Текст книги "Космос, Чехов, трибблы и другие стрессы Леонарда МакКоя (СИ)"
Автор книги: Лена Полярная
Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
– Я могу озвучить тебе вероятность нашей встречи с учётом возраста, происхождения и обитания на разных планетах, но для учёта большинства факторов мне потребуется время. Как мне кажется, взломанный тобой «Кобаяши Мару» также стоит включить в перечень этих факторов в обязательном порядке.
Кирк смотрит на него недоумённо, потом изламывает брови.
– Чёрт, Спок! С чего ты вообще взял, что мне нужны эти циферки?
– Логично искать подтверждения своим догадкам.
Капитан молчит. Смотрит на него лукавыми голубыми глазами, потом улыбается.
– Смеёшься надо мной?
– Будем считать это разновидностью проявления тёплых чувств к своему партнёру.
Спок устраивает голову на высокой подушке. В затылке чувствуется ещё лёгкая боль. Но на Кирка, даже без ментального взаимодействия, приятно просто смотреть. Особенно теперь, когда тревоги капитана по поводу неизвестной планеты позади. Почти.
Кирк берёт его руки в свои – это намного удобнее, чем сидеть в обнимку, и даже приятнее. Перебирает пальцы.
– Короче, ты меня отвлёк. Я об этом думал. О том, что встретить тебя было огромной удачей для меня. Я уж молчу о том, как круто, что ты меня не придушил тогда, после Дельта Веги. Я тебя люблю, я и так это знал, а после случая на планете этой разумной вообще никуда от себя отпускать не хочу. Понимаешь?
Спок некоторое время молчал.
– Да. Кажется, я близок к пониманию.
Пальцев касаются тёплые губы – это Джим склонился. Несколько ласковых прикосновений, и он поднимает голову.
– Будь моим мужем, Спок.
Сложно оторвать от него взгляд сейчас. Невозможно. Только коснуться его руки, переплетая пальцы. Слишком много эмоций.
– Конечно.
Кроме отчётов, нагрузки почти не было. С отчётами МакКой покончил быстро, развлекаться в колонии не тянуло. Оставалось дрючить лабораторию фармакологии, чтобы не запаздывали с описанием вентусских растений и не зарывались раньше времени в изучение образцов. Ну и упаковывали их вовремя для отправки на корабль. Занятие не слишком-то сложное.
А больше дел не было. Команда радостно рассредоточилась по городу, пользуясь правом увольнительной, пока группка из научного отдела занималась расчётом орбиты.
Семнадцатичасовые дни на Вентусе казались бесконечными.
А вначале, после возвращения с говорящей планеты, ему дважды пришлось осматривать Чехова. В первый раз сразу после поднятия на борт. Смотрел он в сторону, на вопросы отвечал односложно, но главное – непонятный серебристый посланец его мозг не повредил. И такой страшной картины перегрузки ЦНС, как у Спока, не наблюдалось.
А ещё – мальчишка явно не хотел его видеть. МакКой только головой качал после медосмотра и плескал себе в стакан на два пальца виски, швыряя реплицированный наскоро лёд.
Довёл-таки. А ведь пытался сказать, что не прочь построить отношения с ним. Это было логически (голосом коммандера в голове) взвешенное решение. На корабле было проще с кем-то, чем в одиночку. Более того, понаблюдав за Джимом и Споком на планете, понял, что ещё парочка таких постановок драмы – и его нервы можно записывать в неликвид.
Они вон: всё прошло, и опять обнимаются по углам. Они есть друг у друга, им проще, простой психологический закон, взаимоподдержка.
А ему что? В первую ночь, как с планеты вернулись, опять напился, думая о сыворотке, Асклепии, едва не умершем Споке, и что кровь Хана или любого другого из замороженных сверхлюдей какому-то там судовому доктору больше никто не даст. Даже для изучения. Он исчерпал лимит “воскрешений”. И дай... кто, космос, святая Энтерпрайз и кто угодно, чтобы у гоблина с Кирком всё было хорошо. Джим, каким бы пиздюком ни был, заслужил.
Думал о Пашке, которого увидел впервые не как ребёнка. О том, что рядом с ним было бы чуть менее дерьмово.
