Текст книги "Гвади Бигва"
Автор книги: Лео Киачели
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Шоссе было новенькое, его совсем недавно выровняли, засыпали щебнем и укатали. Тут не было грязи, и Гвади затрусил рысцой. Он извлек козленка из хурджина, взял на веревку и погнал вперед. Козленок, радуясь свободе, весело бежал по дороге, – так стремительно и ровно бежит огонь по пороховому шнуру.
Однако Гвади все еще грызла тревога. Наступил день, и на шоссе ему ежеминутно угрожала опасность повстречаться с кем-нибудь. Кто, как не Мариам, повинна в том, что он запоздал? Скоро по шоссе двинутся машины, принадлежащие чайной фабрике, В сущности, вся дорога была приведена в порядок ради этих машин, чтоб им удобнее было подъезжать к чайным плантациям, принимать собранный лист и без задержки доставлять на фабрику. Не следовало бы Гвади показываться в этот час на столь людной дороге.
Вдоль шоссе тянулись крестьянские усадьбы. Гвади озабоченно оглядел их – не пройти ли лучше задами? Разумеется, так надежнее и ближе. Он только не мог решить: в чью же усадьбу ему завернуть? Одни хозяева не пользовались его доверием; усадьбы других расположены не совсем по пути.
Гвади брел все в том же состоянии тягостной нерешительности и ворчливого раздражения. Вдали показалась усадьба колхозника Гочи Саландия. С дороги видны были довольно высоко выведенные стены нового дома. Доносился стук топора.
«Гоче как будто перестали отпускать тес, а ему хоть бы что: строит себе да строит! – удивился Гвади. – Впрочем, у него есть помощничек, не то что, у других».
Гвади привлекал не столько новый дом Гочи, сколько его двор. Пройдя этим двором, Гвади чуть не вдвое сокращал себе путь и обходил Оркети по совершенно безлюдным местам. К тому же Гоча, по его представлению, был человеком вполне надежным. Он не станет утруждать себя расспросами: где был, куда идешь, что несешь… Напротив, из встречи с ним можно извлечь кое-какую пользу. Когда Гоча узнает, как плохи дела Гвади, он, пожалуй, поднесет полдесятка зрелых лимонов…
Гвади зашагал быстрее.
По ту сторону канавы, пролегавшей вдоль шоссе, извивалась узкая тропинка, сворачивавшая затем к усадьбе Гочи. Гвади решил, что ему сподручнее идти по этой тропинке. Прикинул на глаз ширину канавы. Призадумался: а ну как не перепрыгнет с этаким вот пузом, в бурке да с хурджином? Даже перед козленком неловко, не говоря уже о ком-нибудь другом, – потеряет последнее уважение к хозяину и слушаться не станет. А канава, сказать правду, порядочная…
Гвади выбрал место поудобнее, притянул к себе козленка, подтолкнул его к самому краю канавы, ослабил веревку и ласково скомандовал: правой рукой Геры, председателя колхоза. Если она ссорится с отцом, который все еще не может поладить с коллективом, то уж, конечно, не даст спуску Гвади.
Но поистине: не бывать бы счастью, да несчастье помогло – так у Гвади обернулось дело. Сначала его задержала Маркам, затем он провозился с козленком; нужно думать, Майя за это время успела уйти на плантацию. Если же не удастся избежать встречи, он в крайнем случае объяснит девушке: «В лес иду, чириме, а в хурджине у меня обед…»
И все. Не станет же Найя заглядывать в хурджин! А козленка давно и след простыл, – он уже не выдаст тайных намерений хозяина.
При таких обстоятельствах Гвади не только Найе, – кому угодно глаза отведет.
Гвади подошел к усадьбе Гочи.
На дороге перед усадьбой стояло, точно ожидая чего-то, колхозное стадо, а со двора доносился голос пастуха Пахвалы – он беседовал с Гочей.
