Текст книги "Гвади Бигва"
Автор книги: Лео Киачели
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
– Давай не будем говорить обо мне, видно, все равно пропадать… Я им чужой, они и сейчас мне не доверяют. Но за что они обижают нашего Гочу? Ты, как честный человек, объясни…
– Не понимаю, поистине не понимаю! – воскликнул Гвади с таким видом, как будто он и сам собирался заговорить на эту тему, но Пория его предупредил: – Жалко Гочу! Ты представить себе не можешь, Гвади, до чего я за него душой болею… Слыханное ли дело! Человек почти достроил дом – и вдруг берут за горло: прекрати, говорят, стройку, не дадим тебе больше материалов. Выходит так, что Онисе своего добился, а такому человеку, как Гоча, приходится страдать. Разве это справедливо? У него к тому же и дочь – коммунистка. Девушка, правда… Но…
Тут Гвади покосился в его сторону да при этом прищурился, как бы издалека приглядываясь к Арчилу.
– Девушка? Жемчужина, а не девушка. Никогда в наших краях такой не бывало…
Гвади нарочно сделал паузу, давая понять, что мог бы выразиться еще сильнее, но сдержал свой порыв из уважения к собеседнику. Он отступил на шаг и, явно кривляясь, заговорил:
– Глаза у тебя, чириме, такие, что сами все видят, счастливее глаза, и ума у тебя достаточно, мне за тобою не угнаться, но все же я должен сказать…
– Говори, Гвади, говори… Если делом не можешь помочь, утешь хоть словом…
– От всего сердца, чириме. Я много думал, потому и говорю. Девушку эту, дочь Гочи Саландия, бог словно нарочно для тебя создал. Сколько бы ты ни отнекивался, я все равно женю тебя на ней. Обязательно женю, большего счастья тебе не найти. Ведь отец твой, блаженной памяти, так и завещал мне, умирая: присматривай, говорит, за мальчишкой…
Он укоризненно взглянул на Арчила. Помолчал немного и добавил:
– Удивляюсь, чириме, как ты до сих пор не додумался. Эх, молодо-зелено… Вот она, настоящая причина!
– Тебе, оказывается, ни чуточки меня не жалко, Гвади. Я и так всего лишился, а ты еще хочешь женить меня на дочери какого-то Саландия… Как тебе не стыдно? Неужели не нашлось для меня невесты получше? – ответил с притворной обидой Арчил, совершенно не ожидавший, что Гвади сделает ему такое предложение.
– И на солнце бывают пятна, чириме! Подумаешь, важность – Саландия! Женишься, станет твою фамилию носить, никто не вспомнит, что она была когда-то Саландия. Нет, чириме, брось раздумывать, поскорее обделай это дело, хотя бы в память отца твоего… Гвади вдруг как-то преувеличенно взволновался. Глаза заблистали, кровь прилила к щекам. Он бочком пододвинулся к Арчилу и привстал на цыпочки, чтобы дотянуться до самого его уха. Зашептал таинственно:
– Умница ты, чириме, потому и говорю. И считать умеешь не хуже покойного своего отца. Так вот, у Гочи нет сына, тебе достанутся оба его дома – и старый и новый… Все его добро попадет в твои руки. Верно говорю?
Отошел и залился смехом, да каким!
– Кто тебя тогда тронет, чириме, кто покусится на твое добро? Ведь обидчик-то вместе с тобой под твоей же крышей жить будет. Понял?
Он смеялся не умолкая, все выше и тоньше и, наконец, захлебнувшись, пустил петуха. Казалось, в мозгу у него юлой юлит какая-то веселая мысль. Придерживая руками трясущийся от смеха живот и согнувшись чуть ли не вдвое, он вертелся перед Арчилом, точно мельничное колесо.
Арчил не понимал, отчего Гвади так разошелся. Однако тот смеялся так вкусно и заразительно, что Арчил стал ему вторить. Это еще больше раззадорило Гвади.
– Не подумай, дорогой, что стану вымаливать у вас шкуру того самого быка, которого зарежут к вашей свадьбе, хотя, по адату и по божескому закону, она с нынешнего дня причитается мне. Отказываюсь от нее и заранее об этом тебе заявляю, чириме! Однако не годится все же мне оставаться с пустыми руками, когда тебе привалило такое богатство и счастье. Впрочем, ты и сам этого не допустишь! Есть у меня просьба… маленькая… Памятью отца твоего заклинаю, исполни…
Арчил был крайне заинтересован. У Гвади руки тряслись от нетерпеливого желания.
