Текст книги "Рыцарь Шато д’Ор"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

– Добей! – приказал Ульрих своему оруженосцу. – Все равно не жилец…

Франческо вытащил кинжал «милость Божья» и с отвращением во взгляде направился к раненому. Когда хозяин приказывал ему добивать поверженных врагов, он всегда испытывал какое-то неприятное чувство, не имевшее, впрочем, ничего общего с жалостью. Коротким, быстрым ударом сквозь забрало юноша пробил раненому глаз и пронзил мозг. Тот судорожно дернулся и затих. Франческо отер кинжал о зеленый плащ убитого, после чего вернулся к иве, где перед Ульрихом стоял дрожавший от страха пленник, единственный из противников, оставшийся в живых. Шлем и меч у него отобрали, он весь промок и производил самое жалкое впечатление.

– Имя! – со сталью в голосе, что не предвещало пленному ничего хорошего, спросил Ульрих.

– Ганс Риттер, мессир! – пролепетал пленник. На вид ему было лет двадцать пять, но в своем нынешнем плачевном положении он казался намного моложе.

– Кто вас послал? Сказку о Вальдбурге я уже слышал, ее можешь не повторять.

– Мессир, я всего лишь простой латник, я толком ничего не знаю! – заныл Риттер.

– Говори, что знаешь! – потребовал Ульрих.

– Кавалер де Перрье, мир праху его, – стуча зубами, проговорил Ганс, – сказал нам, что его светлость маркграф пожалует нас землями, если мы сделаем, как он велит…

– Кто велит? Что сделаете? – быстро спросил Ульрих, не давая пленнику передохнуть.

– Он сказал, что надо надеть плащи с гербом Вальдбургов и ехать за ним. Здесь, на иве, сидел разбойник, которому обещали прощение, если он вас убьет. У него в колчане все стрелы отравлены. Если бы он промахнулся, то мы бы проткнули его копьями… А если бы не промахнулся, то убили бы вашего слугу-лучника…

– Это, стало быть, меня? Охо-хо… – вздохнул Марко, похлопывая по бокам гнедого коня, ранее принадлежавшего де Перрье.

– Да, так… – в глазах у Ганса засветилась надежда. – А господина оруженосца велено было только разоружить и выпороть…

– Что-о-о?! – вскричал Франческо, замахиваясь на Риттера плеткой. Ульрих отстранил его и, нахмурившись, сказал:

– Не лезь, если тебя не просят! – Затем, повернувшись к перепуганному Гансу, спросил: – А дальше что?

– Мы должны были отхлестать его, отвезти поближе к Шато-д’Ору и бросить у замковых башен так, чтобы видны были наши плащи, но не лица… Кроме воинов Вальдбурга, никто не носит зеленых плащей… И мы должны были всячески ругать Шато-д’Ор и его хозяев, кричать, что мы отомстили племяннику, когда убили его дядюшку.

– Так, все понятно… – медленно проговорил Ульрих. – Но как Перрье узнал о ссоре между Альбертом и Иоганном фон Вальдбургом?

– Де Перрье сегодня утром был в замке под видом крестьянина, продававшего мед.

– Но он плохо скрывал свою рожу! – отрывисто заметил Андреас. – Я узнал его и следил за ним… Этот парень говорит правду.

– Не извольте сомневаться, ваша милость, истинную! Истинную правду, как на святой исповеди! – залопотал Ганс. – Мы остались ждать его в лесу, а он должен был разузнать, когда вы покинете замок.

– А откуда вы узнали, что я уже в Шато-д’Оре? – спросил Ульрих. – Ну, что молчишь, говори!

– Точно не знаю, ваша милость, нам этого не говорили… Но мессир де Перрье знал об этом уже вчера, с самого утра, и засаду на вас устроил еще вчера. Мы думали, что у племянника вы гостить долго не будете.

– Но ведь тогда-то ссора между Вальдбургом и Шато-д’Ором еще не произошла?! – вскричал Ульрих. – Он что же, знал, что они поссорятся, за день до этого?! Что за чушь?

