Текст книги "Гвади Бигва"
Автор книги: Лео Киачели
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Участок леса, на котором сейчас шли работы, был расположен на склоне одного из лесистых оркетских холмов, – он напоминал полуостров, обращенный лицом к южному небу. К опушке примыкал луг, полого сбегавший к чайным плантациям, которые начинались среди деревни и стройными рядами кустов наступали оттуда на холмы. Лес был одним из лучших уголков Оркети, его украшением. Село, разрастаясь, тянулось к опушке. Вслед за садами сюда устремились и люди. Проселочные дороги и тропки сходились узлом на лугу и затем разбегались на все четыре стороны света. Чудесный вид открывается отсюда! Даль была очерчена резко и строго. Линия горизонта вилась по снежным хребтам, уходившим в темную синь. Лишь на западе эта линия падала и сливалась с кромкою неба. Там порою струился колеблемый ветром воздух, и казалось, в струях его каким-то чудом отражается сверкающая рябь невидимого отсюда моря.
Лес был вековой. В глубине его – непроходимая чаща. По опушкам – редкая поросль, все больше ясень и бук, Кое-где попадались и дубы.
Председатель колхоза заранее распределил, что и где рубить. Взял на учет дубы и ясени, годные для строительства, отметил каждое дерево, чтобы лесорубы обращались с ними бережнее. Работали, как водится, бригадами.
Одни рубили деревья, другие очищали поваленные стволы от ветвей и сучьев и распиливали их на бревна, третьи перетаскивали бревна на луг. Если дерево попадалось большое, в него впрягали волов, а поменьше катили сами, вручную.
Пни и глубоко ушедшие в землю корни колхозники взрывали, – этой частью работ руководил сам Гера.
К полудню повалили и выкорчевали все, что было намечено на нынешний день. Оставалось только очистить часть стволов, распилить их на бревна и сложить на лугу.
Тут же пылало несколько костров, огонь пожирал сучья, кору, щепки. По лесу и по расчищенной делянке стлался густой дым.
Гвади решил пробраться к месту работ лесом. Он засел в кустах и стал наблюдать за тем, что происходит на лесосеке. Хотелось хорошенько во всем разобраться, прежде чем приняться за дело. Встречи с Герой лучше избежать. Гвади стеснялся его, даже побаивался, и опоздал-то он весьма основательно. Где-то в глубине души теплилась надежда, что ему удастся высмотреть из лесной засады кого-либо из родичей или приятелей и, замешавшись в их бригаду, как ни в чем не бывало приняться за работу. Они-то не выдадут, он их упросит…
Но лес был окутан дымом, и Гвади не различал работавших на делянке людей. Он переходил с места на место, от кустика к кустику, но тщетно: ветер, на его беду, гнал густые облака дыма в сторону леса.
Некоторое время спустя Гвади решил подобраться ближе, а там, под прикрытием дыма, и вовсе выйти на расчищенный участок. Но едва он шагнул вперед, раздался треск и мимо него что-то пронеслось, всколыхнув плотный от дыма воздух. Толчок воздушной струи был так силен, что Гвади чуть не взвился ввысь.
Он хотел было скрыться в чаще, но вдруг кто-то налетел на него, оттолкнул в сторону и сердито крикнул:
– Дорогу, товарищ, дорогу! Ослеп ты, что ли? Чего под ногами путаешься!
Гвади, разумеется, не отозвался. Он тотчас узнал того, кто столкнулся с ним. Лучше не попадаться ему на глаза. Однако в эту минуту ветер разогнал дымовую пелену и разметал ее в клочья. Сразу стало светло.
Перед Гвади вполоборота к нему стоял бригадир Зосиме. По его испачканному землею, прокопченному дымом лицу катился пот. Лоб Зосиме был туго перевязан красным платком, в руке он держал огромную дубину. Зосиме сердито глянул на Гвади воспаленными глазами и уже не отводил их. Вся его коренастая приземистая фигура выражала крайнее изумление. Зосиме передернул широкими, плотными, точно пни, плечами, чихнул вдруг воинственно и, разом понизив голос, как бы про себя протянул:
– И откуда занесло сюда этого пролазу?
– Если бы ты меня пришиб, Зосиме, что сказал бы тогда моим детям, а? – благодушно спросил Гвади бригадира, скорчив при этом необычайно довольную мину.