– Мало нам оркетской земли, Гоча! Скотину некуда выгнать: тут, говорят, чай; там – мандарины; тут – то, там – се; хоть бы с ладошку луга оставили. Лес вырубили, пустошь – и ту запахали, а теперь принялись за луг, что тянется вдоль опушки, вскопали его, говорят – будут сады разводить.
Гвади поспешил к полуоткрытым воротам. Сразу стало легче на сердце: слава богу, наступил конец всем мытарствам – его ждут здесь мир и покой…
В глубине сада стоял низкий, раздавшийся вширь дом – такие дома строили только в старину. От ворот шла усыпанная гравием дорожка. Перед домом по обе его стороны высились два огромных лимонных дерева, обнесенные низким плетнем. Деревья эти чудесно разрослись – казалось, плодов на них больше, чем листьев.
Возле маленькой мандариновой рощи виднелся остов «ода» – высокого дощатого дома на кирпичных столбиках вместо фундамента. Задняя стена была уже выведена почти до самой крыши, остальные чуть пониже. На площадке, усеянной стружками и щепой, стояла, лениво пережевывая жвачку, молодая буйволица Никора. Хозяин усадьбы, ростом и дородностью напоминавший сказочного великана, стоял с топором в руке, а другая его рука лежала на спине буйволицы; он ласково поглаживал ее корявыми, узловатыми, как корни дуба, пальцами. Гоча слушал Пахвалу с угрюмо-сосредоточенным видом: длинные густые усы скрывали горькую усмешку; белая борода, ниспадавшая на широкую грудь, чуть-чуть шевелилась.
– Пошла, Никора… Ступай в стадо… Не ленись, – говорил Гоча низким, густым басом, поручая буйволицу Пахвале.
Пахвала был очень мало похож на человека – всем своим обликом он напоминал скорее какое-то четвероногое существо. Спина его согнулась дугою, грудь почти соприкасалась с коленями; не будь у него в руках толстой кизиловой палки, на которую он налегал всем корпусом, голова обязательно перевесила бы туловище. Пастух был не так уж стар – его скрючили не годы, а ревматизм.
Пахвала, шаркая, мелкими шажками обошел сзади буйволицу, легонько стукнул палкой по ногам, как бы играя, подергал за хвост и, подражая Гоче, ласково сказал:
– Ну-ну, милая, не задерживай…
Буйволица наконец тронулась с места. Пастух поплелся следом, точно привязанный к ее хвосту. Гоча проводил их немного.
– Сделай одолжение, Пахвала, притвори ворота, – крикнул он пастуху и, вскинув топор на плечо, широким шагом направился к новому дому.
Гвади сухо поздоровался с Пахвалой и быстро, во избежание всяких расспросов, шмыгнул во двор. Пастух не успел и рта раскрыть, а Гвади уже скрылся за мандариновым деревом. Приветствие так и застряло в горле Пахвалы.
– Тьфу, дьявол! И откуда принесло окаянного? – выругался он.
Гвади подошел к постройке, пожелал доброго утра стоявшему на лесенке Гоче и добавил:
– Раненько же принялся ты за работу, чириме, раненько…
Гоча взглянул на него через плечо, всадил топор в стену и, прежде чем отозваться на приветствие, повернулся к Гвади всем своим могучим телом. – Я к тебе по пути завернул, товарищ Гоча, – продолжал Гвади нарочито деловым тоном, в котором проскальзывала, однако, столь свойственная ему двусмысленная шутливость. – Не собирается ли, думаю, Гоча в лес на работу… Или забыл, что нас нынче звали? Соревнование, изволите видеть, с санарийским колхозом, все до единого должны быть на месте – вот как приказано.
Гоча молча уставился на Гвади. Он разглядывал гостя с каким-то угрюмым недоумением, как будто не уверенный в том, что именно Гвади собственной персоной стоит перед ним и силится затеять разговор. Его поведение показалось Гвади несколько странным. Обычно Гоча встречал его веселым смехом: ему нравились расцвеченные недомолвками и намеками речи Гвади. Гоча и сам охотно шутил и легко отзывался на шутку, – какая же муха укусила его сегодня?
