Текст книги "В Париже дорого умирать"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава 4

Двумя вечерами позже меня пригласили присоединиться к игре в «Монополию». Я скупил отели на улице Лекурб и заплатил ренту на Гар-дю-Нор. Старина Датт педантично сгреб игровые деньги и объяснил, почему мы разорились.

Когда только Датт оставался единственным платежеспособным, он отодвигал стул и, глубокомысленно кивая, укладывал деревяшки и картонки в коробку. Если бы в игре можно было покупать стариков, то Датт шел бы под маркировкой «Большой, Белый, Лысый». Глаза его за затемненными стеклами очков были влажными, а губы мягкими и яркими, как у девушки, а может, лишь казались таковыми на фоне белой кожи лица. Макушка как сверкающий купол, а волосы вокруг плеши седые, мягкие и пушистые, как облака вокруг вершины горы. Он практически не улыбался, но был доброжелательный, хоть и несколько занудный, как это частенько бывает с одинокими людьми обоих полов.

Мадам Тастевен, проиграв, удалилась на кухню готовить ужин.

Я предложил сигарету Датту и моему квартирному хозяину. Тастевен сигарету взял, а Датт отказался театральным жестом.

– Бессмысленное занятие, – изрек он и снова сделал движение головой, будто благословлял толпу в Бенаресе. Говорил он, как человек из высшего общества, и не из-за используемой лексики или правильного спряжения, а потому что он как бы выпевал слова в стиле «Комеди Франсез», тоном выделяя определенное слово и резко опуская интонацию на всей остальной фразе, словно выбрасывая окурок «Голуаз». – Бессмысленное занятие, – повторил он.

– Это удовольствие, – ответил Тастевен, попыхивая сигаретой. – Смысл тут ни при чем.

Голос у него напоминал ржавую газонокосилку.

– Погоня за удовольствиями – дорога в никуда, – сказал Датт. Он снял очки без оправы и, моргая, взглянул на меня.

– Это вы говорите, исходя из собственного опыта? – поинтересовался я.

– Я много чего в своей жизни делал, – ответил Датт. – А кое-что и дважды. Мне довелось пожить в восьми странах на четырех континентах, побывать и нищим, и вором. Бывал счастлив и несчастлив, богат и беден, бывал хозяином и бывал слугой.

– И секрет счастья в том, чтобы воздерживаться от курения? – съехидничал Тастевен.

– Секрет счастья – воздерживаться от желания, – поправил Датт.

– Если вы так думаете, то почему чуть ли не каждый день приходите в мой ресторан? – спросил Тастевен.

В этот момент вернулась мадам Тастевен с подносом, на котором стояли кофейник, тарелки с холодным цыпленком и заячьим паштетом.

– А вот вам и повод не курить, – сообщил Датт. – Я ни за что не позволил бы табаку портить вкус еды, которую тут подают. – Мадам Тастевен зарделась от удовольствия. – Иногда я думаю, что моя жизнь слишком уж идеальна. Мне нравится моя работа и никогда не надоедает, и я ем вашу восхитительную пишу. Просто идеальная жизнь.

– Вы потакаете своим желаниям, – заметил Тастевен.

– Возможно. Ну и что? А вы разве нет? Вы бы могли заработать куда больше, если бы работали в одном из этих трехзвездочных ресторанов, но вы предпочитаете управлять вот этим маленьким ресторанчиком, можно сказать, только для своих.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Тастевен. – Я люблю готовить, и, по-моему, мои посетители ценят мою работу.

– И даже очень. Вы здравомыслящий человек. Это же сущая глупость – ежедневно ходить на работу, которая не нравится.

– Но, предположим, – вмешалась мадам Тастевен, – эта работа принесет много денег и позволит ему отойти от дел и заниматься чем угодно?

