Текст книги "В Париже дорого умирать"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Глава 22

Довольно приличным кусок этого острова на Сене занимает закон в том или ином виде. На Иль-де-ля-Сите находятся префектура и суды, муниципальная и уголовная полиция, камеры предварительного заключения и полицейская столовая. В будние дни на ступеньках кишмя кишат юристы в черных облачениях, с пластмассовыми папками в руках снующие во все стороны, как испуганные тараканы. Но в воскресенье во Дворце правосудия царила тишина. Арестованные спали допоздна, а конторы пустовали. Единственным движением был тоненький ручеек туристов, с пиететом взиравших на возвышавшуюся каменную громаду Сен-Шапель, фотографируя и поражаясь ее несравненной красоте. Снаружи, на площади Луи-Лепин, сотни птичек в клетках чирикали на солнышке, а на деревьях сидели стайки диких птиц, привлеченных рассыпанным зерном и суматохой. Там продавали просо, измельченную скорлупу каракатиц, блестящие новенькие деревянные клетки, колокольчики, качели и зеркальца. Старики просеивали зерно в морщинистых руках, принюхивались, обсуждали качество и разглядывали на свет, как хорошее бургундское вино.

К тому времени, как я явился на встречу с Луазо, на птичьем рынке уже было полно народа. Я поставил машину напротив ворот Дворца правосудия и пошел прогуляться по рынку. С глухим прерывистым звоном часы пробили одиннадцать. Луазо стоял возле клеток с надписью «Перепелка на разведение». Заметив меня, он помахал рукой.

– Погодите минутку.

Он взял коробочку, маркированную «фосфорсодержащие витамины» и прочитал название: «Бисквиты для птиц».

– Это я тоже возьму, – сказал Луазо.

Женщина за прилавком сказала:

– Саксонский меланж очень хороший. Дорогой, конечно, но самый лучший.

– Пол-литра, – попросил Луазо.

Женщина взвесила, аккуратно завернула и завязала кулечек.

Луазо сказал:

– Я его не видел.

– Почему?

Я зашагал рядом с ним по рынку.

– Его перевели. Я не могу выяснить, ни кто распорядился о переводе, ни куда его перевели. Клерк в регистратуре сказал, что в Лион, но это не может быть правдой.

Луазо остановился напротив старой тележки с зеленым просом.

– Почему?

Луазо ответил не сразу. Он взял веточку проса и понюхал.

– Его перевели. По чьему-то приказу сверху. Возможно, они хотят, чтобы им занимался определенный следователь, который все сделает так, как ему велят. А может, просто убрали его подальше до конца официального расследования.

– А вы не думаете, что его перевели, чтобы спокойно приговорить?

Луазо махнул высокой женщине за прилавком. Та медленно направилась к нам.

– Я вас за взрослого держу, – хмыкнул Луазо. – Вы ж не ждете от меня ответа на это, а? Одну веточку, – сказал он женщине. И покосился на меня. – А лучше две веточки. Канарейка моего приятеля не очень здорово выглядела, когда я ее видел в последний раз.

– С Джо все в порядке, – заявил я. – Отстаньте от него.

– Как скажете, – ухмыльнулся Луазо. – Но если он еще похудеет, то пролезет сквозь прутья клетки.

Я оставил последнее слово за ним. Луазо расплатился за просо и двинулся между рядами новых пустых клеток, проверяя прутья и постукивая по деревянным панелям. На рынке продавали самых разных птичек. Их кормили зерном, веточками, давали воду и скорлупу каракатиц для клюва. Коготки у всех подстрижены, и никакие хищные птицы им тут не угрожали. Но пели лишь птички, свободно сидевшие на ветках.

Глава 23

Домой я вернулся около полудня. А в двенадцать тридцать зазвонил телефон. Звонила Моник, соседка Энни Казинс.

– Вам лучше бы поскорей приехать, – сказала она.

– Зачем?

– Мне не разрешили отвечать по телефону. Тут мужик сидит. И не хочет мне ничего объяснять. Он спрашивал Анни, но ничего мне не говорит. Вы приедете?

– Ладно, – сказал я.

