Текст книги "В Париже дорого умирать"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава 38

Короткий пляжный сезон в больших отелях практически закончился. Кое-где ставни уже закрыты, а официанты просматривают объявления в поисках работы на зиму. Дорога змеилась мимо гольф-клуба и военного госпиталя. Большие белые дюны, сияющие в свете луны, как алебастровые храмы, соседствовали с серыми дотами вермахта. Между песчаными точками и бетонными кубами козодои охотились за мотыльками и прочими насекомыми. Красные огни Остенде теперь были ближе, и желтые трамваи дребезжали вдоль дороги, через мост мимо Королевского яхт-клуба, где белоснежные яхты с тщательно убранными парусами дремали, покачиваясь, как чайки, на серой воде.

– Виноват, – сказал я. – Думал, они прибудут раньше.

– Для полицейского ждать – привычное дело, – ответил Луазо. Он пошел прочь по гальке и кустикам травы, осторожно перешагивая через ржавые рельсы и обходя мусор и брошенные кабели. Убедившись, что он исчез из поля зрения, я двинулся обратно по набережной. Море подо мной мягко шуршало, как аквариум со змеями, потрескивали снасти четырех старых рыболовецких судов.

Я подошел к Квану.

– Он опаздывает, – сказал я.

Кван ничего не ответил. За ним, намного дальше, на пирсе, огромный мостовой кран загружал грузовое судно. Прожекторы крана освещали порт. Может, их человек заметил Луазо и испугался? С назначенного времени встречи прошло уже пятнадцать минут. Согласно инструкции ждать можно всего четыре минуты, а потом следует вернуться через двадцать четыре часа. Но я тянул резину. Инструкции придуманы исполнительными людьми, сидящими в чистых офисах в чистых рубашках. Я остался ждать. Казалось, Кван не замечает течения времени или, точнее, наслаждается ожиданием. Он терпеливо стоял, не переминаясь с ноги на ногу, не согревая руки дыханием, и не курил. Когда я подошел к нему, он не выгнул вопросительно бровь, не пожаловался на холод, даже не глянул на часы. Он просто смотрел на воду. Лишь слегка покосился на меня, желая убедиться, что я не собираюсь снова заговорить, и опять уставился на воду.

– Дадим ему еще десять минут, – сказал я. Кван посмотрел на меня. Я направился по набережной обратно.

Желтые огни фар свернули с основной дороги немного быстрее, чем надо, и раздался треск, когда машина зацепила боком одну из бочек, сложенных возле заправочной станции «Fina». Фары приближались, включенные на всю мощь. Кван оказался залит светом, как снеговик, и лишь пара футов отделяла его от проволочного забора, окружавшего кучу песка. Кван прыжком метнулся в сторону, краем пальто на миг закрыв свет фары. Заскрежетали тормоза, и двигатель замер. Неожиданно стало тихо, слышен был только плеск воды у мола. Когда я вышел из-за бочек, Кван посасывал большой палец. Оказывается, нас чуть не сбила «скорая помощь».

Из нее вышла Мария.

– Что происходит? – вопросил я.

– Я – майор Чен, – сообщила Мария.

– Вы? – Кван явно ей не поверил.

– Ты – майор Чен, куратор Квана здесь? – изумился я.

– Ради того, в чем все мы заинтересованы, да, я.

– Это еще что за ответ? – сказал я.

– Ну, каким бы он ни был, придется довольствоваться им, – сказала Мария.

– Прекрасно, – сказал я. – Он весь твой.

– Я с ней не пойду, – заявил Кван. – Она пыталась меня задавить. Вы же сами видели.

– Я достаточно хорошо ее знаю и могу сказать, что она не очень-то старалась.

– Что-то ты не демонстрировал такой уверенности пару минут назад, когда сиганул в сторону, думая, что я задавлю тебя, – сказала Мария.

– Уверенность из серии улыбаться, сорвавшись в пропасть, чтобы показать, что сам прыгнул?

– Вроде того. – Мария наклонилась и легонько чмокнула меня в щеку, но я отказывался успокаиваться.

– Где твой связной?

– Дело вот в чем…

Мария пыталась потянуть время, но я схватил ее за руку и сжал.

– Не тяни время! – рявкнул я. – Ты сказала, что куратор – это ты. Так бери Квана и займись делом.

Она бесстрастно взглянула на меня. Я встряхнул ее.

– Они должны быть там, – сказала она. – На катере.