– Что же это такое, Гвади, почему ты так загорелся? Не стесняйся, голубчик, выкладывай. Мы с тобой не чужие, – и разве могу я в чем-нибудь отказать, когда ты проявляешь такую заботу обо мне?
Арчил взглянул на него тепло и открыто, как будто заранее соглашался на все.
Гвади отбросил всякую робость. Для пущей убедительности ткнул указательным пальцем в грудь Арчила:
– От большого дела – и прибыль большая, чириме.
Вздохнул полной грудью и разом выпалил: – Как только все сладится… если есть на свете справедливость… ты должен отдать мне Никору. Мне и моим детям.
Сказал и рукою зажал Арчилу рот – тот не успел даже выразить свое изумление.
– Па, па, па! Никаких! Даже в шутку, чириме, чтоб я не слышал «нет»! Не губи моих птенчиков!
– Погоди, Гвади, – остановил его Арчил. Он взял руку Гвади и опустил ее. Арчил растерялся – так неожиданно прозвучала просьба Гвади. – Так-то так… – начал он, не находя нужных слов.
– Да или нет? Да или нет? – по-детски неотступно приставал Гвади.
Арчил все еще не знал, что сказать. Дело было не в буйволице. Отчего бы не подарить Гвади чужую буйволицу? Но он не мог понять, каким образом эта мысль зародилась в голове Гвади.
– Кляусь богом, Гвади! Я был бы меньше удивлен, если бы ты попросил уступить эту хваленую Найю. Тебя не поймешь: не то ты превеликий плут, который всякого вокруг пальца обведет, не то превеликий мудрец, какого и на свете не бывало. А раз так, ты лучше научи меня сам, какой дать тебе ответ: буйволица ведь не моя, у нее же есть хозяин!
– Когда станет твоей, чириме, когда твоей станет! – коротко и твердо ответил Гвади.
– Ну, тогда не то что буйволицы, – жизни для тебя не пожалею, милейший мой Гвади! Хорошо. Я согласен.
Арчил барственно приосанился, заложил руки за спину и свысока покосился на Гвади. И вдруг спросил, усмехнувшись, с таким видом, будто задает Гвади трудно разрешимую загадку:
– Все это отлично, Гвади, но что ты скажешь, если Гоча до того времени продаст свою буйволицу?
– Он ее ни за что не продаст. Скорее земля перевернется. Нет, этого не будет, чириме…
– А если все же продаст? Что нам делать?
– Не будет этого, не может этого быть. Гоча всё продаст, только не буйволицу…
– Гоча другое думает, милый мой. Он заходил ко мне вчера вечером, опять жаловался на свою беду. Если здесь ничего не уладится, придется мне, говорит, поискать материалы где-нибудь на стороне, чего бы это ни стоило. Продам, говорит, буйволицу, ничего другого не придумаешь… Не оставаться же дому без крыши?
Гвади съежился, поник. Не нашелся даже что сказать.
– «Я, говорит, при всем народе заявил, что добьюсь своего, теперь нельзя отступать. Не хватало еще, чтоб Онисе надо мною смеялся…» Вот что он мне сказал. И правильно. Нет другого выхода у человека…
– Никогда не поверю, чириме, что ты не можешь его выручить… если постараешься…
Вид у Гвади был совсем убитый, глаза увлажнились. Какие дурные новости принес ему Арчил!
Неужели так и не достанется ему эта буйволица, с выменем, тугим от избытка молока? Он уже почитал ее почти совсем своею…
– Постараюсь, Гвади, но одним моим старанием ничего не добьешься. Не стану от тебя скрывать. Я помогал, пока можно было… Теперь все пошло по-другому. Время не то… Эх, да что много разговаривать, лучше уж напрямки. Мысль пришла мне в голову, когда я к тебе шел… И представь себе: вижу теперь, что эта мысль и для тебя весьма подходящая. Того и гляди, буйволица в самом деле не минует твоего двора. Я решил: скажу Гвади, подойдет ему – хорошо, не подойдет – к черту Гочу с его домом! Правда, Гоча не такой человек, которым можно пренебрегать. Ведь и твоя семья немалым ему обязана. Нехорошо, когда добро за человеком пропадает, не так ли? Во всем Оркети не найти соседа лучше Гочи: и в беде не выдаст и радостью поделится. Вот это поистине человек. И такому, когда он в нужде, надо помогать, не жалея сил, иначе – какой же ты сосед?! В праздник всякий соседом назовется.
