Текст книги "Мексиканские негодяи"

Автор книги: Леонид Барац

Соавторы: Ростислав Хаит,Камиль Ларин,Александр Демидов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

201.

– Мария!

– Что с тобой, Антонио? Почему у тебя такой заговорщический вид?

– Мария, сядь. Мне нужно с тобой посоветоваться.

– Что случилось?

– Мария, ведь правда, ты – мой самый близкий человек?

– Да, Антонио, конечно.

– Спасибо, я не ждал от тебя другого ответа. Значит, я могу быть с тобой максимально искренним?

– Конечно, Антонио, о чем ты говоришь!

– Или, может быть, мне не стоит загружать тебя своими проблемами?

– Как тебе не стыдно, Антонио! Я тебя слушаю.

– Ну, хорошо. Смотри, сегодня вечером мы с ребятами хотим на всю ночь заказать сауну, приехали три прекрасных блондинки… в общем, мне нужно что-то сказать жене.

– Понятно. А скажи ей, что ты идешь на футбольный матч.

– Но ведь до утра…

– А-а… А ты скажи, что это очень важный матч, в котором будут несколько таймов, потом дополнительное время, потом серия пенальти, а потом матч будет переигран из-за ошибки судьи.

– Я уже так говорил – вчера, когда ночевал у любовницы.

– Ай-яй-яй… Тогда расскажи мне немножко о твоей жене. Какая она?

– Она такая… большая толстая усатая дура.

– Не повезло тебе. Но я сейчас не об этом. Она доверчивая?

– Ну-у… довольно таки.

– Доверчивая дура. Что же тебе еще надо? Скажи ей что угодно, например, что соседи попросили тебя посидеть с грудным ребенком, пока они съездят в Европу и вернутся – как раз до утра.

– Но я не умею обращаться с детьми… и не люблю детей… и нет у нас соседей с детьми.

– Антонио, это же неважно! Она-то поверит.

– Да, ты права. Спасибо, Мария, так я и сделаю.

– Ну, что, Антонио, здорово мы с тобой придумали, как обмануть твою толстую дуру-жену?

202.

– Антонио! Антонио!

– Мария, подожди, я смотрю футбол.

– Вот об этом я и хотела с тобой поговорить!

– Сейчас не стоит, Мария. Куда ж ты бьешь?!!

– Прекрати немедленно, Антонио! Ты только и делаешь, что смотришь футбол и пьешь текилу.

– Да, Мария. Иди к воротам. Иди к воротам!… козел!

– Все, мне это надоело.

– Мария, немедленно отойди, ты перекрыла мне экран.

– Не отойду.

– Ясно. Тогда быстро беги к аптечке.

– Что? Что такое?

– Неси бинт, зеленку и упаковку анальгина, только очень быстро.

– У тебя болит голова? Я говорила, нельзя все время смотреть футбол.

– Да, да, Мария, ты все время говорила. А надо было как раз молчать.

– Вот лекарства.

– Отлично. И дай мне вон ту сковородку.

– На. А зачем тебе все это?

– Подожди, Мария, сейчас ты все поймешь. (Ба-бах!).

– Ой, Антонио, как больно! И кровь течет. Что делать?

– Намажь зеленкой и перебинтуй.

– Да, правда. Спасибо тебе… Ой, как болит голова.

– Перед тобой анальгин.

– Действительно. Антонио, а откуда ты знал, что мне все это понадобится?

– Попробуй сама догадаться.

– Может быть, это настрадал Предсказамус?

– Что?

– Настрадал Предсказамус…

– Н-да, Мария, похоже, я немножко переборщил.

203.

– Антонио!

– Да, Мария.

– Смотри, что написано в газете.

– Где? Ага, вот: «Жирафу пересадили донорскую шею»…

– Да нет, выше.

– «Дикие кактусы закололи прохожего».

– Ну, что ты читаешь? Короче, там написано, что в России пересажали весь ЮКОС. Ты не знаешь, что это такое?

– ЮКОС? Ну, раз его сажают, то это, наверное, какая-то сельскохозяйственная культура, типа пшеницы или кукурузы.

– А почему они не сажают пшеницу или кукурузу?

– Видишь ли, Мария, в России очень холодно, и сажать пшеницу бессмысленно, она не вызревает. А вот ЮКОС можно сажать круглый год.