Мария указала куда-то вдоль мола. Мы уставились в темноту. Небольшой катер вошел в круг света, образованного огнями торгового судна, и развернулся к нам.

– Они захотят перегрузить ящики из «скорой».

– Не спеши, – сказал я. – Забери сперва свою плату.

– Откуда ты знаешь?

– Это же очевидно, – пожал я плечами. – Ты приволокла сюда досье Датта, пользуясь своей изворотливостью, своим знанием обходных путей и методов работы полиции, а если бы дело стало совсем дрянь, то воспользовалась бы своим влиянием на бывшего мужа. Ради чего? А взамен Датт отдаст твое досье, фильм и все прочее. Я прав?

– Да, – сказала она.

– Ну так пусть сами и перегружают.

Моторка подошла ближе. Это был быстроходный катер, на корме которого стояли четверо мужчин в спасательных жилетах. Они смотрели на нас, но не потрудились ни помахать, ни окликнуть. Когда катер причалил, один из них спрыгнул на пирс и быстро намотал причальный конец на кнехт.

– Ящики! – крикнул им я. – Ваши бумаги здесь!

– Сперва груз, – сказал первым спрыгнувший на пирс моряк.

– Отдайте мне ящики, – сказал я. Моряки посмотрели на меня и на Квана. Один из людей на борту сделал жест рукой, и остальные взяли с палубы две жестяные коробки, запечатанные красными печатями, и передали им моряку на суше. Тот принес их нам, поднявшись по ступенькам.

– Помогите мне с ящиками, – сказала Мария китайскому моряку.

Я по-прежнему крепко держал ее за руку.

– Иди в «скорую» и запрись в ней изнутри, – велел я.

– Но ты сказал, чтобы я…

Я грубо подтолкнул ее к «скорой».

Я следил за Марией взглядом, но краем глаза заметил справа движение. Какой-то человек шел ко мне вдоль «скорой». Одной рукой он держался за машину, похлопывая ладонью по красному кресту, словно пробовал, просохла ли краска. Я дал ему приблизиться на расстояние вытянутой руки и, не поворачиваясь, выбросил вперед ладонь, хлестнув его по лицу. Человек, моргнув, отступил. Я чуть подался к нему и несильно шлепнул по щеке.

– Прекратите! – вскричал он по-английски. – Какого черта вы делаете?!

– Вернитесь в машину, – велела ему Мария и пояснила: – Он безвреден. Дорожная авария. Потому мне и удалось так легко миновать блокпосты.

– Вы сказали, мы едем в госпиталь в Остенде, – сказал парень.

– Не лезь не в свое дело, сынок, – сказал я. – Ты в опасности, даже если будешь помалкивать. А откроешь рот – и ты покойник.

– Я куратор, – настойчиво повторила Мария.

– Кто ты? – Я одарил ее подбадривающей улыбкой, но задним числом понял, что Мария сочла ее издевательской. – Ты ребенок, Мария, и даже представления не имеешь, что тут происходит. Убирайся в машину. Твой бывший ждет в конце мола. Если при тебе будут все эти коробки, когда он тебя арестует, возможно, тебе же будет проще.

– Вы его слышали? – обратилась Мария к Квану и моряку. – Забирайте документы и меня. Он сдал нас полиции.

Она говорила спокойно, но от истерических ноток ее явно отделяло от силы полтона.

Моряк не шелохнулся, а Кван на нее даже не взглянул.

– Вы слышали его? – в отчаянии повторила она. Никто не ответил. Со стороны яхт-клуба шла весельная лодка. Весла ритмично поднимались и опускались, с всплеском входя в воду. Звук напоминал женский плач, перемежающийся со всхлипами.

– Ты не понимаешь, что происходит, – повторил я. – Задача этого моряка – доставить Квана на их корабль. И еще ему дан приказ забрать меня. Он может также попробовать забрать документы. Но он не станет менять план из-за твоих воплей, что Луазо поджидает тебя, чтобы арестовать. Вообще-то это отличный повод отчалить немедленно, потому что нельзя навлекать неприятности на их высшее руководство. В нашей работе так дела не делают.

Я жестом велел Квану спускаться на катер, и моряк придержал ему металлический трап. Я легонько ущипнул Марию за руку.

– Я ведь могу тебя ударить так, чтобы лишить сознания, Мария, если ты так настаиваешь, – улыбнулся я, но не шутил никоим образом.

– Не могу я встречаться с Луазо. Не с этими досье на руках.