Короче, МакКой просто напился в одиночку. А утром подумал, что нет уж, хватит с него одиноких вечеров. Хотелось, чтобы было к кому вернуться, а Чехов… хороший он. Милый, открытый, добрый. Ушлый слегка, не без того, но так даже интереснее.
Заодно можно было бы присматривать за ним повнимательнее, а то Паш-ка, похоже, перенимает капитанскую привычку лезть в пекло, не задумываясь о последствиях.
А у бедолаги так во время осмотра сердце колотилось, что хоть гипо от тахикардии вгоняй. Если раньше, ещё до начала миссии, такое сердцебиение и учащённое дыхание удавалось списывать на волнение (и стеснительность, ага, это каким же надо было быть слепым, доктор МакКой), то теперь причина была кристально ясна. А ещё этот взгляд в сторону, неразговорчивость и игнорирование во внерабочих ситуациях.
Смотреть на его мучения было тяжело. Необходимость поговорить начистоту нависла сверху, как неустойчивый снежный пласт на склоне горы.
Проблема в том, что мальчишка был занят в разработке этой чёртовой орбиты, и выловить его для разговора попросту не получалось.
Боунс постучал пальцами по стеклу, за которым опять хлестал дождь.
Он второй час караулил у зала совещаний, находящегося тут же, при общежитии для экипажей прилетающих в колонию звездолётов. В своей комнате не сиделось. Время в здешних семнадцатичасовых сутках шло к глубокой ночи, а в зале совещаний всё ещё горел свет.
С минуту назад оттуда вышел Кирк, прошёл мимо с группой научного отдела, что-то обсуждая на ходу и тыкая пальцами в проекцию падда. Выглядел занятым до задницы, сильно уставшим, и судя по сосредоточенному виду, конца эпопеи с расчётом орбиты пока не предвиделось. Они же должны были проверять одну небольшую звёздную систему за другой, это прорва времени, а Кирк, как и Чехов, ещё и постоянно “скакали” по делам отсюда на корабль и обратно, до четырёх транспортаций в день доходило, и только идиот будет думать, что это никак не сказывается на состоянии организма.
МакКой не “скакал”. Но застрять на этой планете не многим лучше, чем лететь до базы в другой стороне квадранта.
Капитан и группа миновали короткий отрезок коридора, скрывшись за углом.
Ночное приглушённое освещение коридора давало слабоватый блик отражения в стекле. В нём МакКой заметил две фигуры, последними вышедшие из зала. Один был Пашка, его сопровождал какой-то амбал из лаборатории астрофизики. Боунс развернулся на подошвах ботинок – слегка скрипнули по полу.
– Павел, нужно поговорить, – сразу, чтобы не дать мальчишке сбежать.
– М?
Парень, кажется, не сразу понял, что произошло – остановился и отшатнулся скорее рефлекторно, чем осознанно. Потом сложил руки за спину и выпрямился.
– Офицер МакКой.
– Предлагаю пройти в сад, – необходимость поддерживать официальный тон вкупе с волнением взрывала мозг. – Там в этот час тихо.
– Паш, – тихо и обеспокоенно начал амбал, касаясь плеча Чехова, но тот мотнул головой.
– Нормально, Кельвин. Напиши мне о линиях водорода, что рассказать хотел, ага?
Амбалу мягкая просьба удалиться явно не понравилась, но и спорить он не стал. Правда, на Боунса, уходя, смотрел взглядом, далёким от дружелюбия.
Павел кивнул, перехватив взгляд доктора. Выразил готовность следовать.
В саду и впрямь было тихо. Освещение минимальное, чтобы не мешать «спать» растениям, но при этом можно было гулять. Что-то вроде имитации лунного света на Земле, разве что чуть ярче на дорожках.
Совсем безлюдным парк нельзя было назвать – по кустам и зарослям цветов шухерились парочки. МакКой чертыхнулся. Придумал место для разговора, тоже. Зато у гигантских колючих папоротников, которые так понравились капитану, никого не было.
Боунс остановился у островка травы, развернувшись и заложив руки за спину.
Поглядел на хмурого Павла. Подавил желание начать покачиваться с пятки на носок.
– Между нами осталась некоторая недосказанность… после говорящей планеты.
– И? – Смотрит искоса, – Досказать хотите? Уверены, что стоит?
