Текст книги "Рыцарь Шато д’Ор"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

– Да чего там! – отмахнулась она. – Чего нам стесняться, ведь мы обручены и через несколько дней поженимся… Мессиры, позвольте надеяться на вашу рыцарскую и мужскую честь…

– А что надо делать? – спросили из толпы.

– Да ничего, – сказала Агнес, – только, пожалуйста, не распространяйтесь до нашей свадьбы, что мы с мессиром Альбертом…

Она смущенно покраснела и стала трогательно-хорошенькой, очень миленькой и такой же красивой, как всегда.

– …Мы уже провели ночь вместе… – сказала она, скромно улыбаясь.

– Эка страсть! – хмыкнул Хлодвиг фон Альтенбрюкке. – Подумаешь, неделю не дотерпели! Так бы сразу и сказала…

– Значит, меня обманули! – Голос старухи заскрежетал, как несмазанная телега. – Он мужчина! Какой же подлец этот Вилли Юродивый!

– Что, взял денежки, да не отработал? – съехидничал Альтенбрюкке. – Все вы такие, монастырское отродье, шпионы и жулики!

– И все же надо проверить – не колдунья ли она? – заметил Ульрих. – Ведь Франческо утверждает, что она превратила в девушку Андреаса!

– Да что там проверять! – сказала епископша. – Просто эта девка была его любовницей…

– Что-о? – воскликнула Агнес. – Андреас был девкой?

– Нет! – сказал Альберт. – Андреас не был моей любовницей ни в мужском, ни в женском роде! Клянусь Святым крестом!

– Да вы же вместе в мыльню ходили! – завопила епископша. – Вместе!

– Вот я и говорю, что ты его, старая карга, заколдовала! А кто ты сама – женщина или мужчина, – неизвестно, может, ты и вовсе оборотень!

– Да что может статься с человеком, если на него водой плеснуть?! – орала баба. – Да ничего!

И схватив со стола злополучный ковш, она плеснула водой в Альберта, пробубнив:

– Чтоб тебе век девкой быть!

– А-а-а-а! – очень натурально вскричал Альберт, тряся головой и стряхивая с нее воду.

– Да ничего с ним не случилось, – сказала карга, скаля гнилые зубы и победно ухмыляясь. Но Альберт, замерев с каким-то каменным лицом, вдруг схватился за грудь и пробормотал, опуская глаза:

– Растет!

– Ведьма-а-а! – заорали вокруг, и если бы Ульрих не загородил собой старуху, ее изрубили бы на куски.

– Тихо! – гаркнул Шато-д’Ор-старший, и в зале воцарилась тишина. – Что с тобой, Альберт?

– Я… – Альберт, растерянно улыбаясь, хлопал глазами…

– Да что с тобой, черт побери! Ты стал женщиной?!

– Да…

– И-и-и-а! – взвизгнула Агнес и упала на руки Ульриха без чувств.

– Воды! – крикнул кто-то. – Воды немедленно!

Но к воде никто не решался подойти. Ульрих подтащил обмякшую баронессу к бочке и плеснул ей в лицо несколько горстей. Кто-то сбегал за служанками, и те увели шатающуюся и рыдающую от горя Агнес наверх.

– Так что? – просил Ульрих. – Что ты чувствуешь?

– Здесь выросло, а тут – исчезло… – сказал Альберт, указывая на соответствующие места.

– Показывай!

Альберт подобрал кольчугу и без какого-либо стыда или особенного волнения спустил штаны. Рыцарство сгрудилось вокруг рыцаря, с интересом разглядывая превращенного.

– Да, брат! – сокрушенно покачал головой фон Альтенбрюкке. – Не повезло тебе! Как ножом все стесало!

– Может, еще вырастет? – понадеялся Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее. Альберт оделся и сел за стол, подперев голову руками. Воцарилось тягостное молчание, за которым последовал взрыв:

– Ведьму на костер! На костер ведьму! Не то она всех в баб переделает!