– Не гневайтесь, ваша милость! – почувствовав, что над его головой снова собираются тучи, пробормотал Риттер. – Только мы еще вчера приехали сюда в зеленых плащах…

– Позвольте мне, сударь, – вновь вмешался Андреас. – Я кое-что знаю об этом… Мессир Альберт, как известно, жених госпожи фон Майендорф. А у господина фон Вальдбурга весьма своеобразные вкусы… Он три года назад сватался к госпоже Альбертине, но теперь почему-то больше посматривает на невесту мессира Альберта… Мессир Альберт это уже месяц назад заметил, так что дело, несомненно, шло к поединку…

– Я полагаю, что это не укрылось и от взора де Перрье…

– О, вы правы, мессир Ульрих! Эта старая лиса – шпион маркграфа, мерзавец, лизоблюд и вор. Кроме того, он был бесчестный плут и насильник, он погряз в содомском грехе и держал в своем замке целый гарем из мальчишек, которых он забирал у матерей и приучал к разврату и пьянству… Но в Шато-д’Ор он появлялся часто, потому что отказаться его принимать – значит вызвать гнев самого маркграфа… Естественно, что он знает о вражде Альберта и Иоганна. Так вот, вчера мессир Альберт послал меня сопровождать мессира де Перрье до опочивальни…

– Ого! – воскликнул Ульрих. – Отправил, зная о том, что де Перрье содомит. Я бы этого не сделал! Вы слишком красивы для юноши, мой друг…

– Не беспокойтесь, сударь! – щеки Андреаса залились краской. – На сей раз у него были другие намерения. Перрье сообщил мне, что моему господину угрожает участь рогоносца, ибо фон Вальдбург собирается назначить на следующий день свидание его невесте. Я сразу понял, что это подвох, но тем не менее сообщил мессиру Альберту то, что мне сказал Перрье, разумеется, предупредив его о своих сомнениях. Свидание должно было состояться в одном из самых укромных уголков замка, за старыми конюшнями, примерно в то время, когда произошел поединок. Перрье, вероятно – даже наверняка, – передал мессиру фон Вальдбургу приглашение на свидание с госпожой фон Майендорф от ее лица, причем баронесса о нем и не подозревала… Естественно, что, столкнувшись нос к носу, мессир Альберт и мессир Иоганн, несомненно, вступили бы в поединок, который мог бы закончиться победой любого из них. Любой исход был бы удобен для Перрье, если он собирался избавиться…

– Избавиться? – перебил Ульрих. – Неужели вы, мой друг, считаете, что ему нужно было избавляться от кого-то из них?

– Не знаю, сударь… Но ему нужно было, чтобы между Вальдбургами и Шато-д’Орами возникла вражда, чтобы пролилась кровь…

– Это другое дело… Но кое-что мне все же не понятно! Если этот Перрье – человек маркграфа, то зачем ему понадобилось рисковать жизнью вашего господина, дорогой Андреас? Ведь маркграф наверняка знает о завещании моего прадеда, который при отсутствии потомков мужского пола велел все отписать монастырю. Ежели он замыслил убить меня и одновременно Альберта, то, выходит, лишает себя прав на Шато-д’Ор!

– Значит, вы, мессир Ульрих, убеждены, что Перрье действовал в интересах монастыря?

– Разумеется… Но что же было потом?

– Все остальное вы знаете, мессир Ульрих. Вальдбург одурел от радости и выпучил глаза на Агнес фон Майендорф, мессир Альберт не стерпел…

– Меня интересует другое, – перебил Ульрих. – Откуда ты узнал, что на меня готовится покушение…

Андреас не успел ответить, так как Ганс Риттер, о котором на время забыли, осмелился вмешаться:

– Я забыл сказать, что кавалер де Перрье предупредил разбойника, что стрелять надо только по его сигналу…

– Ладно, заткнись, пока не спрашивают! – рявкнул Ульрих.

– Итак, – снова обратился он к Андреасу, – я вас слушаю, мой друг.

– Сударь, я ведь уже сказал вам, что не имею права этого говорить…

– О Господи, – картинно воздев руки к небесам, воскликнул Ульрих, – сколько же тайн на этом свете!

– А еще больше – на том, – философски заметил Марко, который, вытащив из мешка лопату и приладив к ней грубоотесанный кол, принялся рыть могилу.

– Что верно, то верно, – кивнул Ульрих, многозначительно взглянув на пленника. Тот в ужасе задрожал и рухнул на колени.

