Текст книги "Космос, Чехов, трибблы и другие стрессы Леонарда МакКоя (СИ)"
Автор книги: Лена Полярная
Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
====== Некоторая эмоциональная скомпрометированность лейтенанта Чехова ======
Джим толкается в горячее тело вулканца, целует его жадно – будто не виделись месяц. Хотя на самом деле они практически не вылезают из постели последние полгода, пока ремонтируют пострадавшую от конфликта с Ханом Энтерпрайз.
Единственное отличие – сейчас они пробуют на прочность не кровать в общежитии служащих Звёздного флота, а кровать в каюте капитана. Отстояли церемонию открытия (в паре сантиметров друг от друга, капитан и старпом, как не рехнулись), пережили транспортацию на корабль, раздали указания и согласовали списки вахт на месяц.
Кое-как дотянули до вечера.
Потом целовались в остановленном турболифте. Джима от того, чтобы стащить штаны со Спока, встать на колени и отсосать зеленоватый вулканский член останавливало только осознание, что после этого они тут же и трахнутся. До каюты не дойдут.
Спок выгибается под ним, стискивает сильные пальцы. Его глаза закрыты, губы закушены, щёки предательски цветут зелёным, а ниже шеи (шея – табу, её форменка не закрывает, а за регенерирующей мазью ещё к МакКою переться) целые созвездия темнеющих ржаво-зеленоватым засосов. Кирк не может не целовать его. Не прихватывать зубами чувствительные острые уши, не проходиться пальцами по его, длинным и красивым, зная, насколько остро он реагирует на подобное. Не шептать на ухо о том, как любит видеть его зеленеющим от возбуждения, как хочет брать его на кровати, на полу, в душе, в капитанском кресле. Кирк понимает, что влюблён, как последний идиот. Радует только, что это взаимно.
После того, как кончил и слегка отдышался, Кирк прогибается назад, чтобы взять с тумбочки бутылку воды. А Спок обхватывает его бёдра своими, и, не выпуская из тела, принимает полусидячее положение – опирается о кровать локтями. Если бы не зелёный оттенок на щеках, потемневшие губы и растрёпанные волосы, по его выражению лица было бы невозможно определить, что они тут занимались страстным сексом. Ещё по взгляду понять можно, но это надо уметь определять. Джим вот научился.
Хотя чего ему. Вулканцы куда выносливее. Например, сейчас Кирк выдохнется, а Спок сам его оседлает и не остановится, пока пощады не запросишь.
– Капитан, – низким и чувственным голосом произносит старпом. Знает, что это официальное обращение в кровати действует на «капитана» как убойная доза афродизиака. – Я хотел бы решить с вами один организационный вопрос.
– О, заткнись, Спок. – Джим присасывается к бутылке. Продолжает говорить, только опустошив её примерно на треть и вытерев мокрые губы. Спок (Кирк готов поклясться) смотрит на этот жест почти голодно. – Ты что-то полюбил обсуждать организационные вопросы, когда я в шаге от оргазма.
– Сейчас вы не в шаге от оргазма… капитан.
Издевается. Провоцирует. Зелёный остроухий гоблин. Поэтому Кирк, широко и шало улыбаясь, выскальзывает из его растраханного зада, разваливается рядом и делает широкий жест рукой.
– Ну уговорил. Обсуждай.
– Сегодня на собрании экипажа… – Спок становится на четвереньки, целует Джима, скользит пальцами ниже по груди. Продолжает говорить практически в губы. – Я заметил некоторую эмоциональную скомпрометированность лейтенанта Чехова.
– Ох, ч… чёрт…
Кирк откидывает голову назад, страдальчески смотрит в потолок. Сейчас волшебные пальцы коммандера будут вить из него верёвки, а слушать – надо.
– Этот факт не показался бы мне необходимым для запоминания… – Пальцы гуляют по груди, по животу, вдавливаясь в кожу, проминая. – Если бы лейтенант Чехов не был столь значимым членом нашей команды. К тому же, насколько я понял, дестабилизирует его эмоциональное состояние не кто иной, как доктор МакКой.
– Да…
Кирк почти подскочил, удерживаемый на месте крепкой ладонью (и внимательным-глубоким-почти что трахающим взглядом), неловко замотал в воздухе руками, принял сидячее положение.