– Уверен, – отрезал МакКой, глядя на него прямо. – Я был бы не прочь завязать с тобой отношения. Без чёртовых приказов командования и прочих неожиданностей, видишь ли, появилось время всё обдумать. Если тебе оно, – споткнулся, завершил неуклюже, злясь на себя, – ещё надо.
Чехов сжимает губы. Он как будто похудел с этой гонкой по расчёту орбиты. Бледнее точно стал. Сцепляет руки за спиной ещё крепче, даже подбородок вздёргивает.
– А с чего вдруг? – Голос злой. – Я взрослее не стал. Ничего не изменилось. Был бы не прочь, надо же. Мне не надо, чтоб вы не прочь были.
– А что тебе тогда надо? – МакКой чертыхнулся два раза про себя и один раз вслух. Заготовленные и мысленно на двести раз отрепетированные реплики закончились. Пальцы за спиной сжались в кулаки.
– А мне надо, чтоб мне не делали одолжений. А у вас всё какие-то увиливания, я не прочь, я не против, лучше, чтобы кто-то был, если тебе ещё надо…
Даже передразнивает как-то зло, почти надрывно. Глаза только несчастные.
– Мне – надо. Я вас люблю. – Бросает, наконец. – Я это знаю и знаю, чего хочу. А вы?
– Я хочу нормальной жизни, чёрт возьми!
МакКой не выдерживает, слегка повышая голос. Он слишком не умеет объясняться. Выяснять отношения, строить отношения, что угодно делать с отношениями не умеет. И сейчас втройне тяжело. Оказывается, заранее продуманные фразы ещё хуже импровизации.
– Нормальной, – повторяет чуть тише, сжимая пальцы, – и ты мне нравишься. Ребёнком после говорящей планеты тебя только дурак станет считать. Так яснее?
Павел еле слышно сопит. Отходит на шаг, изучая доктора взглядом.
– Нормальной, да? – Будто просчитывает что-то в уме. – Ну хорошо. Будет нормальное. Я приглашаю вас на свидание.
Боунс едва на месте не подпрыгивает. Мысли мешаются в дикую кашу. Он только смотрит на решительного Чехова.
– Св… сви… Чёрт тебя дери, предупреждай хоть! – выпаливает в сердцах. Трёт виски пальцами. Мотает головой. Он и слово-то такое из словарного запаса давно потерял, не то что сам участвовал. Но Пашке это, кажется, нужно. – Не знаю, – заговорил через полминуты, – как ты себе это представляешь… потому что я не представляю вообще. Давай… попробуем.
– Вообще-то, многие нормальные отношения начинаются со свиданий.
Чехов напряжён. И будто бы удивлён немного. Потом кивает сам себе.
– Ну хорошо. Завтра в шесть по местному. Это всё, что вы хотели обсудить?
– Да… – МакКой растерян, озадачен, выбит из колеи больше обычного. Пашка кивает ему, разворачивается и идёт обратно. – И… подожди! Как-то… особо выглядеть там… надо?
– Э… – этот оборачивается. – Ну не знаю. Цветок в петлицу приколите.
– Какую ещё…
До МакКоя не сразу доходит, что это шутка такая. Да, очень забавно, особенно когда эти самые свидания были у тебя больше десяти лет назад в последний раз.
– Можете идти, лейтенант, – вырывается само собой и каким-то странным тоном. – Это все вопросы на сегодня.
Пашка в свою комнату возвращается, едва ощущая реальность. Да он был уверен, что доктор откажет. Что пошлёт его на все четыре квадранта, а тут – надо же. Согласился. А самое забавное в том, что Чехов на свидании был два раза в жизни. Оба с девушками и оба ни к чему не привели.
В бессознанке он стягивает форменные ботинки, валится на кровать, достаёт падд. От Сулу четыре сообщения. От Кельвина семь. Одно от коммандера с требованием выслать отчёт – припоздал из-за разговора с Боунсом.
Блин
Блин огромный
Что делать-то
Чёрт его знает, что делать, если идёшь на свидание с МакКоем, от которого у тебя крышу сносит. И куда идти. И как себя вести, тоже непонятно. И даже проконсультироваться не у кого – не у капитана же. Сулу рассказать – всем разболтает.
Чушь какая-то, в общем.