– Не бойся, дуралей, – ласково сказал Ульрих, – эта могила не для тебя… Вот что, господа оруженосцы, привяжите-ка вы его к седлу и скачите что есть духу в Шато-д’Ор, покуда мы еще не так далеко заехали. А мы вас будем дожидаться на постоялом дворе… Если, конечно, он еще цел. Как его бишь? «Нахтигаль», что ли?

– Он цел, сударь. Правда, старый хозяин, которого вы знаете, пять лет как помер. Сейчас там всем заправляет его сын, Мариус Бруно. Парень добрый, я его знаю, – сообщил Андреас.

– Надеюсь, вы знаете, что сказать Альберту, друг мой? Лошадей, оружие и плащи тоже покажете ему…

– Не сомневайтесь, мессир Ульрих, мы все сделаем как надо.

НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ «НАХТИГАЛЬ»

Юноши нагрузили на трофейных коней оружие и зеленые плащи убитых, а на одного из коней посадили связанного Ганса Риттера. Они вновь пересекли брод и, нахлестывая коней, помчались по дороге, ведущей к Шато-д’Ор. Ульрих и Марко вновь остались одни. Какое-то время они молча и сосредоточенно копали землю – Марко лопатой, а Ульрих мечом. Могилу требовалось выкопать вместительную, но работа у них спорилась, и через час все было готово. Марко тесал палки для креста, Ульрих же сбрасывал трупы в яму. Затем они установили крест, насыпали сверху холмик и помолились о спасении убиенных христианских душ.

– Не боишься к старому хозяину ехать? – спросил Ульрих, делая из фляги глоток воды и передавая ее Марко.

– Как не бояться, ваша милость?! – воскликнул Марко, и на угрюмом его лице появилась кислая гримаса. – Он-то небось не чаял, что мы живые приедем.

– Не торопись, не приехали еще. Думаешь, он только эту засаду приготовил?

– Ясно, что не только… Ваша милость, может, лесом поедем?

– А куда выберемся? Есть, конечно, тропа одна, помнишь, может быть, через Тойфельсберг?..

– Не надо туда ехать, ваша милость. Дурное место… Нечисто там, нечисто! – Марко перекрестился. – Упаси Господь туда даже и днем соваться, а вы, ваша милость, меня туда на ночь глядя тащите.

– Сказки эти я тоже слышал, в детстве еще. О драконе говорили, о великане…

– Может, и сказки… – проворчал Марко. – А все равно люди там пропадали…

– Но ведь то когда было! – махнул рукой Ульрих. – Может, за двадцать лет вся нечисть оттуда разбежалась…

– Так не бывает, ваша милость! – упрямо заявил Марко. – Нечистая сила если где заведется, так потом ее и не выведешь – не тараканы…

– Да к нам-то она не прилипнет, побоится, – настаивал Ульрих. – Мы же его преосвященству туфлю целовали! Да еще и в святых местах побывали, за Гроб Господень бились… А вера у нас крепкая, так что Господь нас не оставит.

– Дай-то Бог, – сказал Марко. – Вся надежда – на милость Божью!

– Ну, собирайся! Поедем на постоялый двор. Туда всего-то три мили езды.

Солнце, висевшее уже над самыми верхушками деревьев, касалось округлых вершин холмов. Лошади шли медленно, мерно побрякивала сбруя; по кустам, невидимые в темно-зеленой листве, озаренной предзакатным золотистым светом, заводили робкие трели соловьи…

– Старый Бруно красоту, видать, любил, раз свой постоялый двор так назвал – «Соловей», – заметил Марко.

– Хорошо поют, – согласился Ульрих, рассеянно поглаживая шею своего коня.

Вскоре над дорогой появились тучи предвечерних комаров, и всадникам пришлось от них отбиваться. Ульриху комары залетели под латы, и избавиться от них было невозможно. Оставалось лишь тереться о латы плечами и боками в надежде придавить ненасытных кровопийц.

– Зажги-ка факел! – приказал Ульрих. Марко слез с лошади и вытащил из вьюка все необходимое. Затем, почиркав кресалом, запалил смолистую палку. От чадного дыма расчихались и слуга, и господин, зато комаров они отогнали.