– Да ладно? А с чего ты взял?
– Направление взглядов, попытки избежать прямого физического и зрительного контакта, кроме того, явное нежелание совершать самую обычную процедуру медосмотра перед отправлением на борт. Сопоставив эти наблюдения с тем, что я знаю о человеческом состоянии влюблённости, а именно её категории, именуемой как «безответная»…
– Однако…
Пальцы Спока уже подобрались к члену – кружили в опуши волос, издевательски ласково проглаживали ствол, едва ощутимо касались головки. Поэтому воспринимать информацию, которую излагал старпом, было тяжеловато. Особенно тяжело это стало, когда член встал, и Спок, перекинув ногу через ноги капитана, начал опускаться на него.
– Твою мать, Спок… – Кирк почти стонет это, сжимая ладонями крепкие ягодицы вулканца. – Ну ладно, влюблён Чехов… ну а я-то чего могу сделать? Лоботомию Боунсу?
– Это было бы крайне нелогичным, хотя и оригинальным решением проблемы. – Точно издевается. – Тем не менее ситуация напрямую затрагивает работоспособность альфа-смены, и вам, как капитану, необходимо разъяснить ситуацию.
– Спок, а Спок…
Вулканец как-то особенно приятно сжимает член Кирка внутри себя, из-за чего дыхание тут же сбивается, голос хрипит и садится, а руки тянут его на себя, ближе, глубже.
– Давай ты... сейчас скажешь, что лучше сделать, и мы уже будем трахаться, а? Я ж не железный.
– Необходимо… – На секунду он принимает вид задумчивого кирпича, подыскивая формулировку позаковыристей, но отчего-то передумывает. – Выяснить, насколько его скомпрометированность может помешать работе. Способности лейтенанта Чехова…
– Спок, я поговорю с Боунсом. – Кирк улыбается и тянется за поцелуем. – Что угодно. Иди ко мне.
Боунс раза два проверил аппаратуру, лабораторию, дежурных, просмотрел электронные карты-досье, заведённые на пациентов (то есть членов экипажа, это позже они так или иначе станут пациентами), досье на своих подчинённых. Даже сходил и проверил куб из специального прозрачного воздухопроницаемого материала с трибблами, взятыми на борт для экспериментов (хотя это была территория Спока, как старшего офицера по науке). До вылета всё равно оставалось слишком много времени.
Чересчур много времени.
Куда девать четыре часа на «Энтерпрайз», которая дрейфует вокруг Земли, а у тебя чёртова боязнь пребывания на всём летающем, плавающем и дрейфующем? Куда девать четыре часа, когда мысли постоянно сбиваются на…
Всё началось две недели назад (хотя Боунсу очень хотелось сказать «вся дрянь началась с моего рождения»). Он уже успел пройти (вместе ещё с пятнадцатью единицами медперсонала) курсы подтверждения квалификации, сдать четыре экзамена, в том числе на соответствие должности, и спокойно себе жил в общежитии Звёздного флота последние дни перед пятилетней миссией (в грёбаном космосе – пять лет!!!), изучал некоторую литературу по новейшим достижениям хирургии. Вечерами, конечно, недоставало счастливой морды возрождённого к новой жизни Т. Кирка. Поначалу он приходил, обычно с парой-другой бутылок отменного бухла (и где только доставал, впрочем, таким вопросом лучше было не задаваться). Рассказывал, как у них со Споком всё хорошо. После истории с Ханом, падением «Энтерпрайз» с небес и своего чудесного воскрешения, ну, когда смог наконец-то передвигаться на своих двоих, он таки объяснился с коммандером. Сначала гладко не было, но у кого оно, это самое “гладко”, вообще поначалу бывает? Зато теперь новоиспечённая счастливая парочка радовалась жизни.
По этой же причине Джим скоро перестал приходить. Днём – контроль за ремонтом, изучение чертежей усовершенствования «Энтерпрайз», бесконечные советы и подсоветы инженерной службы, кроме того, согласование списков смен, контроль за тем, что и как доставляется на склады и т.д. А вечер принадлежал им со Споком. Боунс радовался только, что живёт в другом корпусе. Не хватало ещё такого счастья за стенкой. Иногда только задумывался, как в моменты особенно уж тесного взаимодействия Кирк называет своего возлюбленного: «гоблином», «крокодилом» или «тварью остроухой», ибо рефлексы меняются ой как небыстро, и вряд ли прежние (и привычные) наименования первого помощника в голове Джима успели устареть.