====== Теперь я знаю, что капитану нельзя давать фиолетовых каракатиц ======
На следующий день после видеоконференции Чехов клюёт носом. Спал меньше, чем обычно, из-за волнения. От Кельвина удаётся отбрехаться, что для желудка не прошли даром эксперименты с репликатором. Вроде, поверил.
И без трёх минут шесть Чехов у двери доктора с двумя дождевиками в руках.
В разъехавшиеся спустя секунд десять створках предстаёт МакКой, взъерошенный, лохматый и какой-то помятый.
Смотрит на дождевики.
– Лес? – кивая на них.
– Там в грязи по колено утонешь. – Сунуть ему один. – Просто погуляем, тут парковая зона неподалёку.
Он кивает, послушно натягивает дождевик, через плечо вешает непромокаемую сумку.
– Природа здесь до конца не изучена, – буркает пояснение, надевая сапоги, – я читал, много ядовитых ползающих насекомых. Основные противоядия должны быть с собой.
– В парковой зоне? – уточнить, поднимая брови.
– Она на земле, там есть трава, а где трава, там насекомые, – он выпрямляется, зачем-то дважды проводит рукой по взъерошенным волосам, нисколько их этим не приглаживая. – Ну, пойдём, что ли.
Боунс слегка поддал вискарём. Не до посинения, конечно, всего пару порций на дне стакана. Но теперь было чуть теплее на промозглой погоде. Эффект, конечно, быстро сойдёт, особенно в свете прогулки, и станет только холодней.
Зато пока дождь моросил, а не лил, и это было терпимо.
В парке мокли закатанные в бетон дорожки, луж на них не было. Гуляли в этот послеобеденный час только мамаша с ребёнком, оба в ярких дождевиках, да парень из их научного отдела по фауне, весь мокрый, собирал длинным пинцетом вялых сиреневых насекомых из объеденного куста с оранжевыми цветами.
Больше никто не встретился.
Вокруг цвели какие-то местные раздутые влаголюбивые растения. Под листьями, если приглядеться, неохотно шевелились крупные зеленоватые гусеницы. Цветы у всех растений были опущены венчиками вниз, чтобы дождь не сбивал пыльцу.
– Говорят, много лекарственных трав, – сказал МакКой. – Лаборатория фармакологии на этой планете в полном составе остаться жить готова.
– Не только она. Сулу отсюда не вылезает, – Чехов отзывается ровно. – Мне на падд по вечерам от него вагон и тележка сообщений приходит. Чую, обогатится наша оранжерея.
– Чую, обогатится моя коллекция аллергиков, – тут же реагирует МакКой. – Если эти идиоты умудряются даже в репликаторе наделать такой дряни, не представляю, что будет после хотя бы двух лет на разных планетах! Хвала тому, кто в корабельный устав вписал запрет на животных в каютах, а то к растениям добавилась бы ещё экзотическая шерсть.
– Ну, знаешь, у трибблов тоже шерсть экзотическая, и ничего. – Как будто веселеет. Даже улыбается слегка. – Ты когда-нибудь думал о том, что от всех опасностей невозможно уберечься?
– От всех – невозможно, зато реальна минимизация. А трибблы в плане катализатора аллергии примерно как кошки, – МакКой высвободил руку из-под плаща, чтобы помогать себе жестами, – то есть, процент аллергиков с учётом того, что астма сейчас успешно лечится, невысок. Другое дело какая-нибудь квадралианская сухопутная каракатица. Кожный покров фиолетовых – это самые красивые, называются «звёздными», потому что панцирь похож на объёмное фиолетовое звёздное небо, – так вот, они выделяют редкое химическое соединение, практически в семидесяти процентов случаев вызывает аллергическое удушье, но не мгновенное, а спустя четыре часа после вдыхания. Игра на выживание с самим собой. Продавцы об этом не спешат сообщать обычно.
– Ну, я-то в аллергиях не силён... – Пашка останавливается, поднимает голову. Смотрит на свинцово-сереющее небо. – Кажется... года четыре мне было, когда я выпросил у родителей лысого медузианского суриката. Ты должен о них знать. Так вот у него оказалась совсем дурацкая аллергия. На человеческую слюну.
– Ты его что, лизал? – МакКой несколько опешил.