– Мы бы позаботились о них лучше, чем ты… Как полагаешь? – ответил Зосиме и сердито накинулся на него: – Ты что тут делаешь?
– То же, что и все, чириме… Убил бы ты меня своим бревном, если бы я не увернулся так ловко…
При слове «бревно» Зосиме оглянулся и, убедившись, что бревно и без его помощи продолжает катиться под откос, крикнул Гвади, указывая дубинкой:
– Ступай, гони его к лугу, – и пошел обратно к лесосеке.
Гвади только этого и ждал. Он погнался за бревном, даже не вспомнив о селезенке. Но бревно неожиданно налетело на какое-то препятствие и остановилось посреди расчищенной делянки. Невдалеке от него пара быков волокла огромный ствол. Волам помогали колхозники. Когда Гвади пробегал мимо них, они приветствовали его дружным криком:
– Ну и дела! Какой дуб-то Гвади катит! Молодец!
Гвади решил щегольнуть. Очертя голову кинулся он к бревну и, навалившись всем телом, силился сдвинуть его с места. Однако вместо того, чтобы налечь на середину бревна, он уперся в один из концов. Конец подался, бревно покатилось наискось. Гвади не удержался, руки соскользнули, его отбросило в сторону. Перекувырнувшись несколько раз, Гвади грохнулся на землю и застонал.
Послышались смешки. Кто-то из крестьян громко захохотал. Волов остановили. На шум отозвались работавшие в другом конце лесосеки и тоже поспешили к месту происшествия. Вокруг поверженного Гвади собралось довольно много народу. И все смеялись и шутили, зараженные общим весельем.
Гвади с усилием повернул голову. Услышав смех и шутки, он приподнялся, опираясь на локоть, и лег на бок.
– Смейтесь, братья! – сказал он стоявшим вокруг колхозникам, и в голосе его послышались слезы. – Смейтесь! Бог наградил вас здоровьем и радостью – отчего вам не повеселиться? А я что? День и ночь сосут меня щенята, пятеро их, селезенка сушит мне кровь… Не могу больше… Сами видите, правду ли говорю… Смейтесь же, чириме!..
Смех внезапно оборвался. Нахмурились потные, испачканные землей лица.
Среди притихшей толпы появились Гера и Зосиме.
– Странный ты, право, человек! Разве просил я тебя убиваться над этим бревном! – с упреком сказал Зосиме, но в голосе его прозвучало сочувствие. Однако убедившись в том, что Гвади цел и невредим, обрадованный Зосиме заговорил обычным своим громоподобным голосом: – Эка, до чего ты слаб! Вставай, богатырь!
Гера стоял чуть-чуть поодаль. Когда Гвади, тараща узенькие свои глазки, опасливо покосился на него, взгляды их встретились и выражение тревоги на лице Геры невольно сменилось улыбкой.
– Испугался, Гвади, а? Ничего, цел остался, – сказал он.
Гера подошел к нему и протянул руку с засученным по локоть рукавом.
– Вставай! Я и не знал, что ты здесь, лежебока! Сказали, будто к доктору пошел…
– Не ночевать же мне у него, чириме… Я опоздал, да не очень! – скороговоркой выпалил Гвади, ухватившись что было мочи за сильную руку Геры.
Гера поднял его, как былинку.
– Встань! Разогнись! – крикнул он и шутливо похлопал Гвади по плечу: держись, мол, бодрее.
Гвади все же не мог разогнуться сразу. Придерживая одной рукой селезенку, другой подпер поясницу и, жалобно скривившись, обратился к Гере в обычном своем дурашливом тоне:
– Кто-то сказал, будто Гера строит мне новый дом. Вот, чириме, я и вообразил себя богатырем и давай тащить этакое бревно…
Как ветер разгоняет утренний туман, так шутка Гвади развеяла напряженное молчание колхозников. Люди вздохнули свободно, не сомневаясь больше в том, что Гвади отделался пустяками.
Посыпались остроты, раздался смех, но звонкий, петушиный голос колхозника Онисе перекрыл всех.
– Он даже в гробу будет языком молоть, как мельница. Здорово сказано, здорово! Дай бог тебе сил, Гвади! – крикнул Онисе и звонко расхохотался, точно разбросал по лугу пригоршню цветных камешков. Был он узловатый и крепкий, как корень виноградной лозы; он стоял один, в стороне от всех, закинув на плечо топор, и попыхивал трубкой. Седые волосы торчмя торчали на голове, прокопченная табачным дымом борода напоминала бурую от засухи траву; в чаще этих волос лишь с трудом можно было разглядеть длинный птичий нос и серые глаза. Ни дать ни взять – сойка.