– Мадам, – ответил Датт. Его интонация стала торжественно-напевной, как у рассказчика во французских художественных фильмах. – Мадам Тастевен, – повторил он, – в Кашмире есть пещеры – пещеры Амарнатх – самое священное место в мире у поклонников индуистского бога Шивы. Паломники, отправляющиеся туда, – главным образом старики. Иногда больные. Многие умирают в пути на высоких перевалах, крошечные палатки смывает ливнями. Но их родственники не ропщут. Для них это не имеет значения. Даже собственно прибытие туда – а это непременно должно происходить в ночь полнолуния – не столь важно, сколько само паломничество. Многие из паломников знают, что никогда туда не дойдут. Дело в том, что именно паломничество свято, это как у экзистенциалистов: жизнь важнее смерти. Чем бы люди ни занимались, они слишком торопятся дойти до конца. Будь то половой акт, поедание великолепного блюда, игра в гольф – во всем есть искушение поспешить, побыстрее заглотить или побежать. А это глупо, поскольку по жизни следует идти неспешно и заниматься той работой, которая по душе, а не суматошно мчаться к смерти в погоне за амбициями.

Тастевен глубокомысленно кивнул, а я перестал жевать холодного цыпленка. Датт сунул салфетку за воротник и с удовольствием отведал заячьего паштета, пожевав губами и прокомментировав количество соли. Закончив, он обратился ко мне:

– По-моему, у вас есть телефон.

И, не дожидаясь ответа, встал и направился к дверям.

– Конечно, можете им воспользоваться, – сказал я и исхитрился взлететь наверх раньше его. Джо заморгал от неожиданно зажегшегося света.

Датт набрал номер и сказал:

– Алло, я в «Пти-Лежьонер», буду готов уехать минут через пять. – И повесил трубку. Затем подошел ко мне, стоящему возле Джо, и сказал: – Кажется, вы расспрашивали обо мне.

Я не ответил.

– Это бесполезное занятие.

– Почему?

– Потому что, что бы вы ни накопали, мне это никоим образом не повредит.

– Искусство Дзен в тайной деятельности?

Датт улыбнулся:

– Искусство Дзен в приобретении влиятельных друзей.

Я ничего не ответил. Раскрыл ставни, за которыми открывался Париж. Теплые улицы, полицейский, любовная пара, четыре кошки, штук пятьдесят помятых «deux-chevaux» и заставленный мусорными баками тротуар. Жизнь в Париже протекает на улице, а обитатели смотрят из окон, как люди покупают, продают, крадут, ездят, дерутся и ссорятся, едят, болтают, позируют, жульничают или просто глазеют по сторонам на парижских улицах. И ярость их тоже выплескивается на улице. Прошлой ночью у общественных бань был ограблен и зарезан месье Пикар, хозяин прачечной. Он умер, а его кровь забрызгала порванные плакаты избирательной кампании, клочьями свисающие с древних ставней, и эти пятна видны до сих пор.

Подъехал черный «даймлер» и остановился с легким скрипом.

– Благодарю за предоставленную возможность воспользоваться телефоном, – сказал Датт. И уже в дверях, обернувшись, добавил: – Мне бы хотелось на следующей неделе еще раз с вами поговорить. Вы должны рассказать мне, что именно вас так интересует.

– В любой момент, – согласился я. – Хоть завтра, если угодно.

Датт покачал головой:

– На следующей неделе будет в самый раз.

– Если вам так угодно.

– Да, – сказал Датт и ушел, даже не потрудившись попрощаться.

После ухода Датта Джо крутанулся на насесте, а я убедился, что документы по-прежнему лежат там, где спрятаны. Может, следовало попросту отдать их Датту пару минут назад, но мне очень хотелось пообщаться с ним снова на следующей неделе.

– Думается мне, Джо, мы единственные в этом городе, у кого нет влиятельных друзей, – изрек я. И накрыл клетку покрывалом, прежде чем он успел ответить.

