Текст книги "В Париже дорого умирать"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 9

Мария взглянула на англичанина. Тот извивался и корчился. Жалкое зрелище. У нее возникло желание наклониться к нему и обнять. Как же легко, оказывается, можно узнать самые потаенные мысли человека – всего лишь при помощи химического препарата. Поразительно. Под воздействием амитала и ЛСД он вывернул перед ней душу, и теперь каким-то странным образом Мария чувствовала себя ответственной – едва ли не виноватой – за его дальнейшую судьбу. Его трясло, и она укрыла его плащом, подоткнув поплотнее вокруг шеи. А потом оглядела сырые темные стены склепа, в котором находилась, и тоже вздрогнула. Достав косметичку, она внесла некоторые изменения в макияж: яркие тени для век, весьма подходящие на вечер, в холодном предрассветном освещении выглядели жутко. Как кошка, умывающаяся и вылизывающая себя в момент тревоги или испуга, Мария сняла макияж ватным шариком, стирая зеленые тени с век и ярко-красную помаду с губ. Потом посмотрела на себя и скорчила рожицу, как обычно всегда делала, глядя в зеркало. Без макияжа она выглядела ужасно, как голландская крестьянка. Овал лица начал оплывать. Мария провела пальцем по скуле, выискивая крошечные морщинки. Именно так лицо и стареет. Морщины становятся глубокими, кожа на скулах обвисает, и вот уже на тебя из зеркала смотрит лицо старухи.

Мария наложила увлажняющий крем, чуть припудрилась и накрасила губы помадой максимально естественного оттенка. Англичанин потянулся и вздрогнул. В этот раз он содрогнулся всем телом. Скоро он очнется. Она поспешила завершить макияж: он не должен видеть ее такой. Она ощущала какое-то странное физическое влечение к этому англичанину. Неужели за тридцать лет она так и не поняла, что значит физическое влечение? Мария всегда считала, что красота и физическое влечение – это одно и то же. Но теперь не была в этом так уверена. Этот мужчина был мускулистым и немолодым – где-то около сорока, с плотным и неухоженным телом. Жан-Поль был эталоном мужской красоты: молодой, худощавый, тщательно следивший за своим весом и талией, прической, носивший золотые часы и изящные перстни, а белье тонкое и белоснежное, как его улыбка.

И гляньте на англичанина: скверно сидящая мятая и рваная одежда, волосы редеющие, кожа бледная, лицо одутловатое. Только посмотрите на этот кожаный ремешок для часов и жутко старомодные ботинки. Такие английские. На шнурках. Она вспомнила, как носила в детстве туфли на шнурках. Она их ненавидела. И эта ненависть была первым проявлением клаустрофобии. Хотя сама Мария этого не понимала. Мать завязывала шнурки на узел, крепкий и тугой. Мария вела себя очень осторожно со своим сыном – мальчик никогда не носил обувь на шнурках. О Господи, англичанин забился, как в эпилептическом припадке. Мария схватила его за руки и вдохнула исходящий от него запах эфира и пота.

Он наверняка проснется мгновенно и полностью. Мужчины всегда мгновенно просыпаются – едва разлепив глаза, разговаривают по телефону так, будто бодрствуют уже несколько часов. Она полагала, что так происходит потому, что мужчины – охотники по своей природе, всегда настороже и никому не делают скидок. Сколько же ссор с мужчинами ей довелось пережить из-за того, что она медленно просыпалась. Вес его тела возбуждал ее, так что она позволила ему навалиться на нее всей массой. «Большой некрасивый мужчина», – подумала она. Затем проговорила вслух «некрасивый», и слово ей понравилось, как и «большой», и «мужчина». И она сказала:

– Большой некрасивый мужчина.

Я очнулся, но кошмар продолжился. Я очутился в каком-то склепе, мечте Уолта Диснея, и тут была женщина, повторявшая снова и снова: «Большой некрасивый мужчина». «Премного благодарен, – подумал я, – лесть тебе не поможет». Меня трясло, и я осторожно приоткрыл глаза. Женщина крепко меня обнимала. Должно быть, я окоченел, раз так хорошо ощущал тепло ее тела. Это я еще переживу, подумал я, но если барышня начнет растворяться, то закрою глаза снова, надо будет выспаться.

Это и впрямь был склеп, вот что самое поразительное.