– С дуба рухнул? – Пашка смотрит на него круглыми глазами, а потом расплывается в улыбке. – Ты... чихнул я на него. Понимаешь?
– Знаешь, после пяти лет знакомства с одним оригиналом… – Боунс поёжился, промозглый дождевой холод начал заползать под одежду, – я всегда ожидаю только самого бредового и худшего. Откуда бы иначе я узнал об этих чёртовых каракатицах.
– А... – Паша зябко прячет руки в карманы. – Аллергик со стажем? Космический торговец?
– Я про нашего капитана, – Боунс смотрит на небо. Ни намёка на просвет в тучах, хотя обычно перед закатом тут проясняется. – Полтора года назад он чуть не задохнулся из-за этой каракатицы. А когда откачал его, давай говорить, чтобы мы её не убивали, потому что красивая. Красивая! Как тебе?
– Похоже на нашего капитана...
Паша снова задирает голову вверх. Ему на нос падает крупная капля, от чего он смешно дёргается и морщится.
– А ты знаешь, что красоту можно обосновать математически?
– Золотое сечение, спираль Фибоначчи? – интересуется МакКой, рассматривая его. Давненько он не рассуждал о высоких материях на почти трезвую голову.
– Соотношение числовых кодов цвета, пропорциональность, и да. Золотое сечение. Любой аспект красоты можно обосновать математически. Даже музыку можно высчитать.
Паша смотрит в небо. Его глаза сейчас светлые почти до прозрачности.
– Дождь усиливается. – Буркает тихо. – В общежитие не успеваем.
– Ну и чёрт с ним, – МакКой осматривается. Ещё метров пятьсот, и боковая дорожка уходит в город. Там, конечно, есть кафе, можно и согреться, и наконец-то выпить нормальный, нереплицированный кофе, но что говорить, сидя на одном месте, когда и на ходу не особо соображается? – Ты не замёрз, случаем? А то местные простудные вирусы ещё не особо изучены.
– Да, вроде, не так уж и холодно... – Пашка смотрит на него с хитринкой. – Слышал про русские зимы?
– Не доводилось. – МакКой останавливается под раскидистым деревом с фиолетовыми гроздьями цветов. Под ним более-менее сухо.
Пашка встаёт рядом, прислоняется спиной к коре.
– Русская зима – это когда дышать холодно. Когда на улице минус сорок, небо ясное, в воздухе крупинки инея. Правда, сейчас чистый снег мало где можно встретить.
– Я не видел земной снег. – Рядом покачивается ветка с цветами, и Маккой отводит её от себя подальше. Они чем-то похожи на резиновые, а пыльца вообще изумрудная. – Только на других планетах.
– Никто не видел настоящего снега, если не был в русской Сибири, – говорит Пашка уверенно и, вроде, порывается начать лекцию про Россию, но отвлекается на пискнувший падд. Ставит перед собой, тыкается пальцами.
МакКой разглядывает цветок. Он бы порассуждал о снеге, но на ум приходят только обморожения. Поэтому он под дождевиком суёт руки в карманы. Заметно холодает – солнца садятся. Плотнеют тучи на небе, и в парке начинают зажигаться первые, пока тусклые фонари. Видно сквозь листву.
– Эта чёртова планета должна была уже потонуть в дожде, – замечает зачем-то. – И зима тут тоже есть. Короткая. Но при таком количестве осадков…
– Когда мы рассчитаем орбиту, – Пашка закрывает падд, – то долго нас тут не продержат. А мы близки. Ладно.
Он отталкивается спиной от дерева, надевает капюшон дождевика.
– Пошли обратно? Свидание хреновое получилось, а в общежитии есть горячий пунш и шахматы.
– Моё последнее свидание было десять лет назад, – МакКой с облегчением выходит из-под дерева. – Даже больше, погоди… восемнадцать, значит… четырнадцать лет назад. Неудивительно, наверное, что хреново получается. Просвети, зачем на них вообще ходят?
– Не знаю, – Чехов пожимает плечами, – я вообще думал, что ты откажешься.
– Я рассудил, что раз ты предлагаешь, тебе надо, а мне… не сложно.
– Ну, теперь я знаю, что капитану нельзя давать фиолетовых каракатиц, это полезное знание.
Пашка легко шагает спереди, шурша сиреневым дождевиком.