– Мне бы твои руки, Гоча, так я бы… – попытался Гвади, слегка изменив тон, втянуть Гочу в беседу. Однако тот по-прежнему стоял истуканом, и Гвади счел за благо заговорить о другом: – Дом-то, оказывается, почти готов у тебя, Гоча! А говорили, будто перестали лес отпускать. Впрочем, кто посмеет тебе отказать?! В добрый час, чириме, в добрый час! Очень за тебя рад…
Тут Гоча решил наконец нарушить молчание. Он повысил и без того зычный свой голос и сердито крикнул:
– Ты что, сосед, насмехаться, что ли, пришел? Эй, остерегись, голубчик!
В голосе Гочи звенел гнев.
Гвади был поражен. Чего он злится? Что случилось? И отчего – это всего удивительнее – у него такой воинственный вид? Того и гляди кинется, точно на врага! Как тут не струсить! Не только Гвади – всякий растеряется, Гвади не мог даже предположить, почему всегда столь благожелательный к нему хозяин пылает нынче такой злобой.
И тогда Гвади снова пустил в ход излюбленное свое орудие – ласково-заискивающую речь:
– То-то и есть, чириме!.. Великое дело, когда повезет такому соседу, как ты. Твоя удача, твоя прибыль и для нас прибыль и удача. Эх я, несчастный, хоть бы в малости какой тебе помог! Хоть бы доску разок подал… Но ты ведь знаешь, как я живу, и не осудишь меня, чириме! Да… А насчет леса и всякой там пачкотни… Я же понимаю: некогда тебе этим заниматься. И, правду сказать, зачем себя беспокоить? Я пошутил, чириме: дай, думаю посмешу его.
И Гвади залился обычным своим смешком.
– Вот что, друг, – сдержанно и сухо ответил Гоча. – Правильно ты сказал: мне не к чему себя беспокоить. Твоя правда, сосед! Пускай корчуют и рубят лес, пускай осушают болота те, кто пришел в колхоз с порожними руками, вроде как ты…
– Истинно, чириме! – поспешил ввернуть Гвади. У него гора с плеч свалилась: «Если Гоча заговорил во множественном числе, значит, сердится не на меня», – подумал он.
Гоча спустился ступенькой пониже и продолжал, уже не сдерживая обуявшей его ярости, как будто словечко, которое поспешил ввернуть Гвади, еще пуще его распалило:
– Кто отдал коллективу мандариновый сад: я или ты? Кто дал полдесятины пашни: я или ты? Пожалуйста, отдай столько, сколько я отдал, и тогда воля твоя: равняй себя со мною.
– Правильно, чириме! – покорно поддакнул Гвади, но Гоча продолжал, не обращая на него ни малейшего внимания.
– Кто привел в коллектив упряжку волов – да каких волов! Словно родных детей, растил я их и холил. Приведи ты таких волов, сосед, тогда поговорим! То-то же!
Гоча выкрикивал слова, раздражаясь все больше и больше. Не трудно было догадаться, что вовсе не эти старые истории, а какие-то совсем иные обстоятельства так глубоко взволновали его нынче утром. С минуты на минуту туча может надвинуться, и тогда гром разразится над самой головой Гвади.
«Эх, вот она, судьба моя! – вздохнул Гвади. – Кто-то, видно, меня сглазил!.. С какой стати именно сегодня Гоча вздумал перебирать старые свои обиды!»
А Гоча продолжал грохотать:
– Ты раньше бегал на работу до зари, надрывался так, как сейчас надрываешься? Когда это с тобой случилось? Видно, на радостях сон потерял, лежебока! Радуешься, что у меня отобрали, а тебе дали, – так, что ли? «Зашел, вишь, за тобою!» Когда мы с тобою в паре ходили, паршивец ты этакий? Если ты настоящий человек, а не трус, почему молчишь о том, что вы там против меня постановили? Чего мне рот всеми этими «правильно» да «истинно» затыкаешь? Где ты был, когда писали постановление: «Прекратить выдачу строевого материала Гоче и распределить весь имеющийся на заводе запас между ударниками»?! Что скажешь на это? Тоже нашелся ударник, Нацаркекия[1]1
Нацаркекия – популярный герой грузинской народной сказки, бездельник, враль, лентяй, преодолевающий все препятствия хитростью.
