Текст книги "Щит дьявола"

Автор книги: Лео Кесслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава вторая

Пока битва за Голгофу продолжалась с переменным успехом и для той, и для другой стороны, в осажденном Аахене начались расстрелы. Это произошло после того, как во второй неделе октября, в тот момент, когда, казалось, падавший на Аахен пронзительный холодный дождь никогда не прекратится, генерал-майор полиции Дегенхардт Доннер вызвал из Кельна специальную группу гестапо.

Они прибыли в осажденный город в своих зеленых кожаных плащах, спускавшихся почти до щиколоток. В их ртах блестели золотые зубы, которыми полицаи жевали дешевые десятипфенниговые сигары. С приездом гестаповцев в Аахене воцарился страх.

– В городе полно капитулянтов, дезертиров и мародеров, – проинструктировал блюстителей порядка Доннер, поглядывая на их лица, с которых давным-давно исчезло всякое чувство жалости. – Расстреляйте как можно больше подобных типов, без малейшей жалости.

Первыми жертвами стали старая пожилая женщина, набравшая в развалинах домов мешок угля для обогрева собственного жилища; бледный костлявый дезертир из батальона, укомплектованного призывниками с желудочными расстройствами; ребенок, который нетвердой детской рукой вывел на стене мелом слова: «Сдавайтесь сейчас, пока еще есть время». Они пришли и к священнику, который осмелился во время проводимого в одном из подвалов богослужения попросить у Господа прощения за «бесчеловечное отношение человека к человеку». Всех их схватили, заставили прослушать ритуальные слова, начинавшиеся с фразы: «Во имя фюрера и немецкого народа, этот специально созданный суд приговаривает вас», после чего они были торопливо застрелены во дворе штаб-квартиры Доннера, располагавшейся в отеле «Квелленхоф» на окраине Аахена.

Но и этого было недостаточно для искалеченного бригадефюрера Доннера – для «безбожного дьявола Доннера», как со страхом и ненавистью называли его прятавшиеся в подвалах и среди развалин жители Аахена. Он стал лично участвовать в самих расстрелах, мотивируя это необходимостью контролировать расход ценных патронов, – чтобы на одного расстрелянного тратилось никак не больше одной пули.

Вместе с гестаповцами генерал Доннер неустанно рыскал по городу, выискивая несчастных, которых можно было бы расстрелять, и цинично исходя при этом из той посылки, что не будет особой беды, если при этом придется расстрелять и невиновного, – в любом случае такая казнь послужит хорошим уроком и устрашающим примером для всех «паникеров и трусов», для всех этих «грязных предателей-католиков». Во время одного из своих кровавых рейдов по Аахену Доннер наткнулся на армейского капеллана, служившего в одном из батальонов, составленных из негодных к строевой службе. Вместо военного мундира служитель церкви был одет в обычное священническое облачение.

– Иди сюда, святоша, – заревел бригадефюрер. – Почему ты сейчас не со своим батальоном?

При виде Доннера и его подручных, угрожающе поигрывающих своими автоматами, лицо священника исказилось от невольного ужаса.

– Но, генерал, – залепетал он, – я только что сопровождал транспорт раненых солдат из моего батальона в полевой госпиталь. Командир батальона специально приказал мне…

– Пристрелите его, – коротко бросил Доннер и, не говоря больше ни слова, повернулся спиной к позеленевшему священнику.

Другой жертвой расстрельной команды «дьявола Доннера» стала некрасивая дурочка. Она сидела на куче мусора, в который после бомбежки превратился ее дом, глядя в никуда. Ее ноги были широко расставлены, и над старыми черными чулками виднелась полоска белой кожи.

Ее обнаружил генерал Доннер и его подручные.

– Почему ты сидишь здесь, женщина? – холодно обратился он к дурочке. – Тебе что, нечем заняться в этот кризисный для Германии момент?

Девочка немо глядела на него, не произнося ни слова.

Генерал Доннер скривился:

– Полная идиотка. Наглядный результат слишком частых близкородственных браков, которые заключались в этом городе. У многих из жителей Аахена плохая наследственность. Пристрелите ее!

