Текст книги "Космос, Чехов, трибблы и другие стрессы Леонарда МакКоя (СИ)"
Автор книги: Лена Полярная
Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
– Чехов – астрофизика, а тот – его. И пошли. Они оба. Прямых доказательств у меня пока нет, но с таким развитием событий скоро будут, это точно. Короче, хотел тебя попросить меня завтра в миссию не ставить. Всё равно последняя вылазка. Хоть с отчётами разгребусь нормально и не буду мешать счастью молодых и влюблённых.
– Фух…
Неизвестно, каким образом, но второе полотенце Кирк вытащил из тумбочки. Видимо, на шкафу лежало третье. Поэтому плюхнулся с чувством выполненного долга на стул, расшаперил ноги.
– Я не понял… Тебе кто про любовь сказал? Пару дней назад ты меня в невинности берёзки лично убеждал.
– А теперь эта невинность плакала. Всё, забей. – МакКой уже пожалел, что начал разговор. Такое надо под градус, но пить после четырёх бессонных ночей не просто чревато, а очень чревато. – Так что с миссией?
– Отсыпайся, я прямо вижу, что тебе надо.
Кирк наматывает полотенце на кулак. Сосредоточенно и хмуро.
– Такое ощущение, что ты вообще не спишь. Следил за берёзкой, что ли?
МакКой, уже собравшийся уходить, замер у двери.
– Следил? – Попутно в голове щёлкает озарением. Доказательства, ну конечно. – Нет. Джим, я доктор, а не сталкер, что за чушь вообще…
– Ну да, да, понял я. Иди уже, спи.
====== Если я сейчас встану и открою, ты ляжешь и захлопнешься ======
Говорящая планета была позади, лаборатории загрузили образцами на полгода, Пашка продолжал пропадать после тренировок, а на самих тренировках Шкаф продолжал облизывать его взглядом, и это было чёрт знает что, потому что МакКою периодически казалось, что он свихивается от одного ощущения – что Чехов с этим вот, и что оставалось – одинокие вечера, со стаканом, но ведь так и раньше было, что нового-то в твоей сраной жизни в этом космосе, и устроить бы уже Пашке разнос и выдворить из этой самой жизни, но…
Доказательства.
«Слежкой» это назвать можно было с натягом, пусть идёт на все четыре квадранта Кирк с его определениями, Боунсу просто надо было выяснить, правда или нет то, о чём он думает и шепчется четверть корабля. Потому, когда часть палуб погружалась в полумрак «ночного» освещения, он устраивался поудобнее в кресле, ставил перед собой на подставку падд, выводил большой голографический экран и через систему доступа, используя офицерский код, подключался к он-лайн просмотру данных с системы наблюдения в лабораториях.
Вообще, вздумай он сделать подобное в дневную смену, кто-то бы точно обратил внимание, а в ночную – ну мало ли для чего. Например, в соседней лаборатории жили трибблы. Может быть, чтобы наблюдать за их функционированием ночами. А так – промахнулся кодом к нужному участку системы, дел-то.
В общем, Боунс наблюдал Чеховские свидания в режиме реального времени, поглаживал захваченного из кабинета триббла по имени Счастливчик и прихлёбывал холодное реплицированное пиво.
Так вот эти двое ничего предосудительного под камерами не делали. Вообще.
Схемы какие-то разбирают, проецированные карты. Рисуют голографики.
Иногда реплицируют чай и подолгу разговаривают математическими терминами. Ну рассказал Пашка Кельвину один раз про свою родню из России. А Шкаф ему про свою из Коннектикута. Наклонился пару раз над ним, раза три клал свои лапы на его плечи.
Триббл урчит под рукой, иногда попискивает. МакКою на душе зло, тоскливо и хочется спать. Желание выкинуть Шкафа в открытый космос ближе к полуночи становится вторичным.
Пашке грустно – Боунс в последнее время хмурый, пить снова начал. На вопросы не отвечает.
Не может же это быть из-за того, что Чехов из лаборатории приходит поздно. У Сулу и дольше задерживался, ничего.
Кельвин сохраняет в своём падде результаты вечера – доработанные карты, файлы с расчётами и формулами.
У них уже набран материал для статьи, третьей по счёту. Только никак не возьмутся опубликовать, постоянно новым увлекаются.