– Чем я могу помочь, друг? Я ведь сам разорен дотла, а не то, знаешь, последнего бы не пожалел!.. Давеча я так и сказал Гоче: хоть бы доску когда-нибудь тебе подал, и то легче было бы на совести. Оттого, говорю, и болит у меня сердце. Так-то, чириме.
– Если действительно болит сердце, помоги. Выручишь – не продаст буйволицу, не выручишь – продаст. Я уже говорил тебе, что, если не продаст, она в конце концов достанется тебе…
Гвади насторожился. Уж не смеется ли над ним Пория? Но Арчил разговаривал вполне серьезно, вид у него был деловой. Нет, не смеется. – Слушай хорошенько: когда мне передали распоряжение правления, сколько кому отпустить материалов, я раньше всего, разумеется, подумал о тебе и даже сказал моему Андрею: это доля Гвади Бигвы, ты ее раньше других погрузи на арбу… Скажем, тебе отпущено для стройки сорок досок. Но я прикажу погрузить шестьдесят, то есть на двадцать досок больше… Главное затруднение, Гвади, вывезти доски с заводского двора. Контроль проверяет наряд, отмечает, кому материал. Сказать, что мы везем доски Гоче, – нельзя: его нет в списке правления. А вот материал для Гвади, – пожалуйста, путь свободен… Таким образом, когда Андрей привезет тебе отпущенные заводом шестьдесят досок, ты, не говоря ни слова, распишешься в получении, но помни, что двадцать штук лишку принадлежат Гоче, твоих же только сорок. Вот и все. Если нам удастся это проделать хоть дважды, Гоча будет удовлетворен полностью, – ему больше не надо. Таким образом, вы оба – и ты и он – выстроите себе дома. Понял?
Гвадй молча и сосредоточенно моргал – совсем так, как в начале свидания, когда Арчил пытался всучить ему подарок.
– Нет, чириме, не понял! – ответил он наконец с таким глупым, наивным видом, что ясно было всякому: от человека с таким лицом иного ответа и ждать не приходится.
Пория нахмурился. Что тут непонятного? Как могло случиться, что именно Гвади не понял смысла его предложения, тот самый Гвади, который не раз с первого намека проникал в сложнейшие комбинации Арчила?
– Чего же ты не понимаешь, Гвади? – заговорил Арчил, его оживление как рукой сняло. – Из каждых трех досок две остаются тебе, третью ты отдаешь Гоче. Сообрази! Что же тут непонятного?
Гвади притворился, будто занят сложными вычислениями. Он растопырил пальцы правой руки, потом загнул два пальца, а три поднес к глазам и стал внимательно разглядывать, как будто впервые их увидел. Арчил принял деятельное участие в его выкладках.
– Правильно, правильно, Гвади… Вот три пальца. Согни один, вот этак, – Арчил помог ему согнуть один из трех пальцев, – будем считать, что ты его скинул со счета… Сколько у тебя пальцев осталось?
– Два, чириме. Ясное дело!
– Вот и все. Как видишь, раздумывать не над чем… Твой Чиримия – и тот бы сосчитал…
Гвади неожиданно выпрямил согнутый с помощью Арчила палец, поиграл всеми тремя растопыренными пальцами и озабоченно взглянул при этом на Арчила, как бы давая ему понять, что именно этот третий его и беспокоит.
– Убери!.. Говорю – он не твой…
– А как же я распишусь, чириме?
– Не все ли тебе равно? Твоего не убудет и не прибудет. Подумаешь, тоже комиссар! Ценит на вес золота свою подпись…
– Оттого и сомневаюсь, чириме, что человек я неученый. Как бы не обманул, думаю…
Арчил вышел из терпения:
– Ты что себе позволяешь? «Сомневаюсь!», «Как бы не обманул!» – передразнил он Гвади. – За кого ты меня принимаешь? Что это в самом деле? А блуза, которая больших денег стоит, а десять рублей – тоже обман? Ты, видно, перестал понимать, с кем имеешь дело? Плюешь на все мои заботы, бранишься, споришь, – какая тебе от этого польза? Позор! – крикнул вдруг Арчил, делая вид, что он вне себя от ярости: он вздернул пальцем ус, пожал внушительно плечами, повертел кобуру револьвера, коротенькими шажками прошелся несколько раз перед Гвади и сказал: – Убей меня бог, ты напрасно себе это позволяешь…
Гвади, поверивший, что Пория действительно впал в ярость, поспешил снова пригнуть третий палец.