– Это и впрямь склеп, – проговорил я.

– Да, – ответила Мария. – Так и есть.

– А вы-то что здесь делаете? – С идеей, что в склепе очутился я, еще можно было смириться.

– Везу вас назад, – ответила она. – Я пыталась вытащить вас наружу, но вы слишком тяжелый. Сколько вы весите?

– Понятия не имею, – ответил я. – А что вообще произошло?

– Датт вас допросил, – ответила она. – Теперь мы можем уйти.

– Сейчас я вам покажу, кто уходит. – Я твердо вознамерился отыскать Датта и закончить упражнение с пепельницей. Я спрыгнул с жесткой лавки, чтобы распахнуть тяжелые двери склепа. Впечатление было такое, будто спускаюсь по несуществующей лестнице, и, добравшись до двери, я оказался на сыром полу – ноги подкосились.

– Не думала, что вы сможете дойти так далеко, – сказала Мария, подойдя ко мне. Я с благодарностью принял ее руку и с трудом поднялся, цепляясь за дверь. Шаг за шагом мы медленно двинулись вперед, мимо полки, щипцов и тисков, холодного очага с валяющимися возле него клеймами.

– Кто здесь живет? Франкенштейн?

– Тсс! Поберегите силы для ходьбы, – сказал Мария.

– Мне приснился кошмар, – сказал я. Это наверняка же был кошмарный сон о предательстве и неизбежной гибели.

– Знаю. Не думайте об этом.

Рассветное небо было бледным, будто мои ночные пиявки высосали из него всю кровь.

– Рассвет должен быть алым, – сообщил я Марии.

– Вы и сами выглядите не лучшим образом, – ответила она, помогая сесть в машину.

Отъехав на пару кварталов от дома, она припарковала машину под деревьями среди поломанных автомобилей, которые засоряют город, и включила обогреватель. Теплый воздух согрел мои конечности.

– Вы живете один? – спросила она.

– Это что, предложение?

– Вы не в том состоянии, чтобы находиться одному.

– Согласен. – Я никак не мог стряхнуть с себя отупляющий страх, и голос Марии доносился до меня, как в том самом кошмаре.

– Я отвезу вас к себе, это неподалеку.

– Ладно, – согласился я. – Уверен, оно того стоит.

– Стоит-стоит. Трехзвездочная еда и выпивка. Как насчет croque-monsieur и стаканчика виски?

– Croque-monsieur подойдет, – согласился я.

– А в паре с виски будет еще лучше, – без улыбки ответила она, нажав на акселератор. Мотор загудел, и машина рванула вперед, как кровь по моим оживающим конечностям.

Мария следила за дорогой, моргая фарами на каждом перекрестке, и врубала на свободных участках такую скорость, что спидометр зашкаливало. Она любила свою машину, нежно поглаживала руль и восхищалась ею. И, как опытный любовник, ласково побуждала ее подчиняться без малейших усилий. Она на большой скорости вылетела на Елисейские поля, двинулась вдоль Сены по северной стороне и скоро добралась до Ле-Аль. Последние пижоны уже покончили с луковым супом, и теперь тут разгружали грузовики. Грузчики работали как проклятые, перетаскивая коробки с овощами и ящики с рыбой. Водители грузовиков вылезли из кабин и отправились проведать публичные дома, изобилующие на улочках вокруг площади Невинных. В узеньких желтых дверных проемах толпились размалеванные шлюхи и спорящие мужчины в синих спецовках. Мария аккуратно вела машину по узким улочкам.

– Бывали раньше в этом районе? – спросила она.

– Нет, – ответил я, потому что возникло ощущение, будто она ждет именно такого ответа. У меня вообще сложилось впечатление, что ей доставляет какое-то странное удовольствие везти меня к себе именно этим путем.

– Десять новых франков, – кивнула она на двух девиц, стоявших у уличного кафе. – Можно сторговаться за семь.

– За обеих?

– Ну, наверное, франков двенадцать, если захотите сразу обеих. За стриптиз больше.

Она обернулась ко мне.

– Шокированы?

– Я шокирован лишь тем, что вы хотите меня шокировать.

Она закусила губу, свернула на бульвар Севастополь и быстро покинула квартал. Заговорила снова она минуты через три:

– Вы мне подходите.

Я не был уверен в ее правоте, но спорить не стал.

