Текст книги "Рыцарь Шато д’Ор"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

– Я бы на месте мессира Ульриха добровольно отдал замок, – сказал молодой воин. – Зачем лить родную кровь?..

– Не знаю, не знаю, – проворчал пожилой. – Все же по возрасту старший мужчина в роду – мессир Ульрих…

– Но мессир Ульрих принадлежит к младшей ветви, – возразил молодой. – Если бы не условие маркграфа, у него вообще не было бы никаких прав на замок.

– Если бы он не захотел отделаться от вассалитета, он уже занял бы место отца, а госпожу Клеменцию он…

– Не надо о ней! – с суеверным страхом прервал молодой. – Не надо…

– Верно, – смущенно сказал пожилой. – Бог с ней!

– Свое право мессир Ульрих завоевал в Палестине, – вмешался в разговор третий воин. – Христос знает, кто и что заслужил на этом свете… Ульрих бился за него с сарацинами…

– Но порядок наследования, знаешь ли, тоже идет от Бога, – заметил еще кто-то. – Вот если бы Альберт родился девкой, тогда все было бы законно… А так это все прихоть маркграфа…

– Ну и что? – сердито молвил старый воин. – Что сейчас у них получается? Альберт, граф Шато-д’Ор, – вассал маркграфа! Это же курам на смех! Весь коренной феод маркграфа в два раза меньше графства Шато-д’Ор. Если бы не король, его давно убрали…

– Тише! – прошипел молодой. – Не больно ори! У маркграфа уши чуткие…

– Вот-вот! – поддакнул воин, вступивший в разговор четвертым. – Поэтому он все еще и маркграф!

– Ладно… – буркнул воин, знавший Ульриха. – Но у меня все равно не укладывается в башке, как это может графство, целая земля, – и быть вассалом! Я вот думаю: что такое вассал? У нас в семье на четырех братьев одна деревня, а в деревне семь дворов. Не помню уж, когда последний раз там был… Деревня – вассал… И графство – вассал?! И это значит, маркграф может запросто забрать себе все, точно так же, как Шато-д’Ор может забрать себе нашу деревню?!

– Ну уж! – недоверчиво пробасил молодой.

– Думаю, вот что… Ульрих теперь может говорить с маркграфом на равных перед лицом Святой церкви.

– Это почему же?

– Клятва маркграфа записана на бумагу и положена в аббатство Святого Иосифа…

– Эти монахи, – усмехнулся молодой, – известные плуты! Всех надуют!

– Не богохульствуй! – строго глянул пожилой воин. – Святые отцы пекутся о наших душах…

– Ты еще скажи, что они в пост не едят мяса, – насмешливо проговорил молодой. – А, Михель?

– Тут ты прав, парень, – кивнул старый Михель. – Хотя и советую тебе не перебивать, когда говорят старшие… Сейчас аббатству выгодно, чтобы графство перешло к Ульриху, он ведь вроде не имеет детей… Ну, законных…

– А я слыхал… – снова встрял молодой, но старый Михель строго сказал:

– Опять?! Учить буду, смотри… Да о чем я, бишь? Так вот… У Ульриха, стало быть, детей нет. Вроде бы все после его смерти, кроме удела, который он отдаст брату, то есть – тьфу ты! – братнину сыну, должно отойти королю. Король, само собой, пожалует все это хозяйство маркграфу на откуп. Разве маркграф не выиграл? Только он-то, маркграф, вовсе ничего и не получит…

– Это как же?

– Да так! В монастыре – я-то это знаю точно – лежит старинная бумага, где написано, что Шато-д’Ор, не оставивший потомков мужского пола, обязан завещать все графство монастырю, аббатству Святого Иосифа… Понял?

– Какой же из Шато-д’Оров был таким ослом? – спросил стражник, до того в разговоре не участвовавший.

– Больно ты умен, сосунок! – проворчал Михель. – Тот Шато-д’Ор долго не имел детей и очень не хотел, чтобы все владение перешло королю, а от того – к тогдашнему маркграфу. Я так полагаю: они с маркграфом и тогда были на ножах. Потому он и решил насолить – отдать все монастырю. А тут вдруг жена его забеременела и родила папашу покойного Генриха; мой дед говорил, что его звали мессир Адальберт. На радостях про бумагу-то и забыли. Да и что бумага – раз сын родился! А монахи-то бумагу сберегли, они, монахи, бумагу любят, берегут, не то что мы, миряне. Так она у них и лежит сейчас в монастыре, и, уверяю вас, ребята, мыши ее не съели…

– Значит, если бы порядок наследования был обычный, то монахам поживиться бы не пришлось?

