Текст книги "В Париже дорого умирать"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава 19

Жан-Поль смотрел на англичанина и размышлял, зачем тот искал его. Это ведь не совпадение. Жан-Поль ему не доверял. Ему показалось, что на дороге мелькнула машина Марии буквально перед тем, как англичанин уселся тут. Что эти двое затевают? Жан-Поль отлично знал, что женщинам доверять нельзя. Они поглотят тебя, сожрут, лишат сил и уверенности в себе и ничего не дадут взамен. Сама суть женщин делала их его… может, «врагами» – это слишком сильно сказано? Жан-Поль решил, что нет, «врагами» в самый раз. Они отнимали его мужественность и при этом требовали все больше и больше физической любви. «Ненасытные» – вот самое им определение. Другой вариант – что его сексуальные умения не на высоте – даже не рассматривался. Нет. Просто женщины похотливы и сладострастны и, если посмотреть правде в глаза, ущербны. Вся его жизнь – бесконечное старание удовлетворить похоть женщин, которые ему встречались. А если ему вдруг это не удавалось, они смеялись над ним и унижали. Женщины всегда хотели его унизить.

– Вы видели Марию сегодня? – спросил Жан-Поль.

– Буквально минуту назад. Она подбросила меня сюда.

Жан-Поль улыбнулся, но комментировать не стал. Значит, вот как обстоят дела. Ну, по крайней мере англичанин не осмелился ему солгать. Должно быть, прочитал в его глазах, что он нынче не в том настроении, чтобы терпеть шутки.

– Как продвигается работа? – поинтересовался я. – Критики доброжелательно отнеслись тогда к выставке вашего друга?

– Критики считают невозможным отделить современное искусство от подростковой беременности, детской преступности и роста насильственных преступлений, – сказал Жан-Поль. – Они думают, что, поддерживая унылый, скучный предметно-изобразительный тип живописи, давно устаревший и неоригинальный, таким образом они поддерживают верность флагу, дисциплине, порядочности и ответственному отношению к мировому превосходству.

Я ухмыльнулся:

– А что насчет тех, кому нравится современная живопись?

– Люди, покупающие современную живопись, зачастую заинтересованы лишь в том, чтобы попасть в среду молодых художников. Как правило, это богатые выскочки, боящиеся, что их сочтут старыми обывателями, а на деле подтверждающие, что так оно и есть, попадаясь на уловку хитроумных оппортунистов, пишущих современные – ну очень современные – полотна. И покупкой картин обеспечивают себе и дальше приглашения на богемные вечеринки.

– Значит, настоящих художников нет?

– Очень мало. А скажите, английский и американский – это один и тот же язык? В точности одинаковый? – спросил Жан-Поль.

– Да, – ответил я.

Жан-Поль взглянул на меня.

– Мария очень вами увлечена. – Я промолчал. – Презираю женщин.

– Почему?

– Потому что они презирают друг друга. Обращаются друг с другом с жестокостью, с какой никогда не относятся друг к другу мужчины. И у них никогда не бывает подруг, в которых они могут быть уверены, что те не предадут.

– По-моему, довольно веский довод для мужчин быть добрыми с ними.

Жан-Поль улыбнулся. Он был уверен, что это шутка.

– Полиция арестовала Бирда за убийство, – сказал я.

Жан-Поль не удивился.

– Я всегда считал его убийцей.

Я оторопел.

– Все они убийцы, – продолжил Жан-Поль. – Убийцы по роду деятельности. Бирд, Луазо, Датт. Даже вы, мой друг, – все вы убийцы, если работа того потребует.

– О чем вы говорите? Кого убил Луазо?

– Он убил Марию. Или вы думаете, она всегда была такой? Вероломной, растерянной и живущей в постоянном страхе перед всеми вами?

– Но вы не убийца?

– Нет, – сказал Жан-Поль. – При всех моих недостатках я не убийца… если только вы не имеете в виду… – он помедлил, а потом тщательно выговорил английское слово, – lady-killer, сердцеед.

Жан-Поль улыбнулся и надел темные очки.