[Закрыть] ты этакий! Его, видите ли, а не кого другого записывают в первую очередь, да притом ему же в ноги кланяются: «Будь милостив, построй себе дом!» Поистине: пришло время таких тунеядцев, как ты. Поглядите-ка на него! Калека, а насмехается. Ты что, пришел звать меня в лес, на работу? Кому пойдет этот лес? Нет, мы еще посмотрим, чья возьмет… Не будь я Гоча, если и без вас не дострою свой дом.
Гоча рычал, потрясая могучими кулаками. Под ним содрогалась лестница, скрипели недостроенные стены. Но Гвади вдруг проявил необычайное мужество – он стал оправдываться.
– Все это, Гоча, вранье. Люди выдумали. И какая отпетая душа взяла на себя грех солгать, будто Гвади строится? Как мог ты поверить? Сплетни, чириме! Материал, говоришь, дают… Ударник… Кто ударник? Удивляюсь я тебе, как мог ты всему этому поверить? Сказки, Гоча! Будь я пес и сукин сын, если я в лес работать иду! На базар иду, вот куда… Пятница сегодня. Через усадьбу Гочи, думаю, ближе будет, вот и все! Да разрази меня господь, с места мне не сойти, если у меня в мыслях было что другое…
Он сорвал с головы свою войлочную шляпу, положил на ладонь, дунул и швырнул что было силы оземь…
Гвади сказал на этот раз истинную правду, но Гоча был уверен в том, что он лжет, так же как давешнюю его ложь почел за истинную правду.
– Не то что двор перейти, – голову тебе надвое расколю! Пошел вон, лгун негодный! – крикнул Гоча и, схватив топор, ринулся вниз по лестнице.
Если бы сердце выдержало, ноги Гвади все равно не устояли бы на месте. Кое-как подхватил он свою шляпенку и опрометью кинулся со двора.
– Фу-у, спасся!..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Гвади стоял на перекрестке, оскорбленный, уязвленный, и гадал о том, куда же ему идти – в город или домой.
Солнце уже высоко, на базар он, должно быть, опоздал. Да и день, ясно, выдался несчастливый – Гвади не ждал ничего доброго.
«Пожалуй, правильнее всего явиться на работу, – хоть Гера будет доволен», – соображал про себя Гвади, но он не мог прийти к определенному решению. Больше всего мысли его были заняты Гочей: уж очень обозлился на него Гвади.
«В самом деле, что этот Гоча воображает? Старки дом вовсе не так уж плох, дранка дубовая, ни дождем его не мочит, ни снегом не заносит, – чего еще ему нужно? На кой черт вздумал он строиться? Вот бы мне такой дом, никогда в жизни не пожелал бы лучшего…»
Впрочем, Гвади отлично знает, из-за чего бесится Гоча. Он обязательно хочет построиться к зиме… и… хм… Гвади все знает: нет такой мелочи в Оркети, которая бы укрылась от его глаз и ушей, – как же ему не догадаться о том, что беспокоит Гочу?.. Вовсе не сам по себе дом заботит Гочу, а кое-какие соображения, связанные с этим домом. Не для себя он строит дом. Вот где зарыта собака… Нет у него сына, так он задумал обзавестись зятем. Вот по этому случаю ему и понадобился так срочно дом: хочет его осенью преподнести в приданое дочери. И подумать только, кого он в зятья себе приглядел!..