– Всё можно просчитать математически, – продолжая прерванный несколькими минутами ранее спор, подаёт голос Паша. – Если что-то не поддаётся математике, значит, просто не нашли нужную формулу.
– И человека можно просчитать? – Кельвин сворачивает голубоватую голографическую спираль химических элементов.
Паша вздыхает, укладывая голову на руки.
– И человека можно. Если присвоить числовые эквиваленты каждому параметру и гормону, обратить в математические переменные его жизненный опыт. Возможно.
– Не верю, что всё так просто... – астрофизик сворачивает окно падда, выводит на прозрачный режим.
– О простоте никто не говорит, на падде такое не просчитаешь...
Паша прячет лицо, теперь к Кельвину обращена только его макушка. Грустно. Очень грустно. И постоянно такое ощущение, что делаешь что-то неправильное.
До спора с кошками этими всё хорошо было.
Дело в споре?
– Если создать, – собственный голос звучит глухо, – компьютер... мощнее, чем даже бортовая система Энтерпрайз, не выйдет. Чтобы просчитать одного человека, придётся вбивать в данные всю вселенную. До последнего кванта.
– А ты романтик, – тихий голос из-за спины. Паша так ушёл в свои мысли, что не заметил его перемещения.
– Наверное.
Кирк, уставший, замотанный недельной экспедицией и чёртовыми отчётами командованию, отправил последний (хотелось надеяться) и залез в кровать к Споку. Обнять, поцеловать хотелось до одури, но – нельзя. То есть, по медицинским показателям это можно, но если позволить себе, то этим явно не ограничится. Единственно – вулканский поцелуй: капитан почувствовал прикосновение пальцев Спока к своим, когда уже почти провалился в сон.
Поспать им так и не дали. Буквально через полчаса противно запищал падд – звук письма от Звёздного флота. Опять.
– Ненавижу… – Кирк скорее скрипел, чем говорил, когда тянулся к светящемуся прямоугольнику. – Всех вот этих… мудозвонов…
– Это часть твоих рабочих обязанностей, – ответил откуда-то из-под толстенного одеяла вулканский зануда. – Как можно испытывать сильные эмоции по отношению к обязанностям?
– Спок, заткнись. – Кирк уже шарится в падде. – Я скоро копыта от недотраха отброшу, а ты ещё и провоцируешь.
Толстенное одеяло заткнулось и дало капитану возможность ознакомиться с документом. С каждой прочитанной строчкой внутри нарастала злость. Кирк даже прочитал три раза, чтобы как следует «проникнуться».
– Спок, – тихо и очень спокойно, – возьми. Прочитай.
Вулканец высунулся из-под одеяла, собранный, спокойный, и… святые угодники, Кирку хотелось обнять его взглядом. Всем собой обнять, растрёпанного, с зеленоватой полосой на щеке от подушки, и еле заметно сонного. Настолько еле заметно, что это можно понять только мужу. Без пяти минут мужу. Пяти ёбаных минут, которые никогда не пройдут, кажется.
Он читает спокойно, полминуты, после чего слегка приподнимает бровь и возвращает падд.
– С их стороны поступить так – вполне логичный манёвр, позволяющий выиграть время. Прецедентов в истории не было, – говорит медленно, будто подбирая слова. Это он-то, у которого вечно на всё готов ответ.
– Да, я знаю! Блять…
Кирк откладывает падд (а хотелось расколотить о стену), плюхается на спину поверх одеяла.
«Решение вашего вопроса отложено в связи с высокой загруженностью юридического отдела флота. Вас будут извещать о любых изменениях в ситуации». И, в самом конце, пропитанные бюрократическим концентратом извинения.
– Спок, – позвать негромко.
– Думаю, в нашей ситуации официальный статус отношений является скорее приложением к реальному положению вещей, – отвечает он так же тихо.
– Угу. Расскажи, как вулканцы заключают брак?