– Разве я отказываюсь, чириме? – сказал он, отступая.
– Как не отказываешься? Ты не хочешь расписаться, а кто отпустит материал без расписки? Ты, Гвади, не младенец… Или, может, меня считаешь младенцем? То одно ему подари, то другое. Только что выманил буйволицу. Я, по глупости своей, согласился. Ну с какой стати отдам я тебе буйволицу, когда ты пальцем шевельнуть для меня не хочешь? Не нанялся же я все за тебя делать? Как ты смеешь?!
Когда Арчил во второй раз упомянул о буйволице, Гвади уже более твердо произнес:
– Я сказал, что не отказываюсь…
Но Арчил добивался большего:
– Хм… Далась тебе эта подпись! Чего ты чудишь? Ведь не под пустой бумажкой я прошу тебя расписаться? И не такое уж великое дело уступить эти доски Гоче, чтобы ему не пришлось продать буйволицу… Тем более, что буйволица эта… – Он нарочно перескочил на другое, будто желая скрыть от Гвади свои соображения насчет буйволицы. – Твой собственный дом, повторяю, нисколько от этого не пострадает. Чего тебе еще нужно?
Гвади поднес руку к лицу Арчила, повертел тремя пальцами, затем пригнул один из них к ладони и категорически заявил:
– Вот, чириме… Собственными глазами можешь убедиться в том, что я сказал. Ты только не забудь про обещанное…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Когда оркетский колхоз приступил к строительству новых домов, это событие чрезвычайно взволновало санарийцев. Вначале все споры и разговоры велись между своими, не выходя за пределы колхоза. «Оркети нас обогнал, – говорили санарийцы. – Как быть, нельзя же отставать от оркетцев?»
Затем они напали на соседей, засыпав их упреками:
– У нас тоже есть и лес и лесопильный завод. Дома и нам нужны. Почему же вы не вызываете нас на соревнование? Почему вы забыли о принятых нынче порядках? Сейчас не такие времена, чтобы затевать что-нибудь в одиночку. Угодно вам или не угодно, но мы вам предлагаем вступить с нами в соревнование, и вы увидите, что нас не обогнать!
Оркети, разумеется, принял вызов санарийцев.
Отношения между соревнующимися соседними селами имели свою длинную, уходящую во тьму времен историю. Страстность, с которой санарийцы кинули свой вызов Оркети, понятна только тем, кто знает эту историю.
Жители обоих сел поддерживали добрососедские отношения, однако издавна жестоко соперничали между собой, пользуясь при этом каждым удобным случаем перенять что-нибудь друг у друга.
В старину это обстоятельство было причиной нередких столкновений. Между соседями не раз и не два возникали трения и препирательства. Дело доходило до открытого разрыва и тяжких ссор.
Когда наступили новые времена, эта питаемая завистью вражда потеряла свою исконную почву. Нездоровое соперничество сменилось соревнованием. Победа доставалась то одному, то другому колхозу. Их было немало, этих бескровных побед. Оба колхоза не раз красовались на почетной доске республики.
Наступило воскресенье. Оркетские колхозники с утра готовились к встрече с делегатами санарийского колхоза. То был день, намеченный для заключения договора о соревновании. Встречу предполагалось обставить очень торжественно. Народ волновался, нетерпеливо ожидая радостного события.
Впрочем, жители Оркети были празднично настроены независимо от предстоящей встречи с санарийцами. В дни отдыха народ обычно развлекался во дворе правления – пели песни, плясали, играли в мяч. С наступлением темноты комсомольцы тут же на площадке давали спектакли или демонстрировали кинофильмы.
Едва перевалило за полдень, оркетские дома опустели. Народ устремился к правлению, где предполагалась встреча с делегатами соседнего села.
Бардгуния ушел с утра. Найя и Элико позвали его на помощь – молодежь украшала дом правления колхоза. Младшим тоже не сиделось в усадьбе, и они потянулись за Бардгунией.
Сам Гвади был нынче не в духе.