Самый толстый из гестаповских палачей, прозванный Паулем-Пистолетом за то, что всегда таскал с собой сразу пару пистолетов, схватил девочку за руку и потащил в глубь городских развалин. Она начала кричать, но не так, как это обычно делают нормальные люди – ее вопли были криками животного, которое ведут на бойню и которое, несмотря ни на что, все-таки чувствует это. Вскоре среди груды развалин прозвучал один-единственный выстрел. Наклонившись над рухнувшей на груду мусора девочкой, Пауль-Пистолет быстро запустил ей руку между ног и, удовлетворенный, вприпрыжку побежал догонять остальных своих коллег по расстрельной команде.

Безжалостное избиение мирных жителей Аахена силами гестаповцев под командованием бригадефюрера Доннера продолжалось на протяжении почти всего октября. Но, несмотря на все жесточайшие меры, которые применял Доннер, несмотря на прямую угрозу убийством, моральный дух защитников города продолжал падать. Люди, остававшиеся в Аахене, казалось, стали безучастными ко всему, в том числе и к командам и распоряжениям, которые означали их собственную смерть. Они равнодушно глядели в пустое пространство и с трудом волочили ноги, двигаясь в никуда. Это касалось не только гражданских жителей, но даже и военных.

По мере того, как части 1-й пехотной дивизии США одну за другой перерезали пути снабжения Аахена, продовольственный рацион оставшихся в нем немцев становился все более скудным. К 12 октября защищавшим город солдатам германской армии стали выдавать по одной банке тушенки и по полбуханки хлеба из грубой непросеянной ржаной муки на двух человек в сутки. Тем военнослужащим, которые не сражались непосредственно на самой линии фронта, а обслуживали тыловые подразделения и учреждения, выдавали вдвое меньше. Гражданскому же населению не доставалось вообще ничего.

* * *

Однако, несмотря на все жестокости и строгости Доннера, среди дымящихся руин полуразрушенного города шла и своя тайная разухабистая ночная жизнь. И когда штандартенфюрер фон Доденбург направился на очередной доклад в штаб-квартиру Доннера, гауптшарфюрер Шульце и шарфюрер Матц тут же устремились в секретный бордель, прятавшийся в подвале бывшего здания партийного управления.

В последнее время Шульце и Матцу, как и другим, доставалось не так много еды, так что их желудки были почти пусты. Поэтому, когда проститутки поднесли им толику хранящегося на полках подпольного борделя шнапса, эсэсовцы очень быстро захмелели.

– Раздевайтесь, девчонки, да поживее! – заорал пьяный Шульце, быстро сбрасывая свою одежду. Через минуту из всего облачения на нем остались лишь стальной шлем, портупея с пистолетом и сапоги. – И держите свои сладкие врата наготове! Я с трудом доковылял до вас через все эти развалины и мусор!

– Я так и вижу, – с притворным смущением проворковала пышнотелая блондинка. – О, доблестный господин, пожалуйста, прикройте чем-нибудь ваше грозное мужское оружие, а не то я упаду в обморок!

– Ну, ну, не притворяйся! – расхохотался Матц, отстегивая свою деревянную ногу. Оторвавшись на секунду от своего занятия, он смачно хлопнул блондинку по голой заднице. – За свою жизнь ты видела мужские члены чаще, чем я ел горячий обед!

– Убери свои грязные лапы! – пьяным голосом проревел Шульце. – Это моя невеста!

– Твоя невеста, – хмыкнул Матц, все еще возившийся с ремешками и лямками своего протеза. – Надо же! Твоя Герти была невестой доброй половины солдат нашего сраного вермахта, Шульце!

Гауптшарфюрер, озлившись на эти слова, толкнул своего приятеля. Матц перелетел через кушетку и приземлился на противоположной стороне комнаты. Его деревянная нога, оторвавшись, описала в воздухе дугу и грохнулась рядом со своим хозяином. Девушки завизжали.

Матц покрутил головой.