В общем, Джима не было, игры с названиями надолго не хватило, пить в одиночку не тянуло (не настолько всё хреново, пока ты на земле, а не в хрупкой летающей тарелке посреди холодного, мрачного и пустого пространства). Оставалось читать.
Очередным одиноким вечером, когда оказалась-таки откупорена бутылка виски, а МакКой спокойно лежал на кровати и штудировал на падде скинутый одним из профессоров файл-антологию за последние пять лет по описанию операций, проведённых в тяжёлых полевых условиях на разных планетах, в дверь негромко постучали.
Боунс приказал системе контроля открыть, думая, что это кто-то из его медицинской команды, и грешным делом даже понадеявшись увидеть Кирка. Но это оказался Павел Чехов. Недавно повышенный до лейтенанта. В свои едва исполнившиеся девятнадцать – главный и лучший навигатор «Энтерпрайз».
– Я могу поговорить с вами… доктор?
– Проходи.
МакКой отложил падд и сел. Больным мальчишка не выглядел, вот разве что взволнованным. Боунс приглядывал за ним с самого появления на корабле, потому что: а) иностранец, б) семнадцать лет, в) гений, г) чёрт возьми, это же ребёнок, на корабле, участвующий в сложнейших (иногда боевых) операциях, и чем вообще думал Джим, хотя чем он обычно может думать, и так понятно, но это не оправдание тому, что дети, пусть и гениальные, болтаются в космосе; в общем, сплошные категории риска. Мальчишка по-своему к нему даже привязался, а после истории с Ханом и почти-смертью Кирка вдруг исчез из поля зрения. Боунс хотел было найти его, убедиться лично, что с Павлом всё в порядке, но дела, Т. Кирк со счастливой мордой, их нежное воркование со Споком (когда случалось пересечься, бесило неимоверно, будто оба разом потеряли головы, даже остроухий зелёный зануда), снова дела, статьи, учёба…
И вот теперь повзрослевший и странно бледный Чехов сам стоял на пороге его комнаты.
– Будешь в дверях толочься?
Он шагнул в комнату, но садиться не стал, замер столбиком посредине. Руки сложил за спиной, нерешительно покачиваясь с пятки на носок.
– Доктор, я… могу говорить с вами не по уставу?
– Мы, как ты мог заметить, не на корабле. И сядь ты уже наконец, – МакКой подтолкнул к нему стул. – Что стряслось?
– Да, спасибо.
Кудрявое русское солнышко резво умостился на стуле, поставленном спинкой вперёд. Сцепил пальцы в замок.
– А по имени обращаться можно? – Вперился чистыми глазами прямо в глаза.
– Пожалуй, я от этого не развалюсь, – Боунс оглядел его с подозрением. Либо пришёл поговорить насчёт какой-нибудь романтической лабуды, вроде как спросить совета, либо… В любом случае, ничего хорошего. Теперь-то, когда ему девятнадцать стукнуло, можно было как раз перестать за ним присматривать. Не лучшее время, чтобы набиваться в товарищи.
– А поцеловать?
Боунс ошалел – и это слабо сказано. В тот момент, наверно, его можно было спокойно посадить в шаттл и доставить на корабль – не заметил бы перелёта, пока не оказался в знакомом помещении медотсека на «Энтерпрайз». А там отмёрз бы уже по инерции.
– По поводу дурацких розыгрышей обратитесь к капитану, – вырвалось само собой. – Он в этом большой специалист.
Паша, уже привставший и наклонившийся к нему, озадаченно моргнул.
– Розыгрыш? Да нет…
Потянулся к губам и даже уже коснулся, зараза.
МакКой отпрянул к стенке.
– Да что… ты что творишь?! – грозные интонации быстро одержали верх над растерянными, и если б вот так же было и с эмоциями, потому что в голове воцарился полный хаос. – Ты хоть понимаешь, что я тебя в полтора раза старше?!
– Я думал об этом, – Павел тряхнул кудрями. Вот точно влюблённо смотрит. – Меня не пугает. Я вообще очень много думал, док… Леонард.