В такую рань улица, где жила Мария, несколько отличалась от прочих парижских улиц. Ставни были плотно закрыты, и нигде не было видно ни части оконного стекла, ни кусочка занавески. Стены бесцветные и невзрачные, словно в каждом доме оплакивали по покойнику. Статус старых кривых улочек Парижа можно было определить лишь по маркам автомобилей, припаркованных вдоль сточных канав. Здесь блестящие новые «ягуары», «бьюики» и «мерсы» превалировали над «рено», сморщенными «ситроенами» и потертыми «дофинами».

Внутри имелись толстые ковры, богатые портьеры, сверкающие дверные ручки и мягкие кресла. А еще символ статуса и влияния: телефон. Я искупался в горячей душистой воде, выпил ароматный бульон, потом меня уложили на хрустящие простыни, и я заснул глубоким сном без сновидений.

Когда я проснулся, по радио в соседней комнате пела Франсуаз Арди, а на кровати рядом со мной сидела Мария. Я потянулся, и она тут же обернулась ко мне. Она переоделась в розовое хлопковое платье, на лице практически никакой косметики.

Свободно распущенные волосы расчесаны в кажущемся беспорядке – такая прическа требует пары часов работы опытного парикмахера. Лицо ее было мягким, но с теми морщинками, которые образуются после миллиона циничных усмешек. Рот небольшой и слегка приоткрытый, как у куклы или женщины, ждущей поцелуя.

– Который час? – спросил я.

– За полночь. Вы проспали двенадцать часов.

– Выкиньте эту кровать на помойку. В чем дело, у нас что, время вышло?

– У нас вышло постельное белье – все обмоталось вокруг вас.

– Пополните запас у кастеляна, а если забудем проверить электрическое одеяло, вы получите бесплатную подушку.

– Я занята приготовлением кофе. Мне некогда играть в ваши игры.

Она сварила и принесла кофе. Дождавшись моих вопросов, она умело на них отвечала, рассказывая мне ровно столько, сколько хотела, не выглядя при этом уклончивой.

– Мне приснился кошмар, и я очнулся в средневековой темнице.

– Да, – кивнула она.

– Может, вы все же расскажете, что это было?

– Датт испугался, что вы за ним шпионите. Сказал, у вас есть документы, которые он хочет заполучить. Сказал, вы наводили справки, и поэтому он должен точно знать.

– Что он со мной сделал?

– Ввел вам амитал и ЛСД – это именно ЛСД долго выводится из организма. Я вас расспрашивала. А потом вы уснули глубоким сном и проснулись в подвале дома. Я привезла вас сюда.

– Что я рассказал?

– Не волнуйтесь. Никто из них не говорит по-английски. Только я. Так что ваши тайны я сохранила. Обычно Датт предусматривает все, но тут он не учел, что болтать вы станете на английском. Я переводила.

Так вот почему я все слышал дважды.

– Что я наговорил?

– Успокойтесь. Мне это было не интересно, но Датт остался доволен.

– Не думайте, что я этого не оценил, но все же почему вы пошли на это ради меня?

– Датт мерзкий человек. Я ни за что не стала бы помогать ему, к тому же это я привела вас в тот дом и чувствовала себя в ответе за вас.

– И?..

– Расскажи я ему все, что вы на самом деле наговорили, он вкатил бы вам еще амфетамин, чтобы узнать еще и еще. Амфетамин – опасный препарат, чудовищный. Мне бы не доставило удовольствия смотреть на это.

– Спасибо. – Потянувшись, я взял ее за руку, и она прилегла рядом со мной на кровать. И сделала это без всякого кокетства и ужимок, скорее дружеский, чем сексуальный жест. Она прикурила сигарету и протянула мне пачку и спички.

– Прикуривайте сами, чтобы было чем занять руки.

– Что я сказал? – небрежно спросил я. – Что я такого сказал, чего вы не стали переводить Датту на французский?

– Ничего, – мгновенно ответила Мария. – И не потому, что вы этого не говорили, а потому, что я этого не слышала. Ясно? Мне наплевать на то, кто вы такой и чем зарабатываете на жизнь. Если вы заняты чем-то незаконным или опасным, это ваши проблемы. На мгновение я ощутила ответственность за вас, но почти уже избавилась от этого чувства. Завтра можете выдумывать какую угодно ложь, уверена, вы с этим отлично справитесь.

