Текст книги "Гвади Бигва"
Автор книги: Лео Киачели
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Подойдя к своей усадьбе, Гвади немного постоял у перелаза. Ребята, по всей вероятности, уже возвратились из школы. Он прислушался – любопытно, что они без него делают…
С заднего двора донесся голос Бардгунии. Мальчик что-то выкрикивал, но что именно, не разобрать.
«На кого он так орет?» – удивился Гвади.
Осторожно перешагнув через плетень, он подкрался к дому.
Вечерело. Тени ложились на Оркети. С тихим шелестом набегал прохладный осенний ветерок.
– Стройся! – громкий, суровым голосом скомандовал Бардгуния.
Гвади остановился, навострил уши.
– Кучуния, на место! Смотри, поколочу! Опусти руку, Чиримия! Смотри, как Китуния поворачивается, и ты за ним… Отставить! Не годится, – распекал Бардгуния младших братьев:
«Славно он их учит!» – с удовольствием подумал Гвади. Он любил смотреть, как мальчики делают гимнастику и маршируют под команду старшего сына. Бардгуния держал их в строгости, и даже маленький Чиримия, точно взрослый боец, слушался каждого слова командира.
Гвади присел около канавки, окружавшей джаргвали, чтобы спокойно, без помех насладиться этим зрелищем. В отдаленном углу заднего двора четверо ребят стройно проделывали упражнения. В этом углу росли мандариновые деревья. Было их пять, и Гвади недоумевал: зачем Бардгуния загнал братьев сюда, к мандаринам? Ведь перед домом гораздо просторнее! И все же ему приятно было видеть, как славно держатся в строю его щенята.
– Смирно! – снова послышался голос Бардгунии. – Направо!
Сбились.
– Отставить! Не годится! – грозно крикнул Бардгуния. Он взмахнул прутом, со свистом рассекая воздух, отступил на шаг, вытянулся в струнку и крикнул еще более свирепым голосом: – Смирно! Направо!
Ребята все как один повернули направо. Бардгуния продолжал:
– Налево!.. Шагом марш!.. Раз, два… Раз, два… Прямо! Раз, два…
Ребята гуськом обошли мандариновые деревья.
– Стой! – скомандовал Бардгуния, когда шеренга возвратилась к исходной точке. Затем он поднял вооруженную прутом руку и поздоровался с братьями: – Будь готов!
– Всегда готовы! – послышался нестройный ответ.
– Отстаешь, Чиримия! – сердито сказал Бардгуния. – Плохо! – И снова выкрикнул приветствие: – Будь готов!
– Всегда готовы!
Чиримия все еще не попадал в лад, но Бардгуния перестал им заниматься. Он оглядел своих братьев, всех по очереди, каждому заглянул в глаза. Нынче Бардгуния был почему-то особенно требователен и суров, – похоже, что он нарочно старается нагнать страху на малышей. Он обращается с ними так, как будто урок гимнастики вовсе не был игрой. Братьям передалось на строение Бардгунии; они из кожи лезли вон, исполняя его приказания.
Бардгуния стал перед строем.
– Чиримия! – окликнул он меньшого. – Иди-ка сюда!
– Зачем? – спросил Чиримия, позабыв, что он в строю.
Бардгуния обратился непосредственно к нему, и это сбило мальчугана с толку. Но он тотчас вспомнил, что в строю разговаривать не полагается, и, прикрыв рот рукою, вперевалку направился к командиру.
– Стань вон там, – приказал Бардгуния, остановив его на полдороге.
Чиримия вытянулся и застыл.
– А ну-ка: если ты молодец, сорви мандарин и подай мне, – : сказал Бардгуния. – Все равно, с какого дерева… Живее!
Чиримия подошел к ближайшему дерезу и поднял вверх рожицу. Не добраться ему до мандаринов – высоко!..
Убедившись в том, что задача ему не по силам, Чиримия сунул палец в рот и задумался.
