Текст книги "Гвади Бигва"
Автор книги: Лео Киачели
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
А Гвади все смотрел и смотрел.
– Ты что пялишься, мужик? Нашел тоже икону! Ух, бесстыжие твои глаза! – прикрикнула на него Мариам и заслонила ему глаза ладонью. – Убери глаза! Сейчас же убери, слышишь!
Однако окрик ее прозвучал совсем неубедительно. Слова еще в какой-то мере соответствовали той степени гнева, которую она хотела изобразить, но тон и движения говорили о другом.
Этого еще недоставало… Ну и ночка выпала нынче на ее долю! Она, в ее годы, ведет себя так легкомысленно и поддается на какую-то двусмысленную игру с этим проклятым Гвади.
Она жалела Гвади, только жалела, – больше ничего между ними не было. Не было даже в мыслях. Может быть, ее пленили чоха и архалук? Так, что ли? Эх, женское сердце: темно в нем, как в омуте.
Гвади уловил в голосе Мариам затаенный вызов и вдруг неожиданно осмелел еще больше.
Он кинулся на колени и, простирая к ней руки, завопил:
– На коленях умоляю тебя, Мариам: пожалей несчастную мою голову… Ты мое солнце, ты моя жизнь!..
Мариам не ожидала такого взрыва.
Она попятилась, не отводя от него широко раскрытых глаз.
Нет, теперь уж никак нельзя не рассердиться, не побранить Гвади как следует, – это единственный способ исправить невольный промах. Однако гневные слова все не шли на ум.
Даже камень смягчился бы при виде жалостно молящих глаз Гвади. А сердце Мариам – не камень. Как же тут рассердиться?!
– Что ты, что ты! Это не шутки, милый мой! Встань! Встань сейчас же! – с мягким упреком сказала Мариам вместо того, чтобы осыпать его градом негодующих слов. – Она подошла и положила ему руку на плечо, точно для того, чтобы помочь подняться с колен.
– Мариам! – простонал Гвади, почувствовав прикосновение ее руки. – Пожалей меня, Мариам! Нет мне без тебя жизни… – Он зарыдал, зарыдал так бурно, что казалось, из глаз его хлынули целые потоки слез. Не давая ей опомниться, схватил лежавшую у него на плече руку и впился в нее, точно коршун в цыпленка. Прижимая к груди руку, он стал жадно и восторженно ее целовать. Мариам почувствовала на своей руке горячие слезинки и до того растерялась, что даже не попыталась вырвать ее у Гвади. Разве могла она представить себе, что Гвади способен на такую пламенную страсть?
– Тшш… Стыд-то какой! – сказала Мариам умоляющим голосом. – Образумься, Гвади, ребенка разбудишь. Чего ты хочешь?
– Радости хочу, Мариам, счастья… Жизни хочу, и любви, Мариам! Твоей любви, твоей ласки и доброты, Мариам! – заговорил Гвади, и ей казалось, что голос его прорывается из глубочайших недр души, в нем слышалось клокотание стихийной страсти, пылавшей, как в горне, в этих недрах. Это была не просьба, это был вопль.
Разве могло сердце Мариам не отозваться на могучий призыв?
– Тише! Замолчи… Ни слова! Тише, дурной!.. – шептала она, не замечая, что и в ее голосе слышатся отзвуки страстного призыва Гвади. Она положила руку ему на голову – не ту, которую он целовал, а другую, робко выражая свое сочувствие.
– Вот и дошутились, непутевый ты человек! Я смеюсь, а ты совсем другое подумал. Тише, говорю, не надо… Ну, пусть я виновата. Успокойся только… Уйди…
Но Гвади не ушел. Он завладел другой рукой Мариам.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Гвади возвращался от Мариам. Он медленно, словно в тумане, шел по проулку. Волнение все еще не улеглось. Он снял с головы башлык, расстегнул архалук и подставил голову и грудь прохладному осеннему ветерку.
Это было как сон. Гвади не помнил, как вышел из комнаты Мариам, как сбежал по лестнице, миновал двор и ворота. Он ежеминутно останавливался, оглядываясь на дом Мариам: неужели он в самом деле был у нее? Неужели именно от нее возвращается он сейчас домой?
В нем боролись два чувства, две противоречивые мысли: он чувствовал себя то бесконечно счастливым, то непоправимо несчастным.