Чехов поднялся со стула решительно (слегка резковато), подошёл, опёрся коленом о кровать и наклонился.
– Я тебе нравлюсь? – спросил прямо.
Хаос в голове начал укладываться. На смену ему пришла горечь. Жена, развод. Роман с Эйвери, который сначала сам ушёл в Звёздный Флот, затем затащил сюда и оставшегося без дома МакКоя. Три года учёбы, выяснения отношений, избегания отношений, мыслей о жене и дочери и мыслей о том, что развода бы не было, если бы он не связался с молодым врачом с работы, грустный взгляд то ли любимого, то ли нет человека, его обещание ждать, пока МакКой разберётся в себе, и их комканое прощание перед вылетом Эйвери в трёхлетнюю миссию на звездолёте «Колумбия». Теперь уже год прошёл, а у Боунса не хватало духу даже сообщение в «Интергалактике» ему передать, сказать, что ждать бессмысленно и чтобы он не тратил свою жизнь впустую. Леонард МакКой неспособен на нормальные отношения. Не – способен. Диагноз окончательный. Только как об этом написать, он не знал. Ещё были полуотношения во время миссий на «Энтерпрайз», в основном с медсёстрами. Все заканчивались ничем. Не хватало во всю эту кашу приплетать ещё и молодого лейтенанта. Только не когда тебе тридцать и ты окончательно запутался в этой дерьмовой жизни.
МакКой отстранил нависающего Павла.
– Ты молод, у тебя всё впереди, неизвестно, куда забросит жизнь. А если хочется счастья в личной жизни, то на твоё усмотрение, исключив меня, остаются ещё четыреста двадцать восемь… – Некстати вспомнились Кирк и зеленоухий, урвавшие утром минутку на складе за только что транспортированными коробками, – четыреста двадцать шесть членов экипажа «Энтерпрайз».
– Если ты мне сейчас не скажешь, нравлюсь или нет, я тебя поцелую. – Паша смотрел испытующе и упрямо.
– Не нравишься. – Боунс скрестил руки на груди. Внутри всё нехорошо смёрзлось. Но тесты на стрессовые психореакции он прошёл с хорошим показателем. Не должен дурить после отказа. Точно не должен же. – Доволен?
Светлые глаза Чехова снова недоумённо моргнули, но он не отстранился. Внимательнее разве что стал смотреть.
– Совсем-совсем?
– Да вы одурели все, что ли?! – взорвался Боунс, отталкивая его и поднимаясь с кровати. – Любовная лихорадка в заднице взыграла? – И, уже тише: – Я тебе ответил. Не нравишься. Если это все вопросы, брысь.
– Все.
Павел выглядел удивлённым и грустным. Опустил голову, выпрямляясь и разглаживая складки на обычных земных джинсах и футболке. Как бы не домашние.
– А ты мне нравишься, – упрямо. – Я ни о ком другом думать не могу и не хочу. Поэтому… – голову вскинул, – дай мне шанс. Хотя бы одно свидание.
Страшно захотелось что-нибудь швырнуть, но швырнуть можно было только падд, а на нём книга не дочитана.
Мальчишка предлагал ему себя. По сути-то. И где научился? Боунс начал подозревать Кирка. Обычно из всей самой большой херни торчали уши капитана, будь то космическая заваруха или мелкие неприятности на корабле. А что, насмотрелся милый мальчик семнадцати лет на похождения Джима, наслушался о том, что у бравого капитана на каждой посещённой планете по нескольку баб было (иногда сам Боунс тоже начинал в это верить) – и понеслось.
– Триббл тебе в задницу, я что, на клингонском выражаюсь? Нет!
– Не отстану же, – посулило это недоразумение. Губы сжаты. – При всех предложу.
– А я тебе при всех откажу. – Желание швырнуть хотя бы падд становилось нестерпимым.
– Ну и ладно.
Снова тряхнув кудряхами, Чехов вышел из комнаты.
Боунс порадовался, что обошлось малой кровью. И только сейчас сообразил, что «солнышко» поддал для храбрости.
Но Чехов заявился и на следующий день со смущённым видом. Извинился.
– Вы меня простите, доктор, – смотрел из-под кудрявой чёлки светло и упрямо. – Я вчера перегнул палку. Правда. Выпил немного.