– На старом Вулкане союз двух особей не оформлялся юридически, – заговорил Спок, устроившись в одеяле. – Гораздо важнее установление ментальной связи. Партнёр подбирался для ребёнка семьёй. В культуре Земли это напоминает династические браки. Следом за этим пара проходит несколько этапов установления связи, учась воспринимать друг друга. Всё это происходит на протяжении времени до установления супружеской связи, а её срок определяется особым состоянием организма, называемым в переводе на ваш язык «горение крови». Союз подтверждается соответствующим ритуалом. После первого раза такое состояние наступает раз в семь лет. У меня тоже была выбранная жена. Я видел её один раз, когда мне было восемь. На момент, когда должна была состояться вторая встреча, я уже был учеником академии Звёздного флота, впрочем, думаю, этот мой поступок уже разрушил договор между семьями. Продолжены ли старые традиции на Новом Вулкане, я не знаю. Нас осталось слишком мало, чтобы теперь оспаривать право связи и убивать друг друга.
– То есть, нам ещё этого горения крови ждать. Эх...
Кирк зарывается под одеяло, и там, накрывшись с головой, обнимает Спока.
– Я хочу заявить права на тебя перед всем миром, – шепчет, утыкаясь носом в его плечо. – Это нелогично. Но я этого хочу.
– Нелогично полностью забираться под одеяло, под которым некомфортная для тебя температура, – отвечает он тихо, Джим чувствует прикосновение пальцев к щеке. – Я не знаю, может ли моя кровь «гореть», если половина её – человеческая. А по ментальной связи мы уже соединены.
– Спок… – перехватить его тёплые пальцы, прижать к губам. Кирк любит его, всем собой, мыслями и чувствами. Любит тёмные глаза, заострённые ушки, любит чуткие пальцы и дурацкую вулканскую причёску. Это даже не нужно произносить, потому что Джим думает и ощущает это слишком громко.
– Мой Спок, – шёпотом в пальцы, продолжая целовать их. – Мой t’hy’la.
– T’nash-vek las’hark, – вулканец мягко высвобождает руку, касается двумя пальцами его губ, затем шеи, и спускает руку ниже, к сердцу.
Позади настойчивый писк падда. Кирк отчаянно прижимается губами к его шее – пульс у вулканцев сильный, но редкий. Кирку везёт попасть на удар, губы чувствуют вибрацию артерии.
– Я не хочу, – шепчет в шею, поднимается губами выше, прихватывает мочку. – Не сейчас.
– Джим, это может быть что-то важное. – В грудь ожидаемо упирается твёрдая прохладная ладонь.
Удивительно, как он от нежного шёпота переходит к официальному тону. Удивительно и охота подушкой стукнуть. Несильно.
– Спок.
Джим приподнимается над ним на руках, смотрит в его серьёзные глаза хмуро и тоскливо.
– Ты вообще в курсе, что фрустрации – это вредно, м?
– Просмотр сообщения не должен занять больше минуты. После я постараюсь сделать всё для облегчения твоего состояния.
– Блять.
Приходится перекатиться на другой край кровати, не утруждаясь тем, чтобы прикрыть последствия не-фрустрации, потянуться за паддом.
– Спок, ты самая настоящая стерва, – бубнежом под нос. – Почему ты не орионец? Или… ну мало ли менее занудных рас…
– Предполагаю, в этом случае я бы не заинтересовал тебя в качестве будущего супруга, а всего лишь как одноразовый партнёр,– спокойное в ответ. И шуршит одеялом, устраивается. Ждёт информацию.
И ведь прав. И ведь знает, что прав. Кирк пролистывает сообщение вторичного приоритета от командования Звёздного флота. Настроение медленно поднимается.
Новости очень хорошие.
– Спок, – вкрадчиво, – хочешь трахнуть медалиста Звёздного флота первой степени?
– Твоё звание мало что меняет в высокой степени этой моей потребности, – зелёный зараза разлёгся в одеяле, но оно его едва прикрывает. Просторная чёрная футболка сползла с плеча. Кажется, взглядом он в этот момент слегка улыбается. – Тебя наградили за успешное завершение миссии?
Кирк откладывает падд, встаёт на четвереньки и таким образом продвигается к развалившемуся на кровати Споку. Ближе. Вплотную. Почти коснуться его губ.
– Пусть теперь попробуют мне, медалисту, отказать, – дыханием по ним, приоткрытым. – Я завалю их повторными запросами.
– Командованию Флота после гибели капитана Пайка нужен был новый герой, – говорит он тихо, слегка хмурясь и проводя пальцами по шее Кирка. – Значит, капитан погибшей «Колумбии» был первым кандидатом на то, чтобы занять место легенды, когда был послан на опасную миссию к неизвестной планете. Ты стал вторым. Меня неоднократно удивляла и казалась любопытной способность жителей Земли создавать легенды и верить в них, но теперь беспокоит твоя роль в качестве такой легенды.