– А почему там написано «компания ЮКОС»?

– Ну, это как раз просто. Помнишь, в России была хрущевская кампания, когда сажали одну кукурузу?

– Нет.

– Я тоже, но это почему-то помнят авторы, которые нас пишут. Так вот, теперь у них кампания по сажанию ЮКОСА.

– А что они будут делать, когда эта кампания закончится?

– Начнут сажать какую-нибудь другую компанию. В России найдут, что сажать, Мария.

– Какой ты у меня умный, Антонио. Хорошо, что ты живешь в Мексике, а не в России, иначе бы тебя давно посадили.

204.

– Антонио, Антонио!

– Да, Мария.

– Я тут регулярно посещала «Неделю русской поэзии», которая проходила 1и 2 декабря…

– Подожди, Мария, я что-то не понял. А почему в этой неделе было всего два дня?

– Потому что объявлять меньше, чем неделю русской поэзии неудобно, а выдержать дольше двух дней невозможно. Так вот, один из этих негодяев – русских поэтов, написал «Поэт в России больше, чем поэт». Не понимаю, что это значит.

– Это значит, что если ты русский поэт, ты больше какого-то другого русского поэта.

– А тот другой? Он же тоже русский поэт?

– А он больше какого-то следующего русского поэта. И так далее, до самого маленького русского поэта. Принцип русской матрешки.

– Но ведь тот, самый маленький русский поэт – он же тоже должен быть больше какого-то поэта.

– Я догадался. Наверняка эта фраза должна была звучать так: «Поэт в России больше, чем поэт в Белоруссии… ну, или в Гватемале». Просто автор не дописал эту фразу из соображений политкорректности.

– Подожди, Антонио, а вот же еще одна неточность. Ведь те русские поэты, которые в серединке, они кого-то больше, но и кого-то меньше.

– Мария, просто, фраза, которую ты услышала, наверняка вырвана из контекста. Думаю, что она звучит так: «Поэт в России больше, чем поэт и меньше, чем поэт, кроме самого большого, который только больше, и самого маленького, который только меньше. При этом каждый из них больше любого поэта в Белоруссии… ну, или в Гватемале».

– А если русский поэт, скажем, находится на территории Белоруссии…

– Господи, стоило столько говорить о поэзии, чтобы получить по голове сковородкой! (Удар).

205.

– Антонио!

– Да, Мария.

– О чем ты так напряженно думаешь?

– Я думаю, а вот если тебя ударить веслом…

– Мне будет очень больно!

– Это как раз понятно, что об этом думать. Я думал, где взять весло.

– И ты целый час думаешь только об этом?

– Ну, зачем ты обо мне так плохо думаешь. Первые полчаса я думал, что будет, если засунуть тебя в турбину самолета.

– И что?

– Сначала было прекрасно – кровища, кишки во все стороны. А потом я понял, что ты не поместишься. Напрасно потраченные полчаса.

– Антонио, почему ты все время хочешь, чтобы мне было больно?

– А почему ты все время делаешь мне больно? Почему ты не отпускаешь меня играть в карты с Хименесом? Почему ты не разрешаешь мне пить текилы, сколько я хочу? Я, конечно, все равно делаю это все, но настроение уже испорчено. Почему ты оскорбляешь меня подозрениями в связи с Луизой?

– Потому что я два раза заставала вас голыми в нашей спальне.

– Мария, два раза – еще не тенденция. Потом, я же тебе говорил, она почувствовала себя плохо, а я лег из солидарности.

– Да? А почему тогда, когда я вошла, она вскочила и стала очень резво бегать по комнате?

– Она исцелилась при виде тебя. Ты обладаешь целительными свойствами. Помнишь, у меня болела голова с утра, а ты меня исцелила – принесла две таблетки аспирина?

– Ой, а может, мне действительно заняться целительством?

– Займись, Мария. А я пока подумаю, что будет, если тебя переедет трактор.

208.

– Антонио!

– Да, Мария.

– Вот я подумала, если бы ты был скульптором, ты бы наверняка смог изваять меня.

– Изваять? Как-то ты странно произносишь это слово, Мария, без буквы «л». Хотя, я могу. Тебя в чем – в муке, в сухарях, в грязи?