– Точно! А так клятва маркграфа вроде бы на руку монахам…

– Почему это «вроде бы»?

– Да потому, что маркграф-то знает об этой бумаге. Если бы он не знал – разве пощадил бы Ульриха при Оксенфурте?

– Неужели он в случае чего не смог бы силой отобрать у монахов наше графство? – недоверчиво глянул молодой.

– Ишь ты! – хмыкнул Михель. – Это только такие сосунки, как ты, Пьер, думают, что сила все решает! Идти войной на монастырь! Это же почти наверняка получить проклятие папы, быть отлученным от церкви! Да сам король на это дело не пошел бы!

– Значит, монахи и маркграф вместе оказались в дураках? – спросил Пьер.

– Как сказать… Дело-то еще не кончено. Покамест маркграф все же в лучшем положении, ведь Альберт – его вассал… Потому что и бумага есть у маркграфа, и все он лучше знает…

– А я слышал по-другому, – сказал набожный воин. – Слышал так, будто маркграфу перед битвой явилась Дева Мария и обещала даровать ему победу, если он пощадит последнего из Шато-д’Оров…

– Счастливый ты парень, Огюстин, – насмешливо проговорил Пьер. – Все-то ты знаешь!

– Огюстину и самому Дева Мария являлась ночью… – хихикнул Михель.

– Вот это да! – восхитился Пьер. – А мне, кроме голых баб, ничего не снится!

– Это дьявол тебя соблазняет, нечестивец! – пробормотал Огюстин. – Молись Господу, может, он оградит тебя…

– Какой там дьявол! – буркнул Михель. – Женить его надо…

– Бог с ней, с женитьбой, – успею еще! – усмехнулся Пьер. – Так вот, а теперь послушайте меня, молодцы. Я тут услышал краем уха, что оруженосец мессира Ульриха… его законный сын!

– Врешь!

– Святой крест!

– Тогда дело уже совсем запутанное, – рассудительно проговорил Михель…

Пока Франческо подслушивал, в спальне Клеменции продолжалось все то же. Паж Теодор уже научился действовать самостоятельно и, судя по всему, был очень даже не против навязанной ему «игры». Клеменция не без гордости глядела на мальчика и сладко мурлыкала.

– Ты устал! – проворковала она. – Ну поспи, дитя мое, отдохни. Утречком сыграем еще…

– Это так приятно, ваша милость, – признался мальчик, – только стыдно…

– Не стыдись, малыш! И вот еще: «ваша милость» меня надо называть днем, понял? При людях… А здесь, в постели, зови меня «тетушкой». Не перепутаешь? Ну, молодец!

Она поцеловала его в губы и погладила по голове. Мальчик прильнул губами к ее груди и забормотал:

– Спасибо, милая тетушка, что ты такая добрая! Я буду Бога молить, чтобы ты была здорова… Пусть лучше Бог меня возьмет… О, как я тебя люблю!..

– Ты можешь спать здесь до самого утра… – сказала Клеменция.

– Можно, я еще чуть-чуть потыкаю? – спросил мальчик, гладя большой живот своей «тетушки».

– Можно… – разрешила Клеменция и вновь ощутила неуверенные толчки в свое срамное место. Мальчик наконец устал и заснул на груди у «тетушки». Клеменция какое-то время позволила ему спать на себе, словно на перине – мальчик был легонький и почти невесомый. Затем она осторожно положила его рядом с собой, укрыла одеялом и решила, что и самой ей пора бы поспать. Клеменция беспокойно ворочалась и никак не могла понять, что же мешает ей заснуть… Ну да, конечно, разве мог Теодор ее удовлетворить?! А может, боязнь за детей? Черт его знает, этого Ульриха! Или волнение от встречи со своим возлюбленным через двадцать лет? Ей хотелось сделать что-то безумное, дикое, вскочить с постели и в чем мать родила пробежать по холодным коридорам замка, выбить дверь комнаты, где спит Ульрих, и валяться у него в ногах, и каяться, каяться, каяться… Но против этого восставал ее холодный, неженский разум. Страсть билась с разумом – и не могла победить.