В конце концов три мили были пройдены, и впереди показались низкие, крытые соломой и тесом строения постоялого двора «Нахтигаль», заведения Мариуса Бруно. Ульриху доводилось бывать здесь не раз, еще в детстве. Останавливался он здесь и перед путешествием в Палестину, когда ехал ко двору маркграфа, где собирался отряд, с которым он уходил в крестовый поход. За двадцать лет, как ему показалось, на постоялом дворе почти ничего не изменилось: все те же крыши, заборы, стены, те же люди во дворе. Лежа вповалку – на телегах, под телегами, на соломе, – ворочались во сне и постанывали бродячие торговцы и мастеровые, нищие и паломники, монахи и беглые преступники. Здесь были и старики, и молодые девицы, бабы с грудными младенцами и пьяницы, напившиеся до бесчувствия.

В одном из обшитых тесом строений располагался трактир, откуда доносился нестройный вой, отдаленно напоминавший пение, визг женщин, хохот мужчин и треск мебели. Оттуда тянуло горелым жарким и блевотиной. Изредка слышались ругань и грохот посуды. В соседнем доме находилось нечто вроде гостиницы для проезжающих господ, где им могли предложить тюфяк, подушку и одеяло с персональными клопами.

В полуподвале трактира пили простолюдины, на первом, и единственном, этаже – благородные господа. Сонный хозяин, ему было на вид под тридцать, поклонился Ульриху и велел своему работнику проводить Марко до конюшни, куда помещались лошади благородных господ.

– Что угодно мессиру Ульриху, – спросил Мариус Бруно, когда Ульрих назвал себя, – вина, ночлег, женщину?

– Все, кроме последнего, – ответил Ульрих. – И не зевай, когда разговариваешь с графом!

– Ваша милость, мы люди простые, – невозмутимо ответил Мариус. – Где уж нам обхождение знать… Покорнейше прошу извинить.

Спать Ульрих, разумеется, не собирался, так как место это было самое препакостное. Тут во сне и зарезать могли, и живого раздеть догола. Ульрих подождал, когда вернется Марко, и они вместе поднялись туда, где ели и пили господа рыцари.

В небольшой узенькой комнате за столом сидели человек пять, все в доспехах, но без шлемов. Грубый колченогий стол был уставлен мисками с квашеной капустой, хлебом и мясом; имелись и кувшины с пивом и вином. Часть снеди была разбросана по столу вперемешку с обглоданными костями, черепками разбитых мисок и кувшинов и сломанными ложками. В лужицах пива и вина, пролитых на стол, ползали хмельные мухи и тараканы. Под столом похрапывали и что-то бормотали во сне еще несколько благородных рыцарей. Сидевшие за столом господа ничуть не удивились появлению Ульриха и даже вряд ли поняли, что явился кто-то новый.

– Ч-чокнемся, дру-ик! – ж-жок! – воскликнул один из них, протягивая через стол глиняную кружку, из которой заманчиво попахивало добрым винцом. Ульрих, плеснув в свою кружку красного вина, чокнулся с рыцарем, затем, густо смазав горчицей свиную ножку, принялся кромсать ее кинжалом, насаживая мелкие куски мяса на острие кинжала и отправляя в рот. Марко бесцеремонно уселся за рыцарский стол и, смачно крякая, приступил к трапезе. Никто не заметил подобного нарушения субординации. В те благословенные времена отличить пьяную благородную рожу от пьяной неблагородной мог только очень трезвый человек.

– А м-м-маркграф у нас… свинья! – громогласно провозгласил седой лысеющий вояка с косым шрамом на лице и выбитым левым глазом. – К-клянусь своей честью!

– П-правильно! – ударив пустой кружкой по столу, поддержал его тот, что чокался с Ульрихом. – В-выпьем!

– З-за ч-ч-что? – тряхнул головой третий.

– За Ульриха де Шато-д’Ора! – громко заорал одноглазый рыцарь. – И за месть!

– М-можно! – вскричал другой. – Пьем! Пьем за Ульриха, чтоб он вернулся из Палестины!

– А я уже вернулся! – сказал Ульрих. – Чего же за это пить?!

– Ты – Ульрих? – выпучил свой единственный глаз рыцарь. Остальные тоже уставились на Ульриха.