– Чиримия никак не достанет, – заметил Гутуния, старший из братьев. Он вытаращил глазенки и всем своим видом выражал готовность немедленно выполнить задание. Чиримия оскорбился, услыхав замечание брата. Он бросился к самому низенькому деревцу и протянул руки к ближайшей ветке. Нет, высоко! Малыш все еще не хотел примириться с неудачей. Он переходил от дерева к дереву, но результаты оказались столь же неутешительными.
– Ступай на место! – крикнул Бардгуния.
Утирая кулачонками слезы и всхлипывая, возвратился Чиримия в строй.
– Теперь ты, Кучуния! – сказал Бардгуния, обращаясь к следующему по старшинству.
Кучуния обошел деревья, но тоже ничего не добился. Он мужественно возвратился на место, не пролив ни слезинки! – Твой черед, Китуния!
Китунии не удалось дотянуться до плодов, росших на двух ближайших деревьях. Он подошел к третьему, пригнул ветку. Но едва он дотянулся до плода и нацелился, чтобы сорвать его, Бардгуния отменил свое распоряжение.
– Я вижу, – сказал он, – ты можешь это сделать… Встань-ка тут, в сторонке…
Когда очередь дошла до Гутунии, выяснилось, что он свободно может сорвать плоды с любого дерева.
Бардгуния и на этот раз запретил рвать мандарины и поставил Гутунию рядом с Китунией. Затем снова раздалось:
– Смирно!
Когда ребята подтянулись, Бардгуния ястребом налетел на стоявших рядом Гутунию и Китунию, схватил Гутунию за пионерский галстук и в упор спросил:
– Ты знаешь, товарищ, что означает этот галстук?
– Знаю, товарищ командир, – живо отозвался Гутуния, который уже кое-чему научился в школьном пионерском отряде.
– Знаешь, что пионер не должен врать? Бардгуния пристально посмотрел брату в глаза.
– Знаю! – твердо ответил Гутуния.
– Знаешь? Так говори: трогал зрелые мандарины? Это ты сорвал их и съел?
На лицах братьев отразилось крайнее изумление. Они уставились, разинув рты, на своего командира. Гутуния точно язык проглотил от растерянности.
«Вот он! Нашел наконец вора!» – подумал с удовлетворением Бардгуния. Он еще более свирепо и настойчиво повторил свой вопрос:
– Рвал мандарины? Признавайся! Немедленно!
– Не рвал! – ответил Гутуния, обращая к брату недоумевающее лицо.
– Врешь!
– Не вру.
– А я говорю: врешь…
– Нет!
Бардгуния рассвирепел:
– Снимай галстук! Ты недостоин его носить!
Он сунул прут под мышку и обеими руками вцепился в галстук. Однако Гутуния не вынес нанесенного ему оскорбления.
– Пусти! – взвизгнул он, рванулся что было сил и, выскользнув вместе с галстуком из рук Бардгунии, опрометью кинулся бежать. Стой! – крикнул Бардгуния, но мальчик мчался не останавливаясь.
Бардгуния принялся за второго преступника. Заметив, что и тот готов обратиться в бегство, Бардгуния, не раздумывая долго, схватил его за ухо:
– Трогал мандарины?
– Нет, ей-богу!
– Сколько раз твердил я тебе, чтоб не смел божиться… Говори!
– Не трогал!
Китуния заревел благим матом:
– Кто же?
– Не знаю.
– Знаешь…
– Не зна-ю-у-у…
– Говори, не то…
Гвади из-за угла дома наблюдал эту сцену. Он наслаждался до тех пор, пока события не приняли серьезный оборот. Когда Бардгуния приказал братьям рвать мандарины, Гвади не сразу понял, в чем тут секрет. «Прыжкам, что ли, обучать их вздумал…»
Но вот Бардгуния спросил напрямки, и Гвади уразумел смысл и цель игры, затеянной старшим сыном под сенью мандариновых деревьев. Гвади был поражен.