«Господи, Пресвятая Дева! – мысленно взмолилась Клеменция. – А вдруг он узнает – узнает мою тайну?!» Да ведь тогда он без боя, тогда он завтра же станет хозяином замка! А ее, Клеменцию, как собаку, пинком вышвырнет на растерзание холопам. Нет! Только не это, упаси Бог!

Она хотела подняться, пойти к нему, вызвать его, переговорить и покаяться, признаться в любви и униженно упросить его жениться на ней, чтобы отдать ему замок в обмен на сохранение тайны… Только Ульрих может простить ее… После стольких лет обмана? И все же надо идти!

…Франческо прислушивался к разговору за дверью, но воины, к сожалению, перешли на другую, не столь интересную для него тему.

– Ей-богу, ребята, – бил себя в грудь Михель так, что латы его гулко ухали. – Лохматый всегда берет кабана слева… Щипец-то у него – во! Тяп – и полгорла рассадит…

– Погоди, старый! – сказал Пьер. – По-моему, кто-то сюда идет…

– Шаги-то самой графини, – опасливо произнес Огюстин.

– Эй! Кто идет?! – рявкнул Михель.

– Графиня де Шато-д’Ор! – последовал ответ.

Оружие и латы солдат забряцали – видимо, принимали молодцеватый вид…

…Мысли кружили в голове Клеменции, словно декабрьская метель, путаные, бессвязные. «Зачем я иду? Что я прикажу? Убить Ульриха? Но сейчас, едва я это попытаюсь сделать, он убьет моих детей! Может, все бросить, убежать в дальний монастырь? Пусть сами распутают этот клубок! А как же поединок? Господи, неужели поединок?! Такого еще не видывали! Как я не догадалась убрать слугу, как его бишь, Марко?! Бог с ним! Почему надо обязательно убить кого-то? Себя убить проще… Но нет, нет, только не это! Страшно! Всаживать кинжал в других приходилось, а в себя – нет! Неужели он уже сейчас ВСЕ знает? Не может он знать ВСЕ. Не может… Господи, убей его! Господи, прости неразумную рабу твою, старую дуру Клеменцию! Да что же я за ведьма такая, что желаю ему зла… Неужели он не заслужил свой замок? Я же люблю его, люблю до безумия! Неужто не решусь сказать ему ВСЕ?! Скорее разбудить Ульриха, детей – и все сказать. А можно ли сказать ВСЕ? Боюсь, боюсь, боюсь! ВСЕ Ульриху знать нельзя, да и детям тоже… Но если я не скажу ВСЕГО, то… И ведь он может узнать ну от меня… А такие люди не прощают обмана! Впрочем, если по-умному… Может, и обойдется? Обойдется! Пожертвовать ребенком ради процветания рода! Погоди… А почему я убеждена, что Ульрих непременно убьет мою кровиночку? Я же видела, как орудует это дитя копьем и мечом. Старый Корнуайе как-то сказал, что этот ребенок, пожалуй, даже слишком хорошо изучил науки ратного боя. Ведь в этом году, весной, он сшиб с коня нескольких юношей на турнире при дворе маркграфа и заслужил перстень от его светлости. Его никто не победил, никто!»

Размышления Клеменции были прерваны окриком Михеля:

– Эй! Кто идет?

– Графиня де Шато-д’Ор! – ответила она и вновь обрела уверенность в себе. Назвав свой титул, она гордо двинулась к солдатам.

– Все в порядке! – доложил Михель. – Везде тихо, ваша милость.

– Молодцы… – сквозь зубы проговорила Клеменция. – Постучите-ка в дверь!

В дверь несколько раз ударили рукоятью меча.

– Кто там? – спросил Франческо, вытаскивая из ножен меч. Марко, не переставая храпеть, подтянул к себе поближе топор, а Ульрих взялся за меч.

– Графиня де Шато-д’Ор! – отчетливо произнесла графиня.

– Что угодно вашему сиятельству? – поинтересовался Франческо.

– Мне угодно видеть мессира Ульриха! Откройте дверь, оруженосец!

– Господин мой, мессир Ульрих, – назидательно-нахальным тоном ответствовал юноша, – изволят почивать. А мне, верному слуге его, строжайше запрещено открывать дверь кому бы то ни было.

– Разбудите его! Я вам приказываю!

– Ваше сиятельство, если мессир Ульрих узнает, что я выполняю чьи-либо приказания, которые противоречат его приказу, он меня убьет. Во всяком случае, он спустит мне всю шкуру с задницы!

