

– Герцог-то с виконтом думали, что мессир Ульрих главное войско в центр поставит, дорогу закрывать, а мы его оттуда, пока паника у герцога ночью была, тайком на левое крыло передвинули. Там мессир Альберт тропу знал, он их и провел, даром что бабой стал.

– О Господи, упаси от такого! – воскликнула Марта. – Как же это может такое быть, чтоб мессир в бабу превратился?

– Тебя-то уж в бабу не превратишь, поди, – усмехнулся старик. – А про мессира я знаю, что полоненный позавчера епископ колдуньей оказался и от злости за поражение нашего мессира Альберта заколдовал в бабу. А епископ тот не от его преосвященства поставлен был, а от самого Вельзевула!

– О Господи, Пресвятая Дева Мария, спаси и помилуй нас, грешных! – перекрестились воины.

– Не поминай ты его, старик, – проворчал один из воинов. – Ночь ведь… Ты рассказывай лучше про битву, хоть вспомнить приятно!

– Ладно. Будем про битву. Мессир Ульрих, значит, от середки, с дороги, главное войско убрал, а вдоль дороги велел бревна положить, с корнями и с сучками. Но класть велел не сразу, чтоб вражье этого не видало…

– Вот смеху-то было! – улыбнулся молодой латник. – Как те дурни-то по дороге погнали, а там щиты… Обратно было рванули, а там бревно!

– Там не одно, там тысячи их, бревен-то, лежали! За веревки тянули…

– А помнишь, как тот рыжий-то из седла летел, в реку? Во смеху!

– А как задницей один на сук напоролся? Орал, верещал – спасу нет!

– Лучники их тоже много насшибали – гора лежала!

– Сейчас уж, поди, закопали…

– А сам-то мессир наш живой?

– Живой, здоровый. Наших всего ничего побито, одной тысячи не будет…

Несколько поворотов лесной дороги – и на фоне темного ночного неба возникли огоньки Шато-д’Ора.

– Пароль! – спросили у подъемного моста.

Старший слез с коня и, подойдя к стражнику, прошептал ему на ухо условные слова. Решетка, загораживавшая проход в ворота, поднялась, и Марта въехала наконец в замок. И – о чудо! Первым же человеком, который попался ей на пути, был Марко. В темноте он не сразу разглядел, что прибыла его дочь, и заворчал:

– Трофеи все возят! Спать-то когда! Все мало, мало! Тащат и тащат!

– Батюшка! – сползая с коня и путаясь в стременах, простонала Марта. – Это я, батюшка, Марта твоя!

– Ох ты! – крякнул Марко и погладил своей лапищей левую сторону кольчуги – сердце кольнуло. – Нашлась родименькая! А я-то мессира Ульриха просил поискать, куда тебя занесло… Чего это ты в оружье вырядилась? Не дело…

– Принимайте приданое, мессир Марко, – уважительно сказал старик.

– Это что же, девять коней? Удивительно… – Марко кликнул слуг, и началась разгрузка. Впопыхах Марта даже забыла сообщить, что привезла с собой Рене. Больше всего она боялась, чтобы бочку с ядом по ошибке не закатили в винный погреб.

– Ба! – вскричал Марко. – Да тут и пленный!

– Ой, – усовестилась Марта, – это не пленный, батюшка… Это… Это жених мой…

Марко снял с коня Рене, который только тут и проснулся, развернул шкуры и под хохот всех присутствующих поставил на ноги своего будущего зятя, совершенно голого.

– Ну девка! – засмеялись латники. – Этак и на войну никто из мужиков не пойдет, боятся будут, что к бабе в плен попадут!

– На, милый, одежду, на! – засуетилась Марта, разыскивая среди мешков тот, куда положила одежду юноши…

– Хлипковатого ты себе подобрала, – проворчал Марко, не зная, сердиться ему или радоваться. – Да и молод он, а тебе постарше себя нужно брать…

– Люб он мне! – отрезала Марта. – Мой он, и все!

– А… – махнул рукой Марко. – Бог с тобой!

Рене стоял, протирая глаза и поеживаясь от холода.

– Где я? – спросил он, машинально принимая из рук Марты рубаху и штаны.

– Дома, дома, милок! Вот это папаша наш, отец мой родной, Марко его зовут…

Рене, устрашенный звероподобным обликом будущего тестя, втянул голову в плечи. Кругом стояли люди со щитами, на которых красовался герб Шато-д’Оров, и бедняга решил, что его взяли в плен…

– Ладно, сынок, не бойся! – подбодрил его Марко, разглядывая юношу с высоты своего роста. – Одевай портки да скажи, какого ты роду-племени, как звать тебя?

– Рене, – представился юноша, подтягивая штаны.

– Вот как, Рене, значит… – Марко повернул юношу к свету и разглядел синяки и рассеченные губы. – А родом-то из-за реки будешь, герцогский?

– Герцогский, ваша милость, – подтвердил Рене. – Матушка у меня там.

– А земли есть?

– За службу отцову два моргена дано.

– Богато, – иронически произнес Марко. – Ну да мы и сами не древние. Ладно, ступайте покуда в хибару мою да спать ложитесь! Огюстин, проводи и сюда вернешься.

– Иди, иди, милок! – сказала Марта, подталкивая Рене. – Мне с батюшкой поговорить надо… После догоню…

– Чего тебе? – как можно строже спросил Марко. – Дело – так говори…

– Батюшка, виновата я, посеки меня! – отводя глаза, произнесла Марта.

– Чего тебя винить-то? Что, не спросясь, опять дурью маешься? Так дурь, она всегда в голове, через задницу не выстегаешь… Мне мальца жалко. Ну, как ему глаза колоть начнут, что ты шлюхой была? А? Да и мне как-то уж неудобно стало, ведь и я грешен, тебя пользовал… А то, может, в разгул пойдешь? Уж дознаюсь про то, не пеняй, доченька! Сечь тебя не буду, а голову снесу! Честь теперь у нас, понятно? Род наш кавалерским будет!