– Это надо расценивать как отказ?

Мария повернулась ко мне.

– Нет.

Она придвинулась и поцеловала меня.

– Пахнешь вкусно. Чем пользуешься?

– «Agony». Дорогие духи, но мало кто может устоять перед их ароматом.

Я все пытался понять, не разыгрывает ли она меня, но так и не смог. Она явно была не из тех девушек, что дают подсказку улыбкой.

Она встала и оправила платье.

– Нравится платье? – спросила она.

– Отличное.

– А какая одежда тебе нравится на женщинах?

– Фартуки. С жирными следами от пальцев, остающимися после приготовления горячих блюд.

– Угу, могу себе представить. – Она затушила сигарету. – Я помогу тебе, если тебе нужна помощь, но не проси слишком много и помни, что я связана с теми людьми и у меня только один паспорт. Французский.

Интересно, а не намек ли это на то, что я разболтал под действием наркотика, подумал я, но промолчал.

Она посмотрела на часики.

– Уже очень поздно. – И вопросительно взглянула на меня. – Здесь только одна кровать, и мне надо где-то спать.

Я подумывал, не закурить ли, но положил пачку на прикроватный столик и подвинулся.

– Устраивайся, но сна не гарантирую.

– Ой, не изображай из себя героя-любовника а-ля Жан-Поль, это не в твоем стиле.

Она стянула через голову хлопковое платье.

– А какой мой стиль? – раздраженно буркнул я.

– Задай этот вопрос утром. – Она выключила свет, оставив работать радио.

Глава 10

Я остался в квартире Марии, но на следующий день она вечером съездила ко мне покормить Джо. Вернулась она до грозы, потирая руки и жалуясь на холод.

– Ты поменяла воду и положила ему скорлупу моллюсков? – спросил я.

– Да.

– Это полезно для клюва, – пояснил я.

– Знаю. – Мария встала у окна, глядя на быстро темнеющий бульвар. – Это еще с первобытных времен, – продолжила она, не поворачиваясь от окна. – Небо темнеет, ветер начинает срывать шапки, сдувать коробки и мусорные баки, и ты начинаешь думать, что настал конец света.

– Думаю, у политиков другие планы насчет того, как устроить конец света, – заметил я.

– Дождь начинается. Капли огромные, как дождь гигантов. Представь, что ты муравей, а на тебя падает… – зазвонил телефон, – вот такая каплища, – договорила Мария и поспешила к телефону.

Трубку она взяла с таким видом, будто это пистолет, который может случайно выстрелить.

– Да, – недоверчиво сказала она. – Он здесь. – Потом послушала, кивая и повторяя «да». – Прогулка пойдет ему на пользу. Мы будем на месте примерно через час. – Она с несчастным выражением повернулась ко мне. – Да, – опять повторила она. – Может, вы просто шепнете ему, и тогда я не услышу ваши маленькие тайны, верно? – В трубке послышался возмущенный треск, потом Мария продолжила: – Нам пора собираться, а то опоздаем. – И решительно положила трубку. – Бирд, – сообщила она. – Ваш соотечественник мистер Мартин Лэнгли Бирд жаждет пообщаться с вами в кафе «Блан».

Шум дождя походил на грохот аплодисментов здоровенной толпы.

– Бирд, – пояснил я, – это тот человек, что был со мной в художественной галерее. В артистических кругах о нем весьма высокого мнения.

– Именно это он мне и сообщил, – ответила Мария.

– О, он хороший человек. Бывший морской офицер, сменивший море на богему, не может не быть несколько своеобразным.

– Жан-Полю он нравится. – Я облачился в выстиранное белье и мятый костюм. Мария отыскала крошечную лиловую бритву, и я побрился миллиметр за миллиметром, смазав порезы одеколоном. Мы вышли из дома как раз в тот момент, как ливень закончился. Консьержка собирала комнатные растения в горшках, стоящие на тротуаре.

– Вы плащ не берете? – спросила она Марию.

– Нет, – ответила она.

– Ну, значит, уходите ненадолго, – констатировала консьержка. Поправив очки, она уставилась на меня.

– Возможно. – Мария взяла меня под руку и потащила прочь.

– Дождь снова пойдет, – окликнула консьержка.

– Да, – сказала Мария.