– Неправда! Ложь! Они в сговоре! Черт! – заверещала епископша, но теперь даже Ульрих не смог остановить рыцарей. Старуху схватили и скопом поволокли во двор. Заседание было прервано. В зале остались только Ульрих и Альберт. Сокрушенно обхватив голову руками, Альберт сидел за столом, уставившись в пустоту.

– Не огорчайтесь, дорогой племянник! – сказал Ульрих, кладя руку на плечо своего племянника, ставшего племянницей. – Чары изменили ваш пол? Не беда! Живут же люди, рожденные женщинами, живут всю жизнь, рожают детей, любят мужей…

– Но я-то привык быть мужчиной! – сказал Альберт и смахнул натуральную слезу.

– А теперь привыкнете быть женщиной…

– Уж не предложите ли вы мне руку и сердце? – усмехнулся Альберт – пока будем называть его так.

– Староват я для вас, староват… Но вы чрезвычайно похожи на вашу матушку… Когда-то, не буду этого скрывать, она мне сильно нравилась…

На пороге зала стояла Клеменция. Лицо ее было бледно и выглядело усталым: ведь она следила за лечением раненых и сама подолгу просиживала около умирающих, облегчая их страдания чтением Библии.

– Оставьте нас, сын мой! – сказала она Альберту. Тот послушно вышел из комнаты. Клеменция и Ульрих остались тет-а-тет.

– Вы легки на помине, графиня, – сказал Ульрих. – Я только что о вас говорил.

– Вы уже знаете, кто Альберт? – без обиняков спросила Клеменция.

– Да, он стал женщиной! – сказал Ульрих, прищурившись.

– Бьюсь об заклад, что вы не поверили в это ни на одну минуту!

– Это мое дело.

– Теперь, – сказала Клеменция, – вы единственный мужчина в роду! И ваш поединок с Альбертом не нужен… Вы хозяин замка.

– Кто знает?! – вздохнул Ульрих. – Если завтра или послезавтра меня разобьют, то все придется начинать сначала…

Со двора в окно потянуло смрадным дымом горящего мяса, послышались душераздирающие вопли горящей на огне старухи и веселый хохот рыцарей.

– Жгут, – сказал Ульрих. – Веселое дело!

– Вам жаль ее? – спросила Клеменция. – А ведь сегодня она могла бы сжечь меня!

– Да, – сказал Ульрих, глядя перед собой.

– Скажите, мессир Ульрих, – произнесла Клеменция, – только скажите честно, отбросив почтительность… Вы осуждаете меня?

– За что же вас осуждать? – спросил Ульрих рассеянно. – Разве я имею право осуждать вас только потому, что однажды был так безумен…

– Плод этого безумства только что вышел из комнаты, – просто и горько сказала Клеменция, – а второй из этих чудесных плодов перевязывает раненых…

– Я не верю вам, – сказал Ульрих. – Это девочки Гаспара…

– Нет, – сказала Клеменция, – это ваши дочери. Ваши…

– Ну допустим, – согласился Ульрих, – что из того? Ведь они этого наверняка не знают?

– Нет! – Облокотившись на стол, Клеменция поглядела Ульриху в глаза: – Но от вас зависит, узнают они это или нет…

– С вами нелегко говорить, госпожа Клеменция, – грустно улыбнулся Ульрих. – Я все время чего-то боюсь, боюсь ошибиться, попасть впросак, наткнуться на подвох… Вы слишком скрытны, слишком таинственны, а поэтому опасны…

– Моя скрытность объясняется условиями, в которых я жила, сударь! От вас не было вестей многие годы. А мне надлежало хранить этот замок, это чужое семейное гнездо…. Ведь узнай маркграф, что я имею не мальчика и девочку, а девочек-близнецов, он, без сомнения, украл бы одну из них, убил бы, подменил ее каким-нибудь мальчишкой. Поэтому я с самого их рождения и поныне берегла нашу тайну. Но против хитрости всегда найдется другая хитрость. Кто знал, что глухонемой Вилли умеет говорить и слушать. Он свел дружбу с глухонемыми старухами, которые прислуживали девушкам, и те «проболтались». Донос ушел к епископу! А епископ – он правит в епархии уже двадцать лет – написал донос в Рим. Донос этот, насколько мне известно, до Рима не дошел. Его перехватили люди герцога и теперь пугают им маркграфа…

– А при чем тут маркграф?