С чем ушел он от Мариам? Что она сказала ему – «да» или «нет»? Не понять, ничего не понять!
По мере приближения к дому он все больше освобождался от навеянной близостью Мариам страсти, и с каждым шагом все сомнительнее казались ему надежды на любовь, все слабее становилась уверенность в счастье.
Он повторял про себя слова Мариам. Взвешивал, поворачивал их и так и этак – быть может, неверно истолковал их? – Он вспоминал малейшее ее движение, выражение ее лица и глаз, и то, как звучал ее голос, и то, как она сердилась, и то, как ласкала, и всячески старался угадать, насколько все это было искренним… Может быть, там, в ее доме, он неправильно воспринял ее слова и все ее поведение? Однако сколько Гвади ни раздумывал, он не мог найти ни одной черточки, подтверждавшей его сомнения. И все же не был до конца уверен в том, что она подарила свое «да». Его большая любовь, тайно взращенная в сердце, видимо, осталась неразделенной.
Так, раздираемый сомнениями, приближался Гвади к своему дому. Вот и плетень и ворота. Неожиданно, в ту самую минуту, когда он поравнялся с ними, кто-то тихо и вкрадчиво позвал:
– Гвади!
Голос доносился со стороны джаргвали.
Ночь была тиха, воздух чист и прозрачен, голос прозвучал так отчетливо, что Гвади не мог ослышаться. Сердце забилось. Гвади остановился, прислушался. Сначала голос показался ему знакомым. Подойдя g перелазу, он наклонил голову, окинул взглядом двор – весь от края и до края. Густая тень джаргвали лежала на траве. Во дворе никого не было.
Немного погодя его снова окликнул тот же голос. Еще тише, еще явственнее прозвучало:
– Гвади!
Сомнений быть не могло: кто-то скрывался под навесом. Кто бы это мог быть?
Гвади затрепетал в тревоге. Вдруг проснутся и перепугаются дети? Не выдержав напряжения, крикнул:
– Эй! Кто там?
Крепко сжимая рукоятку кинжала, он перелез через плетень и стал приближаться к джаргвали. Остановился чуть поодаль от навеса. Вряд ли разумно идти напрямик к дому.
Никого… Холодок пробежал по телу.
Какая-то тень отделилась от стены. Скользнула из-под навеса во двор, залитый лунным светом.
– Я не узнал тебя, Гвади. Думал, санариец какой-то. Я был уверен, что ты дома. Ты один? – спросил Арчил Пория.
Гвади не успел даже выразить вслух свое изумление. Арчил поспешно подошел к насмерть перепуганному Гвади и, взяв за руку, отвел к хурме, подальше от Джаргвали.
Вздохнул глубоко, оглянулся, окинул Гвади с ног до головы и спросил:
– Ты чего вырядился, а? Откуда это все? Тебя, может, и чохой наградили?
Он отступил, продолжая внимательно разглядывать Гвади. Скривился, под усами мелькнула улыбка.
– Даже рука на рукоятке кинжала… Все как надо. Удивительно, когда успел выучиться? – сказал Арчил и фыркнул. Затем с притворной грустью продолжал: – Тебе не стыдно? Подкупили? Да?
Гвади глядел на Арчила не отрываясь – казалось, не узнает его в темноте. Он тщетно ломал голову, пытаясь угадать, что привело к нему окаянного так поздно ночью. Хотел найти разгадку, прежде чем Арчил заговорит, но разгадки не было.
Особенно подозрительным показался ему наряд Арчила. Зачем он надел вместо обычной своей высокой папахи фуражку с большой пятиконечной звездой над козырьком? Фуражка придавала ему вид ответственного работника. Гвади, прищурившись, нацелился взглядом на звезду.
– Ты моей фуражкой занимаешься гораздо больше, чем я твоей чохой и архалуком, милый Гвади, – сказал Арчил, подметив его взгляд. – Меня никуда не выбирали, но, как видишь, я и без посторонней помощи стал большим человеком. Может, полагаешь, что ты один перекрасился? Извини, пожалуйста! Ну-ка, взгляни на меня хорошенько…
Пория разом преобразился, напыжился, подобрался, выкатил глаза, – он, видимо, хотел изобразить какую-то важную особу, перед которой окружающим полагается испытывать страх и трепет. Указывая пальцем на звезду, он внушительно произнес:
– Видишь? Берегись… а не то…
Гвади молчал. Недоумение его возрастало с каждой минутой.