«Вот собачий сын! Из него человек выйдет! – воскликнул он про себя. – И придумал же! Какие приемы! Где он набрался всего этого?»
Когда же Бардгуния в негодовании своем вцепился в ухо ни в чем не повинного Китунии и, очевидно, не собирался удовлетвориться одним только ухом, Гвади стало не по себе. Он встал, перешагнул канавку и направился к детям, как будто только что возвратился домой.
– Ay, ay, что тут у вас случилось, сынок? – крикнул он старшему сыну, торопясь выручить Китунию из беды. – Ты же большой, а он – маленький. Неужели не жалко? Отпусти его, чириме…
– Не отпущу! Он – вор! Он и Гутуния украли мандарины, бабайя… Все, сколько их поспело, сожрали. У меня соревнование с Гио, у кого раньше поспеют. Теперь Гио выиграет. А я что? Все это они, они наделали. Не пущу! Пускай признаются, по крайней мере в другой раз не тронут, – горько жаловался Бардгуния отцу. – Ты уж лучше мне поручи это дело: от бабайи они не станут скрывать, если набедокурили, – сказал Гвади сыну, и тому пришлось отпустить ухо брата.
Гвади, тихонько отстранив Бардгунию, притянул к себе плачущего Китунию.
– Не плачь, сынок! – сказал он, гладя его по голове. – Бардгуния хотел только попугать тебя…
Почуяв ласку в голосе отца, Китуния заревел еще громче.
– Больно? Покажи, где болит?
Гвади наклонился и подул на больное место.
– Ну, вот и не больно. Правда? Так всегда, когда бабайя погладит. Видишь, как быстро прошло…
Он присел на корточки рядом с Китунией и заглянул ему в глаза.
– Посмотри мне в глаза, сынок… Так, молодец, перестал плакать. Ты у меня герой! Не надо, милый! Не плачь, мой хороший!
Подозвав к себе и Кучунию и Чиримию, он обнял всех троих, напустив на себя серьезность, сдвинул брови, грозно прищурился и сказал:
– Бардгуния у нас старший, ребята, вы должны его слушаться. Он учит вас уму-разуму. Не воруйте. Не лгите. Никогда чтоб с вами этого не случалось. Никогда чтоб мне не слышать, что вы украли что-нибудь или сказали неправду! Ни-ни, и мысли такой не должно быть в вашей голове! А не то на всю жизнь останетесь маленькими, расти не будете, вот что… А если даже вырастете, о вас пойдет дурная слава. Все станут говорить: нехорошие они люди. Нехороших людей никто не любит. Упаси господи – к дьяволу за девять гор и еще дальше того, кто солжет или украдет! А теперь признавайтесь: кто из вас трогал мандарины? Как скажете, так, значит, и есть, я вам верю. Может, сорвали один только… или парочку? Может, не все вы сорвали…
– Нет, бабайя! Нет… Я не трогал!.. – Голос Китунии звучал так искренне, что даже Бардгуния заколебался. Он счел нужным еще раз повторить свои предостережения.
– Ты бы признался, Китуния! Все равно откроется… Ты не скажешь, скажет Гутуния. Чужой вор к нам не сунется!
Однако Гвади перебил его: – Они должны сказать правду, так ведь, сынок? Но если не трогали, а скажут, будто трогали, – это тоже будет неправда. Погоди, сынок, не мешай…
Он еще раз, категорическим тоном повторил, обращаясь к малышам:
– Ну-ка, покажите животы. По животу сразу будет видно, ели вы мандарины или не ели…
Ни в чем не повинные дети задрали рубашонки до самой шеи и выпятили вперед крепкие животы – точь-в-точь бурдючки, полным-полно налитые вином. Гвади пощупал каждого и ласково пошлепал.