Глава 5

Предместье Сен-Оноре, пятница, семь тридцать вечера. Крошечная художественная галерея была забита под завязку. Шампанское, бесплатное шампанское лилось на высокие замшевые сапоги и поношенные сандалии. Я убил добрых минут двадцать пять, добывая треугольные кусочки копченого лосося с круглых тостов, что не есть достойное занятие для взрослого мужчины. Бирд разговаривал с Жан-Полем, постукивая по одному из абстрактных панно. Я направился было к ним, но меня перехватила за руку молодая женщина с подведенными зелеными тенями глазами.

– Где художник? Тут кое-кто хочет приобрести «Существо, боящееся машин», а я не знаю, цена сто тысяч франков или пятьдесят…

Я обернулся к ней, но она уже схватила кого-то еще. К тому времени, как я добрался до Бирда с Жан-Полем, львиная доля моего шампанского оказалась пролитой.

– Тут есть просто жуткие люди, – сказал Жан-Поль.

– Нормально, пока они снова не начнут играть этот оглушающий рок-н-ролл, – ответил Бирд.

– А играли? – спросил я.

Бирд кивнул.

– Не выношу его. Прошу прощения и все такое, но не выношу.

Женщина с зеленым тенями плыла сквозь море плеч, затем приложила руки рупором ко рту и прокричала мне:

– Они сломали один из золотых стульев. Это важно?

Мне было неловко видеть ее такой взволнованной.

– Не беспокойтесь! – отозвался я. Она кивнула, облегченно улыбнувшись.

– Что происходит? – поинтересовался Жан-Поль. – Вы что, хозяин этой галереи?

– Дайте мне время, и, быть может, я устрою вам персональную выставку.

Жан-Поль улыбнулся, давая понять, что оценил шутку, но Бирд вдруг среагировал несколько неожиданно.

– Послушай, Жан-Поль, – сурово проговорил он, – сейчас для тебя персональная выставка будет фатальной. Ты никоим образом к ней не готов. Тебе нужно время, мой мальчик, нужно время. Сперва научись ходить, а потом уже бегать. – Бирд повернулся ко мне. – Сперва ведь учатся ходить, а потом бегать, не так ли?

– Нет, – возразил я. – Любая мать вам скажет, что большинство детей начинают бегать раньше, чем ходить. Ходить труднее.

Жан-Поль подмигнул мне:

– Вынужден отказаться, но спасибо тем не менее за предложение.

– Он не готов, – повторил Бирд. – Вам, ребятишкам из галерей, придется подождать. Не торопите этих молодых художников. Это нечестно. Нечестно в отношении их.

Я вознамерился было прояснить ситуацию, когда подошедший невысокий коренастый француз со знаком ордена Почетного легиона в петлице заговорил с Бирдом.

– Позвольте вам представить, – сказал не терпевший отступлений от правил хорошего тона Бирд. – Это старший инспектор Луазо, полицейский. Я воевал вместе с его братом.

Мы обменялись рукопожатиями, затем Луазо пожал руку Жан-Полю, хотя оба явно отнеслись к данной процедуре без всякого энтузиазма.

У французов, особенно мужчин, развился своеобразный речевой аппарат, позволяющий им без проблем изъясняться на родной речи. Англичане активнее пользуются ловким и острым языком, и потому их губы узкие и сжатые. Французский же требует иной артикуляции, поэтому они у них более выпяченные, а очертания рта мягкие и чуть впалые щеки, отчего лицо француза кажется худощавым и скошенным, как старомодное ведерко для угля. У Луазо лицо было именно таким.

– Что делает полицейский на этом шоу? – поинтересовался Бирд.

– Мы, полицейские, вовсе не бескультурные олухи, – улыбнулся Луазо. – И поговаривают, что в неслужебное время мы даже спиртное пьем.

– Вы никогда не бываете не на службе, – хмыкнул Бирд. – Так в чем дело? Присматриваете, чтоб кто-нибудь не смылся с ведерком для шампанского?

Луазо лукаво усмехнулся. Мимо нас прошел официант с подносом, уставленным бокалами шампанского.