– Что же ты молчишь? Не стесняйся! Скажи мне правду: откуда пришел так поздно?
Пория наклонился к Гвади.
– Ясно. Был у вдовы. Ага, я же говорил, что от меня ничего не укроется. Так и видно по роже – нализались до изнеможения. Едва дышишь! Тебе повезло. Ты сейчас в такой чести, что скоро не только к вдовушкам – к замужним полезешь. Знаю я вас! Видно, все, что построили Пория, пожрут и потопчут Бигвы. Нате, жрите, топчите!..
Имя Бигвы привело Арчила в остервенение. Он бранился громко и злобно и под конец стал угрожать:
– Но вы у меня поплачете! Узнаете еще, каков Арчил Пория! Как сказал, так и сделаю. Теперь у меня развязаны руки, – он заскрипел зубами.
Гвади не выдержал.
– Все это так, чириме, но почему ты соизволил побеспокоить себя так поздно? Что-нибудь случилось? Или по делу пришел? – грубовато спросил он незваного гостя, не проявляя ни малейшего интереса к его угрозам.
Арчил обиделся:
– Не стыдно тебе так разговаривать! Меня уволили, вот и дерзишь, потому что нечем уже от меня попользоваться. Так, что ли? – сказал он укоризненно.
– Быть этого не может! В самом деле уволили? Ничего не слыхал, чириме! – искренне удивился Гвади.
Пория не поверил.
– Поразительно! Ты один во всем Оркети не слыхал, что на мое место назначен Бесо…
– Хм! – неопределенно хмыкнул Гвади.
– И о том не слыхал, что меня разыскивают, чтобы арестовать? – закончил Арчил перечень своих несчастий.
Гвади подскочил.
– Нет, нет, не говори! – закричал он и замахал на Арчила руками. – Не знаю! Не слышал! С нами крестная сила!
Он заткнул уши пальцами.
Гвади не помнил себя от ужаса. Да что же это такое? Он, человек, облеченный общественным доверием, разговаривает с преступником, которому грозит арест! Пория по-своему истолковал волнение Гвади: испуг он принял за сочувствие.
– Слава богу, я вовремя узнал и успел скрыться. Не то дела мои были бы совсем плохи, – добавил Арчил, видимо желая успокоить Гвади.
Но Гвади стоял, заткнув уши.
– Ничего не поделаешь, милый мой… – продолжал Пория. – Вздохнуть не дают, наседают со всех сторон… Только и остается что бежать. Все бросаю. – Он вздохнул и умолк. Но охватившая его затем злоба прорвалась наружу, и он снова угрожающе крикнул: – Они меня попомнят! Ох, как вспомнят! Расплачусь я с ними! И скоро…
Гвади оставался глух и нем. Однако Пория все еще не сомневался в том, что Гвади исходит сочувствием к нему. Арчил продолжал:
– Если бы ты знал, Гвади, в чем только эти собачьи дети меня обвиняют! Роются, ищут. Чего им нужно? Ведь они меня обобрали, а не я их!
Он глубоко всей грудью вздохнул и застыл на мгновение. Затем злые глаза его точно молнией обожгли Гвади.
– Когда ты в последний раз видел Гочу Саландия? – спросил он внезапно.
Гвади не отзывался.
– Я ему покажу! – заревел Пория. – Я выстроил ему дом, я – и никто больше! Ну и поплатится же он!
Лицо его исказилось, он добавил приглушенным, полным презрения голосом:
– За двадцать досок продался! За двадцать досок, которые швырнули ему, как подачку, новые приятели!
Арчил отвернул полы пальто, засунул руки в карманы брюк и короткими шажками забегал под хурмой. Но вскоре, поравнявшись с Гвади, снова наклонился к нему – его наконец обеспокоило, что Гвади не отзывается ни единым словом.
Лицо Гвади было неподвижно и замкнуто. Словно две льдинки, поблескивали его узенькие, прищуренные глаза. Неприятный холодок пробежал по спине Арчила. Он отошел в сторону.
– Что молчишь? – упавшим голосом спросил он, выждав немного.
Арчил еще не вполне уяснил себе, что сулит ему настороженный и угрюмый взгляд Гвади.