«В зятья, говорит, не иначе как благородного дворянина возьму. Знать не хочу никаких Бигва, Асландия да Саландия! Их, говорит, и на порог не пущу. Выбрал я, говорит, благородного Пория, он и будет моим зятем». А о том, что Гоча и сам всего-навсего Саландия, об этом и не вспомнит…
Дворянское звание давно отменено. Допустим, это не столь важно. Но поистине удивительно, что какой-то Саландия знать не хочет Бигву… Гвади рассуждает так вовсе не потому, что сам он Бигва. Кто на свете не знает: далеко Саландия до Бигвы! В те времена, когда Саландия были крепостными рабами Пория, Бигвы числились церковными крестьянами, – церковные же крестьяне, уж вы меня простите, не чета обездоленным крепостным такого дворянина, как Пория… Как ни вертись, это святая истина. Пускай нынче Гоча большего стоит, чем Гвади, так ведь не фамилия же тому причиной. С одной стороны – лихорадка одолела, селезенка изводит; с другой – пришибла Гвади женина смерть. Не повезло человеку, вот и опустился… Раньше и Гвади большего стоил. Не всегда он был такой. Пять у него сыновей: ведь он же, Гвади, а не другой кто породил их на свет! А Гоча ни одного не родил, вот и приходится ему шарить всюду, кого бы в дом взять. Это же, изволите видеть, чего-нибудь стоит: пять сыновей – и ни одного! Э, да никому даже в голову не придет равнять Саландия и Бигву! Гера, например… Гера – тоже Бигва. Найдется ли среди Саландия, сколько их ни перебери, хоть один такой, как Гера? Что Саландия! Пория тоже не сравняться с Герой. Где он, этот равный ему Пория, покажите мне! Арчил? Что ж, он чуть-чуть повиднее других, этот самый Арчил, в котором Гоча души не чает только оттого, что тот носит фамилию Пория. Однако… Правда, Гвади нелегко об этом говорить… Но и тот… Хм… Несмотря на то что Гвади связывают с ним кое-какие делишки, он все-таки должен заявить, что Арчил просто-напросто вор и больше ничего. Гоча, конечно, и не подозревает…
Но тут в голове Гвади всплывают сомнения – если бы Арчил втайне не поддерживал Гочу, вряд ли тот стал бы хвастать: «Ничего вам со мною не поделать, дострою дом и без вас». Ясно, как на ладони: Арчил заведует лесопильней и, должно быть, тишком, понемножку снабжает его материалами, вот Гоча на него и надеется. Может быть, он думает, что это не воровство? А еще корчит из себя честного человека и, туда же, ругается! Если он такой герой, пусть самому Гере скажет в лицо все, что плетет у него за спиной. Или он только перед Гвади храбрится.
За топор схватился Гоча… Неужели ударил бы? Гвади не успел в этом убедиться: он очень спешил и не стал задерживаться. Испугался? Ни в коем случае! В драку лезть не хотелось, а не то… Ежели дойдет до дела, Гвади никому не даст спуску. Может быть, кому-нибудь кажется, что он тщедушен и слаб, ростом не вышел, селезенка больная, справиться с ним ничего не стоит? Эй, легче на поворотах! Нацаркекия тоже на первый взгляд плюгавый был человечишка, да заставил все-таки дэви плясать под свою дудку, даром что они великаны. Уж если на то пошло, чего стоит сила Гочи перед умом и ловкостью Гвади? Гоча и моргнуть не успеет, как Гвади его вокруг пальца обведет да так заморочит, что Гоча того и гляди себе голову расколет тем самым топором, которым замахнулся на Гвади…
Так размышлял Гвади то вслух, то про себя, продолжая сердиться на Гочу. Он до того погрузился в свои думы, что и не заметил, как зашагал прямиком по направлению к городу. Гвади сообразил это лишь в ту минуту, когда вдруг вспомнил, как Гоча замахнулся на него топором, – вспомнил и оскорбился до того, что от досады перехватило дыхание. Гвади остановился и расправил плечи. Его нисколько не смутило то, что он с таким опозданием вздумал защищаться от неожиданного нападения Гочи. Гвади выставил ногу, схватился обеими руками за рукоятку ножа, как будто это был не нож, а кинжал, подался вперед – и вдруг увидел, что село давно уж позади и он стоит среди дороги.