Она распахнула водительскую дверь и плюхнулась на сиденье. Уж лучше она встретится с Даттом, чем с Луазо. Ее трясло. Паренек произнес:

– У меня такое чувство, что я создал вам ворох проблем. Мне очень жаль.

– Да перестаньте вы все время извиняться! – услышал я слова Марии.

– Идите в катер, – сказал я моряку. – Полиция будет здесь с минуты на минуту. Некогда грузить коробки.

Он стоял в футе от трапа, а я уже встал на ступеньку. Моряк пожал плечами и запрыгнул на борт. Я отвязал конец, и кто-то запустил мотор. Вода забурлила, и катер, подчиняясь рулю, галсами понесся по воде.

По мосту мелькнул луч фонаря. Я не знал, раздавался ли при этом свист. За шумом мотора ничего не было слышно. Неожиданно луч фонаря осветил водительскую дверь «скорой». Катер сильно накренился, когда мы вышли из гавани в открытое море. Я глянул на китайского рулевого. Он не выглядел испуганным, впрочем, даже если бы и выглядел, я бы все равно этого не понял. Я отвернулся. Фигуры на набережной стали маленькими и плохо различимыми. Я посмотрел на часы. Два десять ночи. Удивительный граф Сзелл только что убил очередную канарейку, они ведь стоят всего три франка, от силы четыре.

Глава 39

В трех милях от Остенде море было спокойным, и над поверхностью висел туман. Казалось, на прохладном утреннем воздухе остывал бездонный котел с похлебкой. Из тумана выплыло судно Датта. Это была обшарпанная посудина водоизмещением примерно в десять тысяч тонн. Старая грузовая калоша со сломанной грузовой стрелой на корме. Одно крыло мостика повреждено во время какого-то давно забытого происшествия, а на сером корпусе, обшарпанном и облупленном, виднелись длинные ржавые потеки от якорной трубы до ватерлинии. Судно долго стояло на якоре в Па-де-Кале. Самой странной частью была радиомачта, раза в три выше обычной, и свежая надпись «Радио Джанин» десятифутовыми белыми буквами на борту.

Двигатели молчали, посудина не двигалась, но течение разбивалось о нарисованные цифры на форштевне, и якорная цепь стонала, когда судно дергалось, как ребенок, уставший сидеть у матери на руках. На палубе никого не было видно, но, когда мы подошли ближе, я заметил блик в рулевой рубке. К борту крепился уродливый металлический трап, более похожий на пожарную лестницу. На уровне воды ступеньки заканчивались широкой площадкой, к которой мы и причалили. Датт жестом пригласил нас подняться на борт.

Пока мы поднимались по металлическому трапу, Датт крикнул сверху:

– Где они?

Никто ему не ответил, даже головы никто не поднял.

– Где пакеты с документами, моя работа? Где это все?

– Есть только я, – ответил я.

– Я же сказал вам… – заорал Датт на одного из моряков.

– Это было невозможно, – сказал ему Кван. – Полиция висела у нас на хвосте. Нам повезло, что мы успели выбраться.

– Досье очень важны, – сказал Датт. – Вы хоть девочку-то дождались? – Никто не ответил. – Так дождались или нет?

– Ее почти наверняка схватила полиция, – ответил Кван. – Они были совсем рядом.

– А мои документы? – спросил Датт.

– Такое случается, – равнодушно ответил Кван.

– Бедная Мария, – сказал Датт. – Бедная моя дочь.

– Вас волнуют только ваши досье, – спокойно произнес Кван. – До девушки вам дела нет.

– Мне до всех есть дело, – возразил Датт. – Даже до англичанина. Я беспокоюсь обо всех вас!

– Вы дурак, – сказал Кван.

– Я сообщу об этом, когда мы доберемся до Пекина.

– И каким же образом? – поинтересовался Кван. – Скажете, что отдали бумаги девушке и поставили мою безопасность в зависимость от нее, потому что вам не хватило смелости самому выполнить ваши обязанности куратора? Вы позволили ей изображать майора Чена, чтобы самому спокойно удрать, в одиночку и без помех. Вы дали ей пароль, и я могу лишь догадываться, какие тайны вы еще ей выдали, и теперь вам хватает наглости жаловаться, что ваши дурацкие исследования не доставили вам сюда на борт.

Кван улыбнулся.