– Быть легендой лучше, чем быть сыном легенды, Спок.
Кирк вплетается пальцами в его гладкие блестящие волосы. И целует.
– Мне нравится общаться с тобой, Павел. – Голос физика ближе, приближается, пока спина не ощущает его тепло. – Мне с тобой интересно, ты интересен. Кто поймёт математика-инженера Звёздного флота лучше, чем астрофизик?
– Ну да, логично.
Паша поднимает голову. Ему хочется домой, в каюту. Обнять Боунса – точно опять напился – выпытать, что не так, исправить. Но прежде чем лейтенант поднимается, на плечо ложится тяжёлая горячая рука.
– Нам хорошо, Павел, – теперь голос Кельвина срывается на шёпот. – Признай. Хорошо, интересно, мы друг друга понимаем.
– Э...
Вот теперь неуютно как-то.
Паша оборачивается, смотрит на взволнованного физика.
– Ну... да, – отвечает неуверенно. – Нам хорошо и интересно.
– Тогда... – он резко встаёт перед Пашей на колено, – Павел... Паша... Бросай этого доктора, он тебя не поймёт. Я – пойму.
Кельвин берёт руку Паши в ладони и прижимает к груди.
– Паша, я... на всё готов. Хочу, чтобы ты жил со мной. Хочу, чтобы ты стал моим мужем.
Пресвятой Путин…
Паша осторожно вынимает руку из его захвата. Жадный взгляд, которым Кельвин провожает его движение, пугает.
– Нет. С чего вообще...
Боунс прав был
– Кельвин, – по возможности спокойно начинает Чехов, но тот перебивает.
– По имени. Сэм.
– М... ладно, Сэм, – с психами не спорят, – я его люблю. Боунса.
– Он тебя не любит! – почти яростно. Руки астрофизика обхватывают Пашину поясницу, тянут к себе, – Паша, – лихорадочно, – я люблю. Как увидел, влюбился. Не отвергай. Дай шанс. Один...
Пальцы заползают под форменку Чехова.
Плохо. Очень плохо. Кельвин – сильный.
Он отвлёкся
Павел дёргается прочь, стараясь вырвать руку – в одно движение оказался у двери – но Кельвин тут же сжимает его ладонь. Медленно-медленно подходит ближе, набирает блокирующий код на дверной панели, а потом – оборачивается.
На лице – отчаяние, неверящее, жуткое.
– Зачем ты хотел сбежать? – Прижимает к стене, помертвевшего. Чехов чувствует его возбуждение. – Паша... глупенький Паша, тебе будет хорошо со мной. Тихо...
Горячие руки снова забираются под форменку. Физик наклоняется для поцелуя, а когда Павел пытается отвернуться, ласково, но сильно поворачивает его голову к себе.
– Я тебе не нравлюсь, да? – Спрашивает тихо.
– Не так, – Паша старается помотать головой, но его подбородок удерживают. – Нет. Не так. Отпусти. От...
Подбородок отпускают, зато теперь руки Кельвина прямо на бёдрах.
Паша упирается ладонями в его обширную грудь, но это всё равно что соломинкой шкаф двигать. Шансов нет. Этот медведь даже не почует его сопротивления.
– Паша, прошу... – Он прижимает Павла к себе, – тебя так, как я, любить никто не будет. Я боготворю тебя. Дышу тобой.
– Да не хочу я!!! – Отчаянно, насильно уткнутый в плечо Кельвина, Паша почти кричит. – Я думал, ты мне друг!
– Я старался. Я больше не могу быть только другом.
Шея ощущает прикосновение его горячих губ. Очень осторожное, хотя хватка на пояснице слабее не стала. Кельвин тяжело дышит – Паша с ужасом понимает, что это не загнанное дыхание. Это он так сдерживается.
– Кельвин, – голос садится, – это… насилие.