Глава 20

В полночь я прибыл на авеню Фош.

На углу узенькой аллеи за домами стояли четыре сверкающих мотоцикла и четыре полисмена в шлемах, очках и коротких черных кожаных куртках. Они стояли неподвижно, как умеют стоять только полицейские: не настороженно, ожидая какого-нибудь происшествия, не поглядывая на часы и не переговариваясь, а просто стояли с таким видом, будто только они и имеют право здесь находиться. За полицейскими виднелся темно-зеленый «Ситроен ДС 19», принадлежащий Луазо. А еще дальше красные барьеры и прожекторы обозначали часть дороги, откуда эвакуировали все автомобили. У барьеров толпились еще полицейские. Я заметил, что это не дорожная полиция, а молодые крепкие копы с суетливыми руками, теребившими то кобуру пистолета, то ремни, то дубинки, проверяя, все ли готово.

За барьером двадцать широкоплечих мужиков работали отбойными молотками. Грохот стоял оглушительный, словно взвод автоматчиков стрелял длинными очередями. Генератор издавал ровный гул. Ближайший ко мне работник отбойного молотка приподнял инструмент и перенес на размякший на солнце участок асфальта. Он врубил молоток, и металлический кончик глубоко вонзился в асфальт, и большой кусок мостовой с шелестом отвалился в сторону, на уже разрытый участок. Человек приказал напарнику продолжать, а сам повернулся к нам, вытирая взмокший лоб синим платком. Под рабочим комбинезоном оказалась чистая рубашка с шелковым галстуком. Это был Луазо.

– Тяжелая работенка, – сказал он.

– Хотите проникнуть в подвал?

– Да, но в подвал дома Датта, – ответил мне Луазо. – Мы пробиваем ход в подвал соседнего дома, а оттуда уже проделаем лаз в подвал Датта.

– А почему бы вам просто не попросить этих людей? – ткнул я пальцем в дом, позади которого шли дорожные работы. – Почему просто не попросить их вас впустить?

– Я так не работаю. Стоит мне попросить об одолжении, я раскрою карты. Мне уже противно то, что вы в курсе. – Он снова промокнул лоб. – По правде говоря, я чертовски уверен, что завтра буду все отрицать.

Отбойные молотки снова загрохотали, и асфальтовая пыль взметнулась золотистой пыльцой в свете прожекторов, как на сказочной иллюстрации, только вот от влажной почвы пахло смертью и бактериями, как в разбомбленном городе.

– Пошли, – сказал Луазо. Мы миновали три здоровенных автобуса, набитых полицейскими. Большинство дремало, надвинув кепи на глаза. Двое уплетали хрустящие сандвичи, несколько человек курили. На нас они даже не взглянули. Полицейские расслабленно сидели, ничего не видя и ни о чем не думая, как отдыхают между боями опытные бойцы.

Луазо привел меня к четвертому автобусу с темно-синими оконными стеклами, от корпуса которого шел толстый кабель и змеей исчезал в люке. Луазо провел меня в салон мимо часового. Внутри автобуса находился ярко освещенный командный центр. Двое полицейских сидели за радиопередатчиком и телетайпом. В задней части стойку с автоматами МАТ-49 охранял полицейский в форменной фуражке, означавшей, что это офицер.

Луазо уселся за стол и достал бутылку кальвадоса и пару стаканов. Плеснув щедрую порцию, он придвинул один стакан мне. Понюхал содержимое своего, чуть отхлебнул, будто дегустируя, потом выпил залпом и обратился ко мне:

– Мы наткнулись на старую мостовую буквально под поверхностью. Городская инженерная служба не знала, что она тут есть. Это нас и затормозило, иначе мы к этому времени уже были бы в подвале, и все было бы готово для вас.

– Все было бы готово для меня? – повторил я.

– Да, – кивнул Луазо. – Я хочу, чтобы вы вошли в дом первым.

– Почему?

– По многим причинам. Вы знаете, где там что, знаете, как выглядит Датт. Вы не очень похожи на копа – особенно когда рот открываете, – и вы можете о себе позаботиться. И если что-то случится с первым туда вошедшим, то предпочтительно не с одним из моих парней.