Накануне он решил нарядить своего любимца Чиримию в подаренную Арчилом блузу и в таком виде послать его на праздник. Сыну он не сказал об этом ни слова. «Пускай, – думал Гвади, – блуза будет для малыша неожиданной радостью».
Однако утром он не только не осуществил своего намерения, но даже не показал подарка. Сначала мелькнула мысль: одному дашь, других огорчишь… Неудобно все таки, он всем им отец.
Но затем всплыло еще одно соображение, заставившее его всерьез призадуматься. Что будет, когда эту необыкновенную блузу увидит Бардгуния? Он посмотрит недоверчиво на отца и спросит: «Откуда, бабайя, ты добыл эту штуку?» Допустим, Гвади удастся как-нибудь удовлетворить любопытство старшего сына. Но Мариам? Ей не скажешь: купил-де на базаре. Поди убеди ее в этом. Гвади никогда в жизни не покупал на базаре таких вещей.
Он долго и настойчиво размышлял на этот счет и, наконец, пришел к выводу, что Арчилова блуза – вещь для него совершенно неподходящая и в конце концов может навлечь беду. Взбредет кому-нибудь в голову, что Гвади ее украл, арестуют чего доброго…
Нелегко было Гвади примириться с этим выводом. Зря пропадает вещь! А каких мучений стоило добыть ее! Пожалуй, и пальцы, с помощью которых Арчил распределял доски, не слушаются тоже из-за дурных предчувствий. Гвади представлялось, что и в этом случае, как с блузой, не приходится ожидать ничего доброго.
Все эти заботы и тревоги до того угнетали Гвади, что он, возможно, вовсе не пошел бы на собрание, если б не был давнишним участником упорных сражений с санарийцами. В сердце его до сих пор горело упрямое желание так или иначе досадить соперникам.
Правду сказать, он и одет весьма неподходяще для столь торжественного дня. Гвади хорошо знал санарийцев и не сомневался в том, что они явятся во всем своем великолепии – бородатые, в черкесках, с кинжалами на поясах. Они и в прежние времена ничего не жалели, лишь бы понаряднее одеться.
Кто из хозяев Оркети мог потягаться с ними в этом? Разве один Гоча Саландия. Другого в Оркети, сколько ни ищи, не встретишь.
Гвади сберег в старом сундуке – том самом, что закинул когда-то на чердак, – кой-какую одежду, сшитую еще в те времена, когда он собирался жениться на Агатии. Но вряд ли эта одежда придется сейчас ему впору. Сколько лет не открывал он сундука и не проветривал этих вещей! Давно, верно, моль завелась и все источила. В сундуке хранится еще старинный отцовский кинжал. Гвади хорошо помнил этот кинжал, но уж очень смешно было бы нацепить его на ветхую, истрепанную чоху. Да Гвади как будто вообще никогда не носил оружия на поясе.
Однако на собрание нельзя было не идти, и Гвади решил привести в порядок свою будничную одежду.
Больше всего пришлось потрудиться над чохой. Гвади зашил на живую нитку самые заметные прорехи. Переставил пуговки – чоха стала как будто уже, живот не так выдавался. Расправил каламани и не стал их привязывать, как обычно, ремешками, а просто натянул на ноги.
«Что ж, для Гвади Бигвы не так уж худо!» – подумал он, оглядев себя.
Таким знал его народ. В таком виде явится он и на праздник.
А вот попадись только ему на язычок кто-нибудь из санарийцев! Тут Гвади не ударит лицом в грязь, дай бог ему столько годков, сколько раз блеснет он сегодня своим остроумием!
Не спеша двинулся он по дороге к колхозному дому.
Утренние огорчения, порожденные неудачей с блузой, позабылись. Но Гвади был все же задумчив и шел, заложив руки за спину. Время от времени он шевелил все теми же тремя пальцами правой руки. Пальцы эти не знали покоя с той самой минуты, как Арчил сделал ему свое предложение.
«Вот проклятие господне! Чего-чего только люди не придумают!» – мелькнуло у него в голове.
Наблюдая за собственными пальцами, он заметил, что один из них – тот самый, о котором Пория сказал: «Это не твой», – никак не может поладить с двумя другими. Как ни старался Гвади, этот палец все норовил прочь от остальных. Гвади вообще ни на грош не верил Арчилу. Он сомневался во всем, что бы тот ни сказал. На этот раз он усомнился даже в том, что два и один составляют действительно три. Кроме того, возможно ли и законно ли делить три так, чтобы получалось два и один?