– Онемел ты, что ли? Почему не говоришь? Никора-то навсегда уплыла из твоих рук… Или забыл, как мечтал о ней, как за душу тянул, пока я не пообещал ее? Что же ты теперь будешь делать?
Гвади встрепенулся.
– Избави меня боже! Я давеча пошутил, чириме, когда мы с тобою в доски на пальцах играли. Не стоит об этом и вспоминать, – заявил вдруг Гвади с несвойственной ему твердостью. При этом он покачал головою и поджал губы, точно Арчил позволил себе по его адресу какую-то неприличную выходку.
Пория ушам своим не верил. Гвади ли перед ним? Долго стоял он, застыв в недоумении. Потом послышались какие-то звуки, напоминавшие смех. Да, это было поражение. И поражение окончательное.
– Хорошо! Пусть будет так, – мягко сказал Пория. – Я не разговаривать пришел к тебе среди ночи, Гвади. К черту Никору и доски! К слову пришлось, потому и помянул. Прошу прощения. Сам знаешь, трудно человеку быть одному, тянет его поделиться с кем-нибудь горем и радостью… Куда мне пойти, кроме тебя? Ты не оттолкнешь меня в трудную минуту. Как бы его ни выдвигали, думаю, он все ж вырос в доме моего отца; кто мне посочувствует, если не Гвади!
Он замолчал, конечно не без умысла. Он давал Гвади время и возможность проявить свои чувства. Но Гвади был все так же замкнут и недвижим.
– Ты знаешь: Андрей, аробщик, приходится мне молочным братом. Но ему я пары гусей не доверю – одного непременно потеряет. Полоумный какой-то, бессловесная тварь… Да, впрочем, и об этом не стоит… Гвади, дорогой мой. У меня просьба к тебе. Я сказал уже, что ухожу. Это чистая правда. Я в самом деле уйду. Не не в лес, как грозился недавно… Помнишь, конечно?
Арчил замолчал и, прищурившись, пытливо посмотрел на Гвади.
– Неужели не помнишь? Это было в тот раз, когда мы с тобой играли на пальцах. Вспомни, милый…
Гвади – ни слова.
Арчил продолжал:
– Я сказал, что, если придется бежать, я прежде всего так-то и так-то разделаюсь с лесопилкой… – А-а! – угрожающе протянул Гвади, отшатнувшись. Вид у него был страшный. Он стоял перед Арчилом, высоко подняв брови, с налитыми ненавистью круглыми глазами.
– Да нет же, Гвади, я шутил, как и ты насчет буйволицы. Досадно было, хотелось душу отвести. Не в самом же деле… – кинул с какой-то нарочитой легкостью Арчил и улыбнулся невиннейшей, можно сказать, ангельской улыбкой.
Гвади как будто успокоился.
– Вот и все, Гвади! Я просто не понимаю, что означает твое: «А-а». Допустим, я сказал тогда правду. Тебе-то что за дело? Завод ведь мой: что хочу, то и делаю с ним. И никого это, милейший, не касается. Не спрашивал же я у тебя, когда собирался его строить. Впрочем, не стоит об этом и разговаривать, это не имеет сейчас никакого значения: кто станет меня слушать? Спасибо и на том, что ты в конце концов рот раскрыл. Мне это стоило большого труда, но по крайней мере я заставил тебя признаться в том, что ты тоже считаешь себя коммунистом, собачья ты морда! Видно, всем Бигвам на роду написано быть коммунистами. Замечательная история! Однако давай поговорим о другом… Я только что сказал, что раздумал уходить в лес. Время нынче неподходящее, сам знаешь, деревня стала ненадежной. Даже Гоча – и тот оказался подлым предателем. Я решил уйти подальше, в какой-нибудь город, где меня никто не знает… Вот почему надел фуражку. В городах тысячи людей ходят в таком уборе – на лбу ни у кого не написано, кто он и откуда… Мне необходимо успеть до рассвета на станцию. К тебе я зашел по пути. И прошу тебя только об одном. Я не мог в такой короткий срок распродать товар, который ты давеча доставил от Максима. Кое-что осталось. Правда, немного, но как раз самые дорогие вещи. Когда пойдешь в город, Гвади, будь другом, захвати эти вещи и сдай Максиму. Зачем им зря пропадать? С Максимом ссориться не следует. В особенности сейчас, когда не сегодня-завтра мне может понадобиться его помощь. Тебе тоже небезвыгодно иметь с ним дело. Вещи принесет Андрей… Ты только, прошу, не откладывай. Я бы не стал тебя беспокоить, но, собственно говоря, ты даже обязан уладить это дело. Главное – не впутывать посторонних людей.