Клеменция потупилась, помолчала, а затем сказала:

– Маркграф – отец моей третьей дочери, Андреа. Это случилось через два года после вашего отъезда… Я хотела… А впрочем, что я хотела, что терпела двадцать лет, вам не понять… Словом, я тайно родила ее в монастыре Святой Маргариты, рожала тяжко, думала, что умру, и сдуру, когда лежала в горячке, рассказала всю подноготную о моих дочках сидевшей со мной монашке, очень заботливой и доброй. Тогда ей было под сорок. Я родила, пришла в себя и, уезжая домой, оставила девочку в монастыре. Я хотела навсегда забыть о ней, забыть о своем позоре. Но едва мы отъехали от монастыря на полмили, как мне стало уже не хватать ее… Тогда я велела Жану Корнуайе вернуться и забрать ребенка. Корнуайе привез ее в Шато-д’Ор, нашел кормилицу и стал растить вместе с Альбертой и Альбертиной. Так росли все мои дети, три дочки, из которых лишь одна росла как девочка. Боже мой! Как я переживала, когда Корнуайе заставлял Альберту и Андреа скакать верхом, рубить, колоть, стрелять! Они были такими маленькими и хрупкими… А потом я заметила в глазах обеих чисто мужское превосходство; они закалились, говорили грубыми голосами, не плакали, когда я или Корнуайе секли их за шалости… Они действительно стали похожи на мальчишек! Если бы не груди, которые пришлось туго перетягивать тканью, да еще кое-что… их не отличить от юношей, и все военные упражнения они умели делать лучше многих ребят… Как я хотела весной, всего за несколько месяцев до вашего, мессир Ульрих, возвращения, упасть в ноги маркграфу и рассказать ему о своем обмане! А почему? Да только потому, что маркграф велел моему «мальчику», то есть Альберте, прибыть на турнир в Визенфурт! Я подумала: «Да неужто девочка будет биться против юношей?!» Но они с Корнуайе сказали мне: «Все будет хорошо!» И я поверила! Я поверила, мессир Ульрих! Альберта сшибла с коня семь юношей! Маркграф подарил ей перстень. Он ни о чем не догадывался. Даже не знал, что Андреа его дочь. Он ничего не знал… А вот монахи что-то чуяли! Столько раз приходилось убирать их лазутчиков и тех, кто оказывался на подозрении… Сперва попадались монахи из монастыря Святого Иосифа, ведь стоило им только узнать, что Альберт не юноша… Они тогда нашли бы тебя в Палестине и убили! Но им ничего не удалось… А вот той монашке, которой я исповедалась в монастыре Святой Маргариты, той удалось все. Она уже тогда была епископом. Ее настоящее имя сестра Магдалина, в миру просто Мадлен Обри, которая в молодости была публичной девкой. Мы ведь с Корнуайе тоже кое-что выясняли и уточняли… Отец Игнаций и сейчас занимается этим.

Так вот. Публичная девка стала вначале монахиней, а затем, создав себе репутацию благочестивой женщины – а в те времена она была еще молода и красива, – отправилась в паломничество по святым местам, попутно собирая деньги на построение Божьего храма. И тут судьба улыбнулась ей. Ее путь пересекся с путем, по которому проезжала карета епископа, назначенного в наши места. Забыв о сане и обете безбрачия, епископ увлекся красоткой-паломницей. Он был еще молод, а в свое время, надо сказать, пользовался благорасположением самого его преосвященства папы римского…

– Среди пап, увы, встречались содомиты, – усмехнулся Ульрих.