– А дозволено ли поинтересоваться, что тут делаете вы? – спросил Луазо Бирда. – Не подумал бы, что это ваш жанр искусства. – Он постучал по одному из больших панно. На нем была изображена тщательно выписанная обнаженная женская фигура в скрюченной позе. Кожа блестела, как полированная пластмасса. На заднем плане – какие-то сюрреалистические объекты с явным фрейдистским подтекстом.

– Змея с яйцом нарисованы хорошо, – прокомментировал Бирд. – А вот девица вышла на редкость неудачно.

– Нога выходит за край картины, – заметил Жан-Поль, – ее плохо видно.

– Девушка, способная изобразить такую позу, должна быть калекой, – сказал Бирд.

Помещение все больше наполнялось людьми, и нас постепенно оттесняли все ближе и ближе к стене.

Луазо улыбнулся.

– Но poule,[1]1
  От фр. Poule – цыпочка. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] способная принять такую позу, заработала бы состояние на улице Город-дю-Моруа, – произнес старший инспектор.

Луазо изъяснялся, как всякий офицер полиции. Полицейских легко узнать по манере речи, поскольку привычка выдавать точные факты придает их речи особую четкость. Как в письменном рапорте – сперва факты, потом вывод, а ключевые слова – вроде названия улиц и номеров автобусных маршрутов – подчеркиваются, чтобы их могли запомнить даже молодые полисмены.

Бирд снова обратился к Жан-Полю: ему не терпелось продолжить обсуждение картины.

– Однако вы должны отдать ему должное – техника «trompe l’oeil» просто великолепна, очень тонкая работа. Посмотрите, как вырисована бутылка кока-колы.

– Он срисовал с фотографии, – ответил Жан-Поль. Бирд наклонился поближе к картине, чтобы лучше рассмотреть.

– Черт меня побери! Вот скотина! – воскликнул он. – Это и впрямь чертово фото. Вы только поглядите! – Бирд ткнул пальцем в край бутылки и воззвал к окружающим. – Гляньте сюда! Это взято из цветной рекламы. А также печатная машинка и девушка, – указал он на другие части картины.

– Прекратите тыкать пальцем в картину! – воскликнула женщина с зелеными тенями. – Если вы еще раз прикоснетесь к полотну, вас попросят покинуть помещение. – Она повернулась ко мне. – Как вы можете просто стоят вот так и позволять им подобные выходки? Если художник увидит, то взбесится.

– Он и так взбесился! – отрезал Бирд. – Подумать только, что найдутся те, кто заплатит деньги за рисунки, вырезанные из книжек с картинками.

– Это вполне законно, – сообщил Жан-Поль. – Это «objet trouve».

– Чушь! – отрезал Бирд. – «Objet trouve» – это кусочек лесоматериала или поделочного камня. Что-то, в чем художник обнаружил невыявленную красоту. А что можно увидеть в куске рекламы? Что можно разглядеть в рекламе, которую суют тебе под нос буквально на каждом шагу, кроме ничтожности?

– Но каждый художник имеет право…

– Художник?! – фыркнул Бирд. – Проклятый мошенник! Скотина чертова!

Мужчина в смокинге с тремя шариковыми ручками в нагрудном кармане обернулся.

– Что-то я не заметил, чтобы ты отказался от шампанского, – сказал он Бирду, обращаясь на ты. Хоть это была и обычная форма обращения в художественной среде, прозвучало она намеренно грубо.

– Лично у меня в бокале… – вмешался Жан-Поль и, выдержав паузу, выплюнул оскорбление: – Был сотерн с алка-зельтцером.

Мужчина в смокинге ринулся к нему, намереваясь схватить за грудки, но старший инспектор Луазо заступил ему путь и получил легкий удар по руке.

– Тысяча извинений, старший инспектор, – сказал мужчина в смокинге.

– Ерунда, – ответил Луазо. – Надо было мне смотреть, куда иду.