Гвади так и подмывало ответить Онисе, но бригадир Зосиме опередил его:
– Давай, Онисе, займемся дубом, острословие уступим Гвади.
– Эй, ребята, навались! Разом! – обратился он ко всем, кто стоял поблизости, и сунул дубину под бревно. Все поспешили к нему на помощь. Не отставал и Онисе.
Вскоре на месте происшествия остались только Гера да Гвади. Гера еще раз с головы до ног оглядел Гвади. – Передохни немного, успокойся, и все пройдет, – сказал он негромко, а затем повысил голос так, чтобы слова его донеслись и до тех, кто успел отойти: – А насчет нового дома ты напрасно полагаешь, что коллектив строит его для тебя. Ты этого не заслужил, товарищ. Скажи спасибо Бардгунии и его братьям. Это – их дом, для них и строить будем…
Гвади на этот раз уже не мог смолчать; он ведь и так пропустил случай поговорить с Онисе и Зосиме, – и во всеуслышание ответил:
– Не заслужил, говоришь? Ошибаешься, чириме… Я большего стою. Дом – что? Кто, как не я, пятерых молодцов государству дал? Это, по-твоему, ничего? Пять богатырей – пять ударников! Посчитай-ка мое добро, если так любишь свое считать! Нет, одним домом тебе от меня не откупиться, чириме!
Онисе отделился от крестьян, кативших бревно, обернулся к Гвади и снова сочно расхохотался:
– Так, так, сосед. Силенкой тебя бог обидел, зато язык у тебя, дяденька! Пятерых щенков растишь, тебе за это дом подавай, а я пятерых тигров вырастил, и мне даже соломенного шалаша никто не поставил. А так…
– То было в старые времена, Онисе. Нынче совсем другое дело. К тому же ведь твои тигрята уже большие, тебе не нужна помощь со стороны! Они сами поднесут тебе не дом – целый дворец! Вырастить – вот что главное! – не уступал своих позиций Гвади.
Бригада Онисе ответила на речь Гвади криками «ваша!».[2]2
«Ваша!» – восклицание, соответствующее русскому «ура».
[Закрыть] Онисе просчитался – никто уже не стал его слушать.
Отказавшись от неравного состязания с Гвади, он снова замешался в ряды бойцов, перешедших в дружное наступление против непокорного бревна.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Дуб этот в самом деле оказался каким-то зловредным и погибельным деревом. До луга было уже совсем недалеко, как вдруг он, опередив колхозников, с треском и шумом покатился вниз. Бригада Зосиме решила было предоставить его на волю случая, все равно не укатиться бревну дальше лужайки. Но на лугу оказалось целое стадо коров. Пастух Пахвала пригнал их сюда, а сам куда-то отлучился. Несколько коров, пощипывая траву, двигались к лесосеке, наперерез катившемуся бревну. Колхозники стали звать Пахвалу, но его нигде не было видно. Тогда они пустились вдогонку за бревном. Тревога охватила всех, кто был на лесосеке; отовсюду неслись крики, люди старались как-нибудь напугать и прогнать коров.
Дуб, точно вняв этим крикам, как раз вовремя поворотил вправо и покатился к оврагу. Пыль взвилась смерчем, бревно оторвалось от земли и, завертевшись волчком, рухнуло в овраг.
Вскоре вся бригада Зосиме собралась у обрывистого края. Однако извлечь бревно из оврага оказалось делом далеко не легким. Решили привести на подмогу волов, иного выхода не было.
В то время как колхозники примерялись, с какой стороны половчее приняться за бревно, в овраге показалась буйволица с отметиной на лбу.
Никора – это была она – сосредоточенно пощипывала траву, не проявляя ни малейшего интереса ни к бревну, ни к людям, которые озабоченно копошились вокруг.
Несколько человек уже успели отправиться за волами. Но Зосиме при виде неторопливой буйволицы осенила счастливая мысль. Он подошел поближе и внимательно оглядел животное.
– Погодите! – крикнул он, подавая какие-то таинственные сигналы удалявшимся товарищам. Затем обратился к Онисе – Это как будто Гочева Никора? Ты как полагаешь, Онисе?
– Она и есть, – ответил Онисе. Остальные подтвердили.