Воины, сопровождавшие Клеменцию, удержались от смеха.

– Молча-ать! – закричала графиня. – Открывай, мерзавец! Открывай или мы выломаем дверь!

– Ваше сиятельство! – сказал Франческо. – Мне приказано при первом же ударе в дверь рубить ваших детей без пощады!

Клеменция и воины с тараном остановились в замешательстве.

– Что за шум? – нарочито громко зевнув, спросил Ульрих и, держа меч под мышкой, подошел к двери.

– Извольте открыть, мессир Ульрих! У меня к вам важное дело.

– Нельзя ли отложить его до утра, госпожа графиня? Я устал с дороги и звать меня сейчас на переговоры с вашей стороны негостеприимно. Завтра я намерен рано подняться, чтобы ехать с маркграфу.

– Мессир, я хочу видеть вас сейчас!

– Сударыня, ваши дети мирно спят, и у нас нет намерений причинить им вред… Ведь вы пришли только за тем, чтобы удостовериться, что им ничто не угрожает?

– Нет, сударь, ошибаетесь! У меня имеются веские причины искать встречи с вами.

– Надеюсь, не для того, чтобы меня убить? – усмехнулся Ульрих. – Ну ладно, отодвинь засов, Франческо!

– Это может быть ловушка, мессир! – шепотом предупредил Франческо, одной рукой он взялся за засов, а второй – за меч. В глубине комнаты Марко, присевший на тюфяк, наложил стрелу на тетиву.

– Не бойся, малыш! – подбодрил сына Ульрих.

Дверь отворилась, и в багровом свете факелов Ульрих увидел Клеменцию в черном платье и человек десять воинов в доспехах.

Ульрих, опираясь на меч, стоял слева от двери, Франческо – справа, а Марко со своего тюфяка нацелил стрелу прямо в проем двери, в грудь графини.

– Я бы хотела переговорить с вами наедине, – сказала Клеменция, и голос ее дрогнул, ибо она поняла, что Ульрих встретил ее как врага.

– Извольте, я к вашим услугам. Прошу вас, заходите!

– А вы не могли бы выйти из комнаты, сударь? Ваши слуги не должны присутствовать при нашем разговоре.

– Я думаю, что в коридоре нам могут помешать ваши люди, графиня. Наедине так наедине.

– Ну, насчет их мне недолго распорядиться, – усмехнулась Клеменция. – Эй, вы! Всем – на двадцать ступеней вниз!

Воины спустились вниз.

– Надеюсь, теперь вы не опасаетесь за свою жизнь, мессир Ульрих? – спросила Клеменция.

– О нет, сударыня, теперь у меня нет опасений за ваше доброе имя!

Ульрих взглянул ей в глаза, в которых желтоватыми огоньками мерцали смоляные факелы, пылавшие на вбитых в стену железных кованых кронштейнах. Клеменция не отвела взгляда. Странное, тоскливо-щемящее чувство охватило обоих. Они стояли на площадке перед дверью. Вверх и вниз уходили ступени лестницы из тесаного серого камня. Горьковато попахивало горелой смолой; по слезящимся от сырости стенам деловито ползали жирные мокрицы. В трещинах бледно зеленел мох, а по поверхности камней шелушились лишаи, серела плесень… Все было так непохоже на предутреннее небо, темную зелень леса, обильную росу – на то, что окружало их когда-то…

– Мне казалось, что все можно было исправить в один миг, – горько усмехнулась Клеменция. – Но настал день – и даже дай нам Господь вторую жизнь, мессир Ульрих, исправить уже ничего нельзя!

– Кажется, я понял, что вы имеете в виду, сударыня. Однако смею надеяться, что вы ошибаетесь. Нет ничего непоправимого, есть только еще не поправленное…

– Вы собираетесь жить вечно?

– Разумеется, я же христианин. Все, что непоправимо на грешной земле, исправится в Царстве Божием…

– Боюсь, я слишком грешна, чтобы встретиться в Царстве Божием…

Ульрих вздохнул.

– Если человек способен осудить себя за грехи свои, его душа еще не пропала. Мне кажется, графиня, что многое из того, что мы с вами не сказали друг другу, нам, возможно, было бы услышать приятнее, чем то, что мы с вами говорим…

– Я в этом не сомневаюсь, – улыбнулась Клеменция. – Мне кажется, что в ваших глазах мне удалось увидеть нечто более утешительное, нежели произнесено было вслух…

– Я со своей стороны могу сообщить вам то же самое.