Глава 24

Было время обеда. На открывшей мне дверь Моник красовалось неглиже с оторочкой из страусовых перьев.

– Англичане высадили десант, – хихикнула она. – Вы заходите, а то старая грымза обязательно станет подслушивать, если будем разговаривать здесь.

Моник распахнула дверь и пригласила меня в тесную комнатушку, заставленную бамбуковой мебелью и столами. На туалетном пластиковом столике четыре вращающихся зеркальца, флакончики духов и куча косметических принадлежностей. Кровать не застелена, покрывало скатано в рулон и засунуто под подушки. Моник прошла к окну и раздвинула ставни, открывшиеся с громким стуком. Солнечный свет залил комнату, отчего вся обстановка оказалась словно в дымке. На столе валялась розовая оберточная бумага. Девушка вынула из нее сваренное вкрутую яйцо, облупила и откусила кусочек.

– Ненавижу лето, – сообщила она. – Зануды, парки и открытые машины, из-за которых спутываются волосы, тухлая холодная еда, смахивающая на объедки. И солнце, старающееся заставить тебя чувствовать себя виноватой за то, что сидишь дома. А я люблю сидеть дома. Люблю поваляться в кровати. Это ж не грех – любить поваляться?

– Как только представится случай, непременно это проверю на себе. Где он?

– Ненавижу лето.

– Ну так пожми руку Санта-Клаусу, – порекомендовал я. – Где он?

– Пойду приму душ. А вы сядьте и подождите. А то одни вопросы.

– Да, – сказал я. – Вопросы.

– Не знаю, откуда вы берете все эти вопросы. Должно быть, вы очень умный.

– Ага, – согласился я.

– Лично я, если честно, даже не знала бы, с чего начать. Единственные вопросы, которые я задаю: «Ты женат?» и «Что ты будешь делать, если я забеременею?». И даже на них никогда не получаю правдивого ответа.

– В том и сложность с вопросами. Лучше придерживайтесь ответов.

– Ой, да я знаю все ответы.

– Ну, значит, тебе задали все вопросы.

– Ага, задали, – согласилась Моник.

Она сбросила неглиже и мгновение постояла голой, прежде чем исчезнуть в ванной. Выражение ее глаз было насмешливым и весьма недобрым.

Потом из ванной донесся плеск и ахи-охи, и она наконец выплыла оттуда в хлопковом платье и теннисках на босу ногу.

– Вода холодная, – коротко бросила она. Направилась прямиком через комнату к входной двери, вышла в подъезд и свесилась через перила. – Вода ледяная, ты, тупая корова! – завизжала она в лестничный колодец.

Откуда-то снизу донесся голос старой карги:

– Количество воды не рассчитано на десять человек в каждой квартире, грязная ты шлюшка!

– В отличие от тебя у меня есть то, что хотят мужчины, старая ты вобла!

– И ты охотно им даешь, – прокаркала в ответ карга. – Чем больше, тем лучше!

– Тьфу! – Моник, прищурившись, тщательно прицелилась и плюнула в лестничный колодец. Должно быть, старая карга это предвидела, поскольку я услышал победный каркающий смех.

Моник вернулась ко мне.

– Ну и как мне оставаться чистой, если вода ледяная? Всегда ледяная.

– Анни жаловалась на воду?

– Бесконечно. Но ей не хватало наглости, чтобы добиться результатов. А я злая. Если грымза не обеспечит мне горячую воду, я ее в могилу сведу, суку старую. Впрочем, я отсюда все равно съезжаю, – сказала она.

– Куда переезжаешь? – поинтересовался я.

– К своему постоянному ухажеру. На Монмартр. Жуткий район, но там квартира побольше этой, к тому же он меня хочет.

– А чем он зарабатывает на жизнь?

– Работает по клубам. Он – вы только не смейтесь – фокусник. У него есть отличный фокус: сажает певчего кенара в клетку, а потом делает так, что кенар исчезает. Зрелище фантастическое. Знаете, как он это проделывает?

– Нет.

– Клетка складная. Это легко, клетка специальная. Только птичка оказывается раздавленной. Когда он делает так, что птица снова появляется, то это другая канарейка. Просто фокус на самом деле, а зрители не подозревают, что он каждый раз убивает птичку, показывая свой фокус.