Луазо позволил себе мрачно ухмыльнуться.

– А настоящая причина?

Луазо сделал жест раскрытой ладонью, будто ставя между нами экран или перегородку.

– Я хочу, чтобы вы сделали телефонный звонок из дома. Открытый звонок в полицию, который оператор в префектуре зарегистрирует. Естественно, мы войдем сразу за вами следом, это нужно всего лишь для составления официального протокола.

– Липового, вы хотите сказать? – хмыкнул и. – Вся затея ради составления липового протокола?

– Ну, это с какой колокольни посмотреть, – ответил Луазо.

– С моей колокольни мне как-то не очень хочется огорчать префектуру. В том же здании находится Служба общей информации, а у них есть досье на нас, иностранцев. Стоит мне позвонить в полицию, и это тут же окажется в моем досье, и когда я в следующий раз приду за видом на жительство, они захотят депортировать меня за аморальное поведение и бог знает за что еще. И я больше никогда не получу разрешения на проживание.

– А вы делайте так, как все иностранцы делают, – порекомендовал Луазо. – Берите билет второго класса туда и обратно до Брюсселя каждые девять дней. Тут есть чужестранцы, которые живут во Франции лет двадцать и по-прежнему так делают, вместо того чтобы убивать пять часов в префектуре ради получения вида на жительство.

Он поднял руку, будто прикрывая глаза от солнца.

– Очень смешно, – сказал я.

– Не переживайте, – ухмыльнулся Луазо. – Я не могу допустить, чтобы вы поведали всей префектуре, что Сюрте наняла вас на работу. Просто окажите мне услугу, и я позабочусь о том, чтобы у вас не было никаких проблем с префектурой.

– Премного благодарен, – сказал я. – А вдруг кто-то будет поджидать меня по ту сторону лаза? Что, если один из сторожевых псов Датта вцепится мне в глотку? Тогда что?

Луазо с деланным ужасом изобразил, что у него перехватило дыхание. Выдержав паузу, он произнес:

– Ну, тогда вас порвут на кусочки.

И рассмеялся, резко опустив ладонь, как нож гильотины.

– Что вы рассчитываете там найти? – поинтересовался я. – У вас тут десятки копов, свет, грохот. Думаете там, в доме, не встревожились?

– А вы думаете, они встревожатся? – серьезно спросил Луазо.

– Кто-то наверняка, – ответил я. – Ну, по крайней мере самые сообразительные смекнут, что что-то не так.

– Самые сообразительные?

– Да бросьте вы, Луазо! – рассердился я. – Там наверняка есть куча народу, достаточно близкого к вашему департаменту, чтобы распознать тревожные сигналы.

Он кивнул и пристально взглянул на меня.

– Вот оно что! – хмыкнул я. – Вам было приказано действовать именно так. Ваш департамент не смог предупредить своих людей, но по крайней мере может подать им сигнал всем этим шумом.

– Дарвин называл это естественным отбором, – заявил Луазо. – Самые сообразительные сбегут. Вы наверняка можете предсказать мою реакцию, но по крайней мере я прикрою эту лавочку и поймаю пару-тройку не самых хитрых клиентов. Еще кальвадоса?

Он долил стаканы.

Я не дал согласия пойти, но Луазо знал, что я соглашусь. В случае отказа Луазо вполне мог сделать мое дальнейшее пребывание в Париже весьма некомфортным.

Прошло еще добрых полчаса, прежде чем они пробились в подвал под аллеей, и еще минут двадцать ковыряли лаз в дом Датта. Последнюю часть лаза проделывали аккуратно, вынимая кирпичи по одному, а двое сотрудников компании по установке охранной сигнализации простукивали стену на предмет сигнальной проводки.

Прежде чем лезть в дыру, я напялил полицейский комбинезон. Мы находились в подвале, примыкающем к подвалу дома Датта. Помещение освещали лампочки, временно подключенные к основной электросети. Голая лампа освещала лицо Луазо, осунувшееся и серое от кирпичной пыли, сквозь которую ручейки пота пробили розовые дорожки.