Жан-Поль подталкивал Бирда к выходу, но они продвигались слишком медленно. Мужчина в смокинге наклонился к женщине с зелеными тенями для век и громко проговорил:

– Они не хотели ничего плохого, просто немного перебрали. Но не беспокойтесь, они немедленно уйдут.

Он оглянулся на Луазо, желая убедиться, что его глубокие познания в человеческой натуре нашли своего адресата.

– Он вместе с ними, – кивнула на меня женщина. – Я сперва подумала, что он из страховой компании.

Я услышал, как Бирд сказал: «Я этого так не оставлю. Он мерзкая скотина».

– Может быть, – тактично проговорил человек в смокинге, – вы окажете любезность проследить, чтобы с вашими друзьями не приключилось никаких неприятностей на улице?

– Если им удастся выбраться отсюда целыми и невредимыми, то они и на улице сами справятся, – пожал плечами я.

– Раз уж вы не понимаете намеков, – заявил Смокинг, – то позвольте внести ясность…

– Он со мной, – сообщил Луазо.

Мужчина смутился.

– Прошу прощения, старший инспектор.

– Мы все равно уходим, – кивнул мне Луазо.

Смокинг улыбнулся и повернулся к женщине с зелеными тенями.

– Можете идти куда хотите, а я останусь здесь, – сказал я.

Смокинг развернулся, как марионетка.

Луазо положил ладонь мне на плечо.

– По-моему, вы хотели поговорить о том, как вам получить вид на жительство в префектуре.

– У меня нет никаких проблем с получением вида на жительство, – сообщил я.

– Именно! – отрезал Луазо и двинулся сквозь толпу к выходу. Я последовал за ним.

Возле входа на столе лежали вырезки из газет и каталоги. Женщина с зелеными тенями окликнула нас. Она протянула руку Луазо, затем пожала руку мне. Ее ладонь была вялой, как часто бывает с женщинами, будто они исподволь ожидают, что мужчина поцелует им руку.

– Пожалуйста, оставьте запись в книге отзывов, – попросила она.

Луазо наклонился к книге и четким почерком написал «Клод Луазо», а в графе «комментарии» добавил «вдохновляюще».

Женщина развернула книгу ко мне. Я написал имя, а в комментариях записал то, что писал обычно: «бескомпромиссно».

Женщина кивнула.

– И ваш адрес.

Я собрался было возразить, что никто больше не оставлял своего адреса, но когда симпатичная молодая женщина просит адрес, я, как любой нормальный мужчина, не склонен скрытничать. И написал: «Пти-Лежьонер, ул. Св. Фердинанда, 17 окр.».

Женщина улыбнулась Луазо, как старому знакомому.

– Адрес старшего инспектора я знаю: Управление расследований уголовных преступлений, Сюрте насьональ, улица Соссэ.

В конторе Луазо царила столь обожаемая полицейскими спёртая меланхоличная атмосфера. Стояли два маленьких серебряных кубка, полученных командой Луазо за победу на стрельбище в 1959 году, и висели несколько групповых фотографий. На одной Луазо в военной форме был снят на фоне танка. Луазо достал из-за пояса здоровенный автоматический пистолет М-1950 и сунул в ящик стола.

– Все собираюсь сменить на что-нибудь поменьше, – сказал он. – Эта шутка мне все костюмы портит.

Луазо тщательно запер ящик, затем принялся шарить в других ящиках стола, громко выдвигая и задвигая, достал наконец папку и положил перед собой на стол.

– Это ваше досье, – сообщил он. И продемонстрировал копию фотографии с моего вида на жительство. – Род занятий – директор туристического агентства, – прочитал он и взглянул на меня. Я кивнул. – Хорошая работа?

– Меня устраивает, – пожал плечами я.

– Меня бы тоже устроила, – хмыкнул Луазо. – Восемьсот новых франков еженедельно, и большую часть времени вы заняты тем, что развлекаетесь.

– Ну, сейчас снова возродился интерес к досугу, – ответил я.