– А ты догадалась.

– Да. Догадалась сразу, как впервые увидела. Он подумал, что я такая умная, раз догадалась, но сколько там стоит канарейка? Франка три, максимум четыре. Умно, да? Согласитесь, что это умно.

– Умно, – сказал я. – Только я люблю канареек больше, чем фокусников.

– Ну и глупо, – рассмеялась Моник, не поверив моим словам. – Он называет себя «Удивительный граф Сзелл».

– Значит, станешь графиней?

– Это его сценический псевдоним, дурачок. – Она взяла крем для лица. – А я буду всего лишь очередная дурочка, которая живет с женатым мужчиной.

Она намазала лицо кремом.

– Где он? – наконец спросил я. – Где этот мужик, который, по твоим словам, сидел здесь?

Я был готов услышать, что она все это придумала.

– В кафе на углу. Ничего с ним там не случится. Читает себе свою американскую газету. С ним все в порядке.

– Пойду с ним поговорю.

– Подождите меня. – Она стерла ваткой излишки крема и улыбнулась. – Я хорошо выгляжу?

– Отлично выглядишь, – ответил я.

Глава 25

Кафе располагалось на бульваре Сен-Мишель, в самом центре левобережья. Снаружи на ярком солнце сидели студенты. Волосатые и серьезные, они приехали из Мюнхена и Лос-Анджелеса, уверенные, что Хемингуэй и Лотрек доселе живы и однажды в каком-нибудь кафе на левом берегу они с ними непременно встретятся. Но найдут они лишь других молодых людей, выглядящих в точности, как они сами, и с этим печальным открытием они вернутся к себе домой в Баварию или Калифорнию и станут коммерсантами или клерками. А пока они сидели тут, в культурном горниле, где бизнесмены становятся поэтами, поэты – алкоголиками, алкоголики – философами, а до философов доходит, насколько лучше быть бизнесменом.

Хадсон. У меня отличная память на лица. Я увидел Хадсона тут же, едва мы свернули за угол. Он сидел в одиночестве за столиком, держа перед лицом газету, с интересом разглядывая посетителей. Я окликнул его:

– Джек Персиваль! Какой сюрприз!

Американский ученый-ядерщик удивился, но для любителя подыграл весьма неплохо. Мы подсели к нему. Спина у меня все еще побаливала после драки в дискотеке. Пришлось довольно долго ждать, пока нас обслужат, потому что в глубине кафе было полно народу, наглухо прикрывшихся газетами и, видимо, ковырявших в носу, вместо того чтобы есть. Наконец мне удалось привлечь внимание официанта.

– Три больших кофе со сливками, – заказал я.

Хадсон не произнес ни слова, пока не принесли кофе.

– Как насчет юной леди? – Хадсон кидал в кофе кубики сахара с таким видом, будто у него шок. – Я могу говорить?

– Конечно. У нас с Моник нет никаких секретов друг от друга. – Я наклонился к девушке и понизил голос: – Это все очень конфиденциально, Моник.

Она с довольным видом кивнула.

– Есть в Гренобле маленькая фирма по производству пластмассовых бус. Кое-кто из держателей обычных акций продал свои акции фирме, которую этот вот джентльмен и я в той или иной степени контролируем. И на следующем собрании совета акционеров мы…

– Прекрати, – сказала Моник. – Терпеть не могу разговоры о работе.

– Ну тогда погуляй пока, – с понимающей улыбкой даровал я ей свободу.

– Не купишь мне сигарет? – попросила она.

Я купил у официанта пару пачек и завернул в сотенную купюру. И Моник радостно поскакала по улице с ними в руке, как щенок с вкусной косточкой.

– Речь не о производстве бус, – сказал Хадсон.

– Нет никакого производства, – ответил я.

– О! – Он нервно рассмеялся. – Предполагалось, что я должен был связаться с Энни Казинс.

– Она мертва.

– Я это уже выяснил.

– У Моник?

– Вы – Т. Дэвис? – неожиданно спросил он.