Зосиме помолчал. Когда он снова заговорил, в голосе его звучало плохо скрытое недоброжелательство.
– Гоча норовит увильнуть от черной работы, ему нипочем, что у нас шкура со спины клочьями лезет… Отчего бы нам не воспользоваться его буйволицей? Пускай хоть она поможет вытащить бревно!
Товарищи одобрили предложение бригадира. Вдохновленный общей поддержкой, Зосиме стал энергично распоряжаться: – Дружно, ребята! Пора кончать с проклятым дубом! Сколько времени зря пропало… Накидывай петлю!
Немного спустя буйволица Гочи извлекла наконец из оврага непокорное бревно.
Когда с этим было покончено, Зосиме выбрался на опушку. Внимание его привлекла фигура, которая, видимо, только что появилась на лугу. Человек переходил от одной груды бревен к другой и пересчитывал их, постукивая рукояткой плети. За ним послушно следовала лошадь с закинутыми на луку поводьями. Приглядевшись, Зосиме узнал Арчила Пория.
До Арчила донесся радостный гомон окружавших буйволицу крестьян. Он обернулся к Зосиме:
– Браво, товарищ Зосиме! Молодец, клянусь богом! Никак не ожидал я, что вы столько наработаете.
Он двинулся навстречу Зосиме. Лошадь, словно дрессированная, шла за ним, осторожно переступая с ноги на ногу.
– Привет товарищам! – поздоровался Арчил и заговорил с еще большим воодушевлением: – Богатеет Оркети, да и только. Ну и дубы, ну и ясени! Где вы только нашли такие деревья? Из каждого можно дом выстроить. Славно! Поистине славно! – Он продолжал уже потише, тоном упрека, правда осторожного и полускрытого – Только вот что нехорошо, товарищи… Должен вам заметить, – опять распилили неправильно. Бревна получились неодинаковой длины, а это лишняя нагрузка для моего завода. Я ведь и Геру просил проследить…
Вдруг Арчил осекся, словно язык проглотил. Прикусив нижнюю губу и растерянно мигая, он уставился на впряженную в бревно буйволицу, словно не Никора стояла перед ним, а какое-то чудовище. Арчил быстро овладел собою, но изумление так явно запечатлелось на его лице, что скрывать его было уже поздно. Желая смягчить свою неловкость, он улыбнулся Зосиме, кивнул головой в сторону буйволицы и, прищурившись, сказал:
– А мне показалось, что это буйволица Гочи. Откуда, думаю, взялась здесь? Неужели Гоча отдал ее колхозу? – Он притворно засмеялся.
– Правильно, это – Никора. Гоча ее нынче вместо себя на работу прислал. Некогда мне говорит, а отставать от людей не хочется… Хе-хе-хе! – ответил Зосиме и залился таким же деланным смехом, как и Арчил. – Что ж, пускай, если охота, приходит сам на смену! – добавил не без злости Онисе и, хлопнув буйволицу топорищем, погнал в сторону луга.
– К черту обоих. Мне-то какое дело? – Арчил сообразил, какие события тут разыгрались, и решил переменить тему. – Да, о чем это я… Я просил Геру, чтобы пилили по мерке: бревна должны быть одинаковой длины. А то придется подгонять их, обрезки будут, да и времени сколько зря пропадет… Ты, Зосиме, хоть теперь обрати внимание, пожалуйста… – Он поглядел вокруг и спросил: —Где Гера, кто скажет? Мне нужно кое-что ему передать. В районе просили… Собственно, я только ради этого и заехал.
– Он только что был тут, – ответил Зосиме, ткнув рукою в ту сторону, где Гвади чуть не пришибло бревном.
Гвади пребывал все на том же месте. Он лежал на стволе поваленного великана-дуба, опершись на локоть, и, закинув ногу за ногу, преспокойно дымил трубкой.
– Вон там Гвади отдыхает… Он, верно, знает, куда ушел Гера, – сказал кто-то из молодых колхозников.
Арчил сел на коня и шагом поехал к дубу.
«Больным, верно, притворяется», – подумал, усмехаясь, Арчил. И странно и смешно было ему видеть, что Гвади нежится в холодке, точно паша, на глазах всего коллектива, в то время как его товарищи обливаются потом.
Он не подъехал к Гвади, а издали, словно случайный путник, крикнул:
– Скажи-ка, приятель, где мне найти Геру? Гвади тотчас разгадал его игру.