– Тогда давайте еще раз посмотрим друг другу в глаза, может, мы наконец поймем друг друга?.. – предложила она.

– Я надеюсь на это.

Они еще раз взглянули друг другу в глаза.

– Это было прекрасно! – произнесли они в один голос, словно сговорившись.

– Итак, можно считать, что наша беседа состоялась? – тихо спросил Ульрих.

– Да, мессир! – как-то по-девичьи робко проговорила сорокалетняя хозяйка замка.

– Я полагаю, госпожа Клеменция, что вскоре нам с вами придется обсуждать вопросы более… практические…

– Но можно ли считать, что мы уже… поняли друг друга? – озабоченно спросила Клеменция.

– Безусловно, – ответил Ульрих.

– Полагаю, мне не стоит беспокоиться о детях? Мне почему-то кажется, что они теперь в большей безопасности, чем когда-либо. Или я не права?

– И да, и нет. Во всяком случае, я скорее позволю себя убить, чем причинить вред вашим детям. Однако советую вам присматривать за ними. Имеются веские причины опасаться за их жизнь. Впрочем, будем надеяться на лучшее…

– Да… будем… – рассеянно проговорила Клеменция.

– Ступайте спать, госпожа Клеменция, – мягко сказал Ульрих. – Мы завтра обо всем поговорим…

– Спокойной ночи, мессир Ульрих! – со слезами на глазах прошептала Клеменция. – Да хранит вас Господь!

Ульрих поцеловал ей руку и быстро прошел в свою спальню. Растянувшись на тюфяке, он до утра пролежал с открытыми глазами. Что же до Клеменции, то она, вернувшись к себе, вновь забралась на свое широкое ложе, на котором почти незаметен был малыш Теодор. Притянув к себе пажа, графиня тотчас заснула. Спала она долго и без сновидений…

СОПЕРНИК АЛЬБЕРТА

Замок Шато-д’Ор пробудился рано. И тотчас же задымили трубы, забегали водоносы, кухарки, поварята, горничные. Поднялись и Франческо с Марко. Хмурые и заспанные, они сразу же пошли к лошадям. Осторожно, чтобы не разбудить дядюшку, вылезли из своего утла близнецы и тоже куда-то убежали. А Ульрих, измученный бессонной ночью, наконец-то заснул и благополучно проспал до самого завтрака. Клеменция же проснулась в тот момент, когда Ульрих захрапел. Она прекрасно выспалась и чувствовала себя великолепно.

Рядом с ней, прижавшись щекой к огромной груди Клеменции, лежал Теодор. Клеменция поняла, что мальчик не спит, хотя глаза его были закрыты.

– С добрым утром, плутишка! – Клеменция пальчиком коснулась носа пажа. – Глазки-глазоньки, откройтесь!

– Тетушка… – Мальчик потянулся и ласково обнял Клеменцию за шею.

– Проснулся, мой цыпленочек! – проворковала Клеменция. – Хочешь пи-пи? Горшок у кровати.

Теодор, голенький, легонький, словно Амур, соскочил на пол и пристроился у горшка. Клеменция с интересом разглядывала этого мальчика, из которого она начала делать мужчину, и в ней вновь стало нарастать желание… Она тоже слезла с кровати и проделала необходимые манипуляции над горшком, причем сделала это на глазах у Теодора.

– Ну вот! – сказала она, упрятав горшок под кровать. – А теперь – играть!

– Тетушка! – восхищенно произнес Теодор, впервые увидевший при свете все, чем ему довелось обладать ночью. Он подскочил к графине, упал на колени и обнял ее огромное, массивное бедро. Губы его прижались сперва к пупку Клеменции, потом к ляжке, потом к коленцу, лодыжке, большому пальцу на ноге. Куда девалась его вчерашняя робость! Его руки жадно гладили жаркую плоть, которую его принудили любить, и вряд ли ему было горько оттого, что он был рабом этой плоти. Клеменция с хохотом взяла его на руки и кинула на постель.

– Ну как, ты не забыл, что надо делать?

– Нет, тетушка! – захихикал Теодор, устраиваясь поудобнее между ног своей госпожи. – Сейчас! Сейчас я засуну…

– Ох, какой он у тебя голубчик! – пропела Клеменция! – Погла-адь меня, погладь!..