– Эй, Хайди, подойди сюда, – позвал он проститутку, с которой обычно спал, когда приходил в подпольный бордель. – Да быстрее шевели своей толстой задницей! – Когда Хайди приблизилась к нему, Матц с ее помощью поднялся с пола, встав на здоровую ногу и, угрожающе схватив свой протез, покрутил им перед носом Шульце:

– Эй, ты, здоровая скотина! Мне плевать, кто ты – гауптшарфюрер или кто-то еще. В любом случае я отшибу твою глупую башку!

И, по-прежнему опираясь на Хайди, Матц двинулся вперед, размахивая своей деревянной ногой.

По широкому лицу Шульце расплылась улыбка. Он явно забавлялся всей этой ситуацией. Чуть приподняв ногу, он громко пукнул.

– Ну что ж, Матц, давай сначала как следует пропердимся… – Шульце повернулся к блондинке: – Нас сегодня кормили гороховым супом, Гертруда, так что сама понимаешь… – Гамбуржец вновь посмотрел на Матца и ухмыльнулся: – Эх, Матци, ты же надорвешься, поднимая эту деревянную ногу. На твоем месте я бы сберег свои силы для того, чтобы хоть как-то поднять вверх ту безбожно маленькую вещицу, которая болтается у тебя между ногами. Это тебе может понадобиться…

Матц в бешенстве бросился на Шульце, размахивая деревянной ногой, словно дубинкой. Шульце легко уклонился и ударил в живот Хайди, на которую опирался Матц. Хайди осела на пол, словно внезапно сдувшийся воздушный шарик. Матц, потеряв равновесие, свалился прямо в объятия визжащей рыжеволосой проститутки. Шульце бросился на него, но тот успел откатиться в сторону. Наконец здоровяку удалось достать своего одноногого приятеля, и оба пьяных эсэсовца покатились по полу, осыпая друг друга ударами. При этом они оба хохотали, точно школьники. Им вторили ржущие и довольные таким неожиданным развлечением проститутки. Так, хохоча и визжа, они не услышали заунывного воя сирены воздушной тревоги, который раздался над Аахеном.

* * *

В километре от этого места, в другом подвале, стены которого в этот момент страшно сотрясались от грозных разрывов американских авиабомб, в полном молчании смотрели друг на друга штандартенфюрер Куно фон Доденбург и его рыжеволосая возлюбленная Эльке Симоне. Колеблющееся пламя свечи отбрасывало гротескный отсвет на их молодые лица.

Фон Доденбург видел, что Эльке дошла практически до предела. Ее зеленые глаза лихорадочно горели на бледном истощенном лице. Куно принес Эльке две банки тушенки, но она сказала ему, что «слишком голодна, чтобы съесть это». Он не знал, черт побери, что это означало, но от пищи Эльке в любом случае отказалась. Ее руки нервно вздрагивали при каждом близком разрыве бомб.

Перегнувшись через грубый деревянный стол, штандартенфюрер сжал ее руки. Они были ледяными, точно у мертвеца.

– Не бойся, – прошептал он, стараясь успокоить ее. – На фронте мы любим повторять, что ту бомбу или осколок, который убьет тебя, ты никогда не услышишь…

– Люди умирают сейчас в каждом подвале в этом городе, – проговорила Эльке. Ее голос был едва слышен. – Старики, женщины, дети – но не солдаты. Люди умирают везде. Обычные люди. – Ее голос прервался, зеленые глаза наполнились слезами. Казалось, на ее плечи сейчас легло все горе мира.

– Мы заставим их вдесятеро заплатить за наши потери, – сказал фон Доденбург. В его голосе прозвучал металл.

Рядом с ними разорвалась очередная полутонная бомба. Подвал заходил ходуном. Взрывная волна едва не задула свечу.

– Заплатить? – бросила девушка. – Чем можно заплатить за жизнь человека, Куно? – Голос Эльке стал громче. – Эти люди мертвы. Вот и всё. – Она вырвала свои пальцы из его рук. – Они мертвы, их жизнь закончилась, оборвалась навсегда, и ничто не сможет воскресить их! И единственное, что мы можем и должны сделать – это спасти жизни тех немногих пока еще живых людей, которые остались в этом городе. – Она с вызовом уставилась на него, в ее глазах плескалась истерика. Фон Доденбург неожиданно понял, что Эльке увидела слишком много горя, слишком много трагедий, и ее разум практически помутился. Она постепенно сходила от всего этого с ума.