– Самый что ни на есть. – Я передал ему удостоверение личности.

Неопрятный постоянно улыбающийся мужчина ходил от столика к столику, доставая заводные игрушки и ставя их на стол. Он расставлял их повсюду, пока на каждом не оказалось по двигающейся механической игрушке, прыгающей среди ножей, салфеток и пепельниц. Хадсон взял конвульсивно дергающегося игрушечного скрипача.

– Для чего это?

– На продажу, – ответил я.

Он кивнул и поставил игрушку на стол.

– Как и всё.

Он вернул мне удостоверение.

– Выглядит вроде нормально, – сказал он. – Впрочем, я в любом случае не могу вернуться в посольство, это они мне весьма доходчиво втолковали, так что вверяю себя вам. По правде говоря, это все выше моего разумения.

– Продолжайте.

– Я крупный специалист в области создания водородных бомб и отлично осведомлен обо всех работах, которые ведутся в рамках ядерной программы. Мне даны инструкции передать ряд сведений о последствиях выпада радиоактивных осадков некоему месье Датту. Насколько я понял, он как-то связан с красным правительством Китая.

– И зачем вы должны это сделать?

– Я думал, вы в курсе. Тут такая неразбериха. Несчастная девушка погибла. Такая трагедия. Я как-то раз с ней встречался. Такая молоденькая, вот беда-то. Я полагал, они дали вам исчерпывающие сведения. Вы – единственный, кого мне назвали. Ну, кроме нее, я имею в виду. И конечно, я действую по приказу правительства США.

– С чего вдруг правительство США возжелало, чтобы вы кому-то передали сведения о радиоактивных осадках? – спросил я.

Хадсон поерзал на плетеном стуле, пока тот не затрещал, как старый артритный сустав, потом придвинул к себе пепельницу.

– Все началось с ядерных испытаний на атолле Бикини, – ответил он. – На Комиссию по атомной энергии тогда обрушился шквал критики из-за опасности радиоактивных осадков, их воздействия на флору и фауну. КАЭ нужны были проверенные данные и систематические испытания на местах, чтобы доказать, что опасность далеко не так велика, как кричали алармисты. Должен вам сказать, что эти алармисты были чертовски правы. Грязная бомба примерно в двадцать пять мегатонн может создать зону смертельной радиации в пятнадцать тысяч квадратных миль. Чтобы там выжить, придется сидеть под землей несколько месяцев, чтобы не сказать год, а то и больше.

Если начнется война с КНР, а я даже думать об этом боюсь, то нам придется использовать радиоактивные осадки как оружие, потому что только десять процентов населения Китая живет в крупных – численностью в четверть миллиона человек – городах. В США же в крупных городах проживает больше половины населения. Таким образом, Китай с его разбросанным по территории населением можно победить только при помощи радиоактивных осадков… – Он помолчал. – Но победить возможно. Наши эксперты утверждают, что примерно полмиллиарда китайцев живут в сельской местности. Ветры там преимущественно западные. Четыреста бомб убьют пятьдесят миллионов прямым тепловым воздействием, сто миллионов серьезно пострадают, хотя в госпитализации нуждаться не будут, но триста пятьдесят миллионов умрут от принесенных ветрами радиоактивных осадков.

КАЭ занизила результаты воздействия осадков в своих отчетах о ядерных испытаниях – на Бикини и так далее. И теперь воинствующая часть китайских военных ученых пользуется отчетами США для доказательства, что Китай может пережить ядерную войну. Мы не может отозвать эти отчеты или заявить, что они неверные, даже самую малость подтасованы, так что я приехал сюда, чтобы передать верные сведения китайским ученым. Вся эта операция началась восемь месяцев назад. Потребовалось много времени, чтобы внедрить эту девочку, Энни Казинс, в нужное место.

– В клинику, поближе к Датту.

– Именно. Изначально планировалось, что она познакомит меня с этим Даттом, а я заявлю, что я – американский ученый, у которого есть совесть.

– Типичное изобретение ЦРУ, насколько я понимаю.

– Думаете, совестливые ученые – вымерший вид?

– Не важно, что я думаю. А вот Датт на такое вряд ли купится.