– Тетушка, можно я поглажу вашу попку? – спросил Теодор и, не дожидаясь ответа, протянул руки к указанному предмету.

– Пожалуйста, мой дорогой птенчик, пожалуйста! – Клеменция почувствовала: мальчик стал действовать уже намного увереннее. Пальцы Теодора нежно и вместе с тем уже довольно уверенно стали ощупывать ее бедра, ягодицы и промежность, поглаживать волоски у нее на лобке.

…Кончилось все тем, что Клеменция, вконец измучив пажа, получила полное удовлетворение…

К завтраку собирались долго. Из разных углов донжона и других замковых помещений выбирались гости; похмельные и помятые, они наскоро ополаскивали свои небритые бородатые рожи с заплывшими глазами, приглаживая пятерней всклокоченные шевелюры. Наконец все вновь собрались в большом зале, где пировали накануне. Столы уже были накрыты. Однако на сей раз не было ни речей, ни церемоний – каждый приходил, когда хотел, и садился, куда хотел; похмеляясь, гости вспоминали, кто сколько выпил накануне. Хозяева долго не появлялись; первой из них пришла Альбертина, за нею – Клеменция в сопровождении Теодора, затем Альберт. Явился и Ульрих, предварительно окатившись из ведра колодезной водой. Пересиливая отвращение к еде, Ульрих принялся за тушеную курицу. Надо было поесть как следует, потому что предстояло нелегкое путешествие ко двору маркграфа – путешествие, результаты которого были непредсказуемы… Ульрих понемногу приходил в себя, и его начали интересовать разговоры за столом. Он обратил внимание на некоего молодого рыцаря, слишком уж часто поглядывавшего в сторону Агнес фон Майендорф. Альберт, сидевший рядом с Ульрихом, заметил эти взгляды и нахмурился.

– Как он смеет?! – прошептал юноша. – Смотреть на нее в моем присутствии!..

Альбертина, сидевшая на своем месте, почему-то фыркнула и покраснела.

– Кто это, друг мой? – спросил Ульрих, обращаясь к Альберту.

– Иоганн фон Вальдбург. Говорят, что император Барбаросса пожаловал его предков баронским титулом, но грамота, в которой об этом говорилось, пропала. То ли сгорела, то ли ее украли. Он-то себя называет бароном, но этого никто не признает. А замок Вальдбург – настоящий притон разбойников, так все говорят. Замок стоит в лесной глуши, там сам черт ногу сломит…

– Почему же вы принимаете его? – недоуменно спросил Ульрих.

– Прихоть матушки. – Альберт кивнул в сторону Клеменции и тут же взорвался: – Ну не-ет! Подобной наглости я не потерплю! Мерзавец!..

– В чем дело? – удивился Ульрих, словно и не замечая того, что так возмутило племянника.

– Да вы только поглядите на него! Здесь, у меня в доме, разглядывать эту… мою невесту! – взъярился Альберт. – И ведь делает вид, что не замечает ни меня, ни сестры! Негодяй!

– Мне кажется, милый племянник, что ваша сестрица тоже чем-то обеспокоена…

– Еще бы! Ведь этот пройдоха делал ей предложение еще три года назад, но матушка отказала ему, сославшись на малолетство Альбертины. Теперь он снова появился у нас в доме… Надо признать, – вздохнул Альберт, – что он чертовски нравится женщинам…

– Возможно, крошка Альбертина тоже ревнует? – спросил Ульрих.

– Ревнует? – Альберт яростно сверкнул глазами. – Да она в бешенстве! Неужели эта рыжая кукла Агнес лучше, чем Альбертина де Шато-д’Ор?!

– Похоже, вы больше досадуете на эту его измену вашей сестре, чем на покушение на невесту! – усмехнулся Ульрих.

– Отнюдь! – воскликнул Альберт. – И все же я проучу его!

– Отговорите его, мессир Ульрих! – озабоченно проговорила Клеменция. – Он может наделать глупостей!

– Прочь! – вскричал Альберт, резко отбрасывая руку Ульриха, пытавшегося удержать его. Он вскочил и заорал через весь стол: – Господин фон Вальдбург! Может, расскажете о том, как корова сжевала ваш баронский титул?! Мы от души бы посмеялись!

Уши Вальдбурга порозовели. Он процедил, поднимаясь с места:

– Сударь, вы, кажется, что-то сказали? Или это поросенок провизжал?