– Видит Бог, я на это не намекала… Словом, епископ угодил в ее сети. Несколько разбойников, ранее знавших развеселую Мадлен, повстречав ее на паперти за сбором пожертвований, опознали ее. Среди них – Вилли и брат Феликс. Тут и образовалась эта милая компания. Разбойники напали в лесу на конвой епископа, перебили его вместе с несчастным, захватив много добра, а также бумаги епископа. Сперва разбойники хотели бежать, боясь расплаты. Но Мадлен, истинной блуднице вавилонской, в голову пришла дьявольская по кощунству мысль: самой стать епископом! Ведь к этому времени она уже хорошо знала церковную службу, знала латынь и могла скопировать манеры служителя церкви. Она придала себе мужской облик и вместе с разбойниками, переодетыми в монастырских латников, явилась в нашу епархию и водворилась в Визенфурте. Там она быстро сколотила вокруг себя окружение из разного рода блудодеев, разбойников и прочей мерзопакости, повязанных круговой порукой, не выдававших греха, хранивших тайну своей патронессы…

– Ну и воняет же горелым! – поморщился Ульрих.

– А по мне, так очень аппетитный запах! – усмехнулась Клеменция. – Кстати, она уже не верещит…

– Царствие ей небесное! Возможно, огонь очистит ее от грехов!

– Вряд ли…

И Клеменция продолжила свой рассказ:

– … Да, мессир Ульрих, она блудила и будучи епископом. Переодевалась иногда в женское платье, путешествовала по марке и епархии, ища поживы для своих разбойников. Так епархия захватила несколько замков, три баронства и двенадцать графств – где хитростью, а где силой. Они исправно отправляли в Рим деньги для двора Святого Петра. Более того, эта Мадлен наловчилась подделывать почерк епископа, и письма, которые она писала папе, тот принимал за подлинные…

Целая епархия двадцать лет была в руках разбойников, которые награбили огромные сокровища… И в то время, когда подошел мой срок рожать, я встретилась с ней в монастыре Святой Маргариты, куда та забрела под видом простой монашки. Убежденная, что умираю, я рассказала ей все! Господи, как я была наивна тогда! Вначале она побаивалась меня, все-таки маркграф благоволил ко мне… В то время я, разлученная с вами, мессир Ульрих, считала, что мне надо соединиться браком с маркграфом. Это было подло, ведь у него была жена, но мне казалось, что так я подниму Шато-д’Ор, избавлю от позора Визенфуртского вассалитета. Наивно? Но мне не было и двадцати пяти!

Потом я ему надоела, нашлись более ловкие, ни на что, кроме двух-трех месяцев фавора, не претендовавшие. И он меня оставил. Тогда я все чаще стала думать о том, как отомстить ему! На вас я уж не надеялась, вы уж простите, мессир Ульрих! Я мечтала, чтобы Альберт… то есть Альберта, который был очень красив, посватал дочь маркграфа. А затем, когда откроется правда, – наступит мщение! Глупо! Но я мечтала об этом. А потом я получила весточку от вас. Тут я впервые подумала, что вы можете вернуться. И обрадовалась! Обрадовалась, хотя это означало конец моего правления в Шато-д’Оре. Но больше тогда меня волновала, честно сказать, моя плоть. Сколько же я тогда нагрешила!

– Если можете, не рассказывайте мне этого… – попросил Ульрих.

– Нет, сударь, вам надо меня выслушать! Надо выслушать, потому что наши отношения с вами еще не выяснены…

– Я отношусь к вам как к вдове моего покойного брата, не более!

– Лжете, мессир! Вы меня любите! Поверьте, я уже порядочно прожила на свете и кое-что понимаю в жизни и в людях. Скажите, что это правда, и я тоже буду с вами откровенна.