– Ну уж! – пьяно выдохнул одноглазый. – Не лги! Я знаю тебя. Ты барон де Шабли, тебя подослал маркграф!

– Да ты что это? – нахмурился Ульрих. – Как смеешь ты графа называть бароном, а? ТЫ МЕНЯ УВАЖАЕШЬ?

(Автор не станет утверждать, что эта сакраментальная фраза была произнесена впервые в истории. Он просто хочет показать, что Ульрих уже находился в той стадии опьянения, когда этот вопрос начинает живо интересовать мужчину, и подчеркнуть, что так было во все века.)

– У-ув-важаю! – ответствовал рыцарь, к которому был обращен вопрос. – Но т-ты не эт-т-тот, н-не который…

– Н-не Ульрих! – наполняя свою кружку густым, словно сироп, черным ячменным пивом, подсказал рыжебородый детина, у которого на пластинчатой кольчуге красовалось зерцало с вычеканенным изображением рыбы и трезубца. Ульрих, вспомнив, чей это герб, хлопнул по наплечнику детины рукой в железной перчатке. Сталь лязгнула о сталь.

– Друг ты мой, барон фон Гуммельсбах!..

– Верно, – удивился рыжебородый. – Я этот самый Гуммельсбах и есть.

– Арнольд? – ухмыльнулся Ульрих.

– Ага! – вскричал тот. – Ве-ерно!

– Ну вот, а вы все не верили…

– Ну и дураки же мы! – с детским простодушием воскликнул одноглазый.

– Н-не дураки, а хуже! – трахнув себя кулаком по бронированной груди, заявил тот, кто первым чокался с Ульрихом. – Позвольте представиться: Хлодвиг фон Альтенбрюкке!

– Магнус фон Мессерберг!

– Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее!

– Барон Жан де Бриенн!

Рыцари представлялись один за другим. Кто-то из спавших проснулся, высунул из-под стола свой измазанный горчицей нос и, смахнув с бороды кусок квашеной капусты, пробормотал:

– А т-ты н-не б-барон, а д-дерьмо! – После чего в голову ему полетела глиняная миска. Миска в пьянчугу не попала, а обиженного барона успокоили и хлебнули – для трезвости – капустного рассола.

– Значит, приехал? – спросил Мессерберг. – Обратно замок требовать будешь?

– Буду, – сказал Ульрих твердо.

– Не боишься? – спросил одноглазый, которого звали Жан де Бриенн.

– А чего бояться? Свое прошу, не чужое…

– Это хорошо-ик! – кивнул де Бриенн и, подняв кверху указательный палец, добавил шепотом: – Но трудно!

– Ничего, справимся, – сказал Марко. Только теперь его, кажется, заметили.

– Эт… Эт-то кто? – спросил фон Альтенбрюкке.

– Ты что, невежа, порядка не знаешь? – изумился Мессерберг. – Куда сел, харя немытая?

– Пусть сидит, – спокойно проговорил Ульрих. – Это мой вассал. Я его в рыцари посвящу. Скоро…

– П-понял? – добавил кто-то из-под стола, и Жан де Бриенн опять швырнул в обидчика миской, но угодил в собаку, которая грызла под столом обглоданные рыцарями кости. Животное заскулило и выскочило за дверь.

– Ну, если так, сиди! – пожал плечами Мессерберг.

– А может, еще вина? – спросил Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее, хлопая припухшими веками, из-под которых смотрели тускло-серые мутные глазки.

– На здоровье, – сказал Ульрих, подавая ему кувшин. Тот попытался наполнить свою кружку, но большую часть вина пролил под стол. Когда кружка все же была наполнена, из-под стола послышалось какое-то чавканье. По-видимому, находившиеся там рыцари лакали вино прямо с пола.

– А слыхали вы, господа, одну историю? – ухмыльнулся фон Гуммельсбах. – Некий рыцарь был у своей любовницы, жены своего сеньора. И вот они только… улеглись… на ложе… А тут стук в дверь! Рыцарь вскочил – и в окно! А башня была высоченная… Так вот… любовница рожу в окно выставила и орет: «Милый! Отползай, а не то тебя заметят!» Вот так-то…

Сидевшие за столом рыцари дружно захохотали.