– Сильный, – не отставала консьержка. Она подняла очередной горшок и проверяла пальцем почву.

Летние дожди чище зимних. Зимний дождь сильно бьет по граниту, а летний ласково шелестит листвой. Эта гроза налетела стремительно, как неопытный любовник, и так же быстро кончилась. Листья тоскливо поникли, а воздух сиял зелеными отражениями. Летний дождь легко забыть. Как и у первой любви, лжи во благо или лести, в нем нет ничего плохого.

Бирд с Жан-Полем уже сидели в кафе. Жан-Поль был безупречен, как манекен в витрине магазина, а Бирд выглядел возбужденным и взъерошенным. Прическа скособочена, и бровей почти не видно, будто он побывал вблизи взорвавшегося водонагревателя. Они выбрали столик у перегородки, и Бирд, размахивая пальцем, что-то взволнованно вещал. Жан-Поль помахал нам и прикрыл ухо рукой. Мария засмеялась. Бирд озадачился было, не подшучивает ли Жан-Поль над ним, но потом решил, что нет, и продолжил говорить:

– Простота их утомляет. Обыкновенный треугольник, возмущался тут один из них, будто это и есть критерий искусства. Успех их раздражает. Хоть я почти ничего не зарабатываю на своих работах, это не мешает критикам называть мои работы плохими и считать вызовом приличиям, будто я специально создаю плохие работы, чтобы прослыть несносным. Понимаешь, у них нет ни доброты, ни сочувствия, именно поэтому их и называют критиками. Изначальное значение этого слова «критик» – «придирчивый дурак». Имей они хоть каплю сострадания, то хоть как-то бы его проявили.

– Каким образом? – поинтересовалась Мария.

– Рисуя картины. Именно этим и является живопись – проявлением любви. Искусство есть любовь, критика есть ненависть. Это же очевидно. Видите ли, критик – это человек, восхищающийся художниками, поскольку сам хотел бы стать живописцем, но которому наплевать на картины, – именно поэтому он художником и не является. Художник же, с другой стороны, обожает картины, но не любит художников. – Покончив с этой проблемой, Бирд помахал официанту. – Четыре больших со сливками и спички.

– Я хочу черный, – заявила Мария.

– Я тоже предпочитаю черный, – поддержал ее Жан-Поль.

Бирд, негромко фыркнув, посмотрел на меня.

– Вам тоже черный?

– Да нет, со сливками вполне устроит, – ответил я.

Бирд кивнул, одобряя лояльность соотечественника.

– Два больших со сливками и два маленьких черных, – заказал он официанту.

Официант поправил подставки для пивных кружек, собрал старые чеки и порвал. Когда он ушел, Бирд наклонился ко мне.

– Я рад. – Он оглянулся, желая убедиться, что Мария с Жан-Полем его не слышат. Те беседовали друг с другом. – Рад, что вы пьете кофе со сливками. Черный вреден для нервной системы, слишком крепкий. – Он заговорил еще тише, едва ли не шепотом: – Потому они тут все так любят спорить.

Когда кофе принесли, Бирд расставил чашки на столе, разложил сахар и взял счет.

– Позволь мне заплатить, – сказал Жан-Поль. – Это ведь я всех пригласил.

– Не в этой жизни! – отрезал Бирд. – Предоставь это мне, Жан-Поль. Я знаю, как обращаться с такими вещами, это моя часть корабля.

Мы с Марией бесстрастно переглянулись. Жан-Поль пристально смотрел на нас, пытаясь определить наши взаимоотношения.

Бирд наслаждался снобизмом использования в речи французских фраз. Всякий раз, когда он переходил с французского языка на английский, я точно знал – он делает это лишь ради того, чтобы вставить длиннющую французскую фразу, многозначительно кивая с важным видом, будто мы с ним единственные, кто понимает французский.

– Вы интересовались тем домом, – сказал Бирд, воздев палец. – У Жан-Поля есть отличные новости.

– Какие именно?

– Судя по всему, дорогой, есть какая-то тайна, связанная с вашим другом Даттом и этим домом.

– Он мне не друг! – отрезал я.

– Конечно-конечно, – раздраженно фыркнул Бирд. – Это чертово местечко – всего лишь бордель, что ж еще…

– Это не бордель, – возразил Жан-Поль с таким видом, будто уже это объяснял. – Это maison de passe. То есть дом, куда приходят уже с девицей.