– Мой помощник пойдет сразу за вами, на случай если вам понадобится прикрытие. Если на вас кинутся собаки, он станет стрелять. Но только если вам будет грозить реальная опасность, поскольку стрельба переполошит весь дом.

Помощник Луазо мне кивнул. Круглые стекла его очков сверкнули в свете лампочки, и я увидел в них отражение двух крошечных Луазо и нескольких сотен сложенных позади меня бутылок вина. Парень проверил, заряжен ли карабин, хотя я лично видел, как буквально пять минут назад он вставил свежую обойму.

– Как только войдете в дом, сразу отдайте ему комбинезон. Не вздумайте брать оружие и проверьте еще раз, нет ли при вас каких-либо компрометирующих документов, потому что когда мы туда вломимся, то, возможно, нам придется вас арестовать вместе с остальными, а какой-нибудь особо ретивый полицейский вздумает вас обыскать. Так что если в ваших карманах нет ничего лишнего…

– У меня микропередатчик в пломбу вмонтирован.

– Выкиньте.

– Шутка.

Луазо лишь хмыкнул.

– АТС в префектуре уже включили, – он на всякий случай сверился с часами, – так что вам придется пошевеливаться.

– Вы сообщили префектуре?

Я знал, что между этими двумя структурами идет жесткое соперничество, и было весьма сомнительно, что Луазо ввел их в курс дела.

– Скажем так, у меня есть друзья в дежурной части, – сказал Луазо. – Мы будем отслеживать ваш звонок из автобуса по нашей линии.

– Понял.

– Разбираем последние кирпичи, – раздался приглушенный голос из соседнего подвала. Луазо легонько стукнул меня по спине, и я полез в маленькую дыру, проделанную в стене его людьми.

– Возьмите это. – Луазо протянул мне серебряную перьевую ручку, толстую и грубо сделанную. – Это газовый пистолет. Стрелять с расстояния четыре метра или меньше, но и не ближе одного, иначе могут глаза пострадать. Оттяните вот так защелку и отпустите. Заведете в паз – поставите на предохранитель. Но не думаю, что вам стоит это делать.

– Не стоит, – согласился я. – Терпеть не могу находиться в безопасном положении.

Я вылез в подвал и двинулся вверх по лестнице.

Дверь на служебный этаж была замаскирована под панель. Помощник Луазо шел за мной. Вообще-то предполагалось, что он останется в подвале, но это не моя забота – следить за дисциплиной сотрудников Луазо. К тому же парень с пушкой вполне мог пригодиться.

Я прошел в дверь.

В одной из моих детских книжек была фотография глаза мухи, увеличенного в пятнадцать тысяч раз. Огромная хрустальная люстра, висевшая, сверкая и позвякивая, над большой парадной лестницей, живо напомнила мне этот глаз. Я шагал по начищенному до зеркального блеска деревянному полу, а люстра следила за мной. Я приоткрыл высокую позолоченную дверь и осторожно заглянул за нее. Бойцовский ринг исчез, как и металлические стулья. Помещение напоминало аккуратный музейный зал: идеально, но безжизненно. Все огни ярко горели, в зеркалах отражались нимфы и обнаженные фигуры, изображенные на панно и золотой лепнине.

Я прикинул, что люди Луазо аккурат сейчас пролезают через лаз в подвале, но не стал звонить по телефону, стоявшему в алькове. Вместо этого я прошел через зал и поднялся по лестнице. Помещения, которые Датт использовал как кабинеты – и где мне вкололи инъекцию, – были заперты. Я пошел по коридору, проверяя все комнаты. Это все были спальни, в основном незапертые, и все пустовали. По большей части обставлены в стиле рококо, с широченными кроватями с шелковыми пологами на четырех столбах и четырьмя или пятью зеркалами по углам.

– Вам лучше бы позвонить, – сказал помощник Луазо.

– Как только я позвоню в префектуру, этот рейд окажется официально зарегистрированным. По-моему, нам лучше сперва еще немного оглядеться.