– А вот еще одна история, – крякнув после хорошего глотка вина, продолжал Гуммельсбах. – Старый граф женился на молодой графинюшке… Значит, выходит она замуж и думает: «Что же это он такой старый со мной, молодой, в постели делать будет? Помрет еще от натуги!» Ну… и первая ночка.

Ожидая подробностей, рыцари притихли, глядя в рот рассказчику.

– Первая, значит, брачная ночь, – усмехнулся Гуммельсбах. – Графинюшка у себя спит, а граф – у себя. Графинюшка часок проспала, слышит – стучится граф. Говорит он ей «Позвольте мне, сударыня, исполнить мой супружеский долг!» Графине-то что? Исполняй, если нанялся! Ну, вдул он ей! И ничего, графине понравилось… «Только, – думает графиня, – больше-то все равно не сможет!» Заснула она, еще час проспала – опять стучит!

– Ишь ты! – вырвалось у Мессерберга. – Ну и старикан!

– Опять то же самое «Дозвольте супружеский долг исполнить!» Исполнил, да еще как! Графиня уж не нарадуется, что за такого старика вышла. Опять заснула, час проспала – снова стучит! Опять просит: «Позвольте долг исполнить!..»

– Исполнил? – сплюнув на пол и угодив плевком в чью-то сильно покорябанную плешь, спросил Ульрих.

– Исполнил! – подтвердил Гуммельсбах. – Графиня чуть с ума не сошла от счастья, думает: «Золото, а не старик, ишь как меня любит!» Ну а потом, таким же манером, граф к ней еще раза три приходил. Графиня уж устала, даром что молодая, не выспалась, отдохнуть хочет. Под самое утро старый опять в дверь стучит: «Графинюшка, позвольте мне исполнить свой супружеский долг!» Ну, графиня ноги раздвигает, а сама говорит: «Сударь, вы уже седьмой раз исполняете, не довольно ли?» А старик удивился и говорит: «Разве?! Охо-хо, как же я постарел то, совсем память пропала.. Скоро помру, видать…»

Посмеявшись от души, рыцари еще выпили и принялись швырять костями в собаку, снова появившуюся в дверях.

– А еще вина м-можно? – выдавил из себя Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее, пытавшийся дотянуться до ближайшей кружки.

– М-можно! – невольно передразнил его Ульрих.

Пока он наливал, Хлодвиг фон Альтенбрюкке выдавил бычий пузырь, которым было затянуто окно, и вышвырнул его вместе с рамой во двор, затем извлек из-под доспехов соответствующий орган, дабы облегчить свой собственный пузырь. Сложность состояла в том, что окно было маленькое и к тому же находилось примерно на уровне груди Хлодвига. Вследствие этого он измочил всю стену, скамью, где сидели его товарищи, а заодно и самих товарищей, в основном де Бриенна и Мессерберга. Из-под стола опять донеслось хлюпанье – видимо, лежавшие там господа еще не разобрались, что, собственно, пролилось на пол.

– Как вы посмели, мес-с-сир?! – оскорбился де Бриенн, вращая единственным глазом и смахивая с лица капли мочи. – Это оскорбление можно смыть только к-кровью!

– Он п-пра-в-в! – заплетающимся языком пробормотал Мессерберг, медленно заваливаясь на бок. – М-мочу м-мож-жно смыть т-толь-ко кровью!..

Де Бриенн тщетно пытался обнажить меч – тщетно, ибо вместо рукояти нащупал у себя такой же орган, каким орудовал до этого фон Альтенбрюкке. Весьма возможно, что, будь барон более настойчив, он в конце концов лишил бы себя мужского достоинства. Однако, к счастью для себя, барон вскоре утомился, пытаясь выдернуть то, что считал мечом, и громко произнес:

– Проклятье! Совсем заржавел!..

В это время Мессерберг, грохоча доспехами, наконец-то свалился под стол, где ждала его приятная компания. Кто-то из находившихся там сказал:

– Кузина! Позвольте, как любящему брату… Но почему «нет»?..

Альтенбрюкке забыл, куда убирают то, с помощью чего он поливал стену и де Бриенна с Мессербергом, и несколько минут стоял в раздумье, пока наконец не забыл, над чем же, собственно, размышлял.