Гвади отступил на шаг.
– Нет, чириме! Меня это не касается. Ничего не знаю и знать не хочу, – сказал он с непоколебимой твердостью и отвернулся к джаргвали.
Стало тихо, очень тихо.
– Подумай, Гвади, подумай хорошенько. Все это не совсем так, как ты себе представляешь. Смотри не промахнись! Если твои проделки обнаружатся, тебя постигнет та же участь, что и меня. Ты ведь знаешь большевиков! Они не пощадят, хотя сейчас ты как будто и стал своим человеком. Брось крутить, советую тебе! – В голосе Арчила звучала неприкрытая угроза.
– Нет, нет и нет! – крикнул Гвади. – Я сказал тебе, что знать ничего не хочу.
Гвади пошел к дому.
– Все, что понравится, возьми… Или знаешь: там есть женская блуза. Подари ее Мариам… Уверяю тебя, она скажет спасибо.
– Нет! – холодно прозвучало из-под навеса. – Гвади! – крикнул Арчил, голос его щелкнул, как пуля. – Вернись, говорю! Гвади остановился.
– Тише! – сказал он. – Смотри, как бы Бардгуния не узнал, что ты здесь. А меня, старика, ты лучше оставь В покое. Уходи, уходи прочь со двора! Скоро начнет светать.
Он говорил твердо и беспощадно. Почти вызывающе. Сказал – и повернулся спиною к Арчилу. Подошел к двери, взялся за ручку.
Лунные блики освещали дом неверным светом. Арчил трясся от злобы и едва различал стоявшего спиною к нему Гвади, силуэт которого выделялся темным пятном на стене.
Арчилу показалось, что дверь растворилась и Гвади скрылся в доме. Однако темное пятно по-прежнему смутно вырисовывалось на фоне стены. Пория заподозрил, что Гвади спрятался под навесом, чтобы незаметно проследить за ним.
И снова воцарилась глухая, угрюмая тишина.
Арчилу чудилось, будто источник этой тишины где-то тут, рядом. Ее источает черный силуэт Гвади, она ползет из-под навеса, стелется по двору, – эта угрюмая, глухая тишина полна невысказанных упреков и тайного осуждения. По крыше джаргвали по стенам, по траве – всюду скользят и перебегают смутные образы, порожденные игрою лунного света и едва приметным колыханием ветвей, свет и тень сменяют друг друга, точно полосы снега и черной благоуханной земли в раннюю весеннюю пору. Эти тени глядят и щурятся, как Гвади, они следят за Арчилом глазами Гвади, прислушиваются к самым затаенным его думам, к его тоске и страху.
Арчил зачем-то вынул из кармана револьвер и, затаив дыхание, стал удаляться от дома.
Он крался, как вор, стараясь ступать неслышно.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Пория бесшумно пробирался к плетню. Он оборачивался на каждом шагу, опасаясь неожиданного нападения. Останавливался и поднимал револьвер – сталь сверкала в лунном сиянии.
Гвади неотступно следил за Арчилом из-под темного навеса. Он был уверен, что Пория его не видит. Это давало Гвади серьезное преимущество: луна заливала двор своим светом, и от Гвади не могло ускользнуть ни малейшее движение противника.
Гвади знал теперь твердо, что связь, существовавшая между ним и Пория, в эту ночь окончательно порвалась. Победителем оказался он, а не Пория. Сердце его забилось от гордости, сурово нахмуренные брови и складка на лбу свидетельствовали о твердости, о вере в себя, о непоколебимости его решения. Он мужественно глядел вперед – можно сказать, пожирал глазами лежавшее перед ним пространство.
Еще во время беседы под хурмою, когда Арчил произносил свои двусмысленные речи, Гвади решил проследить, куда он пойдет и что будет делать. Он всем существом своим почувствовал, что Пория задумал что-то недоброе. Не зря же он, собравшись навсегда покинуть Оркети, пьяный от злобы, разгуливает ночью по деревне. Видно, кроме пустячной просьбы о вещах, есть у него дела поважнее.
