Текст книги "Гвади Бигва"
Автор книги: Лео Киачели
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Если уже случилось так, что Никора, любимая буйволица Гочи Саландия, перетащила одно бревно, то почему бы ей не потаскать еще? По совету Онисе, к помощи буйволицы прибегла еще одна бригада, в ней работали его сыновья. Эта бригада не могла справиться с огромным пнем: корявый и нескладный, он ни за что не хотел сдаваться и, несмотря на дружные усилия колхозников, очень медленно подвигался от леса к лужайке.
Именно к этой бригаде присоединился, отдохнув, Гвади Бигва. Гвади то подталкивал пень сзади, то забегал вперед, шумел при этом больше чем следовало, но сил своих не щадил. Когда товарищи, опутав пень веревками, привели Никору, Гвади даже не узнал ее. «Колхозники, очевидно, пригнали свою рабочую скотину. Очень кстати!» – подумал он. Взяв на себя роль погонщика, выбрал из кучи срубленных веток одну, подлиннее и погибче…
Бригадир Зосиме неодобрительно поглядывал на всю эту картину. «Как бы неприятностей не вышло!» – опасливо подумал он, но спорить не стал.
«Пускай дотащит этот пень. Скотина добрая, ухоженная, ничего с нею не станется, – успокаивал себя бригадир. – Но все же долго ли до беды!» Он отошел на всякий случай в сторонку и притворился, будто занят совсем другим делом.
В эту минуту на лугу появился Гоча Саландия. Он высился точно одинокое дерево, уцелевшее на обнаженной поляне, и, прикрыв глаза от солнца, присматривался к тому, что происходит на лесосеке.
Гоча, конечно, сразу же узнал свою Никору. Буйволица волокла огромный пень, Гоча снова изумился, как будто зрелище это было для него полной неожиданностью. Крики и стон огласили лужайку, Гоча взмахнул топором, точно шашку выхватил из ножен.
Прямой, как башня, двинулся он вперед. Шагал, топая что есть силы, боялся, как бы прежде времени не остыла в нем ярость. Шаги его отдавались точно удары молота, ноги напряженно сгибались и разгибались, он оставлял за собой глубокие следы, словно шагал не по земле, а по только что выпавшему снегу.
И вдруг мелькнула мысль: «Неразумно ломиться вот этак, в открытую. Увидят, – подумал он, – и приготовятся к отпору». Гоча повернул в сторону и пошел зигзагами, прячась в каждую ложбинку, укрываясь за каждым бугорком. Ему хотелось внезапно обрушиться на этих людей и беспощадно покарать их за их разбойничье поведение.
Тень Гочи угрожающе шагала рядом с ним. Она подошла к Зосиме, стоявшему в стороне от других колхозников, перешагнула через него, упала на траву, распростерлась во всю ширину могучих плеч Гочи и скользнула к бревнам, к которым в эту минуту подходила Никора, тащившая корявый пень. Ужас охватил Зосиме, когда он увидел широкую тень на зеленой траве. Откуда взялся здесь Гоча? Зосиме не успел задать этот вопрос – Гоча промчался мимо, как будто Зосиме здесь и не было вовсе, и зычным своим голосом крикнул хлопотавшим около пня колхозникам:
– А ну, кто посмел? Погоди, не трогайся с места, если ты не баба!
Слова Гочи прозвучали как боевой клич. Клич этот разнесся от края до края луга, точно грохот лавины. Крестьяне разом обернулись. Кто-то остановил буйволицу. Грозный окрик Гочи Саландия поразил всех несказанно.
Но особенно потрясен был Гвади, стоявший возле самой морды Никоры. Он потянулся было рукою к глазам, чтобы протереть их, до того невероятным казалось появление Гочи. Когда на колхозников громом обрушился голос Гочи, Гвади внезапно, словно по наитию, осознал, что означает это пятно на лбу буйволицы, круглое белое пятно, величиною с подкову мула, и, осознав, застыл. Все ясно! Он отшатнулся от буйволицы, точно кто-то его толкнул, незаметно кинул ветку, которой подгонял животное, и, потихоньку отступая, исчез за спинами товарищей, словно надел шапку-невидимку.