– Думаю…

– Не говорите, что вы думаете, и я не стану напоминать, что вы должны были оставаться внизу за стенкой.

– Ладно.

Мы с ним на цыпочках поднялись по небольшой лестнице, шедшей от первого этажа ко второму. Должно быть, люди Луазо уже истомились от нетерпения. Выйдя на лестничную площадку, я осторожно выглянул из-за угла в коридор. Потом осторожно проверил повсюду. Мог бы и не осторожничать – дом был совершенно пуст.

– Позовите сюда Луазо, – велел я.

Люди Луазо рассыпались по всему дому, простукивая панели и пытаясь найти потайные комнаты. Никаких следов документов или пленок. На первый взгляд казалось, что тут вообще нет никаких секретов, только вот сам дом был сплошной загадкой: странные камеры с жуткими пыточными инструментами, комнаты, сделанные как копия роскошного салона «роллс-ройса», всевозможные странные приспособления для половых актов, даже кровати специфические.

«Глазки» и внутренняя телевизионная сеть предназначались лично для месье Датта и его «научных методов». Мне было интересно, сколько же специфических пленок он собрал и куда утащил, поскольку самого месье Датта нигде видно не было. Луазо грязно выругался.

– Наверняка кто-то предупредил дражайшего месье Датта о нашем приходе! – бушевал он.

Луазо пробыл в доме уже минут десять, когда вдруг откуда-то с третьего этажа громко и настойчиво принялся звать своего помощника. Мы поднялись наверх и увидели, что Луазо склонился к металлической штуковине, похожей на египетскую мумию. Приспособление по форме и размеру грубо напоминало человеческое тело. Луазо натянул хлопковые перчатки и осторожно ощупывал объект.

– Дай-ка диаграмму Казинс, – приказал он помощнику.

Тот откуда-то извлек лист бумаги, оказавшийся патологоанатомической диаграммой, где были красным указаны раны на теле Энни Казинс, с подписанным аккуратным почерком указанием длины и глубины каждого пореза.

Луазо открыл металлическую конструкцию.

– Оно самое, – сказал он. – Так я и думал.

Внутри конструкции, достаточно широкой, чтобы вместить человека, из стенок торчали лезвия ножей точно в тех местах, что и раны на диаграмме. Луазо принялся раздавать приказы, и комната вдруг оказалась битком набита людьми с сантиметрами, белой пудрой и фотокамерами. Луазо отступил в сторону, чтобы не путаться под ногами.

– По-моему, это называется «железная дева», – сказал он. – Читал о них в каких-то школьных журналах.

– Что могло заставить ее залезть в эту чертову штуку? – спросил я.

– Вы наивны, – хмыкнул Луазо. – Когда я был еще молодым полицейским, у нас было так много случаев поножовщины со смертельным исходом в борделях, что пришлось ставить по полицейскому в дверях каждого публичного дома. Каждого посетителя обыскивали, любое найденное оружие отбирали, помечали мелом и возвращали на выходе. Я гарантирую, что никто не мог пройти мимо копа, и тем не менее девушек продолжали резать, иногда насмерть.

– Как такое могло быть?

– Девушки – проститутки – сами тайком проносили ножи. Вы никогда не поймете женщин.

– Не пойму, – кивнул я.

– Я тоже, – ответил Луазо.

Глава 21

Суббота выдалась солнечной, свет искрился и сиял, как бывает только на полотнах импрессионистов и в Париже. Бульвар был весь залит солнцем, и пахло свежим хлебом и темным табаком. Даже Луазо улыбался. Он галопом взлетел по ступенькам к моей комнате в 8.30 утра. Я удивился: доселе он не удостаивал меня визитом. Ну, во всяком случае, когда я был дома.

– Не надо стучать. Входите.

По радио одна из пиратских станций транслировала классическую музыку. Я выключил звук.

– Извините, – сказал Луазо.

– Полицейский везде как дома в этой стране, – хмыкнул я.