– Я… – голос у него хриплый. Ещё одно прикосновение губ, долгое, прямо к яремной вене, потом Кельвин прижимается щекой к месту поцелуя. Ему приходится горбиться. – Паша… я не хочу насилия. Прикасаться к тебе… всё это время держаться, не позволять ничего лишнего. Мечтать о твоих губах…
Tvoju mat’
Вжаться бы в стену, да дальше вжиматься некуда – она уже больно давит на позвоночник. А руки астрофизика осторожно скользят под форменку Чехова, к коже, а с прикосновением к ней у Кельвина вырывается взволнованный вздох.
У него горячие пальцы.
– Отпусти… – Уже без надежды на результат. Жест отчаяния.
А физик качает головой – его волосы щекочут подбородок.
– Я отпущу тебя, – говорит хрипло и горько, – а ты… снова к своему злобному алкашу-доктору. Нет, Паша. Я с ума схожу. Просто зная, что ты идёшь к нему в кровать, а наутро у тебя будут осоловевшие глаза, потемневшие губы…
Пальцы. Они пробираются выше – Чехов чувствует их на боках, потом у нижних рёбер. Его прижимают так плотно, что даже коленом по яйцам не ударишь, ноги стиснуты.
Давление стены на позвоночник слабнет – это Кельвин прижал Пашу к себе, прижался губами к скуле. К щеке. К уголку губ.
Триббл уютно урчит на коленке. МакКой на запись почти не смотрит. Его грызёт мысль, что все подозрения ошибочны. Без интереса прослушивает беседу о математическом вычислении человека, соглашается с тем, что Пашка – романтик, почёсывает зверуху.
На тихой фразе «нам хорошо друг с другом, Павел», пальцы вцепляются в мягкую шерсть.
МакКой, машинально придерживая триббла, наклоняется в кресле.
С минуту охреневает от происходящего. Вот теперь точно – ошибся.
На моменте, когда Шкаф прижимает Пашку к стене, срывается с места. Стакан с недопитым пивом опрокидывается на пол, и МакКой выбегает из каюты. Мысли в панике мечутся только первые две секунды, потом выстраиваются в логический порядок.
В лифт, потом – в третью лабораторию, на столе поблёскивают образцы новых лекарств; полминуты – найти среди двух десятков контейнеров гипо с испытательным вариантом транквилизатора – и вперёд, к нужной двери. Пальцы плохо слушаются, Боунс забивает офицерский код доступа (где-то хоть пригодилось, хвала не пойми чему, любую дверь открыть можно) и влетает в едва разъехавшиеся створки.
В лаборатории темно.
– А ну отпустил его, живо, – как со стороны слышит свой откуда-то спокойный голос, хотя изнутри накрывает такой злобой, что в глазах темнеет. Рука сама швыряет в голову Шкафу… нет, не гипо.
Забытого триббла. Как вцепился в его «загривок», так с собой и притащил.
Триббл врезается точно в цель, Кельвин начинает оборачиваться, разжав хватку на Пашке, МакКой подскакивает к амбалу и втыкает ему в шею транквилизатор. Две секунды – и тело падает на пол. Триббл, отлетевший к стене, попискивает.
– Вот и провели испытание образца на сутки раньше, – констатирует тяжело дышащий МакКой, с яростным удовлетворением глядя на тело. Вряд ли копыта откинет, в транквилизаторе теоретически нет опасных соединений. А ему бы сейчас в обход всех врачебных клятв и постулатов этого хотелось. Встряхнувшись, МакКой кидается к Чехову. Он уже по стене сполз. Боунс торопливо опускается рядом на колени, берёт его за плечи, легонько встряхивает.
– Пашка, ты как? На меня посмотри.
Чехов медленно переводит на него взгляд – светлые глаза, чуть расширенные, смотрят будто сквозь. Руками себя обхватил.
– Боунс, – тихо говорит, – он… он меня…
– Что? – Обхватить ладонями его лицо, вглядеться в глаза. Мелькает догадка о шоке, но нет, Пашка же сильный, не мог он настолько испугаться. – Больно сделал? Ушиб? Перелом? Не молчи!
– И… изнасиловать хотел. – После того, как Чехов моргает, к его взгляду возвращается осмысленность. Вот теперь – испуганный и охреневший. – Руками… уже…
– Хвала космосу… – выдыхает МакКой и крепко прижимает его к себе. Обхватывает, слегка дрожащего. В голове мысли – согреть-одеяло-успокоительное-сон. – Не успел, скотина.