– Не замечал, чтобы среди моих сотрудников этот интерес вообще угасал. – Луазо придвинул мне свою пачку «Голуаз». Мы закурили и принялись разглядывать друг друга. Луазо было около пятидесяти, невысокий, крепко сбитый широкоплечий мужчина с лицом, покрытым мелкими шрамами, кусочек левого уха отсутствовал. Волосы белоснежные и очень коротко остриженные. Очень энергичный, но не настолько, чтобы растрачивать оную энергию впустую. Луазо повесил пиджак на спинку стула и очень аккуратно закатал рукава рубашки. И теперь вовсе не походил на полицейского, а скорее на десантного полковника, планирующего операцию.

– Вы наводите справки о клинике месье Датта на авеню Фош.

– Почему-то все мне об этом говорят.

– Для кого?

– Я ничего не знаю об этой клинике и знать не хочу, – ответил я.

– Я беседую с вами, как с взрослым человеком, – сказал Луазо. – Но если предпочитаете, чтобы с вами обращались, как с прыщавым подростком, можно и так.

– А в чем, собственно, был вопрос?

– Я хочу знать, на кого вы работаете. Однако чтобы вытрясти это из вас, потребуется продержать вас пару часов в «обезьяннике». Так что на данный момент я вам вот что скажу: я интересуюсь этим заведением и не хочу, чтобы вы путались у меня под ногами. Держитесь от него подальше. Чтоб духу вашего даже близко не было. И передайте тем, на кого работаете, что дом на авеню Фош так и останется маленькой личной тайной старшего инспектора Луазо. – Он помолчал, прикидывая, насколько можно быть со мной откровенным. – Тут замешаны очень мощные силы. Крупные группировки борются за власть в криминальных структурах.

– Зачем вы мне это говорите?

– Подумалось, вам не помешает это знать, – чисто галльским жестом пожал он плечами.

– Почему?

– А вы не понимаете? Эти люди опасны.

– Так почему вы не притащите их в свою контору вместо меня?

– О, они для нас слишком хитроумные. А еще у них есть высокопоставленные друзья, которые их прикрывают. И только когда этим самым друзьям не удается прикрыть их делишки, они прибегают к… насилию, шантажу, даже убийству. Но всегда очень умело.

– Они говорят, что лучше знать судью, чем законы.

– Кто это сказал?

– Слышал где-то.

– Вы наблюдатель, – констатировал Луазо.

– Угу, – согласился я. – И чертовски хороший.

– Похоже, вам это нравится, – мрачно проговорил Луазо.

– Это мой любимый домашний вид спорта. Динамичный и в то же время малоподвижный. Игра ума с элементами случайности. Всесезонная, не требующая специального оборудования.

– Не больно умничайте, – грустно сказал Луазо. – Тут политика замешана. Знаете, что это означает?

– Нет, понятия не имею.

– Это значит, что однажды утром вас могут выловить из какой-нибудь тихой заводи канала Святого Мартина и вы проделаете увлекательное путешествие в Институт судебной медицины, где обретаются ребята в кожаных мясницких фартуках и резиновых сапогах. Они проведут инвентаризацию того, что обнаружат в ваших карманах, отправят ваши шмотки в офис администрации по делам бедных, повесят на вас номерок, охладят до восьми градусов и сунут в холодильник вместе с еще парочкой глупцов. Суперинтендант позвонит мне, и придется тащиться на ваше опознание. А я терпеть этого не могу, потому что в это время года там тучи мух размером с летучих мышей, а вонь доносится аж до станции «Аустерлиц». – Он помолчал. – И мы даже расследовать это дело не будем. Я хочу, чтобы вы это отчетливо понимали.

– Я прекрасно понял, – ответил я. – Я давно уже стал экспертом по распознаванию угроз, насколько бы завуалированы они ни были. Но прежде чем вы дадите паре копов измерительные ленты, флажки и карту канала Святого Мартина, убедитесь, что выбрали тех людей, которых ваша контора не считает незаменимыми.