– Да и темы для разговоров – не мой конёк, – признаётся МакКой, глядя на оранжеватые блики фонарей в блестящей защитной ткани. – Вот о чём я могу рассказать, чтобы тебе было интересно? Ерунда получается.
– Ну, не знаю. – Пашка резко разворачивается. Теперь он идёт спиной вперёд, лицом к МакКою. – Боунс, ты чего посмурнел? Вообще, – расплывается в улыбке, – я доволен. Представляешь, если Сулу рассказать, что я тебя на свидание стаскал? Страх и ужас медотсека с цветком в петличке.
– Не было цветка, – хмуро отзывается МакКой. – Правда, если сказать Кирку, он не только цветочек пририсует в своём… оригинальном воображении, но и букет цветов. С бантиком. И вообще не упади.
– Ну, что его не было, только мы с тобой знаем...
– Это шантаж такой?
– Да в мыслях не было.
Пашка явно доволен. На улице хмарь, слякоть, а он улыбается счастливо, будто в солнечный день гулять вышел. И кудри из-под капюшона выбиваются.
– Вот так я и поверил. – МакКой его нагоняет, чтобы перестал идти задом. – Горячий чай нужен точно, – добавляет выскочившую откуда-то сбоку мысль, – и лучше в тепло. А там уже, сидя в одеяле, будешь думать, как красочнее описать мой гипотетический цветочек.
Романтика, блять, это цветочки, свечки, незаправленная постель с ароматизированными простынками и какая там ещё бывает ерунда.
Но никак не тарелки с недоеденной кашей на столе, приглушённое освещение комнаты общежития, сушащаяся сырая одежда, мерцающий на столе падд с недописанным отчётом, кружка самодельного глинтвейна и задрыхнувший на тебе Павел Чехов. Так умотался со своими орбитами, что после еды и попытки рассказать про русский самогон отключился почти сразу. Будить его не особо тянуло, потому МакКой примостил кружку на упругом матрасе, надеясь, что не булькнется, и дотянулся до падда. Пашка спал на нём поперёк, как навалился, потому падд было удобно пристроить на его спине.
Пальцы привычно принялись набирать предложения и сводить в таблицы сведения, полученные из данных его группы. В основном исследования первых образцов. Завтра предстояла их погрузка на борт.
Через полчаса глинтвейн был допит, отчёт отправлен, поэтому МакКой зевнул и попытался выползти из-под юного гения так, чтобы не потревожить его сон. Задача оказалась непосильной.
Стоило сдвинуть ноги, лейтенант завозился, поднял голову (на щеке виднелся отпечаток тканевых складок). На Боунса посмотрел непонимающе.
– Чего? – голос хриплый. – Слезать?
– Перекатись просто, я тебе плед дам, – МакКой кое-как выбрался из-под него. Всё затекло к чертям, какая уж тут романтика. – Не попрёшься же по дождю и ветру в соседний корпус.
Чехов послушно перебрался к стеночке. Пледа на него тоже как раз хватило, да и отключился он спустя секунды три, как глаза закрыл.
Второго пледа не было, но в комнате, вроде, тепло.
МакКой лёг рядом, не на середину, как привык, а с краю, накрывшись всё-таки курткой, и скомандовал системе поддерживать тёплую температуру на протяжении всей ночи. Свет медленно померк, оставив только сонное сопение по левую руку.
Это было непривычно.
Пашка обычно просыпался очень легко. Открыл глаза, подскочил, и на ногах. А в этот раз першило в пересохшем горле, свербило в носу и очень нехорошо ломило в суставах.
А ещё… пахло.
Чехов тянет носом по направлению к запаху – медикаменты, дезодорант, немытые волосы.
Боунс.
Не открывая глаз, Чехов тянется к нему, нащупывает. Обнимает.
В ответ – невнятное ворчание.
Блин как круто
Подгрестись ближе, под тёплый бок. Аж просыпаться не хочется, до чего уютно. Так же, не открывая глаз, Чехов стягивает с доктора куртку, накрывает своим пледом, обхватывает крепко.
– Боунс, – проскрипеть сонно.