Онисе понимал, что ему нельзя отступать; если он не сохранит хладнокровия и не даст отпора, Гоча закусит удила, и тогда уже никому не удержать его. Вот почему Онисе решил перейти в наступление. Он вздернул вверх свой клюв, отчего стал еще больше походить на сойку, и пронзительно закричал:
– Сам ты баба! Потому и сидишь целые дни дома, потому и нас сторонишься… Мужчины, настоящие люди, все тут, на работе! – Онисе попытался распрямить свое согбенное тело, чтобы принять более внушительный вид. Он придвинулся к своим сыновьям, стал между ними, крепко сжимая ручку топора, опустил его к земле, как бы готовясь ударом отразить удар.
Гоча покосился краешком глаза на невзрачного старика. Его грозно нахмуренные брови даже не шевельнулись, хотя старикашка показался ему смешным в своем воинственном задоре.
– Храбрец ты, Онисе, как я погляжу! – сказал он и, оглянувшись по сторонам, добавил: – Выходит, все вы, сколько вас тут ни есть, навалились на одну буйволицу? Так?
Он подошел к Никоре, потрогал веревку и, снова обернувшись к Онисе, повелительно крикнул:
– Развяжи сейчас же! Освободи буйволицу!
– Отпущу, если сам вместо нее впряжешься. Иначе и не жди! Ты что думаешь? Сам тащи… Твоя обязанность! Или барина корчить вздумал? Отойди! Убери руки! Не смей трогать буйволицу! – кричал не склонный к уступкам Онисе. Он был до последней степени оскорблен пренебрежительным суждением Гочи о его храбрости и бесстрашно наступал на противника.
– Верно! Убери руки! – поддерживая Онисе, крикнул кто-то из толпы.
Этот возглас был последней каплей, переполнившей чашу терпения Гочи.
– Не трогать? Собственную буйволицу? Да как ты смеешь! – взревел он и, широко размахнувшись, занес топор, точно собирался разить налево и направо. В ту же секунду в воздухе сверкнул топор Онисе.
Лужайка огласилась неистовыми криками.
Зосиме сразу же сообразил, что появление Гочи не сулит ничего доброго. Он шел за ним по пятам, намереваясь в случае необходимости ввязаться в драку, которая неминуемо должна была разыграться вокруг Ни-коры. Однако даже он не ожидал, что противники возьмутся за топоры. Когда Гоча взмахнул топором, Зосиме вцепился в него обеими руками.
– Упаси бог! Оставь! – крикнул он и, не давая Гоче опомниться, вывернул ему руку и в одну секунду завладел топором.
Крестьяне стали стеной между Онисе и Гочей. Старший сын Онисе веско сказал старику:
– Погоди, я дам ему сдачи! – и тоже заслонил отца. Онисе, увидев, что Гоча обезоружен, опустил топор. Вскоре все, кто был на лугу, узнали о стычке. Весть о ней долетела до лесосеки, откуда перекинулась на чайные плантации. Колхозники, работавшие неподалеку, поспешили к полю битвы, как только услыхали угрожающий рев Гочи. Потянулись за ними и дальние. На лугу собралось почти все село Оркети.
«Гоча Саландия затеял драку!» – долетела весть до плантации.
Гера, проверявший работу колхозников, только что расстался с одной бригадой и направлялся к другой. Он с недоумением прислушался к далекому гомону. Кто мог там подраться? Из-за чего? Прошло не более получаса, как он ушел с луга, что же там могло случиться за такой короткий промежуток? Народ со всех сторон бежит к лесосеке, надо поторопиться. Гера зашагал, точно гонимый бурей, через гряды чайных кустов.
Одна только Найя, дочь Гочи, услыхав, что отец с кем-то подрался, долго колебалась, не зная, как ей быть. Сначала она не поверила. Но вот и вдова Мариам, ее соседка по работе, отбросила корзину и пустилась вдогонку за другими женщинами. Сердце Найи тревожно забилось, она сорвалась с места и побежала, придерживая подол платья, наполненный чайными листьями.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Гоча был обезоружен. Однако, несмотря на вмешательство Зосиме, разбушевавшиеся страсти не утихали. Правда, противники уже не пытались схватиться врукопашную, они крушили друг друга ударами более могучего оружия – словом. Тут Онисе оказался сильнее Гочи и наносил ему жестокие раны.
Происшествие с буйволицей давно уже было забыто. Словесная схватка приняла более широкий характер.
Онисе обличал Гочу от имени всего коллектива, вызывая сочувствие обступивших место боя колхозников. Он обвинял Гочу в измене общему делу, в том, что тот чуждается коллектива и отказывается участвовать в артельных работах.