– Не злитесь. Я ж не знал, что вы будете в шелковом халате кормить канарейку. Прямо в стиле Ноэла Коуарда. Если я опишу эту сценку, как типично английскую, меня обвинят в преувеличении. Вы разговаривали с канарейкой, – изрек Луазо. – Вы действительно с ней разговаривали!

– Проверяю свои шуточки на Джо, – ответил я. – Но можете не разводить церемоний, приступайте к потрошению комнаты. Что ищете на сей раз?

– Я уже извинился. Что еще я могу сделать?

– Можете покинуть мое обшарпанное, но очень дорогое жилище и держаться от меня подальше. А еще можете прекратить совать свой толстый палец в мой запас кофейных бобов.

– А я надеялся, вы меня кофе угостите. Он у вас легкой обжарки, такого во Франции практически не найдешь.

– У меня много всякого-разного, чего во Франции практически не найдешь.

– К примеру, возможность сказать полицейскому «проваливай»?

– Типа того.

– Ну, в таком разе не прибегайте к ней, пока мы с вами не выпьем кофе, даже если мне придется купить его внизу.

– Ух ты! Теперь я точно знаю, что вам что-то до зарезу надо. Только когда копу что-то от тебя нужно, он согласится заплатить за чашку кофе.

– Нынче утром у меня хорошие новости.

– Восстанавливают публичную казнь?

– Наоборот. – Луазо не отреагировал на мою подначку. – Произошла небольшая стычка среди моего руководства, и на данный момент друзья Датта проиграли. Мне дано разрешение найти Датта и его коллекцию пленок любым угодным мне способом.

– И когда выдвигается бронетанковая колонна? Каков план? Вертолеты и огнеметы вперед, и кто загорится ярче всех, тот и есть носитель жестянок с пленками?

– Вы слишком сурового мнения о французской полиции. Полагаете, мы бы могли работать, как ваши «бобби» в остроконечных шлемах и с деревянными палочками в руках? Позвольте вам сообщить, мой друг, что мы б тогда не продержались и двух минут. Я отлично помню банды, орудовавшие в моем детстве. Отец был полицейским. А лучше всего я помню Корсику. Там были настоящие бандиты: организованные, вооруженные, и они практически контролировали весь остров. Они безнаказанно убивали жандармов. Убивали полицейских и открыто хвастались этим в барах. И в конечном итоге нам пришлось действовать жестко: отправили туда несколько отрядов Республиканской гвардии и устроили небольшую заварушку. Может, это и жестоко, но другого способа не было. На кону стояли доходы со всех парижских борделей. Они дрались и использовали все мыслимые и немыслимые грязные трюки. Это была настоящая война.

– Но вы выиграли войну.

– Это была последняя война, которую мы выиграли, – с горечью сказал Луазо. – С тех пор мы воевали в Ливане, Сирии, Индокитае, Мадагаскаре, Тунисе, Марокко, Суэце и Алжире. Да, война на Корсике была последней, где мы победили.

– Ладно. Это ваши проблемы. Я-то каким боком в ваших планах?

– Как я уже говорил, вы чужак, и никто не примет вас за полицейского, вы отлично говорите по-французски и можете о себе позаботиться. Но самое главное – вы не из тех людей, которые начнут рассказывать, от кого получают инструкции. Будете молчать даже под давлением.

– Звучит так, будто вы полагаете, что Датт может еще лягнуть разок-другой.

– Такие, как он, умудряются лягнуть разок-другой, даже если болтаются на веревке с петлей на шее. Я никогда не был склонен недооценивать людей, с которыми имею дело, потому что обычно, оказавшись зажатыми в угол, они становятся убийцами. И если я вдруг об этом забуду, это один из моих парней рискует словить пулю в лоб, не я. Так что я очень бдителен, из чего плавно вытекает, что у меня в подчинении умелая, надежная, верная команда.

– Ладно, – сказал я. – Допустим, найду я Датта. Дальше что?

– Мы не может допустить повторения прошлого фиаско. И теперь Датт будет готов еще лучше. Я хочу получить все его записи. Я хочу их получить, потому что они – постоянная угроза для очень многих людей, включая людей в правительстве моей страны. Я хочу эти пленки, потому что ненавижу шантаж и ненавижу шантажистов. Они – худшие представители криминального дна.