Эти подозрения возникли не только из ночного разговора с Арчилом. Никто не знал Арчила так хорошо, как знал его Гвади. Никто лучше Гвади не мог проникнуть в самые сокровенные его мысли.
Пория добрался до перелаза.
Гвади решил выйти из-под навеса и поискать более удобное для слежки место, как только Арчил перешагнет через плетень и скроется за деревьями.
Но Арчил внезапно исчез. Гвади оторопел от этого непонятного исчезновения и долго не мог прийти в себя.
Если бы Арчил перепрыгнул через плетень, Гвади непременно заметил бы его. Неправдоподобным было предположение, что Арчил повернул куда-то в сторону и скрылся во дворе.
Встревоженный Гвади вышел из-под навеса и остановился в тени джаргвали.
Арчила не было видно. Гвади решил подойти к плетню. Он сорвался с места, но тотчас же отступил в тень. Ясное дело: стоит ему появиться на свету, как враг возьмет его на мушку. Ради этого Арчил, верно, и притаился где-то поблизости.
Высмотреть врага не удалось, Гвади стал прислушиваться. Не мог же бесследно исчезнуть живой человек – очевидно, Арчил прячется под плетнем.
Пускай попробует шевельнуться, Гвади тотчас уловит малейший шорох. Не уйти от него врагу в этой ночной тишине. Где-то хрустнула ветка. Громом отдался этот звук в ушах Гвади. Он быстро обернулся и, к удивлению своему, очутился прямо перед собственным джаргвали. Он не успел сообразить, что происходит за домом, как уже совсем близко снова затрещали сучья, послышался шум, точно кто-то прыгнул, затем быстрые шаги – и все стихло.
Гвади обежал дом, кинулся к плетню в задней поло-вине двора.
Там, за плетнем, была небольшая площадка, вся в тени обступивших ее деревьев.
От площадки начиналась тропинка. Гвади хорошо знал ее. Эту тропинку протоптал проходящий на пастбище скот, она вилась среди кустарников и зарослей, и вдоль задних дворов, и приводила к лесопильному заводу. Она пролегала невдалеке от шоссе, то приближаясь к нему, то убегая.
Гвади понял все: Арчил, желая сбить его с толку, залег под самым плетнем, потом ползком или на четвереньках добрался до джаргвали, обошел его, перемахнул через плетень, побежал по тропинке и скрылся в кустах.
Но теперь все это не имело значения. Важно было одно – куда направился Арчил? Путь, который он избрал, подтверждал самые страшные подозрения.
Преследовать его в темных густых зарослях, куда ни один луч не проникал, было опасно. Следить издали – бесполезно; догонять – враг спрячется в зарослях, и Гвади проиграет свою игру. Мысль Гвади работала лихорадочно. Один план сменялся другим. Ах, позвать бы на помощь Геру! Но Гвади боролся с этим желанием, считая его неразумным. Кратчайшей дорогой к Гере была все та же тропинка, по которой бежал Арчил. Идти в обход по шоссе, тратить время на разговоры и обратную дорогу? Арчил неизбежно совершит свое злодеяние и скроется.
Поднять тревогу? Но и это нецелесообразно. Стоит Гвади закричать, и Арчил раньше всех окажется возле него и навсегда заткнет ему глотку.
А сколько времени пройдет, пока оркетские жители проснутся от его крика в своих разбросанных на большом пространстве домах, расстанутся с постелями и кинутся в погоню?! Пожалуй, проще всего ворваться в чей-нибудь дом. Но и тут прежнее возражение оставалось в силе: придется объяснять хозяевам, в чем дело, за это время начнет, чего доброго, светать…
Гвади стоял, все так же настороженно прислушиваясь. Он, видимо, уловил какие-то звуки, оторвался от плетня, возвратился на чистый двор и бросился в проулок.
Подобрав полы черкески, он заткнул их поверх пояса спереди так, что они прикрывали кинжал. Обвязался башлыком. Легко перепрыгнул через плетень и помчался к шоссе.
План у Гвади был простой: лесопилке угрожала опасность, оставалось одно – обогнав Арчила, подстеречь его у ворот. Гвади надеялся поспеть по прямому шоссе гораздо раньше Арчила.