Он притянул ее к себе. Женщина была вся потная, хотя печка в углу уже давно остыла.

– Не говори ничего, – прошептал офицер. – Разговоры сейчас – это удел дураков. Нынче имеют значение лишь конкретные действия – и любовь.

Почти грубо он подался к ней. Ее ноги невольно раздвинулись, открывая заветный темный треугольник между ними. Когда Куно вошел в нее, она вздрогнула – то ли от удовольствия, то ли от отвращения; он уже не мог точно сказать, из-за чего именно, но это его теперь и не волновало. В исступлении они начали заниматься любовью, в то время как весь мир вокруг них содрогался, вздрагивал и медленно умирал каждую секунду.

* * *

Шульце, Матц, Хайди и другие проститутки голыми выскочили из разбомбленного подвала, поскальзываясь на крови из тела убитой Герти и перепрыгивая через пламя, разгоравшееся у них под ногами. Сейчас, когда американские бомбардировщики, сбросив свой смертоносный груз на Аахен, уже улетели, на улицу со стенаниями выползали изможденные женщины, призывая своих пропавших детей. А те, как тени, бродили между развалинами домов, стараясь разглядеть своих, наверное, уже убитых матерей.

Шульце, который успел прихватить из подвала бутылку шнапса, поднес ее к губам и сделал здоровый глоток, не обращая внимания на то, что часть спиртного потекла у него прямо по небритому подбородку.

– Где Герти? – в тоске прокричал он.

Матц хотел было ответить ему, но вдруг оступился – и рухнул бы лицом вниз на груду камней, если бы рыдающая Хайди не поддержала его.

– Герти здесь, господин гауптшарфюрер! – крикнул Матц и безуспешно постарался встать по стойке «смирно». – Разрешите покорнейше доложить вам о потерях среди личного состава. Проститутка Гертруда Икс застрелена при выполнении служебных обязанностей. Пала героической смертью за народ, фюрера и отечество.

Шульце, шатаясь, приблизился к нему и уставился на тело Герти, неподвижно распростертое на куче мусора и подсвеченное красным пламенем пожаров. Затем он сделал еще один глоток шнапса и передал бутылку Матцу, который по-прежнему безуспешно старался стоять по стойке «смирно».

– Она была хорошей шлюхой, Матц, – проговорил Шульце.

Остальные проститутки безутешно рыдали, обступив их кольцом и пытаясь прикрыть обнаженные груди ладонями.

– Пусть она и была профессионалкой и зарабатывала себе этим на жизнь, но она вкладывала в свою работу всю свою душу, поверь мне. Я так здорово проводил с ней время здесь, в Аахене! Она прекрасно умела делать свою работу. – Не сводя глаз с павшей проститутки, гамбуржец протянул руку к Матцу и скомандовал: – Шнапс!

Получив от Матца бутылку, эсэсовец опорожнил ее одним могучим глотком, закашлявшись, вытер рот грязной рукой, затем медленно наклонился и соединил ноги проститутки вместе.

– Так будет лучше, – пробормотал он.

Матц схватил его за руку.

– А теперь пошли, Шульце, – простонал он. – Давай выбираться в расположение «Вотана»!

И двое обнаженных унтер-фюреров медленно заковыляли по направлению к своему штабу, проходя по улицам, усыпанным обломками зданий и строительным мусором. Полицейские уже раскладывали аккуратными рядами трупы погибших. Между ними нагло шныряли большие черные крысы и бродячие собаки, выгрызая куски мяса из мертвых людей. Они тоже оголодали во время осады Аахена, и им требовалась пища.

Шульце и Матц уже почти дошли до отеля «Квелленхоф» – места расположения штаб-квартиры генерала Доннера, когда увидели на одной из закопченных стен полуразрушенного здания выцветший плакат; тот был хорошо виден в отблесках городских пожаров. Пьяно икая, Шульце громко прочитал то, что было написано на плакате: «Дайте мне пять лет, и тогда вы не узнаете Германию! Адольф Гитлер».