«Вот те и раз, куда меня занесло?» – искренне удивился он, мигом забыв и о горевшей в сердце обиде и о ноже, который сжимали его руки.
Гвади огляделся. По правую руку на пригорке стоял лесопильный завод. Там, видно, уже шла работа. Слышалось гулкое постукивание и мерное дыхание завода. Гвади обрадовался: какая удача, он благополучно миновал деревню. Возвращаться домой не имело смысла. Кроме того, при виде завода Гвади осенило:
– Авось как раз здесь и улыбнется – мне счастье, – подумал он вслух. – День не совсем зря пропадет.
Он приподнялся на носках, рассчитывая увидеть за забором, во дворе завода, кого-либо из знакомых.
В эту минуту, точно во исполнение желаний Гвади, ворота лесопилки распахнулись, и на дорогу выехал всадник. Он поскакал вниз, по отлогому склону пригорка. Гвади тотчас узнал и коня и всадника, и первым его движением было кинуться навстречу, не то от радости, не то из опасения, что тот повернет в другую сторону и Гвади потеряет его из виду. Однако мгновение спустя он решил не торопиться и отвернулся с безразличным видом. Он сообразил по движению всадника, что тот тоже узнал его и тоже рад случайной встрече. Всадник поднял плеть, сигнализируя Гвади: «Не уходи, мне нужно поговорить с тобою». Но именно в это мгновение Гвади и повернулся спиною к всаднику, чтобы тот не догадался, насколько Гвади заинтересован в свидании.
Всадник выехал на шоссе, копыта коня зацокали по плотно убитому щебню. Он помчался в сторону Гвади и чуть было не наехал на него. Осадив коня, всадник рукояткой плети сдвинул на затылок высокую папаху и сердито уставился на Гвади.
– Ты почему не на базаре, негодяй? Забыл, что сегодня пятница?
Гвади собрался отвечать, но всадник, убедившись, что за ним никто не следит, перегнулся к нему всем телом и зашептал:
– Живо, бегом, не то худо будет! Дело есть, понял? Кое-что и тебе перепадет. Там расскажу…
Гвади успел все-таки возразить:
– Если к спеху, чириме, подсади к себе на коня, вместе и приедем, – чего же лучше!
Всадник насупился, выпрямился в седле и, насмешливо шевеля вздернутыми усиками, грубо крикнул:
– Как ты смеешь, собачий сын! Что я тебе – Бигва? Глаза его сверкнули. Он поворотил коня, поднял на дыбы и помчался галопом. Точно ветер, несся он по шоссе.
Это был Арчил Пория, когда-то хозяин, ныне управляющий лесопильным заводом, с тех пор как тот перешел во владение колхоза Оркети. Арчил происходил из зажиточной дворянской семьи, его-то Гвади и прочил в зятья Гоче, что не помешало ему, однако, назвать Арчила вором. В минувшие времена Гвади служил в работниках у его отца. Арчил до сих пор пользовался услугами Гвади, когда нужно было обделать кое-какие дела. Эта тайная связь между бывшим хозяином и бывшим батраком держалась прочно, хотя много воды утекло с тех пор, как Гвади оставил службу у Пория. Иногда он оказывал эти услуги потому, что ему было трудно отказать старому хозяину; иногда делал это потому, что боялся Арчила, но чаще всего им руководила корысть. Эти «дела» были в какой-то мере выгодны для него; к тому же выполнение поручений Пория не требовало ни труда, ни особых усилий. Он и на этот раз ухватился за предложение Арчила. «Авось мне еще повезет сегодня и по милости Арчила подвернется что-нибудь подходящее, – с надеждой подумал он. – Тогда, конечно, и без козленка удастся купить детям обещанные чувяки».
– Что поделаешь, дяденька Гвади! С этими подлыми людьми никак не обойтись без лжи и жульничества, – ласково сказал он себе, оставшись в одиночестве и пытаясь прикинуть, какие же выгоды сулит ему Арчилово предложение.
Он бодро двинулся в дальнейший путь, затрусил вперевалку, иноходью, как всегда, когда ему приходилось спешить.