– Если вы собираетесь сейчас поменять план…

– План изменился, когда убили девушку. Это беда. И теперь я могу довести дело до конца только своим способом.

– Хорошо, – сказал Хадсон и замолчал.

Позади меня мужчина с рюкзаком заявил:

– Флоренция. Нам не понравилась Флоренция.

– Нам Триест не понравился, – заметила какая-то девушка.

– Да, – сказал мужчина с рюкзаком. – Моему приятелю в прошлом году Триест не понравился.

– Мой связной в Париже не знает, что вы здесь, – внезапно произнес я, пытаясь прощупать Хадсона. Но он воспринял это совершенно спокойно.

– Надеюсь, что не знает. Все это задумывалось как сверхсекретная операция. Мне страшно не хотелось обращаться к вам, но больше мне тут не к кому идти.

– Вы остановились в отеле «Лотти».

– Откуда вы знаете?

– Название указано на штампе вашей «Tribune» большими синими буквами.

Он кивнул.

– Вы сейчас же направитесь в отель «Министэр». Не забирайте вещи из «Лотти». Купите зубную щетку или что там вам еще надо по дороге в «Министэр».

Я ждал возражений, но Хадсон вполне доброжелательно включился в игру.

– Я вас понял. Каким именем мне назваться?

– Пусть будет Поттер.

Он кивнул.

– Будьте готовы мгновенно убраться оттуда. И, Хадсон, не звоните никуда и не пишите никаких писем. Вы поняли, о чем я? Потому что я могу стать жутко подозрительным в отношении вас.

– Хорошо.

– Я посажу вас в такси, – сказал я и поднялся.

– Уж пожалуйста, от их метро я с ума схожу.

Я вышел с ним на улицу и направился к стоянке такси. Неожиданно Хадсон завернул в оптику. Я последовал за ним.

– Спросите у него, могу я присмотреть себе очки? – попросил Хадсон.

– Покажите ему очки, – сказал я продавцу.

Тот водрузил на прилавок коробку, полную черепаховых оправ.

– Ему нужно будет подбирать, – сказал он. – Если нет рецепта, нужно подбирать.

– Нужен рецепт или придется подбирать, – перевел я Хадсону.

Тот вытащил понравившуюся оправу.

– Стекла без диоптрий, – попросил он.

– С какой стати мне держать стекла без диоптрий? – изумился продавец.

– Зачем ему держать обычные стекла? – перевел я Хадсону.

– Ну тогда самые слабые, – заявил американец.

– Самые слабые, – сказал я продавцу. Тот вставил стекла буквально в один миг. Хадсон водрузил очки на нос, и мы снова направились к стоянке такси. Американец близоруко озирался и немного нервничал.

– Маскировка, – сказал он.

– Я так и подумал.

– Из меня вышел бы хороший шпион, – заявил Хадсон. – Я частенько об этом думал.

– Угу, – согласился я. – Что ж, вот ваше такси. Я с вами свяжусь. Переселяйтесь из «Лотти» в «Министэр». Я написал на визитке имя, меня там знают. Постарайтесь не привлекать к себе внимания. Сидите в номере.

– А где такси? – спросил Хадсон.

– Если снимете чертовы очки, то, может, и увидите.

Глава 26

Я помчался к Марии. Когда она открыла дверь, на ней были бриджи и пуловер с круглым воротом.

– Я собиралась уходить, – сказала она.

– Мне нужно встретиться с Даттом, – заявил я.

– А мне-то ты зачем это говоришь?

Отодвинув ее, я прошел в дом и закрыл дверь.

– Где он?

Мария иронично улыбнулась, обдумывая язвительный ответ.

Я схватил ее за руку и сильно стиснул.

– Не морочь мне голову, Мария. Я не в том настроении. И поверь, могу ударить.

– Не сомневаюсь.

– Ты рассказала Датту, что Луазо готовит рейд в дом на авеню Фош. В тебе нет ни лояльности, ни преданности – ни Сюрте, ни Луазо. Ты с такой легкостью раздаешь информацию, как игрушку из коробки.

– А я думала, ты хотел сказать, раздаю с такой же легкостью, как сексуальную благосклонность, – снова улыбнулась она.