Ульрих, помолчав в раздумье какое-то время, заговорил:

– Ведь наши отношения имеют очень короткую историю… Я уже точно не помню, сколько месяцев мы были вообще знакомы. Кроме той поляны и того утра, у нас нечего и вспоминать. Но это событие обросло мечтами, фантазиями, надеждами, которые мое воображение, обостренное долгими скитаниями, превратило в обожание к вам. Если вы это называете любовью, то вы правы. Ведь пока я был далеко от вас, воевал, пьянствовал, путался с гулящими девками – временами тяга к вам была так сильна, что я даже во сне говорил с вами, ласкал вас, в каждой самой грязной шлюхе пытался найти хоть что-то, что напоминало бы мне вас…

– Смешно! – горько улыбнулась Клеменция. – Я только что хотела рассказать вам примерно то же самое… Когда мне было тоскливо и одиноко, когда даже дети казались постылыми, я начинала вспоминать вас и тоже придумывала вас себе таким, каким вы никогда не были… Я прекрасно понимала, что вы не можете вернуться через двадцать лет таким же, каким уезжали. Но последнее впечатление о вас так крепко запало в мою душу – да и кто тогда мог уверить меня, что я видела вас не в последний раз?! – что все двадцать лет я видела вас только двадцатилетним, чистым, как ангел, грустным и скорбным. И когда я увидела вас по возвращении из Палестины, я все еще видела в вас того – двадцатилетнего, которого я любила и люблю….

– Что ж! – вздохнул Ульрих. – Это жизнь! Итак, мы обменялись признаниями в любви, запоздавшими на двадцать лет… Грустно, но ничего не поделаешь… Надо как-то жить дальше, чем-то заполнять остаток жизни. Вы жалеете о чем-либо в прошлом, госпожа Клеменция?

– Жалею. О всяких пустяках, которые уже не вернутся. Например, я много раз думала, ну почему вы не родились трусом, угодником, льстецом? Господи, да ведь тогда бы все было проще! Ты не поехал бы ни в какую Палестину, стал бы вассалом маркграфа и жил бы здесь, рядом со мной… Я бы вначале стала твоей любовницей, потом ты бы на мне женился, и не было бы ни той горы грехов, которые мне нипочем не отмолить, ни сотен погибших людей, ни всех гнусностей, сотворенных мною…

– Вы убивали, госпожа Клеменция? – не переходя на «ты», спросил Ульрих.

– Я убила христиан больше, чем вы сарацин, мессир Ульрих! – усмехнулась Клеменция. – Вы убивали в честном бою, а я… Вы прервали меня, когда я стала рассказывать о своих подлостях, а зря! Только узнав о них, вы поймете, с кем имеете дело… Так вот, тоскуя по вас, я бесилась. Дьявол, без сомнения, владел и телом моим, и душой… Сперва я металась, потом стала грешить. Грешить бесстыдно. Я спала с воинами, которые несли караулы на башнях, с пажами, со слугами, с Корнуайе, с отцом Игнацием, с маркграфом – со всеми, кто отвечал моей похоти. Одних, в ком я была уверена, я оставляла жить, других убивала. Резала ножом сонных, травила ядовитым вином… Нескольких малолетних пажей я удушила, двух или трех сбросила со стены.

– Зачем вы наговариваете на себя? – спросил Ульрих. – Ведь этого не могло быть… Я не могу, не хочу и не стану в это верить…

– Что ж, слушайте дальше… Я насыщала свою плоть так, как она этого хотела. Мужчин мне было мало, я занялась женщинами. Это тоже надоело, и я опять вернулась к мужчинам, но на сей раз отдавалась им содомским способом. Но и этого мне было мало, и я стала развлекаться с кобелями, баранами и козлами! Ну, как вам это нравится? Вас еще не тошнит, мессир Ульрих?

– Да что там! – отмахнулся Ульрих. – Я же сказал, что не верю ни единому вашему слову.

– Не верите, уж это как хотите! Но я делала все это не во сне, а наяву! Потом меня увлекли мучения, и я не только стала с удовольствием присутствовать на пытках, но и пытать сама! Делать с людьми все что угодно – вспарывать животы, отрезать руки и ноги, скопить, выкалывать глаза, вырезать языки, пилить пилой, жечь каленым железом! Каково?!