От пальцев мысли Гвади перескочили к буйволице.
Он перебрал в памяти все хитрые, изворотливые речи, с помощью которых выманил у Арчила Пория обещание подарить ему буйволицу, после того как Арчил завладеет хозяйством Гочи.
Ловко придумал Гвади! И как же быстро он все это сообразил! Молниеносно!
А с блузой промахнулся, хоть и не часто это с ним бывает. Ум у него – как бритва: режет без отказу.
Промахнулся он главным образом из жадности и по невежеству. Никогда ему не приходилось держать в руках такую красивую вещь. Не посоветовался как следует с собственным разумом. Сегодня спросил у него, у разума, совета, тот и предостерег: не надо-де никому показывать.
Гвади снова стал вспоминать вчерашний разговор. Похвалил себя за смекалку. Похвалив, повеселел, приободрился.
– А как же, – спросил он себя, – ты выдал Найю за Арчила? Припомни, как это случилось?
Он остановился и огляделся по сторонам, нет ли кого поблизости. Подтянул живот и согнулся, приготовившись смеяться долго и с наслаждением.
Смеялся и смеялся, пока слезы не навернулись на глаза.
– Просватанную просватал, чириме? – твердил он, захлебываясь от хохота, фыркая и отдуваясь.
Но почему же Пория и виду не подал? У него, дескать, в мыслях никогда не было прибрать к рукам Найю и новый дом Гочи.
Тут что-то не так. Собачий сын, придумал, должно быть, какое-то жульничество, – иначе с какой стати он дал бы себя обмануть так просто?
Ничего, Гвади разберется.
– А? «Изволь, говорит, пожалуйста, пускай будет по-твоему». Так сразу, даже не подумав, согласился, негодяй, подарить Гвади буйволицу!
Гвади не так глуп, чтобы принять пустое обещание за подлинный подарок. Но все же заставить человека обещать, сделать так, чтобы он проговорился, совсем не такое уж никчемное дело. Обещание тоже имеет свое значение и силу.
Слово человеческое – как удочка: не всякий раз попадется рыба, а удочку закидывать все же приходится. Гвади не о чем тужить. Исполнит Арчил обещание – слава богу, не исполнит – Гвади все равно не в убытке.
Так же было и с блузой. Арчил и не думал дарить блузу. Не только не думал – наверняка не хотел. С деньгами ему тоже не очень приятно было расставаться. Но в конце концов Гвади подцепил на крючок и десятку и блузу.
Раз Арчил уже сговорился с Гочей, он непременно женится на Найе. Дело решенное. Тогда Гвади скажет: «А как насчет обещанного?»
Нет, что и говорить, Гвади не зря задумал это выгодное дельце; рано или поздно он как следует погреет на этом руки.
Только вот – доски для Гочи…
Нужно еще подсчитать… по пальцам… Два и один…
Гвади подумает, обмозгует.
Как бы не вышло так, что он погонится за буйволицей и потеряет дом, который сам собою дался ему в руки.
Избави боже остаться совсем ни при чем…
Впрочем, пожалуй, он не упустит ни дома, ни буйволицы…
Вот и колхозный дом. Он так и горит – столько флагов развевается на верхнем и нижнем балконах.
У ворот толпятся какие-то люди…
«Видно, приехали, опоздал я», – подумал Гвади, ускоряя шаг.
Подошел ближе. Нет, свои, оркетские. К воротам по обе стороны приставлены лестницы. Кто-то сидит на самом верху, другие цепляются за перекладины лестниц. Что-то кричат. Громче всех разносится голос Элико. Тянут вверх какое-то полотнище, передавая его с рук на руки.
Подняли наконец. Развернули.
Даже в глазах зарябило. Краски играют на солнце – одна ярче другой.
«Это еще что?» – подумал Гвади, подходя к воротам.
Стали натягивать. Прибили к столбам.
Гвади видит: Бардгуния взобрался наверх и стоит на самом краю перекладины. Эх, сорвется!
– Аи, аи! – закричал Гвади и побежал что было духу.
Однако Бардгуния сам нашел местечко понадежнее. Гвади успокоился и стал разглядывать переливающееся яркими красками полотнище. Вот оно что!