– Эх, если бы и в самом деле эти мандарины попали к вам в животики… Была бы хоть какая-нибудь польза от них… И какие же подлецы их сожрали! Им, собачьим детям, мандарины эти впрок не пойдут! – произнес он с надрывом, притянул к себе маленького Чиримию, у которого живот торчал больше, чем у других, прижался к самому пупочку и громко чмокнул.
– Знаю, знаю, что не трогали. Потому и болит мое сердце! – произнес Гвади с каким-то непонятным волнением и еще крепче прижался лицом к детскому животику. Мгновение спустя у него из горла вырвался столь характерный для него заливистый смешок, но на этот раз его можно было принять за рыдание…
Дети почувствовали что-то неладное. Китуния опасливо заглянул в лицо бабайи – что с ним случилось?
Из глаз отца потекли слезы. Мальчик на мгновение задумался. Потом сорвался, подскочил к Бардгунии и показал на отца:
– Видишь, бабайя плачет? Это потому, что ты нас поколотил. Видишь? – Китуния грозно, с красным, как бурак, лицом наступал на старшего брата.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Как и где удалось им накрасть столько добра? Валяется, верно, без призору, хоть выкидывай.
Ну и богатства на свете!
Товар не простой, по всему видно – отборный: все шелк да шерсть. Есть вещи, каких в нашем кооперативе сроду не бывало. Привез, должно быть, тот человек с белесыми глазами, что завтракал нынче с Арчилом и Максимом. Да, надо полагать…
Вот кто может сказать про себя: вор я, настоящий вор.
– Эх, и дурак же ты, Гвади, злополучная твоя голова! У себя же в саду мандарины воруешь…
Эта штука, например, – женщина от такой штуки не оторвется… блуза – не блуза. В старину таких не носили.
Смастерят, бывало, что-нибудь дома и наденут. Недавно, видно, придумали, и, надо сказать, не худо. Шелк пополам с шерстью, не иначе. Сожмешь – целиком в кулаке уместится, а так – во какая!.. Смотри, как растягивается…
Гвади развернул на свету, перед очагом, новехонький, отливающий яркими красками джемпер. Разгладил его и примерил, хорош ли? Рукава джемпера оказались длинноватыми. Это обстоятельство почему-то привлекло его внимание…
Гвади сидел на низенькой скамеечке перед очагом; рядом с ним – раскрытый хурджин, тот самый, который он давеча принес с базара. Он вынул часть вещей и принялся внимательно рассматривать каждую в отдельности.
Время было позднее, в деревне уже отужинали. Огонь едва теплился в очаге, освещая тусклым светом середину комнаты. По углам было темно. Гвади расположился так, чтобы заслонить детей от огня, – они спали глубоким сном в углу на длинной тахте, туда не достигал ни единый лучик света.
Гвади не отрываясь разглядывал джемпер; прикидывал и так и этак. Нравился он ему. Как кстати он такой широкий и длинный!
Налюбовавшись досыта, Гвади отложил джемпер в сторону и, скрестив руки на груди, уставился на уголья. Он не думал – грезил.