«Смотри, какой осторожный, чтоб ему пропасть!» – подумал он и решил также притвориться, будто не узнает, что это за человек перед ним. Гвади не спешил с ответом; наслаждаясь покоем, он равнодушно глядел на Арчила. Наконец, чуть-чуть привстав, Гвади сдвинул трубку в уголок рта и протянул руку к опушке леса.
– Найя, дочь Гочи, была здесь и увела его вон туда! – сказал Гвади и при этом так многозначительно покачал головой, точно выдавал Арчилу великую тайну, такую тайну, которой не открыл бы и лучшему своему другу. – Пошли будто на чайные плантации. Видишь лес? Вон в ту сторону, отсюда не видать… – Что ты плетешь? Там нет никаких плантаций! – вырвалось у Арчила. Он невольно нахмурился. Не было никаких сомнений в том, что новость, которую преподнес Гвади, наполнила тревогой сердце Арчила:
– Пошли на плантации, а сами в лесу? Ты что-то несуразное несешь. – Арчил подозрительно покосился на Гвади. Но Гвади невозмутимо подтвердил;
– Не знаю, чириме. Говорю, как было…
Арчил, уже не скрывая своего беспокойства, глядел туда, куда показал Гвади. Там не было видно ни Геры, ни Найи. Лицо Арчила скривилось.
– Хм… – хрипло вырвалось у него. Хлестнув коня, Арчил приподнялся на стременах и поскакал в глубь леса, но вскоре остановился.
– Так, та-ак! – подзадоривая, крикнул Гвади. Этим возгласом он подтверждал, что Арчил едет по правильному пути, и выражал недоумение, почему он вдруг остановился.
Арчил, видимо, почувствовал, что не очень-то удобно ему гоняться верхом за Герой и Найей на глазах у колхозников. Он несколько раз звучно вытянул плетью своего мерина и поскакал обратно, к деревне. На Гвади он даже не взглянул.
Гвади по свисту плети догадался, что стрела попала в цель и сердце Арчила пылает злобой. Он снова с удовольствием растянулся на своем ложе. Даже по спине было видно, до чего Арчил уязвлен: он удалялся, пригнувшись к самой шее коня, точно его переломили пополам.
У Гвади вырвался ядовитый смешок. Не скоро избавится Арчил от тревоги, которая запала в его душу! Шутка ли: Найя и Гера вместе пошли в лес…
«Так ему и надо! Пускай помучается! – говорил про себя Гвади. – А о чем ты думал, милый мой, когда уплетал мои мандарины да еще других угощал! Тоже – распоряжается без хозяина!»
И Гвади снова засмеялся, на этот раз уже не коротким своим смешком. Он был в восторге от собственной выдумки. Радость заполнила его сердце, не излиться ей в этом затаенном хихиканье. Эх, крикнуть бы всему свету о том, как он славно отомстил Арчилу, чтоб до последнего уголка дошла весть об этом замечательном происшествии. Да нельзя! Он вздохнул поглубже, набрал полные легкие воздуха и громко несколько раз крякнул, – только в этом звуке и мог он сейчас излить свою радость.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Арчил торопился. Выехав из лесу, он не стал нигде задерживаться. Даже домой не заглянул и на заводе не побывал. Остановив коня у ворот Гочи Саландия, он сам их отворил и въехал во двор.
Гоча стругал доску на верстаке, расположившись подле своего недостроенного дома. Тасия вязала шерстяной чулок, примостившись тут же на низенькой скамеечке. На носу у нее сидели старые, скривившиеся очки, вместо оглобелек их удерживали завязанные на затылке поверх платка тесемочки. Спицы так быстро мелькали в привычных пальцах, что за ними трудно было уследить.
Тасия первая увидела въехавшего во двор гостя. Она сдвинула очки на лоб и, свернув вязанье, поднялась со скамеечки. Одернула платье, поправила платок на голове.
– Встречай, Арчил приехал, – вполголоса сказала она мужу и скромно отошла в сторону.
Гоча бросил рубанок и первый приветствовал гостя.
– Я и сам нынче собирался к тебе, Арчил, дело есть, – сказал Гоча. Он подошел к коню, взял одной рукой повод, другой придержал стремя и учтиво предложил Арчилу спешиться.
Арчил сначала отнекивался – «некогда, работы-де много», но затем принял приглашение хозяина, поблагодарил Гочу за любезную помощь и привязал коня к верстаку. Покончив с этим, он вынул из кармана пальто довольно длинную коробку.