– Ты не понял. Я имела в виду, что если бы ты был скульптором, ты мог бы меня высечь.

– А я и так могу. Розги, ремень…

– Нет, помнишь, как говорил Микеланджело, взять камень и отсечь все лишнее.

– Хм, а у тебя все лишнее, Мария. Как же это все отсечь?

– Ну, ты опять не понял.

– Может, и не понял, а попробовать стоит. Ну-ка, дай мне вон тот камень и иди сюда.

– Антонио, Антонио, я тебя боюсь.

– Иди ко мне Мария, это я, твой Микельанджело.

206.

– Антонио, Антонио!

– Что ты кричишь, Мария? Пришла с таким видом…

– Я подсчитала наш среднемесячный бюджет за последние полгода.

– И что, Мария?

– На еду мы тратим 30 %. На одежду – 22%. На штрафы за хулиганство – 28. На подарки – 0, 4.

– Так, и что?

– А то, что сверх этого 100 % уходит на текилу и еще 20 % – на лекарства.

– Стоп, Мария, что-то я не понял. Начнем с конца – на какие лекарства?

– Ну, как же? Когда ты просишь меня с утра сбегать за текилой, ты говоришь, что тебе нужно подлечиться.

– Понятно. А сколько всего получилось?

– 200 и 4 десятых процента.

– Да, многовато. Подожди, Мария, а как так может быть? Общая сумма всегда равняется 100 %.

– Дело в том, что мы сначала на все деньги покупаем текилу – это и есть 100%, а потом я сдаю бутылки и на эти деньги покупаю все остальное.

– Ага, так получается, что наша семья живет за мой счет – ты, я и наш хомячок Густаво, умерший три года назад. А если бы я не пил текилу? Мы бы умерли с голоду. Так что эти 100 % оставляем – они неприкосновенны. Как и 20 % на лекарства. А что это за 28 % за хулиганство?

– Это когда тебя штрафуют за то, что ты кричишь, что все негодяи и выбрасываешь из окна все, что подворачивается под руку, в том числе и меня.

– Так это не хулиганство, это моя борьба с засильем негодяев в нашем обществе посредством бросания в них тебя. Этот пункт тоже остается. А 0,4 % на подарки?

– Ну, помнишь, я подарила тебе на день рождения вязаную шапочку, она тебе не подошла, и ты подарил ее мне на день рождения?

– Вот все и стало понятно. Будем экономить на подарках. Тем более, что покупаются они мне, а достаются тебе. И если мы не будем никому ничего дарить в течение двадцати лет, то экономия составит 96 %. Вычти это из 200, 4. Остается как раз чуть больше 100 %. Представляешь, одним махом я почти решил эту проблему!

– Какой ты у меня умный! Теперь мы, наконец, сможем купить мне стиральную машину.

– Ну вот еще! Какая же это будет экономия? Знаешь что, вон там на полке в коробочке лежит 32 с половиной процента нашего бюджета, пойди, и купи мне на них текилы.

206.

– Антонио, Антонио! Иди сюда, негодяй, я по… (Визг тормозов, удар).

– Марию сбила машина. Ай-яй-яй, а мы так и не узнали, что она хотела сказать. С другой стороны, и так все понятно. Хотя все-таки жаль, что я не успел ударить ее сковородкой.

207.

– Антонио!

– Да, Мария.

– Где ты был всю ночь, негодяй?

– Не кричи, Мария, иначе я ударю тебя… ой, я больше не могу.

– Да, я тоже, Антонио. Давай им во всем признаемся.

– Уважаемые радиослушатели. На самом деле мы с Марией – нормальные мексиканские интеллигенты, я инженер на заводе финиковых изделий имени Антонио Бандераса, Мария – библиотекарь при чулочной фабрике.

– По вечерам мы читаем Маркеса, Кортасара и Достоевского, слушаем Шостаковича и Пендерецкого…

– Я мягкий, даже где-то нежный человек, я никогда не изменял моей горячо любимой жене…

– Просто на основной работе нам платят так мало, что мы вынуждены подрабатывать на вашем «Нашем Радио», изображая, как мы ссоримся и обзываем всех негодяями. Мы больше не можем.

– Да, мы заканчиваем карьеру радиозвезд и будем нянчить внуков – Хорхе и Альфаро. У нас двое очаровательных мальчишек.