– Как есть санариец! Нет вы только поглядите, как изобразили его, окаянные! Ай, молодцы! Нарисовали настоящего санарийца… И борода… И кинжал… О-о! Кто же это сделал, чьи золотые руки? Погоди, погоди… Я сейчас угадаю, кого они изобразили, – и он силился распознать по чертам лица, кого из санарийцев нарисовал оркетский художник. Тут же у ворот оказался Гера. Он услыхал голос Гвади, оглянулся и, заслонившись рукою от солнца, крикнул:
– Эй, Гвади! Тебя-то мне и нужно…
Судя по лицу, у Геры действительно было срочное дело.
– Смотри, товарищ Гвади, – начал он еще издали, – не осрами ты нас… – но не окончил фразы. – Здравствуй, товарищ! – Гера подошел и протянул Гвади руку.
И вдруг… на лице Геры отразилось крайнее недоумение. Крепко пожимая руку Гвади, он пристально заглянул ему в глаза. Недоумевающее выражение лица сменилось улыбкой. Гера залился смехом, продолжая сжимать руку Гвади.
– Найя, иди-ка сюда, я покажу тебе что-то занятное, – сказал он, оборачиваясь к воротам.
Гвади стоял неподвижно, обливаясь холодным потом. «Вот она, беда! – думалось ему. – Арестовать решил, что ли?»
Подбежала Найя. Гера вывернул руку Гвади ладонью вверх и показал ее девушке:
– Ты только посмотри, как быстро Гвади зазнался… Он мне уже три пальца подает…
– Я думала – в самом деле что-нибудь… – протянула разочарованно Найя, не оценив шутки Геры.
– Нет, как он смеет подавать три пальца председателю! Я привлеку его к ответственности, – продолжал шутить Гера, прикинувшись сердитым и обиженным.
– Верно, кто-нибудь ему рассказал, что мы предполагаем посадить его за один стол с санарийцами, – сказала Найя, но Гера перебил ее:
– Вздор! Я заставлю его объяснить, что все это значит. – Он взял Гвади за локоть и хотел отвести в сторону. Гвади обмер, но все же покосился одним глазком на свою руку.
Большой палец и мизинец прижимались к ладони, а средние три пальца – преступные участники таинственных комбинаций Пория – торчали точно деревянные.
– Тьфу, дьявол! – только и мог он произнести. Попытался вырвать руку у Геры, но тщетно.
– А ну-ка, Найя, расспроси Гвади, что это было такое? Как он среди леса выкрикивал в полночь: «Мой хурджин, отдай хурджин!»– а ты приняла его за привидение? – продолжал Гера, искоса поглядывая на Гвади.
Этого Гвади уже не вынес. Лицо его стало землистого цвета, в глазах мелькнуло безумие; казалось, еще минута – и он свалится без чувств.
– Отпусти его, Гера! – сказала Найя. – Зачем ты его мучаешь? Видишь, он все принимает за чистую монету…
Только теперь Гера заметил, до чего довели Гвади его шутки.
– Что с тобой? Ты ли это, Гвади? – мягко сказал он, отпуская руку дрожащего Гвади.
– Да, чириме, это я, Гвади, – ответил он самым серьезным тоном, точно не Гера стоял перед ним, а кто-то другой и точно этот чужой человек подвергал его суровому допросу.
– Чего же ты испугался? – Гера улыбнулся, желая успокоить Гвади, но все же не отвел испытующего взора.
«Почему его так взволновала моя шутка? – думал председатель колхоза. – Уж не скрывается ли за всем этим что-нибудь темное?»
– Однако у меня действительно к тебе дело, товарищ Гвади, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Пойдем поговорим.
Они вместе с Найей возвратились к группе колхозников, закреплявших над воротами гигантский плакат, Гвади безмолвно следовал за ними.
Гера задержался у ворот. Элико была чем-то недовольна и препиралась с товарищами, стоявшими на лестнице. Гера заговорил с Элико. Найя тоже ввязалась в беседу. Гвади, увидев, что Гера и Найя забыли о нем, стал потихоньку пятиться и замешался в толпу колхозников. Затем, прячась за спинами, он двинулся вдоль высокого забора, время от времени поглядывая на Геру. «Уж не следит ли за мной?» Но Гера не следил, И никому, видимо, не было дела до Гвади. Убедившись в этом, он пустился бежать, не жалея ног.