– Я так и понял. – МакКой смотрел на него с подозрением. Хотя – признался. Уже лучше. – Предлагаю сделать вид, что я не видел, а ты не делал.
– Нет, я только за нахальство пришёл извиниться. – Помотал головой. – Остальное так же. Я в вас влюблён. Могу даже перечислить, чем вы лучше предложенных как альтернатива четыреста двадцати шести членов экипажа.
МакКой дальше слушать не стал. Молча поднялся и вытолкал его из комнаты, быстро заблокировав дверную панель личным кодом. С юного гения станется взломать кодировку минуты за три, и что делать в этом случае, Боунс не знал. Вместо милого мальчишки, застенчиво прячущего глаза на первом медосмотре при просьбе раздеться, оказался лейтенант Павел Чехов. Симпатичный молодой человек с нахальным чистым взглядом, настойчивый и упорный.
На третий день Чехов написал ему в Интергалактике с предложением сходить куда-нибудь. Боунс едва успел увидеть и удалить.
Четвёртый день. Записка – на двери с внутренней стороны. Чёртов гений взломал-таки код.
Просьба не игнорировать.
Боунс не хотел стучать на влюблённого мальчишку Кирку, в частности потому, что не хотелось делать капитана ещё счастливее и три часа слушать подначки на тему старого жеребца в строю и прочей пошлой ереси, могущей забрести Джеймсу Т. в его светлую распрекрасную голову. Но и игнорировать ситуацию, стремительно катящуюся куда-то в полную космическую задницу, было чревато.
Поэтому, когда датчик в очередной раз показал возле дверей чьё-то присутствие, МакКой подождал полчаса, затем вышел в полутёмный коридор и навис над (ну конечно) Павлом, упершись рукой в стену. Заговорил негромко, стараясь держать спокойные интонации:
– Слушай, это не дело. Ты превращаешь жизнь взрослого человека, офицера, в не пойми что. Да ещё немного – и я начну в окна лазать, вместо того, чтобы по коридорам ходить! Мне тридцать два, у меня пятнадцать человек подчинённых, вся живущая в этих корпусах команда – мои будущие пациенты, а я заглядываю за углы и вечером шарахаюсь в городе от кадетов твоего роста и комплекции. Так не пойдёт, Павел. Я, по-моему, ясно выразился ещё в первый раз, что встречаться с тобой не собираюсь.
– А мне что делать, старший офицер МакКой? – Парнишка смотрит в его глаза с отчаянием. – Держаться? Так я уже сколько держусь. Влюбился, как последний дурак, даром что в навигации смыслю. Я перегибаю палку, и мне стыдно. Ну… – тихо, – один поцелуй. Я отстану. Честно.
– Вы ведёте себя как ребёнок, лейтенант Чехов, – сухо сказал МакКой, прекрасно понимая, что за «одним поцелуем» последует «одно свидание, и я отстану», а там и до… Нет, так думать о Павле не хотелось. И верить, что он способен на шантаж. – Надеюсь, больше этого не повторится.
Он развернулся и скрылся в комнате быстрей, чем мальчишка успел ещё что-то сказать.
На следующий день Павел не пришёл. Записок на дверях тоже не было. До конца ремонта «Энтерпрайз» МакКой его вообще не видел, а когда пришла пора для медосмотра перед отлётом, записал в очередь на другого врача.
Хватит с него весёлых ситуаций перед пятилетним полётом.
МакКой встряхнул головой, отгоняя воспоминания. В настоящем он в очередной раз стоял у клетки с трибблами.
На зверьках было просто опробовать гипотетически найденные на разных планетах образцы веществ, растений и т.д., потому их и взяли с собой. Опять же, против использования трибблов в качестве подопытных животных не возражала ни одна организация правозащитников. Вид далеко не вымирающий.
Боунс, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок, разглядывал меховые клубки. Всего шесть. Они дышали и изредка шевелились, издавая тихий писк. Лист с нормами питания (сколько и чего давать в день) с учётом того, чтобы зверьки не умерли и не начали бесконтрольно размножатся, был прикреплён к клетке. Это для младших лаборантов, которые будут следить за питомцами. В случае если понадобится больше образцов, одного из трибблов просто накормят посильнее.