– Оргии, – сказал Бирд. – Они устраивают там оргии. Жан-Поль говорил, там жуткое дело что творится. Наркотик, называемый ЛСД, порнографические фильмы, сексуальные шоу…

Жан-Поль продолжил:

– Там есть приспособления для всякого рода извращений. Скрытые камеры и даже подобие пыточной, где устраивают спектакли…

– Для мазохистов, – закончил Бирд. – Для всяких ненормальных, вы понимаете?

– Конечно, он понимает, – сказал Жан-Поль. – Всем, кто живет в Париже, отлично известно, насколько распространены такие вечеринки и представления.

– Лично я не знал, – заявил Бирд. Жан-Поль промолчал. Мария предложила всем сигареты и спросила Жан-Поля:

– Какой пришла вчера лошадь Пьера?

– У одного их приятеля есть скаковая лошадь, – пояснил мне Бирд.

– Ясно, – ответил я.

– Никакой, – поморщился Жан-Поль.

– Значит, я потеряла сотню новыми, – констатировала Мария.

– Глупость какая, – кивнул мне Бирд.

– Моя вина, – заметил Жан-Поль.

– Конечно, твоя, – ответила Мария. – Я на нее даже не взглянула, пока ты не сказал, что она точно победит.

Бирд снова огляделся.

– Вы, – ткнул он в меня пальцем с таким видом, словно мы с ним столкнулись на тропинке среди джунглей, – работаете на немецкий журнал «Штерн».

– Я работаю на несколько немецких журналов, – признал я. – Но не надо так громко, я не все указываю в налоговой декларации.

– Можете на меня положиться, – ответил Бирд. – Ни гугу.

– Ни гугу. – Я наслаждался старомодной лексикой Бирда.

– Видите ли, – продолжил Бирд, – когда Жан-Поль передал мне все эти потрясающие сведения насчет дома на авеню Фош, я сказал, что, возможно, вы заплатите ему небольшую сумму, если получите достаточно материала для статьи.

– Возможно, – согласился я.

– Готов ручаться – ваше жалованье в бюро путешествий плюс заработки за статьи для журналов… да вы гребете деньги лопатой! – заявил Бирд. – Просто купаетесь в деньгах, а?

– Не жалуюсь, – кивнул я.

– Да уж, наверное, не жалуетесь. Не знаю, где вы их укрываете, чтобы уклониться от уплаты налогов. Под кроватью прячете?

– По правде говоря, зашиваю в сиденье кресла, – ответил я.

Бирд рассмеялся.

– Старина Тастевен вам голову оторвет за порчу мебели.

– Это была его идея, – пошутил я, и Бирд снова рассмеялся, поскольку Тастевен славился своей прижимистостью.

– Пойдите туда с камерой, – подначил меня Бирд. – Отличная выйдет статья. Более того, окажете услугу обществу. Видите ли, Париж прогнил до мозга костей. Пора его встряхнуть как следует.

– Отличная идея, – согласился я.

– Тысяча – это будет слишком? – спросил он.

– И даже очень, – ответил я.

– Я так и думал, – кивнул Бирд. – Сотня куда вернее, а?

– Если получится хорошая статья, с фотографиями, могу дать за нее пять сотен фунтов. Пятьдесят за то, что меня туда отведут и проведут познавательную экскурсию, но последний визит туда показал, что я там персона нон грата.

– Кстати, об этом, старина, – сказал Бирд. – Насколько я понял, с вами там довольно паршиво обошелся этот тип, Датт. Но это ведь какая-то ошибка, разве нет?

– С моей точки зрения – да, – хмыкнул я. – Мнение на сей счет месье Датта мне неизвестно.

– Наверное, он сожалеет.

Я улыбнулся этим словам.

– Нет, в самом деле, – продолжил Бирд. – Жан-Поль отлично знает это место. И может все организовать, чтобы вы написали статью, но пока что ни гугу об этом, ладно? Никому ничего не говорите ни под каким видом. Договорились?

– Шутить изволите? – воскликнул я. – С какой такой стати Датт выставит на всеобщее обозрение свою деятельность?

– Вы не понимаете французов, мой мальчик.

– Мне все об этом постоянно твердят.