– Увы, вы все неправильно поняли. – Слова Луазо произносил одни, но глаза его говорили совсем обратное. Он пристально посмотрел на меня. – Остановимся пока на этом, но…

– Просто оставьте все как есть, – оборвал его я. – Вы скажете вашим парням, чтобы нацепили кепки со свинцовой подкладкой, а я надену спасательный жилет.

Луазо позволил себе максимально возможное дружелюбное выражение лица.

– Не знаю, каким боком вы имеете отношение к клинике месье Датта, но пока я этого не узнаю, глаз с вас не спущу. Это дело политическое, так пусть политический департамент и запрашивает информацию. Нам с вами незачем вцепляться друг другу в глотку, согласны?

– Согласен.

– В ближайшие дни с вами могут связаться люди, заявляющие, что работают на меня. Не верьте. Если захотите что-то узнать, обращайтесь прямиком ко мне лично. Мой номер 22–22. Если не застанете меня, то в конторе будут знать, где меня найти. Просто скажите оператору: «Улыбка – это еще не смех».

– Ладно. – Французы по-прежнему используют эти идиотские кодовые фразы, которые невозможно воспроизвести, если вас прослушивают.

– И последнее, – продолжил Луазо. – Как вижу, никакой совет, даже самый добрый, не находит в вас отклика, так что позволю себе добавить вот что: если вы сцепитесь с этими людьми и окажетесь победителем… – он посмотрел на меня, желая убедиться, что я слушаю, – …то я лично гарантирую, что вы отправитесь на нары лет на пять.

– По какому обвинению?

– За доставление старшему инспектору Луазо проблем, выходящих за рамки его служебных обязанностей.

– А вам не кажется, что таким образом вы несколько превысите свои полномочия? – поинтересовался я, пытаясь создать впечатление, что у меня тоже имеются влиятельные друзья.

– Конечно, превышу, – улыбнулся Луазо. – Я занял свой нынешний пост как раз благодаря тому, что всегда процентов на десять превышал свои полномочия.

Он поднял и опустил телефонную трубку, в соседней комнате послышался звонок. Должно быть, это был заранее оговоренный сигнал, потому что его помощник появился почти мгновенно. Луазо кивнул, давая понять, что разговор окончен.

– До свидания. Было приятно снова повидаться.

– Снова?

– Конференция НАТО по подделке грузовых деклараций, Бонн, апрель 1956-го. Если мне не изменяет память, вы представляли БАОР.

– Вы говорите какими-то бесконечными загадками. Я никогда не был в Бонне.

– Ушлый вы тип, – хмыкнул Луазо. – Еще минут десять, и вы бы убедили меня, что меня самого там никогда не было.

Он повернулся к помощнику, ожидавшему в дверях, чтобы проводить меня к выходу.

– Когда он уйдет, не забудь пересчитать огнетушители. И ни при каких обстоятельствах не пожимай ему руку – можешь неожиданно оказаться на улице Фобур-Сен-Оноре.

Помощник Луазо проводил меня на выход. Веснушчатый юноша в очках с металлической круглой оправой.

– До свидания, – попрощался я, коротко улыбнувшись. Парень посмотрел сквозь меня, кивнув дежурному полицейскому, поправлявшему автомат на плече. Отказавшись от идеи «сердечного соглашения», я зашагал в направлении Фобур-Сен-Оноре, высматривая такси. Из-под решеток на дороге доносился звук проходящего поезда метро, заглушаемый четырьмя сидящими кучкой бомжами, греющимися в исходящих из метро теплых воздушных потоках. Один из них полупроснулся, видимо, приснилось что-то плохое. Зевнув, он что-то пробормотал.

На углу стоял припаркованный «ягуар». Едва я свернул за угол, фары машины зажгись и она двинулась ко мне. Я отошел подальше в сторонку, когда дверца распахнулась.

– Запрыгивайте, – раздался женский голос.

– Не сейчас, – ответил я.