Трибблы
Два чёрных, коричневый, белый с пятнами, рыжий и…
Светлый триббл. Пушистый толстый триббл со светлой и слегка кудрявящейся шерстью. Боунс заскрипел зубами.
– Всё в порядке, офицер МакКой? – перепуганно спросила лаборантка, подходя ближе. – Что-то со зверями?
Видно, он слишком уж долго тут стоял и слишком долго сверлил взглядом чёртов ящик.
– Всё в порядке, мисс… – он бросил взгляд на бейджик, – Хаддисон. Просто смотрю на их состояние перед отлётом.
В кармане пискнул падд.
МакКой кивнул девушке и вышел в коридор, проверяя сообщение. Оказалось, оно двухдневной давности – сбой в связи.
«”Колумбия” перед вылетом на Вентус последний день стоит на базе у Марса, потому пишу тебе сейчас, пока сообщения будут нормально доходить. Просто хотел пожелать удачи перед твоей пятилетней миссией. Говорят, «Энтерпрайз» – один из лучших исследовательских кораблей флота, лаборатории и оснащение по высшему разряду, а география исследования ничем не ограничена. Рад за тебя, Лео».
И как всегда, никакого требования писать в ответ. МакКой чертыхнулся.
Нельзя быть таким святым, не с ним, не в той жизни. Особенно когда их больше года ничего не связывает.
Он удалил сообщение.
До вылета по-прежнему оставалось четыре часа.
====== Не-крутой и не-русский виски ======
Четыре часа до вылета.
Лейтенант Павел Чехов лежит на кровати в своей каюте и не спускает глаз с электронного табло часов. Медосмотр (слава богу, не у МакКоя) пройден, на мостик только через три часа, делать нечего. И не хочется ничего делать – ни читать, ни проходить видео– и аудиоматериалы, ни переписываться в киберсети, ни (одно из любимых занятий) мучить комнатный репликатор, заставляя его выдавать еду по самым необычным рецептам, либо предметы сложной формы и устройства. Даже скачанная на падд игрушка-стратегия не радовала. Скучная оказалась.
Может, и не стоило так давить на доктора
А какая разница
Результат не изменился бы
Теперь хотя бы определённость есть. После года на корабле и почти года на земле молчаливых наблюдений за красавцем-доктором, ещё и не заметившим ни одного робкого знака внимания, которые Паша пытался оказывать.
Чехов переворачивается лицом к стене, пытается заснуть. Через полчаса его попытки прерывает назойливый писк дверных систем оповещения.
– Впустить, – безжизненно произносит лейтенант.
Открывшаяся дверь приносит запахи экзотических растений. Лёгкие шаги, кровать проседает под тяжестью тела, а потом Чехова свойски треплют по кудрям.
– Что, никак? – голос Сулу. Довольный: уже успел завернуть в корабельную оранжерею перед отлётом.
– Ага.
– Прогуляемся?
– Не хочу.
– А на мостике постоять?
– Нет.
– Ну и дурак. – Кровать скрипит. Неугомонный Сулу ёрзает на месте. – Заживо себя хоронишь. А жизнь, – плечи ощущают крепкую хватку его ладоней. – Жизнь, Павел! Она тебя ждать не будет.
– Ну и пусть не ждёт.
– Ну ладно…
Судя по тяжкому вздоху, Хикару решился на что-то очень серьёзное.
– Чехов! – сказал весомо. – Можешь научить меня русским нецензурным… как это, chastushka. Ты хотел, ещё в прошлую миссию.
– Сулу, отвяжись, будь другом.
Паша переворачивается к нему лицом и, противореча предыдущей просьбе, садится рядом с ним. Руками опирается об упругий матрас, голова опущена.
– Не знаю, что делать, – тихо и тоскливо. – Я решил больше к нему не лезть. А как подумаю... – Чехов смотрит в глаза Сулу, – ты представь. Вот будь мне больше лет. Вот как думаешь – тогда бы...
– Неа, – этот мотает ушастой головой. – Смирись. Бука-доктор к себе только капитана подпустил. Чёрт его знает, как.
– То есть, шансов нет.
– Ну, извини, – хлопок по спине, от которого у непривычного к физическим нагрузкам Чехова подгибаются руки, – но я б на тебя не поставил. Совет хочешь?
– М?