– Прекрасно сочинено, прекрасно! – усмехнулся Ульрих. – У вас прекрасное воображение…

– …Потом мне захотелось и самой терпеть боль. Я призывала кого-нибудь, например Корнуайе, и он порол меня плетью или розгами!

– Ну, это даже скучно, – лениво сказал Ульрих, – по-моему, вы уже исчерпали все, что можно было придумать. Всю грязь, которая есть на свете, вы вылили на себя… Боюсь, что здесь и трети правды не наберется. Я бы мог вам рассказать и про себя немало ужасных вещей. Например, о том, как я спал с тремя женщинами сразу, удовлетворяя одну из них обычным способом, а двоих руками; о том, как использовал ослицу, и еще массу гадостей…

– Из одного духа противоречия мне надо бы сказать, что я вам верю, – сказала Клеменция. – Но я ведь знаю, что вы говорите это только потому, что упрямо хотите вернуть себе тот образ, который остался от той, которая была с вами на поляне… Но я не та, не та, поймите это!

– Я хочу вернуть себе тот образ… Тут вы правы. Но все же я пока не понял, почему вы так стремитесь его разрушить?

– Потому что во мне происходит то же, что и в вас, дорогой мессир Ульрих. Я думаю то же, что и вы, но заглядываю чуть подальше… Итак, мы влюблены. Мы влюблены, но не в тех людей, какими являемся сейчас. Мы влюблены в тех, давних. И тогда мы были далеко не ангелы, но все же… Что у них общего с этими – почти незнакомые, усталые, пожилые лица… А где-то в душе, в ее глубинах, все еще живут та девочка и тот юноша. Но этих юных безумцев уже давным-давно нет, они исчезли, растворились, превратились во что-то отвратительное – внешне и внутренне… Может быть, я действительно лгала, Ульрих, может быть… Но я наделала немало гнусностей и знаю, конечно, что и у вас не святая душа, хоть и отпускал вам грехи сам его преосвященство папа…

– По-моему, я понял вас, – сказал Ульрих. – Вы боитесь, что мы поддадимся обаянию и чистоте тех образов, которые все еще любим, и решимся вернуть невозвратимое?

– Вы поняли верно. И наша попытка наверняка потерпит крах. Поверьте, нам нынешним нечего вспоминать… Нечего!!! Две жизни шли порознь, один раз пересеклись – совершенно случайно! – и разошлись снова…

– Да, так все и обстоит… Но мне почему-то стало веселее! Еще меня заинтересовало, почему вы решили убедить меня, что Альберта и Альбертина мои дочери?

– Просто я решила сегодня рассказать вам ВСЕ. И у меня стало легче на душе. А девочки – ваши, и это правда.

– Я подумал сперва, что вы просто хотели возбудить во мне отцовские чувства и тем самым приблизить к себе…

– Нет, для меня нынешней это, увы, слишком простой ход. Но я не хочу сближаться с вами, я боюсь… Боюсь, что тот юный Ульрих, мальчик, выскочивший невесть откуда и похитивший меня у своего брата, пропадет, и теперь уж навеки. Вы, да, вы, сотрете его из моей памяти, мессир Ульрих, – начисто, безжалостно и грубо. Вы заставите любить себя такого, как вы есть – седого, изрубленного, с железным голосом… Вы будете грозным мужем, мессир Ульрих.

– Да, но не для вас! – усмехнулся Ульрих. – Женись я на вас – и это будет подобно удару стали о сталь – искры до небес!

– Да, наверное, – сказала Клеменция, вставая из-за стола.

– Вот так! – как-то криво ухмыльнулся Ульрих. – Значит, я стал хозяином Шато-д’Ора и отцом еще двух детей! Хе-хе! А между прочим, три года назад я дал обет не прикасаться к женщине до тех пор, пока не стану хозяином в Шато-д’Оре. Этот обет исполнен, а вот что делать дальше – я не знаю…

– Стало быть, вам захотелось прикоснуться к женщине? Что ж, я могу предложить вам своих служанок, впрочем, теперь они и так ваши…

– Да, спасибо, графиня, вы мне об этом кстати напомнили.