– Вот только с мамой им не повезло.

– Ну-ну, Мария, не заводись.

– А что «ну-ну»? Просто этот негодяй – наш сын Педро – женился, не посоветовавшись с нами. И теперь эта негодяйка родила ему двух маленьких негодяев, которые вырастут большими негодяями. Вон, один из них уже грызет ножку стола, сейчас перегрызет, и стол перевернется

– Знаешь, это лучше, чем тот второй, который подрисовал на фотографии моей мамы усы.

– Положим, у твоей мамы всегда были усы, фотограф их заретушировал, а Хорхе просто восстановил справедливость. И ко всему прочему, она еще была порядочной негодяйкой.

– Мария, не забывай, мы на кухне. Шостакович – Шостаковичем, а я могу и сковородкой впаять.

– Ты мне угрожаешь, негодяй?

– Нет, я уже перешел от угроз к действию. Включай Шостаковича, чтобы соседи не слышали, как ты кричишь. (Удар).

208.

– Антонио!

– Да, Мария.

– Мы с тобой давно никуда не ездили отдыхать. Может, слетаем на Новый год в Европу?

– Ты что, Мария, это очень дорого.

– Но там так красиво, например, в Париже. Эйфелева башня, Елисейские поля…

– Не хотел тебя расстраивать, Мария, но никаких Елисейских полей не существует. И Парижа тоже. Это все придумали негодяи из турагенств, чтобы брать с нас деньги.

– Как – не существует? Но люди же туда летают…

– Летают! Как они летают?

– Самолетами.

– Мария, запомни – никаких самолетов нет. Сама подумай, как может летать огромная железная дура весом в много тонн? Особенно, если в ней еще и ты сидишь.

– Но мы же летали с тобой…

– И ты поверила? О, Мария, у них этот обман прекрасно продуман. Вместо иллюминаторов у них мониторы, и они по ним все показывают – взлет, облака, землю под нами. А сами везут нас в павильон где-то под Мехико, где построен, например, Париж.

– Подожди, но там же люди…

– Это все статисты, нанятые специально, чтобы морочить нам голову.

– Но они же говорят по-французски.

– Не смеши меня, Мария, никакого французского языка вообще не существует. Они говорят абракадабру и делают вид, что друг друга понимают. Вот, ты помнишь, когда мы якобы летали в Нью-Йорк, мы зашли в ресторан?

– Да, помню.

– А ты помнишь, что почти все официанты там были мексиканцами? Знаешь, почему? – у них к этому моменту закончились статисты, которые умеют делать вид, что они говорят по-английски.

– Какое безобразие – так обманывать людей! Какие негодяи!

– И ты хотела отдать им наши деньги. Нет, Мария, лучшее путешествие – это бутылка текилы. Всегда знаешь, что тебя ждет.

209.

– Антонио!

– Да, Мария.

– Скажи, а ты мне когда-нибудь изменял?

– Ну, что ты, Мария, ни-ког-да!

– Ну, ты же врешь, Антонио! Я же сама застала тебя два месяца назад с Луизой.

– Мария, я тебе уже объяснял – это исключение, которое подтверждает правило.

– Какое правило?

– Что я тебе не изменяю.

– Но ты же изменил мне неделю назад с Лаурой!

– А это еще одно исключение. Чем больше исключений, тем больше подтверждается правило. И я готов доказывать это правило снова и снова… по нескольку раз в день. Чтоб ты поняла, как я тебе верен.

– Но… Антонио… а вот… но… а если…

– Бесполезно, Мария, тут не к чему придраться. Очень хорошо придумано, аж самому понравилось.

– Так ты мне абсолютно верен?

– Да. И сейчас я пойду это доказывать к Фернанде.

210.

– Мария!

– Да, Антонио.

– Погладь мне белую рубашку, я иду в мэрию.

– Зачем?

– Я хочу внести предложение – установить на центральной площади нашего города памятник.

– Кому, Антонио?

– Мария, ты слышала о памятнике неизвестному солдату?

– Конечно.

– Вот. А я предложу поставить памятник неизвестному изобретателю.

– Подожди, но если изобретатель неизвестен, то откуда вообще известно, что он изобретатель?