– Дуй со мной в спортотсек, – Сулу широко улыбается. – Я с тебя семь потов сгоню. А если ты и после этого будешь о нём думать, то... ещё что-нибудь придумаю.
Беспорядок, который они навели в капитанской каюте, приемлемым считаться не мог, однако и времени на его ликвидацию уже не оставалось. Спок тщательно расчёсывался у зеркала. Не поддающимся здравому осмыслению образом Джим взлохмачивал его волосы так, что на приведение их в надлежащий вид уходило намного больше привычного времени.
Капитан подошёл сзади, в надетых, но ещё не застёгнутых брюках, обхватил сзади и поцеловал в шею. При этом заметно было, что он наблюдает за их отражениями в зеркале.
Пальцы крепче сжали расчёску.
– Джим, я попрошу тебя не мешать моей процедуре приведения себя в порядок. В противном случае мы появимся на мостике не в том виде…
– Зануда, – выдохнул капитан, выглядя при этом счастливым. У землян характеристики в высказываниях часто расходились с эмоциональными реакциями. К этому почти получилось привыкнуть.
Спок не стал заканчивать фразу и ещё пару раз провёл расчёской по чёлке. Всё равно неудовлетворительно. Как и то, что Джим до сих пор на нём виснет. А между тем на одевание у него осталось очень мало времени.
– Ты помнишь, о чём я тебе говорил четыре часа пятнадцать минут и приблизительно сорок восемь секунд назад?
– Ммм? – Джим продолжает целовать его шею, только над плечом (в зеркале) виднеются его голубые глаза с очень хитрым выражением. – А мы разговаривали? Только-только из постели вылезли же.
– Да, о сложной ситуации с лейтенантом Чеховым и доктором МакКоем.
Не проявлять никаких эмоций всё сложнее. И не откинуться спиной назад – тоже.
– Ммм…
Кирк урчит прямо в стык шеи и плеча, это странно и щекотно.
– Да, я понял тебя, – кожи коротко касается влажный язык, это чересчур ощутимо. – Юный лейтенант влюблён, а старый доктор холоден. Приворот?
– Я не знаю значения этого слова… – Расчёску приходится откладывать на ощупь, пальцы уже плохо слушаются, – но если ты имеешь в виду некие действия, направленные на эмоциональное сближение двух людей… то да.
– Ну ладно, – голос капитана неожиданно собранный и серьёзный. Сам Кирк смотрит на электронное табло со временем. – У нас с тобой восемь минут. До мостика дойдём за две быстрым шагом, ещё одну на лифт. Я узнаю у Боунса, как обстоит ситуация с его точки зрения сегодня после смены. Алгоритм приемлем?
– Приемлем, – Спок восстанавливает дыхание и приводит в состояние покоя эмоции – на всё три вдоха-выдоха. Он уже думал встряхнуть Джима несильным болевым захватом, если не сумеет собраться, но этого, к счастью, не потребовалось.
Как и всегда.
– Хорошо. У нас пять свободных минут. – Кирк приглаживает волосы пятернёй. – Пойдём, заклиним лифт.
После слов коммандера Кирк и сам начал замечать, что кудрявое русское солнышко совсем померкло. Сулу у панели навигации улыбался за двоих, тормошил друга, и иногда ему даже удавалось, остальные, присутствующие на мостике, пару раз спрашивали, не случилось ли чего, но после мотания головой в ответ и заверений, что всё в порядке, тактично отстали. Отвечая кому-то, Чехов ещё старался улыбаться, но в основном был грустен и, что хуже, безучастен к происходящему.
Ну а ещё когда Спок нагибался к своей панели, его форменные штаны обрисовывали издевательски классный зад. Но с этим отвлекающим фактором капитан худо-бедно научился справляться, переключая сознание в «рабочий» режим.
Дело было за Боунсом. А то чёрт его пойми, если ему и правда Павел не глянется, то на мостике станет совсем грустно. Не будет историй про бабушек из Москвы, про русские пироги – прародители пиццы, про некоего «ёжика в тумане» и про настоящий русский виски. А ведь они здорово скрашивали тоскливые смены, когда на экранах статичная пустота космоса, и в ней не происходит никаких битв-исчезновений-контактов с иным разумом.