– Тогда что же вас волнует? – Голос графини прозвучал как ледяной удаляющийся звон. – Ваша страсть может быть удовлетворена в любой момент…

– Нет, графиня, просто я хотел предложить вам руку и сердце.

– Но ведь мы уже говорили, кажется, на эту тему…

– Да, но наш разговор не закончен…

И тут очень вовремя открылась дверь, и в комнату влетел Франческо:

– Мессир, разведка донесла, что войска герцога начали двигаться по дороге на Шато-д’Ор! Их около двадцати тысяч!

– А как наши «союзнички?»

– Фон Адлерсберг велел своим войскам снимать лагерь и уходить к своему замку!

– Этого я и ждал! – Ульрих, не сдержав ярости, сплюнул. – Он уведет две с половиной тысячи копий… Ладно, прошу простить меня, графиня, но разговор наш не окончен! Идем, Франческо! Надо спешить, пока прочие не разбежались…

Ульрих и Франческо громко хлопнули дверью.

– Клеменция, Клеменция! – покачала головой графиня, обращаясь, естественно, к себе самой. – Разве можно говорить так с мужчинами накануне битвы?! Теперь он не знает, за что пойдет в бой… Да еще с этой разношерстной ордой – против крепко сколоченных, вдвое превосходящих сил герцога и маркграфа… Да, мессир Ульрих, немного у вас шансов выйти на сей раз из воды сухим! И все-таки хорошо, что я так и не сказала ему действительно ВСЕГО!

И она поднялась наверх, в свою опочивальню, где Теодор, раздетый догола, лежал в постели и грыз яблоки. Кроме Теодора, ее ожидала молоденькая, очень высокая и длинноногая девушка-служанка, сопровождаемая глухонемой старухой. Девушка еще не знала, зачем ее привели, и тряслась от страха при виде голого Теодора. Ей представлялось, что Клеменция запорет малыша до смерти, но та лишь ласково шлепнула его по попке.

– Убирайся вон! – приказала она бабке, и та поспешно заковыляла к двери.

– Красивая девочка, а, Теодор? – спросила Клеменция у пажа.

– Да, очень мила, тетушка, только очень длинная!

– А ты хотел бы засунуть ей свою пипиську?

– Нет, милая тетушка.

– Почему? – удивилась Клеменция.

– Потому что вы меня за это выпорете… – лукаво улыбаясь, хихикнул смазливый мальчик.

– А если я тебе это разрешу?

– Только если прикажете, милая тетушка!

– Тогда я тебе приказываю: засунь ей пипиську!

Теодор едва доходил девушке до грудей своей макушкой. Он деловито подошел к служанке и спросил:

– Эй ты, как тебя зовут?

– Меня? – Высокая девушка, вся красная от стыда, глядела в сторону, чтобы не видеть Теодора, бесстыдно теребившего рукой член, чтоб тот поскорее поднялся.

– Да, тебя! Не деревяшку же!

Клеменция уселась в кресло, с улыбкой наблюдая эту картину. Без сомнения, эта девушка, будь это в другом месте, просто отшвырнула бы от себя нахального мальчишку или дала бы ему хорошую оплеуху. Но здесь, у госпожи, она была не хозяйка себе. Здесь ей могли приказать что угодно и кто угодно – если приказ шел от графини…

– Сюзанна, господин паж! – сказала девушка, трясясь как в лихорадке.

– А чего ты такая длинная? – подмигнув ей, спросил паж.

– Я? – девушка не знала, что на это ответить.

Плоть пажа не торопилась подниматься, и он важно расхаживал вокруг девушки, держа член в кулаке и разминая его пальцами.

– А тебе уже вставляли? – спросил Теодор без обиняков.

Девушка опять не знала, что отвечать, и закрыла лицо руками.

– Ну, ты! – грубо рявкнул паж. – Отвечай, когда спрашивают!