– А в-вина м-м-мож-ж-ж-но? – вновь спросил Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее.

– С-с-час, – деловито произнес Гуммельсбах и, привстав, принялся разыскивать кувшин. Ульрих тоже поискал глазами горячительное, но обоих постигла неудача.

– Все выдули, ваша милость, – объяснил Марко. – Да еще пролили сколько!..

– Иди за бочонком! – приказал Ульрих. – Отдашь этому Маркусу цехин.

– Цехин? – удивился Марко. Но потом подумал, что на сдачу можно будет приобрести себе новые кожаные штаны, поэтому и сказал: – Слушаюсь, ваша милость.

– А я хочу женщину! – вызывающим тоном заявил Альтенбрюкке. Поскольку он так и не вспомнил, о чем же размышлял, справив нужду, все, кто еще хоть что-то видел, тотчас убедились, что слова его – сущая правда.

– Прихвати еще бабенку вон для него, – распорядился Ульрих, набивая рот квашеной капустой.

– И мне-е-е… – капризно скривил губы Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее, – я тоже хочу…

– Мне все сразу не унести, – сердито пробухтел Марко. – Разве что за два захода…

Марко, державшийся на ногах достаточно твердо, вышел за дверь и спустился по ступеням.

Гуммельсбах тем временем рассказывал свою очередную историю.

– Пошла одна баба в лес. Вдруг из кустов разбойник – цап ее! «Ложись, – говорит, – сучка!» Баба хитрая была и говорит, мол, дурная болезнь у нее… Разбойник тогда говорит: «Ладно, болезнь так болезнь… Задницу подставляй!» А баба и тут ловчит: дескать, почечуй[4]4
  Почечуй – геморрой.


[Закрыть] у нее… Тогда разозлился разбойник и орет: «Ну, стерва, если у тебя еще и зубы болят, я тебя, суку, прирежу!»

– Ну и как? – спросил Ульрих.

– Что – как?

– Чем дело кончилось?

– Дело? Не знаю… Впрочем, должно быть, засунул…

– Куда? – спросили из-под стола.

– Туда, куда надо, – выручил Ульрих озадаченного Гуммельсбаха.

– Тогда понятно, – донеслось из-под стола.

На лестнице послышались тяжелые шаги, дверь, выбитая ударом ноги, слетела с петель, и в комнату, пошатываясь под тяжестью груза, вошел Марко. Под мышкой он держал двадцатилитровый бочонок вина, а через плечо перекинул мертвецки пьяную девку в драной ночной рубашке.

– Девку я заказывал! – завопил Альтенбрюкке и поспешил снять с плеча Марко бесчувственное тело. – А почему такая мятая?

– Такую дали, не я мял, – оправдываясь, пробубнил Марко и, поставив бочонок на пол, принялся сбивать топором верхний обруч.

– А мне? – обиделся Бальдур.

Альтенбрюкке уже расстегивал ремешки на латах. Девку, бормотавшую что-то бессвязное, он положил в лужу мочи. Подол ее рубахи был разодран до самых грудей и ничего ровным счетом не скрывал.

– Ишь какая! – сказал Марко, с интересом разглядывая мясистое девкино тело, слегка синеватое от ночного холода и пьянства. – Я там ее из-под какого-то пьянчуги вынул… Чудно глядеть было – лежат, а не шевелятся! Ну, мужичка я – в сторону, а ее – на плечо и сюда…

– Ладно, и так сойдет! – сваливая в кучу наплечники, наколенники, налокотники, проговорил Альтенбрюкке, проверяя готовность своего полового органа. – Черт побери, тут лужа… И кто это надул?

– Ты же и надул! – напомнил ему Ульрих, локтем смахнув на пол валявшиеся на столе объедки. – Клади сюда!

– Вина хочу! – неожиданно сказала девка, лежа в луже. – Сперва налейте, а потом делайте, что хотите…

– Это грех великий, блуд и совращение… – пробормотал из-под стола Мессерберг, на что ему резонно возразил один из его ближайших соседей:

– Эт-то пот-тому, ч-что т-ты н-не м-мо-ж-жешь, а он м-может.