И сладостны были, видимо, эти грезы, недаром губы его что-то шептали, улыбаясь…
Гвади снова взял джемпер, перекинул его через руку и протянул вперед: казалось, перед ним стоит кто-то, кому он почтительно преподносит этот джемпер в подарок. Он лукаво улыбался, а губы шептали:
– Клянусь тобою, чириме, только потому и решился, что сердечно уважаю тебя. Не подумай чего… Не отказывайся, все равно по-своему сделаю. И без того обидно, все бранишь меня, хоть бы разок порадовала ласковым словом. Тебе и в голову не придет, что, как только начнется сбор мандаринов, нагоню трудодней – не меньше трехсот будет их у меня! А может, и все четыреста, чтоб не смела думать, будто Гвади слаб, никуда не годится. Да что говорить! Даже селезенке моей работа полезнее всякого лекарства. Я догадался об этом в лесу: подвигался, походил, пошевелил руками – все тело стало как будто легче, и селезенка не давит на живот. Так вот… Четырехсот трудодней и у тебя не наберется, чириме. Признайся, не наберется ведь? Ты не стесняйся, велика важность, если не наберется… Я – мужчина, чириме, тебе за мной не угнаться! И подарочек мой в счет тех четырех сотен… На что мне четыреста трудодней? Мы двумястами обойдемся – я и птенцы мои. Жизнью твоей клянусь! Слушай, что я еще скажу: раз уж дела мои пошли на лад, буду в колхозе не последним человеком… Построят мне дом, как пообещали, и тогда…
Тогда ты взойдешь на высокий балкон, точно луна в полнолунье, обернешься ко мне и позовешь:
«Эй, где ты, Гвади? Иди-ка скорее обедать, все уже готово…»
Выйдешь вот в этой самой блузе… Те тополя, что растут за плетнем, как увидят тебя, до корня посохнут от зависти… Крапива – и та, услыхав твой голос, чириме, словно розовый куст зацветет…
Порою Гвади замолкал, но губы его по-прежнему шевелились: он продолжал говорить про себя. И был он, как ребенок, до упоения увлеченный игрою, – все, о чем он говорил, казалось ему подлинной явью.
Да почему бы и не стать подлинной явью его грезам? Ведь все эти богатства, эти никогда не виданные вещи, разложенные в его джаргвали, – все это всамделишный товар, не во сне же он его видит! Почему бы, собственно, этому чудесному джемперу не попасть совсем в другие руки вместо тех, кому он предназначается? Товар этот будет, конечно, кому-нибудь продан. И Гвади тоже может его купить. Пория заплатит ему за доставку товара, к этим деньгам Гвади добавит сколько нужно, – и дело в шапке. Арчилу, само собой разумеется, придется немножко подождать – месяц-другой, пока у Гвади наберется триста трудодней. При таких обстоятельствах почему бы Гвади не оставить себе еще что-нибудь? Вот это, например: тронешь, словно кто приласкал твою руку. Взял, развернул, оказалось – шелковые чулки. Поднял к самым глазам – чулки такие длинные, что чуть не угодили носком в огонь; Гвади подобрал их повыше, чтобы не загорелись.
Понравились.
– Примерь и чулки, чириме, подойдут ли? Длиною они как раз до самой ляжки, да узковаты, не влезет, пожалуй, нога, ты же большая – вон какая ты у меня! – и руки, и ноги, и стан. Ну-ну, попробуем… Они тоже растягиваются. Слава те господи! Все-таки лучше примерить, право надежнее будет! Зачем деньги зря платить, если не впору…
Он перекинул чулки поверх джемпера. Видимо, и джемпер и чулки имели одно назначение. Гвади поглядел, сравнил отложенные вещи с остальным содержимым хурджина, – показалось, что отобрал маловато; в самом деле: там целая груда разнообразнейшего товара, тут – один только джемпер и пара чулок.
Будь Гвади бессовестным человеком и не брезгуй он такими делами, чулки и джемпер ничего не стоило бы присвоить. Вещей много, никто не заметит убыли. Но Гвади на это не пойдет. Он выберет себе еще кое-что и расплатится с Пория чистоганом. Конечно, это самый лучший способ. Лучше и не придумаешь. Человеку, вырабатывающему триста, а то и четыреста трудодней, ничего не стоит заплатить какие-то гроши, – Гвади еще причитается изрядная сумма за доставку товара, он обязательно вычтет эти деньги при окончательном расчете.
Итак, отчего бы не отложить еще что-нибудь, поскольку денежные дела Гвади обстоят превосходно?