Датт отвернулся от нас и пошел внутрь. Внутри судно выглядело лучше, чем снаружи, и хорошо освещалось. Ровно гудели генераторы, а где-то в глубине судна раздался звук закрывающейся металлической двери. Датт пинком открыл дверь и хлопнул по выключателю. Свет удивительным образом зажегся. С крыла мостика свесился мужчина и посмотрел на нас, но Датт жестом велел ему возвращаться к работе. Он начал подниматься вверх по трапу, я последовал за ним, но Кван остался внизу.

– Я голоден, – сказал он. – И наслушался достаточно. Я иду вниз есть.

– Хорошо. – Датт даже не оглянулся.

Он открыл дверь в то, что когда-то было капитанской каютой, и жестом пригласил меня войти. В каюте было тепло и уютно. Небольшая койка была смята, на ней недавно кто-то лежал. На письменном столе валялись кипы бумаг, несколько конвертов, стояли высокая стопка виниловых пластинок и термос. Датт открыл шкафчик над столом, вынул две чашки, налил в них кофе из термоса и затем плеснул бренди в две коньячные рюмки. Я положил в кофе два кусочка сахара, влил туда же бренди, проглотил горячую смесь и буквально ощутил, как возрадовались мои сосуды.

Датт предложил мне сигарету.

– Это ошибка, – сказал он. – Дурацкая ошибка. Вы когда-нибудь допускали дурацкие ошибки?

– Это одно из направлений моих редких приступов бурной деятельности. – Я жестом отказался от сигареты.

– Шут, – хмыкнул Датт. – Я был совершенно уверен, что Луазо не станет ничего предпринимать против меня. У меня есть связи, и я имею власть над его женой. Я был абсолютно уверен, что он ничего мне не сделает.

– Это единственная причина, по которой вы втравили в это дело Марию?

– Откровенно говоря, да.

– Ну, тогда мне жаль, но вы просчитались. Лучше бы вы не вмешивали сюда Марию.

– Моя работа была почти завершена. Такие дела не могут длиться вечно. – Он просветлел. – Но и года не пройдет, как мы повторим эту же операцию снова.

– Очередное психологическое исследование с участием скрытых камер и магнитофонов и доступных женщин, чтобы влиять на западных мужчин? Очередной большой дом со всеми наворотами в фешенебельном районе Парижа? – поинтересовался я.

– Или в фешенебельном районе Буэнос-Айреса, Токио, Вашингтона или Лондона, – кивнул Датт.

– Сомневаюсь, что вы настоящий марксист, – сказал я. – Вы просто жаждете падения Запада. Марксисты по крайней мере тешат себя идеей объединения пролетариев всех стран, но вы, китайские коммунисты, взращиваете агрессивный национализм как раз тогда, когда мир достаточно повзрослел, чтобы отринуть его.

– Ничего я не жажду, а лишь записываю, – возразил Датт. – Но ведь можно сказать, что для Западной Европы, сохранением которой вы так обеспокоены, лучше реальная бескомпромиссная мощь китайского коммунизма, чем распад Запада на мелкие государства, ведущие междоусобные войны. Франция, к примеру, очень быстро скользит именно в этом направлении. Что она сохранит на Западе, если запустит свои атомные бомбы? Мы же завоюем и сохраним. Только мы можем создать реальный мировой порядок, базирующийся на семистах миллионах приверженцев.

– Сущий «1984», – хмыкнул я. – Вообще все ваше построение отдает Оруэллом.

– Оруэлл был наивным простаком, – заявил Датт. – Мелкобуржуазное ничтожество, перепуганное реалиями социальной революции. Бесталанный человек, и прозябал бы в безвестности, не разгляди в нем реакционная пресса мощное орудие пропаганды. Они сделали из него гуру, провидца, мудреца. Но все их усилия обернутся против них самих, потому что в конечном итоге Оруэлл станет величайшим союзником коммунистов за всю историю. Он призывал буржуазию следить за излишней воинственностью, фанатизмом, влиянием на умы, организованностью, в то время как семена разрушения сеялись ее собственной неадекватностью, апатией, бессмысленным насилием и банальной жаждой удовольствий. Их гибель в надежных руках – их собственных. А переустройство – наше дело. Мои собственные записи станут основой нашего контроля над Европой и Америкой. Наш контроль будет базироваться на удовлетворении их собственных самых насущных желаний. И со временем появится новый вид европейцев.

– История – это вечное алиби, – сказал я.

– Прогресс возможен, только если умеешь извлекать уроки из истории.

– Не верьте этому. Прогресс – это результат безразличия к истории.