– Почему Гоча Саландия никак не может понять, – с видом победителя говорил Онисе, обращаясь к крестьянам, – что скачи не скачи, а нас ему не обскакать? Все равно в конце концов к нам воротится…
Раздавшиеся со всех сторон сочувственные возгласы придали мужества Онисе, но особенно храбрился он потому, что в руках у него был топор на длинном топорище, между тем как легким топориком Гочи завладел Зосиме.
– Я ему говорю, и пускай не забывает, – продолжал Онисе все с тем же воинственным пылом, – сколько он ни бьется, без нас все равно дома не выстроит… Верно говорю, товарищи?
– Верно! – прогремело в воздухе.
– Пускай Гоча это раз навсегда запомнит. Не будь я Онисе, если говорю неправду! – закончил он обычной своей присказкой.
– Хо-хо-хо! – раскатисто прозвучало в ответ. – Знаю, отчего разрывается твое птичье сердце, сосед! Мой-то дом уже стоит, а своего ты даже не начинал. Зависть точит тебя, вот что!.. Не сегодня-завтра глаза у тебя и вовсе на лоб вылезут: мне только крышу перекинуть осталось, что ты на это скажешь, а?
– Скажу, что напрасно надеешься. Без хозяина рассчитал. Мы все тут отлично знаем, что у тебя есть, чего нет. Не обольщайся зря! Вот тебе мое слово: самый никудышный из нас – и тот тебя обскачет, а дом твой так и будет без крыши торчать. Запомнил? А ежели выйдет не по-моему, при всех заявляю: я от своей доли отказываюсь…
Онисе все больше накалялся от собственного красноречия. Он весь как-то взъерошился, шагнул к Гоче и взвизгнул:
– С кем ты, мужик, тягаться вздумал? С кем, спрашиваю я тебя? Протри глаза, оглядись как следует… Не осилить быку буйвола, рога обломает. Слыхал? Мы же – коллектив! Пойми – коллектив!
Онисе, упиваясь победой, прошелся несколько раз перед внимательно слушавшими его колхозниками. Затем снова обратился к Гоче. На этот раз в голосе его звучали покровительственные нотки:
– Еще раз советую тебе, сосед дорогой: не чурайся нас, работай, как мы работаем. Мы пни таскаем, и ты таскай; мы бревна катаем, и ты катай – тогда, пожалуй, отпустим тебе немного досок. А в противном случае…
– Да отсохнут у меня руки, если унижусь до того, что приму от тебя помощь! – отрезал возмущенный его поучающим током Гоча и презрительно глянул на него с высоты своего роста.
– Погоди, дай договорить, – перебил его Онисе, которому хотелось во что бы то ни стало закончить свою мысль уже не поучением, а угрозой: – А в противном случае, говорю, придется – не захочешь, так заставят – возвратить даже те доски, которые тебе до сих пор беззаконно отпускали с завода. Не будь я Онисе, если говорю неправду. Ты на что рассчитывал?
– Кто заставит? – крикнул, ощетинившись, Гоча. Однако в голосе его прозвучало столько тревоги и неуверенности, что он и сам удивился. Он резко повторил свой вопрос: —Да кто меня заставит, вот что скажи!
Его взлохмаченные брови взлетели вверх, он насторожился в ожидании ответа. Очевидно, угроза Онисе явилась для него полной неожиданностью. И Гоча сразу сообразил, что ее, пожалуй, не так уж трудно осуществить. Его даже зазнобило от этой мысли.
– Ты прекрасно знаешь, кто может это сделать. Нечего и спрашивать.
Онисе нимало не заблуждался насчет впечатления, которое должны были произвести его слова. Он решил и дальше бить Гочу тем же оружием:
– Уж во всяком случае не кулаки, бывшие твои друзья…
Если до этой минуты в толпе собравшихся на поле битвы крестьян раздавались лишь отдельные возгласы одобрения, то последний выпад Онисе вызвал всеобщий откровенный хохот.
– О-о! Вот он какой Онисе, оказывается! – крикнул кто-то.
– Ловко бьет Онисе! – удивлялись другие.
И вдруг среди смеха и шуток откуда-то сзади вкрадчиво прошелестели слова, негромкие, двусмысленные:
– Правду сказать: хвост-то у Гочи до сего дня у кулаков завяз…
И был этот воровато приглушенный голос полон тайного яда.
Все задвигались, зашумели, стали оглядываться… Кто сказал? Передние искали позади, задние вытягивали шеи вперед, да так и не угадали, кто произнес эти ехидные слова.