– Чего, ну… что… Погоди-ка, – Голос из сонного резко становится деловым и слегка ворчливым. Доктор из объятий выбирается, шуршит. Ко лбу прижимается жёсткая ладонь. – Ну точно. И где твой хвалёный иммунитет? Так, сиди тут, я в медотсек, это две минуты. Поставим сейчас – не зальёшь комнату соплями.
– Э-э, ну куда…
Когда тёплая тяжесть чужого тела под боком исчезает, резко становится холодно и неуютно. Чехов закутывается в плед, садится, недовольно хмурясь.
– Боунс, – выходит почти жалобно. – Ну вот это всё обязательно? Я к обеду на ногах буду…
– А мы познаем могущество настоящего русского чиха? – он накинул какой-то странный синий форменный халат, влез в ботинки. – Нет уж, обойдусь.
Бесшумно раскрылись дверные панели, и Боунс исчез. А Чехова уже начало знобить. К приходу доктора он успел чихнуть уже раза четыре. И закутался в плед ещё плотнее.
Самое обидное в сложившейся ситуации было то, что соображать было тяжело. А работу на сегодня никто не отменял. Боунс, уже нисколько не сонный, вогнал ему парочку каких-то препаратов, кивнул сам себе и слегка толкнул, укладывая обратно.
– Код от твоей двери скажешь. Принесу то, во что тебе переодеться. Кирку… – нашарил падд, – щас напишем. Сегодня считать планеты будут без тебя. Будешь лежать… – набирая сообщение, – и пить тёплую воду… с…
С чем, Чехов уже не услышал, потому что Боунс скатился совсем уж в неясное бормотание.
– Не буду лежать.
Руки уже сами тянулись к падду. Надо хоть со Скотти связаться. Или с Кельвином. Чтобы быть в курсе. И чтобы они были в курсе.
– Не хочу я лежать, – упрямо. – Боунс, имей совесть.
– Я поимею совесть, когда ты – выздоровеешь, – как-то особенно спокойно, но веско ответил МакКой, поднимаясь с кровати. Теперь, пожалуй было понятно, за что его так боятся, а сам капитан периодически бегает от медосмотров. – В первую очередь я отвечаю за здоровье экипажа, это моя обязанность. И я тебя никуда не отпущу.
– Тиран.
Оставалось смириться. Поэтому Чехов стянул джинсы (а то так одетый и спал), футболку и залез обратно под плед.
– Хотя бы падд дай, а? Я не могу лежать без дела.
– На, – взял со стола и протянул попутно, захватывая сумку. Взгляд внимательный, почти просвечивающий. – Код от двери.
– Восемь девять девять дробь тринадцать интеграл две четвёрки. Всё, тиран и деспот, я ушёл в сингулярность.
Чехов накрывается пледом с головой, выводя падд на светящийся режим. Как в детстве, когда шалаши из одеял строил.
Хмыканье, уверенные шаги и тихое шипение дверных створок.
====== Данная мера является вынужденной ======
Доктор тиранил русского лейтенанта ещё неделю. На него не действовали доводы, что у Чехова уже не текут сопли, что чихать не тянет каждые несколько минут. Горло вообще практически не болело.
– Заткнись и лежи, – Боунс был непреклонен. – Простудный вирус с Вентуса похож на земной, живёт минимум семь дней. Раньше ты не выздоровеешь.
Первые дни Павел не вылезал из падда. Благо сейчас, когда расчёты орбиты подходили к завершающей стадии, а Энтерпрайз только лёг на курс к разумной планете, можно было отвлекать и Сулу, и Кельвина. А ещё можно было не помогать коммандеру входить в контакт с планетным посланцем – нужные аспекты взаимодействия были уже согласованы.
Потом Боунс разрешил посещения, а соображать стало уже легче. Пару раз приходил Сулу. Один раз – Кельвин. От них Чехов узнал, что Звёздный флот наконец-то принял установленное планетой количество посещений. Потом была утверждена одна из разработанных по видеоконференции орбит – не слишком близко, не слишком далеко. Две недели на импульсе.
Чехову начало казаться, что в Звёздном флоте эту планету побаиваются.
Когда Чехов выздоровел, то переселился к Боунсу. Скрывать было нечего, все и так уже про них знали. Вопрос – что?