Боунс на секунду утыкается носом в разлохмаченные кудри.
– Нормально всё уже, Пашка. Хорошо всё. Идти сможешь, или мне дежурную смену вызвать?
– На руках они меня понесут, что ли? – Огрызается вяло, но огрызается. Хорошо. – Дойду. Это… посижу только. Ноги дрожат.
– Ага, а я пока… – МаКой отстраняется, стягивает с себя форменку и накидывает её Пашке на плечи, хоть какое-то тепло, – охрану вызову. Пускай нашего болезного под присмотр возьмут.
Убедившись, что паниковать Пашка не будет, Боунс идёт к интеркому. По пути поднимает попискивающего триббла. Не пострадал, ни капли.
Вот уж точно, Счастливчик.
Кирк целует Спока, уже устроился меж его разведённых ног, трётся эрегированным членом о его, зеленоватый. Кирк ведёт ладонями по слегка вздымающимся бокам вулканца, сильно вжимая, до темнеющих следов.
Кирк жадно вдыхает его запах. В голове шумит, жарко (ну хоть на время секса можно сбросить клятое одеяло), и в паху сладко сжимается горячий ноющий ком…
Когда пищит…
Блядская дверь.
– Прошу тебя, – хрипло в губы Спока, сквозь поцелуй. – Не надо говорить... что я должен открыть. Я свихнусь...
– Если это срочно… свяжутся через интерком, – совсем тихо и явно через силу.
– Да, – выдохом, прежде чем снова припасть к его жадным губам.
Пищит.
Блядская.
Дверь.
Следом тихий и ещё более мерзкий писк интеркома и торжествующий рёв Боунса:
– Кирк, я поймал этого изврата! Он Павла чуть не изнасиловал, и я требую, чтобы ты выкинул его за борт в чёртов космос, слышишь, трахоёб несчастный! – Судя по глухому звуку, дверь с той стороны слегка так пнули. – Открывай!
Остаётся только бессильно уткнуться лбом в грудь тяжело дышащего Спока. Хочется выть, тихо, бессильно, а рука (долг капитана урою блядскую суку) тянется включить интерком.
Не хочу отрываться
Спок
Я с ума схожу
– Боунс, – тихо и зло, – если я сейчас встану и открою, ты ляжешь и захлопнешься. Навеки, старый алкаш.
– Я тебе покажу, жопа твоя залётная, всяких маньяков на борт набирать, – с ласковым садизмом ответили из динамика. – Судя по твоим ответам, дорогуша, ты сейчас в шаге от того, чтобы залезть на своего старпома, так что благодари что хочешь, что я пришёл вовремя. Потому что нахрен ты его убить можешь, мудила капитанская!!!
Вот этот рёв, без всякой иронии злобный, точно бы мёртвого из могилы поднял.
Блять
Нутро обдаёт холодным страхом.
Он прав
Кирк оглядывает распластанного под ним Спока. Позеленевшая на скулах кожа. Тёмные глубокие глаза. Кирку на его месте было бы похрену, умирать или нет, лишь бы трахнуться наконец. Но Кирк не на его месте – на своём, и поэтому сейчас готов себе яйца с корнем вырвать.
– Ashayam, – коротко коснуться его губ, – дрочи и медитируй. Я иду.
– Мне будет проще, – отзывается он хрипловато, переворачиваясь на бок и бессильно опуская голову на подушку.
Через минуту, собранный и одетый, Кирк быстрым шагом выходит из своей каюты. Кивает взбешённому Боунсу.
– Ты прав. Твой должник.
– Именно, – кивает он сухо, но уже без злобы. – Идём.
Боунс кратко, без лишних деталей описывает произошедшее. Что следил, тоже не скрывает. Ни к чему сейчас, да и не до того. В каюте спит укутанный Пашка – под успокоительным и снотворным, и вернуться туда всё-таки хочется поскорей, а для этого лучше не вилять хвостом.
– В общем, пока я скомандовал взять его под охрану, до твоих распоряжений, – закругляется уже в коридоре, ведущем к лабораториям. – Сказал, что этот просто напал на Чехова. Но это, дорогой мой капитан, пиздец какой-то, за неимением других подходящих слов.