Дочитав до конца, он со всей силы запустил пустую бутылку из-под шнапса в плакат. Ударившись о почерневшие кирпичи, бутылка разлетелась вдребезги.

– Ты можешь повторить это высказывание, Адольф! – прохрипел Шульце. – Оно чертовски верное!

После этого двое пьяных вояк заковыляли дальше.

Глава третья

13 октября 1944 года, когда рота панцергренадеров боевой группы СС «Вотан» при поддержке оставшихся в распоряжении фон Доденбурга пятнадцати «тигров» успешно отбивала атаки частей 1-й пехотной дивизии США, не давая ей взять Голгофу, увенчанную остатками теперь уже полуразрушенного деревянного креста, в наступление внезапно перешли части 30-й пехотной дивизии под командованием генерала Лиланда Хоббса.

Это произошло после того, как в расположение дивизии прибыл сам командующий Первой армией США в Европе генерал Кортни Ходжес. Проинспектировав обстановку в дивизии и на порученном ей участке фронта, он вызвал к себе командира дивизии Хоббса. Прервав сбивчивые извинения выглядевшего крайне смущенным и растерянным генерала, Ходжес сказал:

– Ну все, хватит, Лиланд. Ситуация предельно ясная. Кольцо окружения вокруг Аахена должно быть замкнуто. Ты либо сделаешь это, либо тебе придется уйти с должности командира дивизии. Мне не доставляет никакого удовольствия обращаться к тебе через голову командира корпуса генерала Коллинза, но иного выхода нет. Ведь на меня постоянно давит сам Айк: он требует, чтобы я перестал топтаться вокруг Аахена и двигался прямо к Рейну.

Ходжес высказал все это Хоббсу с легкой улыбкой, но тот прекрасно понял, что командующий армией говорит предельно серьезно. Дело действительно обстояло так: или он выполнит поставленную перед ним боевую задачу, или ему придется уйти. Поэтому Хоббс бросил в наступление все имеющиеся у него резервы и лично руководил ночной атакой, вникая в мельчайшие детали. Эта стратегия сработала: к рассвету американцам удалось прорвать немецкие оборонительные позиции в районе выстроенного в стиле барокко замка Римбурга. Американские войска нажали еще чуть-чуть, и вскоре немцы в панике устремились по направлению к Аахену, бросая свои позиции.

В штаб-квартире бригадефюрера Дегенхардта Доннера в отеле «Квелленхоф» началось настоящее безумие. Молодой штабной офицер, безупречная прежде форма которого была теперь с ног до головы забрызгана грязью, шеврон на рукаве оторван, а с лица стекала тоненькая струйка крови, докладывал дрожащим голосом:

– Большинство частей, оборонявших передовую линию, просто сметено американским огнем, господин генерал… американцы попросту сравняли нашу передовую линию с землей.

– А где же наша артиллерия? – страшным голосом прокричал Доннер.

– С ней утеряна всякая связь, господин генерал, – ответил ему толстый майор, склонившийся над радиопередатчиком, с помощью которого осуществлялась основная связь с войсками. – Все линии уничтожены. Невозможно практически ни с кем связаться.

– О, проклятье! – зло выкрикнул Доннер. – Как, черт побери, я могу защищать город, если мне нечем это делать? Что, дьявол бы их побрал, думают те господа, которые сидят в главных штабах в глубоком тылу и отдают нам приказы?

На какое-то мгновение в его голове промелькнули страшные воспоминания о «Черном воскресенье» в сентябре 1918 года, когда войска союзников нанесли неожиданный чудовищной силы удар и разом прорвали германский фронт. Это привело к катастрофе всей немецкой армии. Тогда сам генерал Доннер был молоденьким офицером, и он хорошо помнил, что в этот момент разом рухнуло все, что было дорогого и ценного в стране и в армии.