– Н-нет, господин паж! – пролепетала девушка, мотая головой и не отнимая рук от лица.

– Что ты там бормочешь? – поджав губы, переспросил Теодор. – Если ты еще не тронутая, так и скажи: «Господин паж, мне еще не вставляли!» А ну повтори-ка громче и убери ладони! Ну!

– Г-господин паж, м-мне еще не вставляли! – дрожащим голосом, подавляя стыд, произнесла девушка, опуская руки.

– Раздевайся! – приказал «господин паж».

– Мне стыдно, господин паж! – взмолилась девушка. – Это грешно!

– Раздевайся, шлюха! – скомандовал паж и, обращаясь к Клеменции, спросил: – Можно ее плеткой, если не захочет?

– Можно, миленький, можно! – матерински улыбаясь, разрешила Клеменция и подумала: «Вот как легко портит человека власть! Ведь он такой же раб, как и она, а как ему приятно повелевать! Но в нем есть хорошая жилка, он не любит рассусоливать долго, р-раз – и все!»

Получив разрешение, мальчик схватил со столика плетку, которой Клеменция порола своих служанок, и, поигрывая ею, подошел к Сюзанне.

– Ну?! – угрожающе глядя на девушку, произнес Теодор. – Раздевайся добром!

Девушка продолжала стоять как вкопанная, и тогда Теодор изо всех сил хлестнул ее плетью поперек талии.

– А! – вскричала девушка и покорно, дрожащими руками стала снимать одежду. Теодор, сопя от вожделения, ходил вокруг нее – разглядывая, помахивая плетью. Грубое холщовое платье и рубаха были брошены на пол, и девушка, держа одну ладонь на груди, а другую – на лоне, съежившись, стояла перед малолетним мерзавцем.

– Куда ее класть, милая тетушка? – спросил Теодор деловито. – Можно я положу ее на кроватку? Так вам будет лучше видно.

– Можно, маленький, можно! – просюсюкала Клеменция.

Теодор подтолкнул девушку, видимо совершенно смирившуюся со своей участью, к кровати.

– Ложись поперек! – приказал он и угрожающе поднял плетку. Девушка покорно легла спиной на кровать и свесила с нее сжатые в коленях ноги.

– Ноги раздвинь! – скомандовал Теодор, взявшись за ее колени.

– Мне стыдно, – пролепетала девушка с полной безнадежностью в голосе.

– Живей! – крикнул паж и сильно хлестнул ее плеткой по ногам. На обоих голенях девушки вздулись красные полосы. Всхлипнув, она раскинула колени, и взору Теодора и Клеменции открылась девственная щель…

– А у нее это место не такое, как у вас, тетушка, – заметил Теодор деловито. – У вас волос больше и дырка намного шире!

– Ничего, – сказала Клеменция, – когда ей будет сорок лет, все будет так же, как у меня. Залезай на нее!

Теодор уже вполне привел свою плоть в боевое положение и, встав между коленей девушки, подтянул ее поближе. Клеменция встала с кресла и подошла как раз в тот момент, когда паж приставил свой член к щели девушки. От страха у нее все сжалось, и Теодор, привыкший к широко открытым для любви вратам Клеменции, сперва чуть замешкался, а потом, безжалостно вцепившись в края щели пальцами, раскрыл ее и грубо воткнул в ее тело член…

– О-о-о-о! – завизжала девушка и, инстинктивно рванувшись, чуть не отбросила слабосильного насильника. Но Клеменция помогла своему маленькому любовнику: она навалилась на девушку своей могучей грудью и придавила несчастную к кровати. Девушка могла только стонать и визжать от боли, пока Теодор, стоя у кровати, насиловал ее. Впрочем, бесстыднику и этого показалось мало. Поскольку руки у него были свободны, а Клеменция очень удобно лежала грудью на девушке, а животом на кровати, он забрался одной рукой под ее юбку, а другой – в вырез платья и стал тискать и лапать свою госпожу, используя в то же время ее служанку… Клеменция в отличие от девушки не протестовала…