– У меня психов нет, – отрезает этот бледнокудрый, решительно шагающий рядом. – Ты сам психологическую экспертизу курировал. Или рецидив…
– Пашка его не провоцировал, – тихо. Врачебная клятва зудит о том, что Кирк прав, чёртов засранец. Тесты они проводили. Все отклонения у экипажа были в пределах нормы. – Я следил столько дней, знаю. Вёл себя как обычно. Да и ты его знаешь, каждый день видишь. Экспертиза была перед вылетом… разве что что-то успело повлиять на несостоявшегося маньяка на двух посещённых планетах. Вентус и Говорящая.
– Его проверят. Без тебя, ты заинтересован.
Доходят до одиночных камер, где сидит (на полу) повесивший голову астрофизик. Кирк встаёт у прутьев. Молчит, постукивая пальцами по предплечью – руки скрестил, пока голос не подаёт сам Кельвин.
– Что со мной будет… капитан?
– Заключение, экспертиза. – Кирк отвечает сухо, но хмуро. Можно понять – его экипаж сплошь молодые люди, с мозгами, с будущим. Тяжело перечёркивать целую будущую жизнь.
Боунс с неудовольствием думает о том, что Пашка тоже окажется втянут. Его станут допрашивать как свидетеля, а это – тень на репутации, да и в целом. История тёмная и грязная. Теперь, когда норадреналин от мозгов отхлынул, в ситуации вообще ничего хорошего не видится.
– Меня тоже привлекут, – МакКой говорит это тихо, глядя на хмурого Джима. – Я ему вогнал экспериментальный образец транквилизатора из экстракта вентусского плотоядного остролистного кактуса. Испытания на трибблах были назначены только на завтра. Препарат до экспертизы вряд ли полностью распадётся в организме.
– Но тебя, в отличие от него, могут оправдать.
Капитан трёт подбородок. Точно злится. Ищет выход.
– Мы можем решить это дело внутри корабля, – говорит так, чтобы слышал только Боунс. – Старшим офицерским составом… без тебя, конечно. Ты спрашивал Пашку, как там… всё было? Нападение? Принуждение?
– Смеёшься что ли, спрашивать, – МакКой подходит к нему ближе, скрещивает на груди руки. Разговор точно не для посторонних ушей. А ещё он взбудоражен. Сейчас бы зеленоухого рядом, чтобы отсыпал логичности. – У него стресс, хорошо хоть не шок. Накачал успокоительным и уложил спать. Запись с системы наблюдения есть зато.
Кирк снова трёт подбородок. Боунс не первый раз это за ним замечает. Привычку.
– Я посмотрю записи, – решает, наконец. – Посмотрю, что… как вообще. Официальную версию оставим пока что твою, что он на Пашку напал. Слухи пойдут… ладно, игнорировать. Нет, пустить противоречивые. Боунс, – поднимает глаза, – это на Сулу. Ему к правдивой нужно пустить ещё одну – что Кельвин хотел использовать мозги Пашки и протащить на нём несколько научных статей. Вторая… можем пустить через самого Пашку, что Кельвин втирался к нему в доверие, чтобы получить повышение в научниках. Это укладывается даже в записи с камер. Если не считать записи самого конфликта.
– Её вообще-то можно подделать, – тихо говорит МакКой. Внутри раздрай. Внутри хаос. Люди называют это осознанием. Он всё это время вёл себя как полный стукнутый об стенку дебил по одной простой причине. – Если что, не знаю как, вали всё на меня. Лишь бы его карьера не пострадала. – Он глубже вдыхает и поднимает голову, глядя капитану в глаза. Время признаться. Самому себе, Джиму – вторично. – Я влюбился. Как чёртов… – ударяет в сердцах ребром левой ладони по раскрытой правой, – пятнадцатилетний мальчишка.
Дальше говорить совсем тяжело, но надо. Неизвестно, чего он ещё способен наворотить вот так, как сегодня с непроверенным препаратом, сколько жизней подвергнуть угрозе.
– И веду себя... – совсем тихо, через силу, – как идиот, даже хуже. Джим, я не отвечаю за свои действия и прошу... временно отстранить меня... от должности старшего офицера медицины.
МакКой заставил себя прямо смотреть на Джима. Заставил.
– Я так и собирался. – У Кирка жёсткий взгляд. Взгляд капитана. – Офицер МакКой (говорит по протоколу), вы отстраняетесь от разбирательств по причине личной заинтересованности. – И, уже мягче, – иди к Чехову, мужик. Ты ему нужен.