– Третью вещь, чириме, я выну на твое счастье. Что попадется, то и возьму. Ни за что не отступлюсь, что бы ни вынулось…
На этот раз неверный свет очага озарил какой-то странный предмет кизилового цвета. Шелковая ткань точно струилась в руках, Гвади даже рот раскрыл от удивления. Штаны – не штаны, хвост – не хвост… Ну на что может сгодиться такая чертовщина?
Вдруг он звонко рассмеялся.
– Скажи мне, чириме, если хоть немножко любишь: на что годится такая одежка? Черту, что ли, на хвост? Для чего человеку штаны, если они даже ляжек не прикрывают? – говорил Гвади, посмеиваясь, и вертел в руках эти чертовы штаны. Но вдруг, решительно сдвинув брови, сказал:
– Нет, чтоб ты не смела их носить, не то… Клянусь тобою: чуть увижу их на тебе, разлюблю! Тьфу, дьявол! Бедная Агатия носила мои исподние с тесемками – и ничего, хуже не стала. Была у нее, правда, одна пара штанов покороче, миткалевые, еще девушкой сшила… А про эти даже не скажешь, что они короткие, – у них вовсе нет никакой длины, в этом-то вся и беда! Нет, чириме, не позволю! Семья все-таки, знаешь, дети, никак нельзя… Давай посмотрим еще, – ты не бойся, вещей в хурджине достаточно! Хочешь, я другое что-нибудь выну на счастье? Не обижайся, а главное, не подумай, что я поскупился…
Гвади засунул «чертов хвост» поглубже в хурджин, ему даже не хотелось оставлять его на виду. Встряхнул хурджин, пошарил в нем рукою и довольно долго ощупывал что-то.
– На счастье, на счастье! – повторил он несколько раз и резко выдернул руку, словно подсекая попавшуюся на крючок рыбешку. Он поднес к огню выловленную на счастье добычу и стал ее рассматривать. Вдруг лицо его расплылось в широкой улыбке, он беспокойно заерзал на скамейке.
В руке у него очутилась пестрая детская блузочка плотной вязки, но легкая и мягкая, как пух; у ворота болтались разноцветные шарики, точно бисер, нанизанный на золотую нитку.
– Тсс… погоди, погоди! – проговорил Гвади и с решительным видом отмахнулся, как бы приказывая кому-то замолчать. – Не мешай, чириме, не до тебя сейчас.
Он пяткой оттолкнул скамью и присел у самого огня. Глаза его загорелись нетерпеливым желанием. Он сложил блузу, сжал ее в комочек и хотел сунуть за пазуху. Пошарил взглядом по темным углам джаргвали, не следят ли за ним чьи-нибудь глаза. Но вдруг выпрямился, как пружина; вид у него был такой, точно он отбивался от врагов, защищая доставшийся ему в руки клад.
– Чиримии… Вот кому!.. – горячо воскликнул он и одним движением сбросил джемпер и чулки на хурджин. Перешагнул через него, направился в угол, где спали дети.
И вдруг откуда-то издали послышалось:
– Гвади!
Он застыл на месте, прислушался, не решаясь обернуться.
Нет, никого… Почудилось, должно быть…
Однако зов повторился. Кто-то стоял за дверью и шепотом говорил:
– Спит, верно. Крепче постучи!
Голос был незнакомый. Гвади стало еще страшнее. Кто же, кто?
Он лишился бы сознания, если бы хорошо знакомый ему голос не ответил на шепот:
– Спит? Ну что ж, он ведь не сдал вещей. Эй, Гвади!
Это был голос Арчила Пория.
Гвади очнулся. Парализованное страхом сознание снова лихорадочно заработало. Гвади понимал, что привело к нему Арчила в такой поздний час, и уже не терялся от злых его окриков. Пускай шатается дверь, пусть сыплются на нее нетерпеливые удары: он знает, что делать, как встретить Арчила.
Гвади бесшумно скользнул к хурджину и принялся торопливо втискивать в него вынутые вещи. Покончив с этим, он отозвался испуганным голосом, как бы спросонья:
– А! Кто там?