– Возможно, сударь, через некоторое время вы действительно будете визжать, как свинья, если я отрежу вам ваши малиновые уши!

– Тем не менее вам лучше принести извинения, мессир Альберт, покуда ваша голова еще разговаривает и находится у вас на плечах…

– Возможно, я и принес бы вам свои извинения, сударь, если бы знал, что вы способны защищать свою честь с оружием в руках.

– Сударь, я у вас в гостях, но вы не вольны меня оскорблять! Последний раз прошу вас – извинитесь!

– Как бы не так! – закричал Альберт. – Вы, сударь, трус и паскудник! Вот моя перчатка, поднимите ее, если у вас не подгибаются колени от страха!

– Извольте. Я подниму ее! Где мы встретимся?

– Да хоть сейчас же. Во дворе замка!

– Останови же их! – закричала Клеменция. – Ведь они убьют друг друга!

– Я предложу им свои услуги в качестве арбитра. Пусть помашут мечами немного, а потом я их разниму, – сказал Ульрих так, что, кроме Клеменции, его никто не услышал.

– Мессир фон Вальдбург! – обратился Ульрих к сопернику Альберта. – Если вы мне доверяете, я готов быть арбитром на вашем поединке.

– Это большая честь для меня! – поклонился Иоганн. – Конечно, я согласен!

– А вы, мессир Альберт?

– Согласен, как и мой противник.

Завтрак, естественно, завершился, так как все уже наелись; к тому же смотреть поединок – куда занятнее, чем завтракать. Гости высыпали во двор. Альберт в сопровождении оруженосца Андреаса ушел надевать доспехи. Его соперник тоже готовился к бою. У обоих нашлись секунданты, которые, посовещавшись, вынесли решение что противники будут биться пешими, на мечах, до решительного исхода.

Ульрих проверил вооружение бойцов, измерил длину мечей и развел противников на исходные позиции. По сигналу рога молодые люди пошли друг на друга, держа наготове мечи и щиты. Солнце, уже близкое к зениту, зловеще играло на медных и стальных заклепках лат. Каждый шаг противников сопровождался лязгом металла. Все ближе и ближе подходили они друг к другу… Наконец острия мечей соприкоснулись и раздался звон закаленной стали.

– А-а-а-а! – заорал фон Вальдбург, и меч его взметнулся вверх.

– А-а-а-а! – высоким голосом вторил ему Альберт.

Меч Иоганна метнулся вправо, сверкнув на солнце, словно молния, но меч Альберта пресек его полет, и вновь раздался звон стали Альберт отпрыгнул влево, и его меч, описав дугу, устремился на врага. Иоганн закрылся от удара щитом, на котором красовался герб Вальдбургов – серебряная ель на темно-зеленом фоне, увенчанная баронской шапкой. Меч Альберта глухо ударил в самый центр щита, оставив отметину поперек серебряной ели. Спустя секунду уже Альберту пришлось прикрывать голову – мощный удар меча обрушился на щит молодого Шато-д’Ора, заставив того пошатнуться.

– Вальдбург посильнее! – заметил кто-то из гостей, наблюдавших этот поединок с интересом, но вместе с тем несколько снисходительно.

– Верно, он сильнее, и руки у него подлиннее… А вот быстроты ему недостает. Стоит как пень…

– Ну и что из того? Шато-д’Ор выдохнется, если будет прыгать вокруг Иоганна, как петух…

Поединок продолжался уже больше минуты. Мечи сшибались все чаще и яростнее; из-под опущенных решетчатых забрал слышалось тяжелое дыхание бойцов, которых окутывало облако пыли. Подбадривая себя, соперники издавали хриплые вопли.

Альберт по-прежнему был подвижнее и атаковал с разных направлений. Все чаще меч его врага не успевал встретить удар, и лишь щит, весь уже побитый, спасал Иоганна.

Ульрих внимательно следил за боем. Симпатии его, как ни странно, делились между соперниками поровну. Выходку племянника Ульрих расценивал как излишнюю и неоправданную горячность. С другой стороны, Ульрих не мог опуститься до того, чтобы желать поражения своему возможному противнику. Рядом с Ульрихом стоял старый Жан Корнуайе. Судя по выражению его лица, он был доволен своим воспитанником.

– Ну что, старик? – спросил Ульрих. – Лихо дерется мой племянник?!