– Я вроде как подарок привез твоей дочери, да что-то не видно ее… Ты ей передай, дорогая Тасия. Не везти же обратно, – сказал он, обращаясь к хозяйке.
– Ах, досада-то какая! – ответила Тасия, с интересом поглядывая на диковинную коробку. – Найя на плантации, дорогой мой, чай собирает. Мне бы тоже пойти следовало, да вот его ие могу оставить.
Тасия не отрываясь глядела на коробку. Арчил повертел ее в руках и сказал чуть укоризненным тоном: – В том-то и дело, Тасия, милая моя, что ее нет, на плантации… В лес, говорят, пошла с кем-то… – Он запнулся, почувствовал, что не следовало этого говорить, и, помедлив, добавил: – Не знаю, право, как сказать… Одна у тебя дочь на выданье, Тасия, и, знаешь…
Он снова не договорил, все не те подворачивались слова. Арчил хотел под видом шутки поднести родителям Найи то самое, что узнал от Гвади, но шутка не удалась. «Недостойно мужчины, – думал он, – упрекать мать за поведение дочери, вместо того чтобы самому поговорить с Найей». Однако сказанного не воротишь. Он выжал на лице что-то вроде улыбки и сунул коробку в руки Тасии.
– Я пошутил. Не тебя же винить за то, что дочь по лесам гуляет… Возьми, пожалуйста, и не говори Найе, что от меня.
– Мы и так в долгу перед тобою, Арчил, – завел Гоча густым басом. – Зря тратишься, милый человек. – И вдруг, резко повысив голос, накинулся на жену: – Слушай, баба, тебе дело говорят… Непорядок, чтобы девушка, невеста, по полям и лесам слонялась. Сколько раз тебе говорил: приглядывай за ней, не отпускай от себя!.. Смотри, чтоб этого больше не было. Хуже будет, если я сам примусь за нее.
Арчил стал успокаивать Гочу, взял его под руку и повел к дому.
– Я вовсе не хотел огорчать тебя, Гоча… Стоит ли так сердиться, дорогой? Нельзя же в самом деле девушку, комсомолку, держать под замком. Ничего плохого тут нет. Брось, пожалуйста, сердиться…
Гоча остыл так же быстро, как вспылил. Он оперся о верстак и кинул взгляд на жену. Тасия бережно, точно какое-то сокровище, держала на ладони подарок Арчила, вид у нее был растерянный и недовольный. Ее задел грубый окрик мужа. Все же она предпочла отмолчаться, чтобы не подвести Найю. «Но ведь и молчанием тоже можно повредить ей», – озабоченно думала она. Однако Гоча, сменив гнев на милость, обратился к жене:
– Вынеси-ка бутылочку вина и фрукты, гостя побаловать. Что стала?
– Как это я, глупая, сама не догадалась? – воскликнула Тасия, опомнившись, и поспешила в дом.
Коробку она несла все так же бережно, на вытянутой вперед ладони.
Гоча смахнул с верстака опилки и стружки, чтобы Арчилу было где сесть.
– Как дом, Гоча? Досок хватит, обойдешься? – спросил Арчил, садясь на край верстака. Прикинул взглядом, насколько выросла ближайшая к нему стена нового дома.
– Врагу твоему столько дней прожить, сколько у меня досок осталось! Последнюю стругаю, – сокрушенно ответил Гоча. – Неужели никак нельзя помочь, Арчил?
– Почему нельзя? Ты не беспокойся! – живо отозвался Арчил и, подумав минуту, вполголоса, с опаской добавил: – Как распустят коллективы, тогда…
Гоча подумал, что Арчил шутит.
– Ну, значит, конец мне, да и только! Колхозы, куда ни посмотришь, по всему свету заводятся. Время ли, друг, говорить о том, что их распустят?..
– Напрасно, Гоча… Коммуны уже отменили, чем коллективы лучше? – вопросом на вопрос возразил Арчил.
– Не верится что-то… Неужели, Арчил, нет другого способа помочь мне? Дранку я на стороне постараюсь добыть. Мне и всего-то, к слову сказать, несколько досок нужно… Уговорить бы как-нибудь Геру. Что скажешь, Арчил? – озабоченно спрашивал Гоча, которого собственные нужды волновали больше, чем судьбы коллективных хозяйств.