Альтенбрюкке поднял девку из лужи и, стянув с нее мокрую рубашку, поставил на ноги. Если бы Альтенбрюкке и де Бриенн не поддержали ее, она бы снова грохнулась в мочу.

– Г-господа, – изумился Альтенбрюкке, – она же на ногах не стоит!

– П-под-думаешь, принц! – завизжала девка. – Дерьмо ты, вот ты кто! На ногах не стою, вишь ты! А ты ч-что, п-плясать со мной, что ли, собирался?! Блин коровий, дерьмо собачье!..

– На, выпей! – предложил ей Ульрих, зачерпнув кружкой прямо из бочонка, и девка присосалась к кружке, словно дитя к материнской груди.

– Л-ложиться как, – деловито спросила она, – передом али задом?

– На спину ложись! – сказал Альтенбрюкке. – Да поживее!

Девка плюхнулась жирной спиной на шершавую, мокрую от вина и пива столешницу и, втащив на стол задницу, свесила вниз ноги.

Между тем Альтенбрюкке, смущенно потупясь, отошел в сторонку.

– Что там, Хлодвиг? – спросил из-под стола Мессерберг, видимо разочарованный в своих ожиданиях.

– Он… – дрожащим голосом, чуть не плача, проговорил Альтенбрюкке, – он… не… стоит!!!

– Ну вот! – злорадно хихикнула девка, болтая ногами. – Вставить нечего? Эх… А еще благородные!.. Говорил, я на ногах не стою, а у самого-то! Ну, пусть тогда кто другой, что ли. Не пропадать же? Вон хоть тот, рыжий…

– А почему я? – оскорбился Гуммельсбах. – Что я, хуже других?

– Ты с-самый лучший! – приподнимаясь на локтях и призывно помахивая руками, просопела девка. – Иди ко мне, любезный мой, утешу…

– Дозвольте мне, ваша милость! – попросил Марко, почесывая что-то у себя под хламидой. – Раз уж никто не желает, так я и сам могу…

– Слушай, Марко, – спросил Ульрих, – а ты заразы не боишься?

– Зараза на заразу не пристает, ваша милость… Мы народ простой, нам про заразу тверди, а мы все равно бабу хотим… Давай, что ли, милая?

Марко достал из-под хламиды нечто ужасное, поражающее воображение своими размерами. Девка, увидев сей предмет, восторженно завизжала:

– Миленький мой, да я тебе сама бы заплатила, только нечем! Иди скорее…

– За мной не пропадет, – солидно проговорил Марко и, набрав в горсть желтого гусиного жира, смазал им предмет своей гордости.

– Да и так пройдет, – заметила девка, – у меня дорожка проезжая, не бойся…

– Мне-то бояться нечего, девонька, – заявил Марко, вытирая жирные руки о хламиду. – А вот одна этак храбрилась да чуть не отдала Богу душу, без смазки-то… Туда-то, понимаешь, зашел, а как обратно стал вынать – все кишки ей переворошил.

– Верно, – подтвердил Ульрих, зачерпывая из бочонка. – Это полгода назад было, в Иллирии… Уж и орала эта шлюха! Как будто на кол ее сажали! Полчаса без памяти провалялась, полкварты пива на нее выплескали, но ожила…

– Ну, держись, девонька! – сказал Марко, пристраиваясь к девице и взявшись за ее ноги, словно за рукоятки плуга. – И-оп-па! – выдохнул он, крепко дернув девку на себя. Альтенбрюкке с нескрываемой завистью наблюдал за ним.

– Как по маслу! – взвизгнула девка. – Только уж больно глубоко… и толстый он, как полено неколотое…

Стол затрясся, словно началось землетрясение. Марко стоял у торца стола, навалившись могучей грудью на пухлую девку, которая, раздвинув ноги, болтала ими за спиной клиента. Ягодицы ее смачно шлепали о стол, а жирные голые руки вцепились в Марко.

Де Бриенн, фон Альтенбрюкке и Гуммельсбах сели рядком на скамью за спиной Марко и, словно зрители в театре, или, вернее, в цирке, обсуждали это любопытное зрелище. Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее залег на освободившуюся скамью и заснул. Ульрих, мелкими глотками прихлебывал вино, пил и не пьянел. Он ждал возвращения Франческо и Андреаса.