– Дерется лихо, – кивнул Корнуайе, – только потом плакать будет… Ты, Ульрих, растащи их, если что…

Между тем удары Альберта сыпались со всех сторон; теперь уже все чаще вмятины появлялись на груди и боках лат Вальдбурга. Уж кто-кто, а Ульрих-то знал, что каждая вмятина на латах означает добрый синяк или ссадину на теле. «Да, славный малый вырос у Гаспара! – подумал Ульрих. – Был бы отец жив, порадовался бы! И Клеменция молодец. Другая бы занежила дитятю, девчонку бы вырастила… А эта не побоялась, отдала Корнуайе… Вишь, как он долговязого хлещет! Только бы не зарвался!»

В ту же минуту, будто в подтверждение его мыслей, Альберт замешкался во время очередного наскока на противника: Иоганн воспользовался этим, и меч его, не встречая преграды, понесся на голову Альберта. Только чудо спасло юношу: он инстинктивно отшатнулся и чуть отклонился в сторону. Меч, просвистев в нескольких сантиметрах от шлема Альберта, врубился в его стальной нагрудник и рассек его верхнюю часть. Увидев кровь на мече Вальдбурга и латах Шато-д’Ора, гости зашумели. Ульрих услышал сдавленный крик Клеменции. Глянув на нее, он увидел мольбу в ее глазах – они словно говорили: «Останови их! Спаси его!» Ульрих рванулся к трубачу, но в ту же секунду рев толпы заставил его обернуться. Альберт, отшвырнув щит и ухватившись за рукоять меча обеими руками, с молниеносной быстротой и силой, которую до этого не выказывал, обрушил меч на голову врага. Закаленная сталь врубилась в шлем Иоганна. Толпа в ужасе ахнула. Многим показалось, что Альберт снес противнику голову. Однако Вальдбург не очень пострадал, хотя шлем его был разбит так, что верхушка отлетела в одну сторону, а забрало – в другую. Меч Альберта всего лишь изуродовал Вальдбургу левое ухо. Тем не менее удар этот оглушил противника, тот, выронив меч, грохнулся наземь. Дребезжание и лязг доспехов поверженного рыцаря потонули в радостных воплях приверженцев Шато-д’Ора и стенаниях сторонников Вальдбурга.

– Победа! – воскликнул Ульрих, указывая на Альберта.

Юноша вложил меч в ножны и снял шлем. Его потное лицо, все в грязных подтеках и облепленное слипшимися волосами, не выражало особой радости. Похоже, победитель был чем-то озабочен. Бросив шлем подбежавшему Андреасу, Альберт, пошатываясь от усталости, подошел к побежденному, около которого уже хлопотал лекарь.

– Скажи-ка, любезный, – взволнованным голосом проговорил Альберт, – как он там?

– Не извольте беспокоиться, ваша милость, удар был отменный! – заявил лекарь угодливо, полагая, что победителю будет приятно узнать, что противник ранен серьезно.

– И что же, он совсем безнадежен?

– Да нет, Бог милостив, – ухмыльнулся лекарь. – Я просто хотел сказать, ваша милость, что вы славно его проучили…

– Это не твое дело, болван! – оборвал его Альберт. – Я тебя спрашиваю, жить он будет?

– О Господи! – в испуге залепетал лекарь. – Да я разве сказал, что нет? Рану я промыл, череп целехонек… Красотой ему, правда, уже не хвастаться…

– Вот как? Это почему же? – улыбнулся Альберт.

– Вы, ваша милость, – ободренный этой улыбкой, лебезил лекарь, – изрядно ободрали ему кожу на голове да отсекли пол-уха, так что красавцем его уже не назовешь…

– А долго он пролежит?

– Да завтра уже придет в себя! – пообещал лекарь. – А то и сегодня к вечеру…

Альберт хотел еще что-то спросить, но тут к нему подошли Андреас и глухонемая бабка-ведунья, знавшая всякие лечебные травы.

– О нем позаботятся, ваша милость, – тихо сказал Андреас, тронув Альберта за плечо. – Идемте, осмотрим вашу рану!

– Позвольте мне перевязать вас, суженый мой! – послышался вкрадчивый голосок. К Альберту подбежала Агнес фон Майендорф.

– Прошу вас, баронесса, не беспокоиться! – сурово отстранил ее Андреас. – Это дело знахарки, а не благородной дамы. У вас для этого слишком красивые руки.