Но Арчил продолжал настаивать на своем:
– Несколько досок – пустяки, дорогой, мы и без Геры обойдемся, даром что надо мною посадили целую комиссию и каждую щепку взяли на учет… Как давал, ни у кого не спрашиваясь, так и дальше давать буду, пускай хоть сам Гера мне на голову сядет, не то что какая-то комиссия. В конце концов, что бы они ни говорили, – это мой завод! Захотели тоже, чтобы я обходился какими-то грошами, которые они мне платят. Как бы не так! А все-таки не пойму, как ты можешь сомневаться в том, что колхозам пришел конец? Даже странно! Гоча, ты человек умный, понимающий, неужели не видишь, что делается на свете? Крестьянам, хоть и не полностью, вернули усадебные земли, отдали сады, – это, по-твоему, ничего не значит? Вникни, подумай. Ведь это значит, что дело идет к концу. Сразу, одним махом, отменить колхозы они не могут. Что ни говори, не шутка это. Нынче уже поговаривают о рабочей скотине, будто… Хм… Так, полегоньку да помаленьку, и не на чем станет нашим колхозам держаться. Иначе, уверяю тебя, самой власти не устоять… Так-то, Гоча. В конце концов, дорогой мой, тот, кто вовсе не вошел в колхоз, и тот, кто вовремя его покинул, будут в выигрыше. Пожалуй, даже награды какой-нибудь удостоятся за то, что наперед сообразили как следует… – Арчил неожиданно замолчали пытливо взглянул Гоче в глаза. Затем заговорил снова совсем другим тоном: – Кстати, насчет рабочей скотины. Знаешь, любимицу твою Никору товарищи приспособили бревна таскать. Давеча в лесу собственными глазами видел. Таскает, несчастная, огромные бревна взад и вперед по ухабам да рытвинам. Жалко стало скотину! Едва на ногах держится. Спятил, думаю, что ли, Гоча; с какой стати дал колхозу буйволицу? Ты ее как будто даже для себя не запрягаешь?
Гоча, который до этой минуты стоял прислонившись боком к верстаку, расправил вдруг могучие плечи, закинул голову и, недоуменно подняв брови, уставился на Арчила с таким видом, точно перед ним сидит злейший враг.
– Как дал? Кто это говорит? – сдержанно спросил он, и его вздернутые брови опустились, словно крылья.
– Колхозники говорили. Если это вранье, если ты не давал ее в пользование, им придется ответить, и не на шутку. Нынче ведь все по закону: что твое, то твое. Даже к суду притянуть можешь.
– Я их за такие дела кровью рыгать заставлю! Я сам буду судить наглецов этих! – разразился Гоча. Он схватил лежавший на верстаке небольшой топорик и ринулся прочь со двора.
Арчил не ожидал такой вспышки. Он соскочил с верстака и попытался остановить Гочу.
– Не нужно драться, Гоча, нехорошо! Судом больше возьмешь… Послушай, что я скажу… – кричал он вдогонку, но Гоча только отмахнулся.
В эту минуту показалась Тасия. Она торопливо шла к новому дому. В руках у нее были тарелки, наполненные фруктами и чурчхелами, локтем она прижимала к груди бутылку с вином. Когда Гоча вихрем промчался мимо нее, угрожая кому-то расправой, Тасия остановилась с выражением крайнего изумления на лице.
– Куда ты? Гостя одного покинул… Что случилось? – крикнула она и, сойдя с дорожки, тоже побежала к воротам. Но Гоча не слышал, его уже не было во дворе.
Арчил остановил ее и попытался объяснить неожиданное исчезновение Гочи.
– Кто-то сказал, будто у него хотят отнять буйволицу… Он и поспешил узнать, в чем дело. Не волнуйся, обойдется, – успокаивал он Тасию.
Она не поверила, до того это было неожиданно, и чуть не выронила тарелку.
– Как же так? Ведь Никора у нас одна? Слыханное ли дело – отобрать единственную дойную буйволицу?
– Я так же думаю. Не похоже на правду. Должно быть, какое-то недоразумение.
Арчила нисколько не тронуло, что Тасия так встревожена. Он взял из ее руки тарелку и бутылку с вином.
– Вино-то, видно, с нового виноградника? – спросил Арчил, желая перевести разговор на другую тему; он поднял бутылку и посмотрел на свет. – Ясное дело… «Изабелла» давно прокисла бы, куда она годится…