Иные полагали, что никто, кроме Гвади, не мог такого придумать. По голосу трудно было решить, а самого Гвади нигде не было видно.
Гоча тоже искал глазами того, кто кинул ему столь обидную фразу о кулацком хвосте, но в ярости уже не различал ни лиц, ни глаз, не слышал ни слов, ни отдельных восклицаний. Казалось, у всех, кто тут был, одинаковые лица, все ухмыляются одинаково ядовитой ухмылкой, все хором и в одиночку твердят одни и те же издевательские слова.
Гоча метался как безумный, но каждый раз его встречала непоколебимая стена, и он поневоле отступал. Взгляд его упал на хмуро стоявшего в стороне Зосиме. Гоча удивился. Вот стоит человек и не смеется. Гоча стал всматриваться в него, точно увидел его впервые в жизни. Да, Зосиме поглядывает на него с явным сожалением. Он стоит, скрестив руки, и прижимает к груди рукоятку топора. Гоча узнал свой топор.
– Так, значит, я кулак, Зосиме? Да? Отдай топор! – Гоча двинулся к нему, тяжело дыша.
Зосиме спокойно принял его натиск. Глядя Гоче прямо в глаза, он отвел топор подальше и мягко сказал:
– Что с тобой, Гоча? Чего ты кидаешься на людей? Мы весь день работали, на долю каждого пришлось по двадцати, а то и больше бревен и пней, и, как видишь, все мы целы и невредимы… Буйволица твоя тянет всего лишь второе бревно – да и то не из лесу, а едва-едва с полпути. Неужели это такая уж беда, что ты готов всех нас со свету сжить? Ты только подумай: все буйволы ходят в ярме, почему бы вдруг твоему пропасть?
Гоча остался глух к примирительным словам Зосиме. Не до буйвола ему, когда его, Гочу, обозвали «кулаком» и грозят уничтожить. Зосиме, должно быть, нарочно переводит разговор на другое. Он же слышал, в чем Гочу подозревают: «У кулаков-де хвост завяз». Выходит, Гоча подлец какой-то?
– Ты мне, бригадир, отвечай и не морочь голову буйволицей: кулак я или не кулак? – наступал он на Зосиме.
Гоча наклонился вперед всем своим огромным телом, так что ухо его оказалось у самого рта бригадира. Ом даже ладонь к уху приставил, чтобы не проронить ни слова из того, что скажет Зосиме.
Но с Зосиме что-то случилось. Он не ответил на вопрос и даже отвернулся… Взгляд его был устремлен вперед, он глядел поверх голов обступивших его взволнованных людей.
Да и на лугу происходило что-то непонятное. Гоча всем своим существом почувствовал перемену. Не стало слышно ни смеха, ни восклицаний. Даже Онисе молчал. Было тихо – так тихо, что Гоча услышал биение собственного сердца и тяжелое свое дыхание. Сначала Гоча подумал, что все примолкли оттого, что их тоже кровно интересует ответ бригадира. И он снова придвинулся к Зосиме.
– Чего пристал? Замолчи наконец! – небрежно и с досадой кинул ему Зосиме. Он взял Гочу за руку, решительно оттолкнул, а сам быстро пошел в ту сторону, куда так упорно устремлен был его взгляд. Гоча вскипел.
– Это и есть твой ответ, Зосиме? – крикнул он, нагоняя бригадира. – Значит, и по-твоему я – кулак?
Однако Зосиме скрылся в толпе, даже не взглянув на него.
Гоча был окончательно сбит с толку. Но, помолчав, начал снова:
– Теперь я понимаю, почему вы не даете мне досок. Вот в чем дело! У кулака отбирать надо, а не давать, всякий это знает! Как это я сразу не понял? Буйволицу мою тоже потому взяли, что я кулак. Верно говорю?
Гоча помахал длинной, точно ветвь, рукой, вздохнул и продолжал все громче:
– Что же, если я кулак, забирайте и буйволицу. Не моя она больше, не хочу, берите!
Так надрывался Гоча, полагая, что народ на лугу слушает его затаив дыхание и что даже Онисе прикусил язык, услыхав такие слова. Вдруг Гоча точно поперхнулся – люди уже не смотрели на него. Все вдруг обратили свои взоры туда, куда устремился Зосиме. И не то еще увидел Гоча: только один человек слушал его, не сводя с него глаз. Он стоял на пригорке, недоуменно подняв плечи. Это был Гера, председатель правления колхоза.