– Но пока ведь никакого шантажа не было, верно?

– Я не собираюсь дожидаться, пока свершится очевидное. Я хочу, чтобы все это барахло было уничтожено. Я не хочу услышать о том, что оно было уничтожено. Я хочу уничтожить это собственноручно.

– А предположим, я не хочу быть в этом замешанным?

Луазо выставил ладонь.

– Первое, – загнул он палец. – Вы уже замешаны. Второе. – Он загнул следующий. – Вы работаете на некий британский правительственный департамент, насколько я понимаю. И они там очень рассердятся, если вы упустите шанс получить выгоду от этого дела.

Полагаю, я не совладал с лицом.

– Ой, да это моя работа – знать подобное, – отмахнулся Луазо. – Третье. Мария решила, что вам можно верить, а я, несмотря на то что она иногда садится в лужу, склонен верить ее суждениям. В конце концов, она сотрудник Сюрте.

Луазо загнул четвертый палец, но ничего не сказал. Просто улыбнулся. У многих улыбка или смех – признак смущения, молчаливое желание снизить напряжение. Улыбка Луазо была спокойной и уверенной.

– Ждете, что я начну вам угрожать всякой всячиной, если вы откажетесь мне помогать? – Он пожал плечами и снова улыбнулся. – Тогда вы сможете обернуть мои слова насчет шантажа против меня же и преспокойно откажете в помощи. Но я не стану угрожать. Вы можете поступать так, как сочтете нужным. Я очень мирный парень.

– Для полицейского.

– Ага, – согласился Луазо. – Очень мирный для полицейского.

И это было правдой.

– Ладно, – после продолжительного молчания сказал я. – Но не поймите превратно мои мотивы. Чисто для протокола: мне очень нравится Мария.

– А вы серьезно думаете, что меня это разозлит? Сколько же в вас викторианского: играть по правилам, закусив губу и сохраняя лицо. Во Франции мы живем не так. Жена другого – это дичь. Подвешенный язык и ловкость – это козыри. Благородные помыслы – джокер.

– Предпочитаю свой стиль.

Луазо посмотрел на меня и улыбнулся своей медленной ленивой улыбкой.

– Я тоже.

– Луазо. – Я внимательно посмотрел на него. – Эта клиника Датта – она действительно под крылом вашего министерства?

– Уй, только вы еще не начинайте! Он заставил половину Парижа думать, что работает на нас.

Кофе был все еще горячим. Луазо взял чашку с полки и налил себе.

– Он никакого отношения к нам не имеет. Он преступник. Преступник с хорошими связями, но всего лишь преступник.

– Луазо, – сказал я. – Вы не можете держать под арестом Бирда по обвинению в убийстве той девочки.

– Почему это?

– Потому что он этого не делал, вот почему. Я был в клинике в тот день. Стоял в холле и видел, как девушка выбежала и умерла. И слышал, как Датт сказал: «Привезите сюда Бирда». Это была подстава.

Луазо взял шляпу.

– Хороший кофе.

– Это подстава. Бирд невиновен.

– Это вы так говорите. Но, предположим, убийство совершил Бирд, а Датт специально для вас солгал? Предположим, я вам скажу, что нам известно, что Бирд там был? Это бы сняло все подозрения с Квана, верно?

– Возможно. Если услышу личное признание из уст Бирда. Устроите мне свидание с Бирдом? Это мое условие.

Я думал, Луазо станет возражать, но он кивнул:

– Договорились. Не знаю, чего вы за него переживаете. Он же преступник, уж я-то в этом разбираюсь.

Я ничего не ответил, потому что у меня мелькнула неприятная мысль, что он прав.

– Ну хорошо, – сказал Луазо. – Птичий рынок, завтра в 11 утра.

– Завтра воскресенье, – напомнил я.

– Вот и отлично, по воскресеньям во Дворце правосудия куда спокойней. – Он снова улыбнулся. – Хороший кофе.

– Все так говорят, – буркнул я.