Однако удача его предприятия зависела в конечном счете от быстроты и выносливости его ног. Гвади никогда еще не приходилось так бегать, разве в юности, да и то в сновидениях. Он начал задыхаться. Живот подпирал к самому сердцу. Дыхание вырывалось с хрипом и свистом, на губах показалась пена, пот струйками сбегал со лба, застилая зрение. Но он не убавлял хода.
Когда на пригорке показался силуэт завода, Гвади воспрянул духом: «Держись, Гвади! Скорее, чириме!»
И сил как будто прибавилось.
Он остановился у края шоссе. Здесь начинался подъем к заводу. Взглянул на ворота и на ограду, залитые лунным светом.
– Вай, горе мне! – вырвалось у него; как подкошенный упал он на откос и уткнулся в него лицом.
Рядом с воротами протянулась черная тень – кто-то стоял у ограды.
Неужели Гвади опоздал?
Он поднял голову. Тень скользнула вдоль забора. От ярости и отчаяния Гвади чуть не взревел во всю глотку. Чтобы сдержать крик, заткнул рот кулаком и вгрызся в него зубами. В его возбужденном мозгу встала страшная картина – огромное пламя полыхает над заводом.
– А-айт! – пронзительно вскрикнул Гвади и, собрав последние силы, вскочил. Но тени уже не было.
Гвади бежал, широко разбрасывая руки, мчался, словно на крыльях, вверх по склону, к тому месту, где в последний раз мелькнула тень.
Он налетел на ограду. В одном месте недоставало нескольких кольев. Гвади сунулся в щель. Вдруг кто-то ударил его по плечу. Даже по звуку удара можно было судить, что он нанесен сильной и безжалостной рукой. Гвади чуть не упал. Та же рука, словно клещами, впилась в плечо и втащила Гвади в заводской двор.
– А, попался! – прошипел кто-то над его ухом, и у самого лица сверкнули злобой глаза Арчила Пория.
«Погиб!» – подумал Гвади и затаил дыхание.
– Я же сразу догадался, что ты понесешься за мною, бессовестная скотина! – продолжал Пория и встряхнул обмякшего, онемевшего, бесчувственного Гвади. – Ему, видишь ли, завода жалко! А? Врешь, каналья! Ты о досках для своего дома заботишься! Кого морочишь? Чего представляешься? Кто поверит, что вчерашний вор и подлый пройдоха за один день превратился в святого? Ты что, забыл, с кем имеешь дело? – Он еще несколько раз с силою тряхнул Гвади и продолжал – В прятки играешь, осел ты этакий? Перехитрить надеялся? Хорошо, что не погнался следом, – пришлось бы мне в твоей мерзкой крови замараться. Нет, теперь уж не жди пощады! Ступай за мною!
Убедившись, что Гвади не сопротивляется, Арчил потащил его в тот угол заводского двора, где были сложены штабеля досок и бревен.
Арчил толкнул Гвади к одному из штабелей.
– Видишь: твои доски. Я сам, собственными руками, отобрал их и сложил. Разве могло мне прийти в голову, что ты предатель! Попрощайся с ними – я подожгу их раньше других.
Гвади очнулся. Расслабленное тело подтянулось, мускулы напряглись. Он попытался вырвать у Арчила руку.
– Ты, оказывается, еще жив! А я думал, сдох! Тише, не шевелись! – крикнул Арчил, почувствовав, что рука Гвади ожила. И сдавил ее еще крепче. – Не спеши, милый друг, это минутное дело. Все обдумано и подготовлено. Видел пролом в ограде? Я заранее выломал колья. Не думал, что и тебе пригодится. Этому идиоту Андрею я дал кувшин вина на ужин. Напился, верно, и спит крепким сном. А тут… видишь, солома? Сухая, горит не хуже керосина. Смотри!
Арчил, не отпуская Гвади, потянулся к ближайшей клетке досок, вытащил запрятанную в глубине клетки связку соломы и кинул на землю.
– Теперь я подложу ее под твои доски! Ну, идем… Так… Вот что: когда доски разгорятся, я швырну тебя в самую середину. Довольно потаскался на свете, лучшей смерти не стоишь! Да и рук не придется марать. Даже пепла не останется. Не над кем будет поплакать ни вшивым твоим щенкам, ни твоей потаскухе…
Он отпустил руку Гвади, поспешно засунул солому под доски, извлек из кармана спички, чиркнул…
Гвади ахнул и кинулся к нему. Не думая о последствиях, потушил спичку.