Вскоре Зосиме очутился рядом с Герой. Он стал что-то объяснять, указывая на буйволицу, и размахивал рукой, вооруженной топором Гочи. Подбежал семенящей походкой Онисе и пристроился тут же за спиной Зосиме.
Прежде чем Гоча успел сообразить, как ему быть и что сулит ему появление председателя, Гера вдруг оборвал Зосиме, и среди общего молчания раздался его отчетливый строгий голос:
– Отпрягай буйволицу, Онисе… Сейчас же!
Ропот пронесся над толпой колхозников и тотчас же стих.
Онисе отскочил в сторону, как будто в него выстрелили.
– Кто запрягал, тот пусть и отпрягает. Не моя печаль, – отозвался он и юркнул в толпу, словно мышь в нору.
Этого Гоча не ожидал. Вмешательство Геры, который так открыто за него заступился, и позорное бегство Онисе в первую минуту подействовали на Гочу успокоительно.
Ведь и сам он требовал только того, чтобы Онисе отвязал Никору, – и все. Но тут же им овладело подозрение: они о чем-то шептались… Верно, сговариваются попросту замять всю историю.
Пришла ему в голову еще и другая мысль: Гера, должно быть, испугался. Как ни верти, колхозники поступили не по закону. Теперь Гера ищет выхода, хочет подешевле отделаться.
Гоча ни за что не удовлетворится пустяками и на мировую так легко не пойдет. Пусть не старается Онисе! Даже если он выпряжет сейчас буйволицу, это ни на грош не поможет наглецу. Гера тоже напрасно надеется. Гочу не так просто поддеть на удочку… Начальство, видишь ли! Распорядился – и делу конец! Извините, пожалуйста! Совсем не конец! Гочу опозорили, над ним насмеялись, «кулаком» обозвали, неужто это им даром сойдет? И что удивительнее всего: мальчишка, желторотый птенец, а туда же – рассчитывает провести Гочу.
Гоча почувствовал прилив новых сил. «Враг растерялся, самое подходящее время нанести решительный удар, – молнией обожгла его мысль. – Не отступай, Гоча! Смотри, будь тверд как камень!»
Гоча решительным движением прорвал ряды колхозников и крикнул Гере:
– Не надо! Пускай не отпрягают! Сказал: не хочу, – значит, так тому и быть! Я – кулак. Забирай все, для того тебя и поставили! Храбрец тоже… Как дошло до дела, на попятный! Ничего от вас не хочу… Нате… ухожу…
Он круто повернулся и зашагал по лугу, угрожающе выкрикивая:
– Мы еще посмотрим, чья возьмет!
Но тут на пути его выросло неожиданное препятствие: Найя, прибежавшая вместе с другими девушками с чайных плантаций, хотела кинуться к Гере, но с разбегу налетела на отца. Она неслась, придерживая одной рукой широкополую соломенную шляпу, а другой – подол, все еще набитый чайными листьями. Испуганно взглянула на отца огромными голубыми глазами и, едва переводя дыхание, спросила:
– Что случилось, отец? Что у вас тут такое? – и протянула вперед руку, Гоча с силой вцепился в нее, рванул к себе и хриплым, прерывающимся от возбуждения голосом крикнул:
– А-а… Хорошо, что пришла! Чтоб ноги твоей здесь не было! Домой! Сейчас же! – Он обхватил ее плечи, словно наседка, защищающая цыпленка крылом, и повлек за собой.
– Что ты сказал? Куда идти?
Найя не могла понять, чего требует от нее отец. Она ловко выскользнула из его объятий. Но тут ей под ноги подвернулась какая-то кочка. Споткнувшись, она уперлась руками в землю и лишь с трудом удержалась на ногах.
Крестьяне зашумели: им показалось, что Гоча в сердцах толкнул дочь. Со всех сторон посыпались упреки.
Несколько человек кинулись к нему. Больше всего негодовала прибежавшая вместе с Найей молодежь.
– Ты что себе позволяешь, товарищ Гоча? На что это похоже! – кричали они, готовые броситься на обидчика.
Вдова Мариам вспыхнула и стала сердито отчитывать Гочу:
– Ты на что рассчитываешь, милый мой, а? И откуда только смелость берется? Что на тебя напало? За что обижаешь девочку? Не стыдно тебе при всем честном народе? С ума ты сошел, что ли?