– Я тебе покажу – кто! Открой дверь! – сердито крикнул Арчил.
– Сейчас, чириме, сейчас… – ответил Гвади, позевывая, и не спеша направился к двери. Остановился. Потрогал засунутую за пазуху блузу, подумал. На лице его отразилась внутренняя борьба – отдать или не отдавать? Он боролся недолго – вернулся к очагу, извлек из-за пазухи блузу и сунул ее в хурджин. Поспешил к двери. Открыл.
– Думал, попозже отнесу, да сон меня сморил, чириме! – сказал он, беспокойно ощупывая взглядом фигуру пришедшего с Арчилом человека, скрывавшегося в темноте.
– Бардгуния спит? – свистящим шепотом спросил Арчил.
Получив утвердительный ответ, он бесцеремонно вошел в дом. За ним последовал верный его слуга и сообщник Андрей, исполнявший на заводе обязанности аробщика.
– Где хурджин? – спросил Арчил, но тотчас же сам увидел его.
– Вон лежит, чириме. Давно бы принес, да уснул ненароком.
Арчил, окинув Гвади недобрым взглядом, приказал Андрею взвалить хурджин на спину.
– Идем…
Но Гвади задержал Арчила на пороге.
– Ты забыл, чириме… Ты обещал ведь… – начал он робким, заискивающим голосом. И, изогнувшись дугою, он, точно преданный пес, заглянул снизу в глаза Арчилу.
Арчил презрительно улыбнулся: небрежным движением пальца вздернул ус, вынул из бокового кармана какую-то бумажку и швырнул Гвади.
Гвади сразу угадал, что это трехрублевка.
Бумажка упала у его ног. Гвади даже не взглянул на нее. Он пристально следил за рукой Арчила, протянется ли она еще раз к карману. Арчил понял.
– Домой должен был принести, негодяй… Подбери!..
– Мало, чириме.
– Не хочешь – не надо… плевать!
– А подарки ребятам? Ты же обещал!
– О-го! Ты что-то разохотился, мужик!
– Шишечки там… одна вещица, с шишечками, лежит на самом верху, дай, Арчил, прошу тебя… Как обрадуется малыш.
– Ты шарил в хурджине? Откуда знаешь, что там? Погоди, я проверю. Убью, если что пропало… Еще раз советую – подыми деньги.
– Не возьму, чириме.
– Возьмешь…
Арчил пропустил Андрея с хурджином вперед, вышел вслед за ним и притворил за собою дверь.
Долго стоял Гвади, не трогаясь с места… Казалось, он все еще не отрываясь смотрит на карман Арчила.
Покосившись на лежавшую у его ног бумажку, отшвырнул ее ногою.
– А-а! Жертвую за упокой души отца твоего! Сам в аду горит, проклятый, и сына такого же оставил…
Успокоился, отвел душу.
Гвади подошел к постели. Когда снимал чоху, в голове засверлила мысль: «Уж не ошибся ли я? Может быть, там больше?» Он оживился, в глазах появился блеск, шагнул к бумажке, поднял. Нет, трехрублевка – ни больше, ни меньше.
Хотел кинуть, но не стало сил.
– Что ж: поднял, значит – кончено! – произнес он. На губах появилось выражение гадливости, слова замерли…
И вдруг со стоном вырвалось:
– Хурджин!
Да, хурджин, его собственный хурджин!
Гвади впал в ярость – пользоваться чужим хурджином и то дороже стоит! Он закричал, потрясая кулаком, в котором была зажата трехрублевка:
– Горе тебе, Арчил Пория! Ты взял мой хурджин, отдай хурджин! – И еще неистовее: – Хурджин, говорю, верни!
Он схватил стоявшую у кровати кизиловую почтенных размеров палку, напоминавшую скорее кол из плетня, и выбежал во двор.