– Как ты смеешь, собака? – крикнул Арчил, хватая его за грудь. Толчок – и Гвади, отлетев далеко в сторону, грохнулся на землю.
Арчил был уверен, что Гвади не скоро соберется с силами, и снова взялся за спички.
Вспыхнул огонек. Гвади поспешно поднялся и, преодолевая жестокий страх, выхватил кинжал из ножен. Обеими руками сжал рукоятку, поднял кинжал над головою, как молот. Одним прыжком очутился за спиной Арчила и изо всей силы нанес ему удар в затылок.
Пория упал, не издав ни звука. Гвади не думал о нем, кинулся к пылавшей среди досок соломе, рванул к себе сноп и швырнул на землю. В бешенстве примял ногою, топтал, не помня себя, и только изредка исподлобья поглядывал в ту сторону, где был Пория: вдруг подкрадется и вырвет из-под ног Гвади дымящуюся солому.
Гвади успокоился только тогда, когда погасли последние искры.
«Почему же Арчила не видно и не слышно?» – удивился он. И стал внимательно разглядывать то место, где упал Арчил.
Налево от штабеля лежало тело, безгласное и неподвижное. Лунный свет заливал его, падая откуда-то сбоку. Гвади прислушался. Как тихо! Только сердце гулко колотится в груди. Он наклонился к самой земле и, опираясь на кинжал, подобрался к тому, что лежало… Ужас объял его. Он вскинул голову. Откуда-то изнутри поднялась дрожь, она сотрясала все его тело. Страшно, чудовищно страшно было то, что предстало его глазам, хотя он все еще не понимал, что же это…
Бред? Видение?
Что-то похожее на половину человеческого лица светилось в темной, почти черной луже. Черная дыра раскрытого рта, полукружием торчат зубы. На щеке, совсем отдельно, блестящий, точно из стекла, глаз: он вывалился из орбиты, и его холодный блеск говорил о потрясающей неподвижности, о смерти.
Гвади не решался взглянуть еще раз. Он ждал какого-нибудь звука, который явился бы опровержением его догадки. Весь обратился в слух и долго стоял так, слушая и не слыша.
Да, это было молчание смерти. Гвади стал пятиться, все такой же оцепенелый и бесстрастный. Повернулся и пошел.
Странное ощущение остановило его: показалось, будто тишина шаг за шагом крадется за ним и пытается воротить его назад. Только теперь Гвади почувствовал, что он один. Сознание одиночества породило новый приступ страха, еще более жестокого, чем прежде.
Позвать кого-нибудь?
Он раскрыл рот и крикнул. Ему показалось, что этот крик потрясет весь Оркети. Но звука не получилось. Беззвучный вопль.
Гвади взглянул налево, взглянул направо.
Лунный свет угасал. Землю окутывал легкий сумрак, предвестник рассвета. Встревоженные ночные тени роились в воздухе. И в этом рое, из самой глубины сумрака, возникали какие-то лица и вихрем проносились перед глазами Гвади.
Люди скользили по холмам, подымались по склонам, выходили из оврагов и рвов, сверху и снизу, отовсюду тянулись к лесопильному заводу. Их было много, очень много – не сосчитать. Черты их стали проясняться… Это были соседи Гвади, все свои, оркетские люди. Вот бежит Гера. Он всех обогнал, стремительный, как буря. За ним Найя и молодежь. Волком мчится по склону коренастый Зосиме. За ним единым строем выступает его бригада. Вдали меж кустами мелькает клюв Онисе с трясущейся бороденкой. Пахвала, точно сказочный трехногий конь, мчится через рытвины и ухабы. Гоча, наклонившись, стоит на холме и глядит вперед. Одной рукой схватился за кинжал, другую приставил к глазам. Словно окаменел. Глядит на Гвади и тихонько шепчет:
– Да что же это? Что я вижу?
Глаза Гвади, устремленные вдаль, беспокойно перебегают от одной группы к другой, от одного лица к другому. Кого-то они там недосчитываются. Ищут, волнуются, мечутся.
– Ты меня ищешь, Гвади, а я здесь, с тобою. Ты позвал, и я пришла! – услышал Гвади желанный голос.
И тотчас позабыл о тех, кто был вдали. Перед ним стояла Мариам. В ее огромных глазах горела, словно полуденное солнце, любовь. Дрогнул Гвади, не нашелся что сказать.