Она с решительным видом преградила ему путь, хотя в этом не было уже никакой надобности: Найю и без того окружала целая толпа защитников.
– Прочь! Какое вам дело! Я ей отец! – ревел Гоча, кидаясь на крестьян, чтобы так или иначе прорваться к дочери.
В это время к Найе подошел Гера и тихонько стал убеждать ее не перечить отцу. Найя отказалась.
– Почему? Да разве так можно? Не ребенок же я в самом деле! – взволнованно говорила она.
– Тогда сделаем так, товарищ Найя, – сказал ей Гера. – Ты сама забери отца. Что ты на это скажешь? Пускай Гоча воображает, будто он тебя ведет, а ты считай, что ведешь его ты, поняла? – спросил он, лукаво улыбаясь. – Не до шуток мне, Гера! Я так не могу… – заупрямилась Найя.
Тогда Гера заговорил серьезно:
– Сейчас ничего лучшего не придумать, Найя. Ты знаешь характер отца. Он не уступит. К тому же и наши, кажется, напутали… Здесь провокацией какой-то пахнет… Впрочем, разберемся позже. Прежде всего надо положить конец этому безобразию. Послушай меня, не теряй попусту времени. Сама видишь, что тут творится…
Найя задумалась.
А Гоча продолжал бесноваться. Он требовал, чтобы Найя немедленно подчинилась ему, и даже угрожал ей какими-то страшными карами.
– Как ты смеешь не слушаться? Отец я тебе или не отец?
Найя сдалась.
– Хорошо, идем!
– Хм… так… – выдавил Гоча, точно не сразу поверив тому, что услышал. Найя стояла рядом с ним. Он схватил дочь за руку и, увидав, что она не сопротивляется, кинул победоносный взгляд на окружающих. Отец и дочь разом, точно по команде, зашагали к деревне..
Колхозники молча смотрели им вслед.
Пройдя некоторое расстояние, дочь ускорила шаги и перегнала отца. Гоча, очутившись в одиночестве, остановился как вкопанный. Он взмахнул рукой, вскинул голову и, сердито ткнув указательным пальцем в землю, крикнул дочери:
– Сюда, девчонка! Слышишь? Рядом иди…
Найя обернулась. Поняв, чего добивается от нее отец, она пожала плечами, поколебалась, но решила уступить. Снова отец с дочерью зашагали в ногу.
Колхозники тихонько посмеивались.
Когда Гоча и Найя скрылись за поворотом, Гера занялся буйволицей. Ее все еще не удосужились выпрячь, она стояла возле пня и невозмутимо пережевывала жвачку. Гвади, закинув ногу на ногу, с независимым видом восседал тут же, на злополучном пне. Он зачем-то извлек свой нож и от нечего делать играл им.
Гера постоял, подумал.
– Товарищ Зосиме! – крикнул Гера.
От группы колхозников отделилась фигура бригадира.
Зосиме, даже не взглянув на Геру, заткнул за пояс топор Гочи, подошел к буйволице и стал распутывать веревки, которыми она была привязана к пню. Гвади решил помочь – сунул нож в ножны и тоже принялся хлопотать около буйволицы, сопровождая каждое движение протяжным кряхтением «ээ-хх!», словно подводя этим кряхтеньем итог всем разыгравшимся на лугу событиям.
– Знаешь, Зосиме, что удивительнее всего? – распутывая узел, сказал он вполголоса бригадиру. – Самой-то буйволице одинаково, кому ни принадлежать: коллективу ли, Гоче ли, или, между прочим, тебе, или мне. Посмотри: стоит как ни в чем не бывало и жует. А Гоче или, между прочим, нам с тобой это вовсе не все равно. Скажи, будь ласков, почему такое бывает?
Зосиме не удостоил его ответом.
Гвади продолжал:
– Хочешь, объясню?
Зосиме потянул веревку, опутывавшую рога буйволицы.
– Будет плести! – сердито отозвался он и кинул веревку Гвади, да так, что она петлей захлестнулась на его шее. Подошел Гера.
– Ты, Гвади, возьми буйволицу и немедленно отведи хозяину, – приказал он. Затем, обернувшись к Зосиме, укоризненно кинул: – Как же так, Зосиме? Вот уж от тебя не ожидал!..
– Что поделаешь! – ответил Зосиме, не глядя ему в глаза.
Он извлек из-за пояса топор Гочи и протянул его Гвади.
– На! Можешь и это ему преподнести! – сказал он с особым ударением на последнем слове.