– Подожди, Мария, я сейчас не об этом. Смотри, кто-то же изобрел, например, держатель для туалетной бумаги, а мы даже не знаем, как его зовут. А ведь держатель для туалетной бумаги для меня гораздо важнее, чем, скажем, космический корабль, но памятник Циолковскому есть, а этому великому человеку – нет.

– Не знаю, нужно ли ему ставить памятник, его держатель у нас постоянно ломается, и с него падает бумага.

– Ну, хорошо, тогда изобретателю ширинки. Представляешь, если бы ее никто не изобрел, что бы я тогда застегивал по утрам? Ходил бы все время с расстегнутой ширинкой…

– Какой ширинкой, ее бы тогда не было.

– Вот, видишь, ходил бы с чем-то расстегнутым, и не знал, как это называется.

– Ой, так пусть это будет памятник еще и изобретателю слова «ширинка». Представляешь, если бы это называлось, например, «эндокринология»?

– Да, отвратительно. Прихожу я, допустим, на работу, а мне говорят: Антонио, ха-ха-ха, а у тебя эндокринология расстегнута.

– Вот идиоты! Не знать, что это называется ширинкой!

– Да.

– Ну, хорошо, Антонио, иди. Подожди, а как он будет выглядеть, этот памятник?

– Еще не знаю, Мария. Но как-то выглядеть он должен, иначе его никто не увидит.

211.

– Антонио!

– Да, Мария.

– Помнишь, какая у нас завтра дата?

– 5 или 6 июня. Если, конечно, сейчас июнь, 4 или 5 число.

– Ну, перестань баловаться.

– Хорошо, завтра исполнится ровно день, как я бросил пить, если, конечно, я сегодня брошу пить. Но шансов мало – как не выпить накануне праздничка?

– Что ты говоришь, Антонио?

– А что, ты хочешь чтобы я сказал, что завтра двести тридцать два года со дня изобретения четырехзубой вилки?

– Нет. А что, завтра именно столько с момента изобретения именно этого?

– Не знаю, это же ты пришла со словами «Антонио, угадай, какая завтра дата». Я и пытаюсь угадать.

– Завтра тридцать лет, как мы познакомились.

– С кем?

– Нет, я имею в виду, я и ты.

– Я и спрашиваю: я и ты – с кем познакомились?

– Друг с другом.

– Подожди, Мария, правильно ли я понял: сначала познакомились один друг с другим другом, а потом мы с ними? И всему этому завтра исполняется тридцать лет. Значит, каждому из этих четырех людей в отдельности – семь с половиной лет? А всем вместе – сто двадцать? Я не понял, что нужно сделать, умножить, или разделить?

– Для чего, Антонио?

– Чтобы узнать, что будет завтра.

– Завтра будет дата.

– Нет, Мария, дато будет сегодня – сковородкой тебе по голове. И сколько бы этому ни исполнялось лет, это мне никогда не надоест. Иди ко мне…

212.

– Мария!

– Да, Антонио.

– Что «да», Мария? Я еще не задал никакого вопроса, а ты уже отвечаешь на него «да».

– Я не отвечаю, просто, после того, как ты ко мне обратился, назвав меня по имени, я должна была обозначить, что я здесь и слушаю тебя.

– А зачем это обозначать, я и так вижу, что ты здесь? И попробовала бы ты меня не слушать.

– Но я же должна была как-то отреагировать. Я же не могла сказать «нет, Антонио».

– Не надо было отвечать ничего. А теперь у нас есть «да», которое должно стать согласием на что-то, иначе оно пропадет. Разве можно так разбрасываться словами, они так быстро закончатся.

– Я ничего не поняла, Антонио.

– Неважно, просто знай, что ты уже заранее на что-то согласилась.

– На что?

– Подожди, Мария, дай мне подумать… о, я придумал! Ты согласна, чтобы я поехал отдыхать в Акапулько один.

– Но я не согласна.

– Поздно, ты уже сказала «да». Все, я начинаю собирать чемоданы. Да, кстати, Мария… Мария… Мария, что происходит, почему ты мне не отвечаешь?

– Потому что ты опять используешь мое «да» в своих целях.

– О, Мария, не преувеличивай значение своего «да». В большинстве случаев достаточно и моего «да». Вот смотри: Антонио, хочешь текилу? – Да! И все. Так что, Мария, неси текилу, и можешь ничего не говорить.