Он с трудом заставил себя снова собраться, заметив, с каким смятением взирает на него молодой штабной офицер и как отвисла челюсть у толстого майора. Не стоит давать подчиненным лицезреть, в каком шоке он находится. Наоборот, они должны быть всегда уверены в его беспрекословном авторитете и несгибаемой воле к победе – пусть даже весь мир вокруг них рушится ко всем чертям.

Однако, прежде чем генерал успел отдать какой-нибудь приказ, пронзительно зазвонил полевой телефон. Опередив адъютанта, Доннер сам снял трубку.

– Доннер! – рявкнул он.

Но даже тот факт, что трубку взял сам генерал, руководящей обороной Аахена, не смог успокоить находящегося в истерике офицера на другом конце провода.

– На нас с востока движутся крупные танковые формирования американцев! – закричал он, отбросив в сторону все условные обозначения и кодовые фразы, принятые для подобных телефонных переговоров. – А у нас не осталось ни противотанковых орудий, ни снарядов к ним, ни «фаустпатронов». Мы также уже использовали весь запас противотанковых мин. – Голос офицера дрогнул: – Господин генерал, вы должны прислать подкрепления, иначе…

– Для начала придите в себя, офицер, – зло бросил Доннер. – Я назначаю вас лично ответственным за то, чтобы отстоять ту позицию, на которой вы сейчас находитесь. Отойдете – поплатитесь головой…

– Но, господин генерал… – залепетал офицер.

Однако Дегенхардт Доннер уже бросил трубку. Его боевой дух был уже восстановлен. Он начал энергично диктовать разнообразные приказы.

– Майор, не сидите же просто так! Расшевелите наших тыловых крыс, наконец! Срочно нужно послать подкрепления на линию фронта. Пусть каждый, кто может держать в руках винтовку, направляется прямо туда. Бросьте туда городские подразделения полиции – в конце концов, все полицейские обучены стрельбе. Пошлите на линию фронта поваров. Всех штабных работников, которые занимаются с бумагами. Прочешите госпитали и больницы – нельзя позволить всяким идиотам скрываться там и нежиться на чистых простынях в то время, когда лучшие люди погибают под пулями американцев. Короче, ищите свежих людей! Действуйте!

– А ты, – Доннер повернулся к молодому офицеру, щека которого кровоточила, – садись на мотоцикл и дуй прямо к штандартенфюреру фон Доденбургу. Пробейся к нему любой ценой, понятно? Мне нужно, чтобы он пустил в ход свои танки – и сделал это немедленно!

Молодой офицер стремглав выбежал из помещения штаб-квартиры обороны Аахена, топча ставшие уже ненужными карты. Сейчас было поздно кропотливо разрабатывать какую-либо стратегию. Пришла пора просто воевать за Аахен – за каждый дом, каждую улицу.

* * *

Немецкие войска в панике отступали от Римбурга. Большинство людей было движимо элементарным животным страхом. Весь горизонт буквально пылал от беспрестанных разрывов снарядов – это, не умолкая ни на секунду, работала артиллерия генерала Хоббса. От ее ударов содрогалась сама земля. И по этой земле в направлении Аахена непрерывной вереницей двигались штабные «хорьхи» [49]49
  Марка немецкого легкового автомобиля. – Прим ред.


[Закрыть], восьмитонные «опели», тракторы, тащившие прицепы, набитые ранеными, и санитарные машины, на крышах которых был ярко и крупно намалеван красный крест – в надежде, что американская авиация не станет бомбить и обстреливать их.

В самом центре этого бесконечного потока перепуганных, потерявших всякую надежду людей двумя неподвижными стальными бастионами высились два «королевских тигра». Их длинные орудия были нацелены в ту сторону, откуда, скорее всего, должны были появиться наступавшие американские части.

Для того чтобы выполнить приказ бригадефюрера Доннера и попытаться остановить американский прорыв на этом участке фронта, фон Доденбург смог выделить всего лишь два танка. Все остальные машины стояли у Голгофы, прикрывая это направление. Штандартенфюрер считал, что не имеет права тронуть их – они и так непрерывно отбивались от наседавших на них частей 1-й пехотной дивизии США. Сюда вместе с двумя «тиграми» он привел и отделение панцергренадеров «Вотана». Они должны были прикрывать танки от американских атак.