– Может быть.

– А ты помнишь, что я храню твои секреты и никому их не выдаю? Никто не знает, что на самом деле ты наболтал, когда Датт вколол тебе препарат.

– Пока никто. Подозреваю, ты приберегла это для чего-то особенного.

Мария замахнулась на меня, но я отодвинулся за пределы досягаемости. Пару мгновений она стояла с искаженным от злости лицом.

– Ты неблагодарный ублюдок! – воскликнула она. – Первый настоящий ублюдок в моей жизни!

Я кивнул.

– Нас не так много в окрестностях. Неблагодарный за что? – поинтересовался я. – За твою верность? Это твой мотив? Верность?

– Может, ты и прав, – спокойно признала она. – Я никому не верна. Одинокая женщина становится жутко циничной. И только Датт это понимает. И мне не хотелось, чтобы Луазо его арестовал. – Она посмотрела на меня. – Поэтому и по ряду других причин.

– Назови мне хоть одну причину из этого ряда.

– Датт – один из старших сотрудников СВДК, это одна причина. Если Луазо сцепится с ним, то Луазо проиграет.

– С чего ты взяла, что Датт – сотрудник СВДК?

– Об этом многим известно. Луазо в это не верит, но это правда.

– Луазо в это не верит потому, что у него все в порядке со здравым смыслом. Я проверил Датта. Он никогда не имел никакого отношения ни к какой французской спецслужбе. Но отлично понимал, насколько ему полезно, чтобы люди так думали.

Мария пожала плечами:

– Я знаю, что это правда. Датт работает на Службу внешней документации и контрразведки.

Я схватил ее за плечи.

– Мария, послушай. Пойми ты наконец, что он жулик. У него нет диплома психиатра, он сроду не имеет никакого отношения к французскому правительству, кроме как дергает за веревочки своих высокопоставленных приятелей и убеждает даже людей вроде тебя, работающих на Сюрте, что он крупный чин в СВДК.

– И чего ты хочешь? – спросила она.

– Я хочу, чтобы ты помогла мне найти Датта.

– Помогла? – сказала она. – Это что-то новенькое. Ты вламываешься сюда и начинаешь чего-то требовать. Приди ты с просьбой о помощи, возможно, я восприняла бы это более благожелательно. Что тебе надо от Датта?

– Мне нужен Кван. Он убил девушку в клинике в тот день. Я хочу его найти.

– Это не твое дело – его разыскивать.

– Ты права. Это дело Луазо, но он за то убийство арестовал Бирда и продолжает держать его под арестом.

– Луазо не стал бы держать в тюрьме невиновного. Ха, ты представления не имеешь, как он носится с идеей святости закона и все такое.

– Я британский агент, – сказал я. – Ты это уже знаешь, так что я не сообщаю тебе ничего нового. Бирд тоже.

– Ты уверен?

– Нет, не уверен. И в любом случае мне бы все равно этого не сказали. Он не относится к тем лицам, с кем я могу официально контактировать. Это всего лишь мое предположение. Думаю, Луазо приказали арестовать Бирда за убийство независимо от того, есть доказательства его вины или нет. Поэтому Бирд обречен, если я не передам Квана в руки Луазо.

Мария кивнула.

– Твоя мать живет во Фландрии. Датт будет в своем доме где-то там поблизости, верно? – Мария снова кивнула. – Я хочу, чтобы ты отвезла одного американца к твоей матери и ждала там моего звонка.

– У нее нет телефона.

– Да брось ты, Мария! – сказал я. – Я проверил твою мать. Есть у нее телефон. А еще я созвонился со своими людьми тут, в Париже. Они доставят в дом твоей матери кое-какие документы. Бумаги понадобятся, чтобы пересечь границу. Что бы я ни говорил, не ходи к Датту без них.

Мария кивнула:

– Я помогу. Помогу тебе прищучить этого мерзкого Квана. Ненавижу его.

– А Датта ты тоже ненавидишь?

Она изучающе посмотрела на меня.

– Иногда. Но по-другому. Видишь ли, я его внебрачная дочь. Может, это ты тоже проверил?