Если верить сплетнику Сулу, мнения разделились на три лагеря: Боунс лелеет юного гения, Боунс после их разрыва воспылал животной страстью к юному гению или просто нашёл в нём выход отеческим чувствам. Сулу ошибаться не мог, у него был слишком большой опыт распространения, сбора и интерпретации слухов.
Чехову было бы не до слухов, если Боунс был бы рядом, но после увольнительной на Вентусе большая часть экипажа свалилась с простудой, и теперь у доктора и его команды был целый полигон для врачебной тирании. Счастливый капитан, избежавший простуды, гордо проходил мимо МакКоя. Кто-то тихо пошутил, что «от гипо не зарекайся», но это уже, опять же, были слухи.
МакКой притащил в каюту одеяло, сказав, что он предпочитает спать в прохладной температуре, и новой простуды Чехова ему не надо. Он долго выпытывал, какие настройки режима влажности, вентиляции и температуры удобны самому Чехову, потом настроил систему жизнеобеспечения комнаты так, чтобы нормально было им обоим. Предупредил, что делать можно что угодно, но свиданий лучше не устраивать.
В общем-то, было заметно, что доктор старается думать именно о нём, причём в контексте с собой. То есть – о них. Чехову это нравилось.
Как-то вечером, когда Чехов после тренировки валялся у себя в комнате и пытался придумать, чего бы такого задать в этот раз репликатору на ужин, МакКой ввалился ещё более взъерошенный и мрачный, чем обычно. Это он вернулся со смены (в связи с «эпидемией» всеобщего чихания работал в две).
– Вот не бывает чтобы всё нормально, – выдал мрачно, плюхнулся на кровать, принимаясь стягивать сапоги. – Подарочек с Вентуса – простуда. Что со следующей планеты? – Снятый сапог улетел к двери, – Я ещё промолчу про эту чёртову говорящую планету, которая… – Второй сапог последовал за первым, и МакКой выпрямился и обернулся к внимающему Павлу, предоставив ему возможность наблюдать сто двадцать оттенков неудовольствия на прекрасном докторском лике, – мы ещё не знаем, что с ней, но попомни мои слова, в чёртовом космосе ни одной безопасной планеты не существует. Значит, с этой тоже будет сюрприз, только мы пока не знаем, в чём! – Он потряс в воздухе напряжённой рукой и ещё громче продолжил: – Ты знаешь последние новости? Вы с Чапел и этим, из научного… который косит под коммандера так, что я уже почти готов удостоить его звания кирпича, короче, вы заразили планету трибблами. Не всех собрали тогда. Так этот чёртов космический булыжник их ассимилировал! Понимаешь ты! Поставил под контроль размножение животных, которые несколько планет чуть ли не живьём сожрали!
Ладонь жёстко ударила по коленке. МакКой встал, прошёл к репликатору и набрал код для виски. Когда стакан, подсвеченный оранжеватым, материализовался, хватанул его, отхлебнул тут же и стукнул им об стол.
– Что-то с этой говорливой планетой не так, я уверен, – уже тише, вполне спокойно. И тут же смачно добавил сквозь зубы: – Ж-жопой чую.
– Ну, знаешь, ни разу трибблы не попадались разумной планете. Мне кажется, всё логично.
Чехов помотал рукой в воздухе. Его сейчас волновали не трибблы.
– Слушай… ты откуда? Где родился? – неожиданно пришла интересная идея.
– Америка, штат Джорджия, – он опустился на стул, повертел в руках стакан, где в тонком охристом слое реплицированного виски таял толстый слой реплицированного льда. – Там тепло, солнечно и совершенно не так дерьмово, как тут.
– Да, да, я понял, тут дерьмо, и капитан Кирк – самая большая какаха.
Чехов резко садится, складывая ноги по-турецки.
– Что вы там ели?
– Вообще мне всегда не до еды было. Ну, яичница с беконом и помидорами черри. Типичный завтрак. Брокколи. Ненавижу эту зелёнку. Овсянка… Пока учился, вообще не помню, чем питался, – Боунс задумался и отставил стакан. – Ничего экстраординарного. Разве что там жарко, всегда страшно любил ледяной лимонный чай.
– Но тут-то не жарко…
Чехов смотрит по сторонам. Кажется, Боунс не в духе.
Дотянуться до небольшой подушки – из своей комнаты притащил. И, прицельно – доктору по уху.