– Вы настолько же циничны, насколько невежественны, – заявил Датт с таким видом, будто совершил открытие. – Постарайтесь познать себя, мой вам совет. Познайте самого себя.

– Я уже и так знаю достаточно ужасных людей, – ответил я.

– Вам жаль людей, которые посещали мою клинику. Это потому, что на самом деле вы жалеете себя. Но эти люди не заслуживают вашего сочувствия. Рационализм – их гибель. Рационализм – это аспирин для умственного здоровья, и, как с настоящим аспирином, передозировка может стать фатальной.

Они порабощают себя, погружаясь все глубже и глубже в болото всяких табу. Но при этом каждая стадия погружения описывается как величайшая свобода. – Датт мрачно рассмеялся. – Вседозволенность – это рабство. Но такова всегда была история. Ваша пресыщенная, перекормленная часть света сравнима с древними городами-государствами Ближнего Востока. За стенами орды кочевников поджидают случая наброситься на богатых, декадентствующих горожан. И кочевники, в свой черед, захватят города, потом осядут в них, постепенно станут мягкотелыми, и другие свирепые глаза будут пристально следить за ними из голой каменной пустыни, дожидаясь своего часа. Так жестокие, сильные амбициозные, идеалистичные народы Китая следят за перезревшими Европой и Соединенными Штатами. Они принюхиваются, и до них доносится запах переполненных мусорных баков, праздных рук и извращенных умов, ищущих необычных и извращенных удовольствий, они чуют запах насилия, порожденного не голодом, а скукой, запах продажной власти и едкой плоти фашизма. Они принюхиваются, мой друг. К вам!

Я ничего не сказал, а просто ждал. Датт, потягивая кофе с бренди, поднял на меня взгляд.

– Снимите куртку.

– Я не остаюсь.

– Не остаетесь? – фыркнул Датт. – И куда же вы пойдете?

– Обратно к Луазо. И вы пойдете со мной.

– Силу примените? – Он насмешливо поднял руки, изобразив капитуляцию.

Я покачал головой:

– Вы сами знаете, что должны вернуться. Или хотите оставить все ваши досье на причале, меньше чем в четырех милях отсюда?

– А вы мне их отдадите?

– Ничего не могу обещать, – сказал я, – но знаю, что вам надо вернуться. Альтернативы нет.

Я налил себе еще кофе и жестом предложил ему.

– Да, – рассеянно проговорил Датт. – Налейте.

– Вы не из тех людей, кто может оставить позади часть себя. Я вас знаю, месье Датт. Вы бы еще пережили, если бы ваши документы уплыли в Китай, а вы попали в руки Луазо, но никак не наоборот.

– Ждете от меня, что я сам сдамся Луазо?

– Я знаю, что сдадитесь. Или будете сожалеть всю оставшуюся жизнь. Будете вспоминать свою работу и свои записи – и миллион раз пожалеете. Конечно, вам следует вернуться со мной. Луазо ведь человек, а человеческая деятельность – ваша специальность. У вас есть высокопоставленные друзья, и вас будет сложно обвинить в нарушении закона…

– Во Франции это довольно слабая защита.

– Остенде находится в Бельгии. Бельгия не признает Пекин. Луазо орудует здесь с молчаливого согласия властей. И его вам будет легко вовлечь в дискуссию. Луазо не нужен политический скандал, связанный с попыткой насильственного вывоза человека из страны…

– А вы скользкий тип. Очень скользкий, – заметил Датт. – И все равно риск слишком велик.

– Ну, как хотите. – Я допил кофе и отвернулся.

– Я буду дураком, если вернусь за документами. А здесь Луазо до меня не дотянуться. – Он встал, подошел к барометру и сказал: – Растет.

Я промолчал.

– Это моя идея – создать центр на судне пиратского радио. Нам тут не грозит никакая проверка, и мы не подпадаем под юрисдикцию ни одной страны мира. Фактически на борту этого судна мы нация в себе, как любая другая пиратская радиостанция.

– Это так, здесь вы в безопасности, – согласился я и встал. – Мне не следовало всего этого говорить. Это вообще не мое дело. Моя работа закончена.

Я застегнул куртку, мысленно возблагодарив того фламандца за теплый свитер.

– Вы меня презираете? – В голосе Датта прозвучала злая нотка.

Я шагнул к нему и взял его руку в свою.

– Нет, – сочувственно проговорил я. – Ваши суждения так же верны, как и мои. Более того, только вы можете оценить свою работу и свою свободу.