Поэтому ровно через час сорок пять после смены (хватило и чтобы перекусить, и чтобы отлюбить Спока разок, предварительно наслушавшись его занудства по поводу недописанного отчёта) Кирк уже стоял у дверей маккоевской каюты с бутылью не-крутого и не-русского виски. Сонный голос доктора ответил только после второго звонка.
Дверные панели бесшумно разъехались в сторону, пропуская в каюту. Боунс, заспанный и более обычного недовольный, сел на кровати и хрипло скомандовал системе поставить освещение на 20.
– Кого я вижу, – прохрипел злобно. – А один почему? Зеленоухая любовь по пути отвалилась?
– Заткнись, алкаш аэрофобный, – Кирк ставит на стол бутылку. – Не ворчи, у меня впервые за всю жизнь нормальные отношения.
– А у меня впервые за четыре дня намечался нормальный сон, – Боунс перебрался к тумбочке, из которой извлёк парочку небольших стаканов. – Так что потерпишь, герой.
– А раньше что мешало?
Кирк подтаскивает к себе небольшое лёгкое кресло, плюхается в него. У Боунса уютно, можно говорить что угодно и делать что угодно. Только на пол плевать не стоит – твоей же рожей вытрут.
– Какая разница. – Он разливает сам, плескает щедро. И никакого тебе сибаритского реплицированного льда. Кирк тянется за своим стаканом и попадает под хмурый взгляд. Вот какой бы доктор сонный ни был, а чуется, что насквозь видит. Рентген хренов. – А с тобой что? Гоблин не при смерти, иначе ты бы мне тут дверь лбом вынес. У вас с ним, судя по твоей сияющей роже, всё в порядке. Бухло зачем?
– Гоблин здоров, – Кирк широко ухмыляется. – Его задницей орехи колоть можно. Начал изучать искусство человеческих интриг.
– Подложил тебе на капитанское кресло подушку-пердушку и сделал вид, что ни при чём? – МакКой красноречиво приподнял бровь, после чего изрядно хлебнул из своего стакана. Даже не поморщился, зараза. Уставился через стол. Выражение задолбавшееся. – Или клей в ботинки? А я-то думал, ваши отношения только на стадии чтения друг другу познавательных энциклопедий на ночь.
– Ты пей-пей, – Кирк, едва отпив из своего, потянулся доливать товарищу. – Тебе не понравится.
Отпил ещё, занюхал рукавом форменки и пошёл шариться по встроенным в стенку шкафчикам. Хотя б что-то нежидкое и без градуса найти, чтоб с репликатором не мучиться.
– Крайний шкаф справа. С Земли гостинец, – буркнул Боунс.
– Угу, – пошёл по направлению к искомому. – Ты это, как градуса благодушия достигнешь, мне скажи. А то пока ты злой, я по сути вопроса говорить не буду.
В шкафчике обнаружилась упаковка сушёной рыбы и немного сухарей. Негусто, но сойти должно.
– Насмешил! Одной бутылкой… Выкладывай, короче. – Хмурость всея вселенной повернулся к нему на стуле. Но со стаканом. – Сегодня убивать не буду.
– Ага, а завтра вспомнишь, так полдня будешь за мной с гипо гоняться. Ну, уговорил. – Кирк кидает нехитрую закуску на стол, возвращается в кресло. – Как поживает твой недотрах?
– Хочешь слегка отсыпать? – Вот теперь – живой сарказм. И из стакана живей хлебнул. Прямо живая вода, а не виски. – Обойдусь.
– Э-э! – Кирк выставляет вперёд ладонь. Смех-смехом, а к сути-то реально не по себе переходить. – На Спока слюни не пускать. Эта зелёная и занудная конфетка моя. Я не про то. Я про то, что наша русская берёзка листочки повесила.
МакКой вместо ответа плеснул себе ещё. Выпил залпом.
– А вот об этом… – помотал головой, – не ко мне. Как повесила, так и отвесит обратно. Я-то тут при чём?
– Так, Боунс… – Время быть серьёзным, поэтому стакан Кирк отставляет. – Ты у нас царь и бог медотсека, это я не оспариваю. Но и ты, и берёзка – члены моего экипажа, мне нужна нормальная работоспособность от обоих. Так что, раз уж он тебе никаким боком не привлекателен – помоги придумать, что с ним делать.