213.

– Мария…

– Да, Антонио.

– Подойди ко мне, Мария, и возьми меня за руку. Я хочу, чтобы в этот трагический момент ты была рядом.

– Что случилось, Антонио?

– Я умираю, Мария. Мне душно в этом мире, населенном одними негодяями.

– Может быть, открыть окно?

– Не надо, я простужусь, и буду лежать в гробу сопливый, с красным носом.

– Да, я не подумала. Бедный мой!

– Ну, не такой уж бедный. Мне есть, что оставить людям. Слушай мою последнюю волю, Мария.

– Ты будешь диктовать мне завещание?

– Да. Впрочем, перед этим я оглашу предпоследнюю волю: дай мне рюмку текилы.

– Конечно, Антонио.

– И вот еще предпредпоследняя – кактусовые пирожки, они у тебя такие вкусные. И салат. И во-он ту рыбку… это будет уже какая воля? Предпредпред… короче, дай мне еще маринованных кактусов и икру из кактусовых иголок, и это будет семь моих предпоследних воль.

– Подожди, Антонио, ты же хотел что-то оставить…

– Вот еще, так все вкусно… А, ну да. Я завещаю нашему хомячку Густаво пять упаковок хомячьего корма, которые ты пойдешь и купишь в магазине, как только нотариус вскроет это завещание, тебе я завещаю хомячка Густаво с пятью упаковками корма, этим негодяям – нашим соседям Гутьерросам я завещаю сломать шею, упав с лестницы…

– Антонио, это все ужасно… а главное, так неожиданно… А кого пригласить на похороны?

– Ну, Эстебанов, конечно, Эрнандесов, этого негодяя Гонсалеса, Лопеса с подругой…

– Представляю, как будет весело! Они быстро напьются, начнут петь песни, плясать, Гонсалес опять покажет фокусы, подруга Лопеса опять разденется почти догола…

– А я этого всего не увижу? Нет, я не согласен. Я отменяю свою смерть!

– А как же праздник? Я уже настроилась.

– Будем поминать нашего хомячка Густаво.

– Но ведь он еще жив!

– О, Мария, этот вопрос я решу.

214.

– Антонио!

– Да, Мария.

– Скажи, а почему ничего не слышно об успехах наших спортсменов на зимней Олимпиаде в Турине?

– Ну, во-первых, потому что Турин очень далеко, и оттуда вообще плохо слышно. А во-вторых, эти негодяи – наши спортсмены – очень плохо подготовились к Олимпиаде.

– А им что, наплевать на честь нашей мексиканской родины?

– Понимаешь, Мария, эти негодяи – наши предки, когда выбирали, где им жить, выбрали такое место, где нет снега и льда. А готовиться к зимней Олимпиаде без снега и льда, все равно, что ездить на лошади без всадника… по-моему, точное сравнение.

– Неужели во всей Мексике нет хотя бы немножко льда?

– Есть. Но он весь находится в частных коллекциях.

– В каких частных коллекциях?

– В холодильниках. И эти негодяи – владельцы холодильников – жалеют этот лед для спортсменов, а вместо этого пьют с ним виски.

– Вот негодяи! И что, никто из наших спортсменов даже не попытался поучаствовать в зимней Олимпиаде?

– Ну, почему, Вот, наш сосед негодяй Рамирес хотел стать олимпийским чемпионом в беге на коньках.

– И где же он тренировался? В чьем-то холодильнике?

– Нет, Мария, он бегал по пустыне, рассчитывая на то, что если он уж так бегает по песку без коньков, то как же он будет бегать по льду, да еще в коньках!

– Как стрела!

– Ну, да.

– И что?

– Он вышел на старт, увидел лед и хотел попросить, чтобы его посыпали песком, но не успел, потому что сразу поскользнулся, упал и сломал ногу.

– Вот негодяй! Не сумел постоять за честь родины хотя бы несколько минут!

– Ты несправедлива к нему, Мария, потому что он все-таки пересек финишную черту, и, кстати, первым, но победу ему не засчитали.

– Вот негодяи! А почему?

– Потому что он, видишь ли, пересек ее на скорой помощи и без сознания. Все, Мария, ты расстроила меня своими вопросами, неси текилу из холодильника… из моей частной коллекции.