Я крепко пожал ему руку стандартным ободряющим жестом.

– Моя работа имеет огромную ценность, – сказал он. – Можно сказать, это прорыв. Кажется, некоторые мои исследования имеют…

Теперь он очень хотел убедить меня в важности его работы.

Но я мягко выпустил его руку, кивнул, улыбнулся и развернулся к выходу.

– Мне пора. Квана я сюда доставил, моя задача выполнена. Может быть, один из ваших матросов доставит меня в Остенде?

Датт кивнул. Я направился к выходу. Мне до смерти надоела эта игра, и я пытался понять, действительно ли мне так уж хочется взять этого больного старика и сдать его на милость французских властей. Говорят, решимость мужчины читается по развороту его плеч. Возможно, Датт увидел мое безразличие.

– Погодите, – окликнул он меня. – Я вас провожу.

– Хорошо, – сказал я. – Это даст вам время подумать.

Датт лихорадочно оглядел каюту. Облизнул губы и пригладил волосы ладонью. Перелистал какие-то бумаги, сунул парочку в карман и собрал кое-какие вещи.

Датт взял с собой довольно странный набор: пресс-папье с гравировкой, полбутылки бренди, дешевый блокнот и, наконец, старую чернильную ручку, которую осмотрел, протер и тщательно закрыл, прежде чем сунуть в карман жилета.

– Я сам вас отвезу, – сказал он. – Как думаете, Луазо позволит мне хотя бы пролистать мои досье?

– Я не могу решать за Луазо, – сказал я. – Но знаю, что он месяцами пытался выбить разрешение на рейд в ваш дом на авеню Фош. Он направлял рапорт за рапортом, излишне горячо доказывая, что вы представляете угрозу безопасности Франции. Знаете, какой ответ он получил? Что вы – «Икс»,[8]8
  Так называют учащихся и выпускников знаменитой французской Политехнической школы.


[Закрыть] что вы старой крови. Что вы – политехник из правящего класса, элита Франции. Что вы на ты с его министром и половину кабинета министров зовете «товарищ». Что вы привилегированная особа, неприкасаемая и недоступная для него и его людей. Но он настаивал и в конечном счете показал им, кто вы такой на самом деле, месье Датт. А теперь он, возможно, хочет, чтобы они заплатили по счетам. Я бы сказал, Луазо может воспользоваться случаем подлить немного яда в их кровеносную систему. Захотеть устроить им нечто весьма запоминающееся, чтобы они не забывали этого, когда в следующий раз решат устроить ему обструкцию и прочитать нотацию или в сотый раз переспросить, не ошибается ли он. Разрешит ли он вам заглянуть в ваши досье? – Я улыбнулся. – Да он скорее всего будет на этом настаивать!

Датт кивнул, взял трубку старого телефона и быстро заговорил на каком-то китайском диалекте. Я обратил внимание на его широкие белые пальцы, похожие на корни какого-то растения, никогда не видевшие солнца.

– Вы, несомненно, правы, – сказал он. – Я должен быть там, где мои труды. Мне вообще не следовало с ними расставаться.

Он рассеянно побродил по каюте, потом взял доску от «Монополии».

– Вы должны пообещать мне одну вещь. – Он положил игру обратно. – Моя девочка. Вы проследите, чтобы с ней все было хорошо?

– С ней все будет хорошо.

– Вы об этом позаботитесь? Я скверно с ней обошелся.

– Да.

– Я ведь ей угрожал, знаете. Угрожал досье на нее и тем фильмом. В общем-то в этом не было особой необходимости, но меня больше заботила моя работа. Это ведь не преступление – переживать за свою работу, да?

– Смотря какая работа.

– Смею заметить, я давал ей деньги. И машину ей тоже я подарил, – сказал Датт.

– Легко расставаться с тем, что тебе не нужно, – ответил я. – И богачи, когда дают кому-то деньги, должны быть твердо уверены, что они не пытаются таким образом что-то купить.

– Я скверно с ней обошелся. – Датт кивнул сам себе. – А еще мальчик, мой внук.

Я быстро спустился по железным ступенькам. Надо было убраться с судна прежде, чем Кван заметит, что происходит. Хотя я сомневался, что Кван попытался бы нас остановить. Если Датта не будет, то единственным докладом в Пекин будет доклад Квана.

– Вы оказали мне услугу, – проговорил Датт, запуская двигатель катера.

– Это верно, – ответил я.