Бойцы свалили огромные дубы, окаймлявшие дорогу, по которой двигались отступавшие, так что эти гигантские деревья образовали подобия стен. Если американцы будут наступать, то ряды поваленных дубов должны были стать серьезным препятствием, которое было призвано существенно ограничить возможности их маневра.

Танк фон Доденбурга встал с одной стороны дороги, а танк Краузе – с другой. Куно рассчитывал, что, наткнувшись на поваленные деревья, американская бронетехника не сможет двигаться прямо, и ей придется пересекать огромное поле, тянущееся по обе стороны мощеной дороги. Когда же «шерманы» окажутся в этом поле, они не смогут ни мчаться на большой скорости, ни быстро маневрировать, а значит, превратятся в удобные мишени для «тигров» фон Доденбурга.

Сейчас, когда остатки немецких войск стремительно отступали в сторону Аахена, где офицеры генерала Доннера должны были сформировать из них новые части, может быть, загоняя в них солдат под дулом пистолета, два эсэсовских «тигра» неподвижно стояли посреди дороги, готовясь принять неравный бой со значительно превосходящими силами противника. В сером небе высоко над ними висел неподвижный солнечный диск угрожающего красноватого цвета.

– А знаешь ли ты, Матц, – сказал Шульце, когда они вместе с приятелем покрывали свой танк маскировочной сеткой и дополнительно обкладывали его дубовыми ветками, чтобы он был не так заметен, – что в России больше двухсот миллионов жителей?

– Им давно следовало изобрести и ввести у себя презервативы, – хмыкнул Матц. В следующую секунду ему пришлось оттолкнуть от себя какого-то отступавшего солдата, который слепо несся вперед, не разбирая дороги; если бы Матц не оттолкнул его вовремя, то тот просто врезался бы в эсэсовца.

– И почти столько же людей живет в проклятой Америке. Я уж не говорю о вонючих англичанах и обо всем том темнокожем сброде, который они навербовали в своих заморских колониях, чтобы бросить в бой против нас, – продолжал Шульце.

– Ну что ж, господин гауптшарфюрер, все, что я могу сказать – так это то, что в течение последних пяти лет делал все от меня зависящее, чтобы укокошить как можно больше этих субъектов, – фыркнул Матц. – Я, правда, даже не представлял, как их много.

Шульце с важным видом кивнул:

– Я так и понял. Но ты не одинок в своем неведении, Матц. Таких, как ты, очень много. Однако нам действительно противостоит в целом больше пятисот миллионов человек. А все, что мы имеем на нашей стороне, – это несколько грязных макаронников-итальянцев да с десяток любителей оперетт из Венгрии и Румынии.

Матц закончил маскировать свою сторону «тигра». Люди Краузе также успешно закамуфлировали свой танк.

– Но у нас есть еще ракеты «Фау-1» и «Фау-2», господин гауптшарфюрер, – промолвил Матц. – Я думаю, не стоит сбрасывать со счетов это оружие возмездия, о котором столько говорит наш фюрер.

Шульце сделал непристойный жест.

– Ты сам прекрасно знаешь, Матц, чего на самом деле стоит оружие возмездия нашего фюрера!

– Но наши газеты постоянно твердят, что эти ракеты не дают жить населению Лондона и других крупных английских городов, – не сдавался Матц.

– В следующий раз ты можешь с таким же успехом сказать мне, что веришь в Деда Мороза и в сказки братьев Гримм, – презрительно фыркнул Шульце, накинув маскировочную сетку на дуло танковой пушки. Теперь все было готово.

– Извините меня, господин гауптшарфюрер, но вы, выражаясь грубо, просто не в курсе. У нас действительно есть оружие возмездия, с помощью которого Германия может выиграть эту войну. Когда после битвы под Монте-Кассино я валялся в военном госпитале в Гейдельберге, то слышал, как офицеры говорили об отравляющем газе, который…

– Отравляющий газ! – с презрением прервал его Шульце. – Единственный отравляющий газ, с которым я сталкивался на этой войне, – это то, чем приходилось дышать в столовой после того, как ублюдки с нашей кухни подавали на обед вонючий гороховый суп! Нет, Матци, горькая правда заключается в том, что на нас ополчилась добрая половина всего мира. – Шульце на мгновение замолчал, переводя дыхание. – Оружие возмездия, надо же… А в результате нам приходится оборонять эту дорогу, имея в своем распоряжении всего лишь два «тигра»! Ты можешь объяснить это, ты, чертов фельдмаршал?