– Но послушайте… Этот дом принадлежит министерству внутренних дел и им контролируется. Они используют его для слежки за иностранцами – в особенности за дипломатами, – чтобы получить материал для шантажа, грубо говоря. Гадкое это дело, шокировать людей, нет? Ну а они именно это и делают. Некоторые щелкоперы из госструктур – Луазо один из них – охотно бы прикрыли эту лавочку. Теперь вы понимаете, приятель? Понимаете?

– Да, – кивнул я. – Но вам-то какая с этого выгода?

– Не стоит грубить, старина, – сказал Бирд. – Вы сами расспрашивали меня об этом доме. А Жан-Полю срочно нужны деньги. Эрго, я устраиваю вам взаимовыгодную сделку. Предположим, пятьдесят на счет и еще тридцать, если статью публикуют?

По бульвару тащился здоровенный туристический автобус, неоновые огни вспыхивали и гасли на его стеклах. Внутри сидели туристы, кто спокойно, кто вертелся, прислушиваясь к репродукторам и разглядывая грешный город.

– Ладно. – Меня поразило, что он такой умелый посредник.

– В любом журнале, – продолжил Бирд. – И десять процентов при перепродаже другим агентствам.

Я улыбнулся.

– Ага, не ожидали, что я умею так хорошо торговаться, а?

– Не ожидал, – кивнул я.

– Вы много чего обо мне не знаете. Официант! – окликнул он. – Четыре «кира». – И повернулся к Жан-Полю. – Мы договорились. Так что рекомендуется это дело слегка отметить.

Официант принес «кир» – белое вино с ликером из черной смородины.

– Платите вы, – заявил мне Бирд. – И без вычета из оговоренной суммы!

– Будем заключать договор? – поинтересовался Жан-Поль.

– Конечно, нет! – возмутился Бирд. – Слово англичанина твердо. Ты же наверняка это знаешь, Жан-Поль. Основная суть договора – взаимная выгода. А если это не так, то никакой документ не поможет. Кроме того, – шепнул он мне по-английски, – стоит дать ему подобный документ, как он начнет размахивать им повсюду. А вам это меньше всего нужно, а?

– Верно, – кивнул я. Совершенно верно. Моя работа на немецкий журнал была легендой, разработанной в лондонской конторе специально для тех редких случаев, когда нужно было передать мне инструкции по почте. Никто посторонний не мог об этом знать, если только не вскрывали мою почту. Заяви подобное Луазо, я бы не удивился. Но Бирд!..

Бирд принялся объяснять Жан-Полю теорию красок пронзительным голосом, которым всегда вещал об искусстве. Я заказал им еще «кир», а потом мы с Марией отправились пешком обратно к ней домой.

Мы шагали по переполненным транспортом бульварам.

– Не понимаю, как тебе на них хватает терпения, – сказала Мария. – Напыщенный англичанин Бирд и Жан-Поль со своим носовым платком, чтобы заляпать костюм винными пятнами.

– Я не настолько хорошо их знаю, чтобы не любить, – объяснил я.

– Тогда не верь ни единому их слову, – сказал Мария.

– Мужчины испокон века обманщики.

– Дурак ты! – отрезала Мария. – Я не о любовных похождениях толкую, а о доме на авеню Фош. Бирд и Жан-Поль – ближайшие друзья Датта. Закадычные приятели.

– Да? – Я оглянулся назад с конца бульвара. Жилистый маленький Бирд – такой же возбужденный, каким был до нашего прихода – по-прежнему объяснял Жан-Полю теорию красок.

– Comediens, – проговорила Мария. Это слово означало как «актер», так и «обманщик», и «жулик». Я некоторое время постоял, наблюдая за ними. Большое кафе «Блан» было единственным ярко освещенным местом на всем засаженном деревьями бульваре. Белые куртки официантов сияли, когда те лавировали между столиками, заставленными кофейниками, лимонадом и сифонами с газировкой. Посетители тоже вели себя очень живо, размахивали руками, кивали головами, подзывали официантов и переговаривались друг с другом. Они размахивали десятифранковыми купюрами и звенели монетами. Как минимум четверо целовались. Казалось, широкий темный бульвар был притихшей аудиторией, и зрители следили за драмой, разворачивающейся на похожей на подмостки террасе кафе «Блан». Бирд наклонился к Жан-Полю. Жан-Поль рассмеялся.