– К началу альфа-смены сдам дела своему заместителю. Спасибо, капитан.
Боунс разворачивается, закладывая руки за спину, и уходит. Больше всего ему сейчас хочется горько и до беспамятства надраться.
====== Шуршит ведь, скотина меховая ======
К тому времени, когда Джим вернулся, Спок уже успел принять душ, провести краткий сеанс медитации, одеться и реплицировать травяной чай. С кружкой и паддом он сел к столу и внимательным образом изучил то, что сказал Кирк – о фрустрациях землян и их влиянии на организм.
За чтением капитан его и застал.
– Сделать тебе чай? – спросил Спок, наблюдая, как хмурый Джим стягивает ботинки у двери. – До смены ещё три часа.
– Не надо, – Кирк стягивает капитанскую рубашку, бросает на спинку свободного стула. Сам, разутый, садится на кровать. – Боунс влип с этой всей историей. Павел тоже. Ну и…
Махает рукой, укладывается, закладывая руки за голову. Продолжает рассказывать.
– И Кельвин, понятно. Снесло башку мужику, зажал Чехова в лаборатории. Боунс за ними следил, поэтому успел прибежать до… какого-то вреда. И вкатил насильнику нашему экспериментальный транквилизатор, который даже на трибблах ещё не проверяли. Короче… хрень какая-то, а мне теперь видео с камер подделывать.
– Происшествие неприятное, но доводить его до сведения трибунала не обязательно. Я имею в виду, самого факта насилия не было, – Спок заговорил только тогда, когда тщательно обдумал услышанное. – Совет старших офицеров располагает возможностью судить такие дела, не выводя их за пределы корабля. Другое дело – поступок доктора. Это может повлечь за собой поднятие вопроса о профпригодности и в будущем – лишение лицензии.
– Так я про то же. Кельвина высадим, вопрос решим, а Боунс в жопе. Сам попросил об отстранении. Он же работать не сможет как раньше, даже если мы историю замнём.
Кирк глубоко вздыхает.
– Может… – начинает медленно, – проставить дату испытаний на трибблах вчерашним днём?
– Испытание на трибблах является первым. После оно проводится на более крупных животных, а они были запланированы по прибытии на базу. – Спок отставляет чашку с остывшим чаем. – Джим, и я, и ты многим обязаны доктору. Это человеческое отношение к ситуации, но я признаю данный факт. Нарушение правил является преступлением. Мне трудно взвесить всё логически и принять обоснованное решение.
– Ты можешь не принимать. Я придумаю…
Капитан садится, запускает пальцы в разлохмаченную шевелюру.
– Как вариант, не проводить медэкспертизу Кельвина, а ампулу с транквилизатором восстановить. Только мы не знаем, чем доктор его уложил.
Спок кивает. Собственные пальцы вжимаются в мягкие подлокотники кресла. Приходится несколько раз проговорить про себя, почему следующее решение не противоречит логике.
– Офицер МакКой, думаю, знает. Мы можем получить эту информацию и действительно восстановить капсулу, а после я заблокирую его память о случившемся, чтобы это никак не повлияло в будущем на выполнение им должностных обязанностей. Осуществление этого плана возможно только в том случае, если правду об инциденте знаем только мы и его непосредственные участники.
– Давай. – Джим кивает, кажется, с облегчением. – Но чем раньше, тем лучше. Я займусь записями с камер, этим двоим влеплю по выговору… ну и Павлу придётся о блокировке памяти Боунса рассказать.
– Тогда идём сразу. Лучше решить вопрос до начала альфа-смены.
Паша просыпается из-за жжения в плече. Дёргается, жмурится, старается отстраниться, но его удерживают за предплечье.
– Пашка, тихо, – голос доктора. – Щас рассосётся, и придёшь в себя.
Шипит гипошприц. Чехов плотнее закутывается в одеяло, открывает глаза.
Боунс сидит на кровати с гипошприцом, на придвинутом стуле – капитан, у двери старпом.
Становится не по себе. То есть, ещё сильнее.
– Что происходит? – Чехов спрашивает это тихо, закутываясь и садясь. Взгляд переводит с капитана на МакКоя – они оба хмурые.