– Я могу вам это объяснить, чертов фельдмаршал Шульце! – внезапно услышали они прусский говорок фон Доденбурга за спиной.

Два унтер-фюрера мгновенно стали по стойке «смирно», но штандартенфюрер махнул им рукой, чтобы они стояли «вольно».

– Не пытайтесь втереть мне очки, – произнес фон Доденбург с легкой улыбкой. – Я знаю вас, как свои пять пальцев. В вас все равно нет ни капли человеческого уважения к офицерам.

– Ну да, господин штандартенфюрер, не зря же говорят, что человеком становятся только с приобретением лейтенантского звания, не ниже, – широко улыбаясь, проговорил Шульце.

– Ладно, а теперь послушайте меня внимательно. – Привлекательное молодое лицо фон Доденбурга отвердело, с него исчез какой-либо намек на улыбку. – Ты спросил, Шульце, какого черта мы пытаемся прикрыть эту дорогу, имея в своем распоряжении всего лишь два танка, когда против нас, по сути, выступает целая американская дивизия? Я скажу, почему. Потому, что мы носим эту проклятую форму и эти идиотские серебряные руны. – Он постучал по зигзагообразным буквам SS у себя на воротнике. – Потому, что на фуражках у нас – изображение мертвой головы, от которой трепещет половина Европы и от которой у нее душа в пятки уходит от страха. Мы – эсэсовцы, Шульце, которых ненавидят и боятся, где бы мы ни появились. И однажды те люди, которые ненавидят и боятся нас и которые ненавидели и боялись нас все последние пять лет, попытаются отомстить нам. И что мы можем делать в таких условиях, кроме как продолжать отчаянно сражаться? Каждый день, когда нам удалось отбиться от наших врагов и выжить, означает новый день жизни для нас. Получается ли это при помощи отравляющего газа или этих прекрасных металлических монстров – не важно. – Куно фон Доденбург погладил железный бок мощного «тигра»; в его глазах сиял огонек фанатизма. – Ибо в тот самый день, когда мы прекратим сражаться, мы окажемся в могиле. Понятно? – Он пытливо воззрился на лицо здоровенного уроженца Гамбурга.

Гауптшарфюрер Шульце кивнул и выдохнул:

– Так точно, господин штандартенфюрер!

– Отлично. Я пойду проверю, как Краузе замаскировал свой танк. А вы оставайтесь здесь.

Дождавшись, когда фон Доденбург перейдет дорогу и окажется у танка Краузе, Матц повернулся к Шульце и постучал пальцем по своему виску:

– Шульци, мне кажется, наш старик постепенно сходит с ума.

Гамбуржец ничего не ответил. Но его глаза с тревогой следили за фигурой фон Доденбурга.

* * *

– Орудие заряжено, – отрапортовал Шульце, глядя, как над его головой зажглась маленькая красная лампочка, свидетельствующая о том, что снаряд оказался в казенной части танковой пушки.

Внизу ожили огромные дизели «Майбах».

– Моторы запущены. Танк готов двигаться, – доложил шарфюрер Матц.

– Благодарю вас, – проронил Куно фон Доденбург. Сейчас командир боевой группы был таким же хладнокровным и собранным, как и всегда. Он пытливо обшаривал глазами горизонт в поисках следов американцев.

Шульце со вздохом воззрился на длинный ряд снарядов, лежавших в зарядном ящике; они сверкали своими отполированными металлическими боками и были похожи на нарядные игрушки. Но здоровяк отлично знал, что очень скоро они превратятся в страшных вестников смерти, заставят людей кричать и хрипеть в предсмертной агонии и умирать в немыслимых муках.