Текст книги "В Париже дорого умирать"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 11

Мы шли и беседовали, забыв о времени.

– Идем к тебе, – заявил я Марии наконец. – У тебя есть центральное отопление, раковина крепко приделана к стене, и не надо делить туалет с еще восемью постояльцами. И у тебя есть пластинки, названия которых я еще не прочитал. Так что идем к тебе.

– Хорошо, – кивнула она, – раз ты так лестно отзываешься о преимуществах моего дома.

Я ласково чмокнул ее в ухо.

– А если домовладелец выкинет тебя вон? – спросила она.

– А у тебя роман с домовладельцем?

Улыбнувшись, она сильно ткнула меня кулаком в плечо. Почему-то француженки считают это выражением привязанности.

– Очередные рубашки я стирать отказываюсь, – заявила она, – так что сперва берем такси и едем к тебе за вещами.

Мы поторговались с тремя таксистами, стремясь поменять их излюбленный маршрут на нужный нам. Наконец один из них сдался и согласился довезти нас до «Пти-Лежьонер».

Я вошел в свою комнату, Мария следом за мной. Джо вежливо чирикнул, когда я зажег свет.

– Боже! – воскликнула Мария. – У тебя кто-то тут все перевернул вверх дном.

Я подобрал кучу рубашек, оказавшихся в камине.

– Да.

Все содержимое шкафов и ящиков оказалось вывернуто на пол. Письма и корешки чеков разбросаны на софе, а кое-какие вещи сломаны. Я выронил рубашки на пол, не зная, с чего начать. Мария, будучи более методичной, начала собирать одежду, аккуратно складывая и развешивая брюки и пиджаки на вешалки. Я взял трубку и набрал номер, данный мне Луазо.

– «Улыбка – еще не смех», – сказал я. Франция – единственная страна, где романизация шпионажа не умрет никогда, подумалось мне.

– Хэлло, – раздался голос Луазо.

– Это вы перевернули все в моей комнате, Луазо? – напрямую спросил я.

– Считаете аборигенов враждебными? – поинтересовался Луазо.

– Просто ответьте на вопрос.

– А почему бы вам не ответить на мой? – сказал Луазо.

– Это мой жетон. Если хотите услышать ответ, купите себе и перезвоните.

– Если бы это сделали мои парни, вы бы ничего не заметили.

– Не льстите себе, Луазо. Когда ваши парни в последний раз тут шарили – пять недель назад, – я заметил. Передайте им, что если уж им так приспичило покурить, пусть окно откроют. От их дешевого табака у канарейки глаза слезятся.

– Но они были очень аккуратны, – возразил Луазо. – И не стали бы ничего громить. Если, конечно, вы жалуетесь на разгром.

– Я вообще ни на что не жалуюсь! – отрезал я. – А всего лишь пытаюсь услышать ответ на прямой вопрос!

– Ну, вы слишком много хотите от полицейского, – хмыкнул Луазо. – Но если что-то сломано, я б на вашем месте выставил счет Датту.

– Если кому-то что-то и переломают, так это Датту, – сказал я.

– Не следует говорить такое мне, – ответил Луазо. – Это опрометчиво с вашей стороны, но тем не менее желаю удачи.

– Спасибо! – Я повесил трубку.

– Значит, это не Луазо? – уточнила слушавшая разговор Мария.

– С чего ты взяла? – спросил я.

Она пожала плечами:

– Тут все вверх дном. Полиция бы работала аккуратно. К тому же, если Луазо признал, что полицейские уже обыскивали прежде твою комнату, с чего ему вдруг отрицать в этот раз?

– Чем твои догадки лучше моих? А может, Луазо это устроил, чтобы натравить меня на Датта?

– И именно поэтому ты специально дал ему понять, что он достиг цели?

– Возможно.

Я посмотрел на разорванное сиденье кресла. Набивка из конского волоса вывернута наружу, а портфель с документами, переданный мне курьером, исчез.

– Забрали, – констатировала Мария.

– Да. Возможно, ты правильно перевела все, что я выболтал.

– Это совершенно очевидное место для тайника. И в любом случае – я не единственная, кто знал твой «секрет»: нынче вечером ты сам сообщил Бирду, где хранишь деньги.

– Верно, но разве у него было время среагировать?

– Прошло уже два часа. Он мог позвонить. Так что времени хватило бы за глаза.

Мы принялись наводить порядок. Прошло минут пятнадцать, и раздался телефонный звонок. Звонил Жан-Поль.

– Рад, что застал вас дома, – сказал он. – Вы один?

Я прижал палец к губам, предупреждая Марию.

– Да, один. А в чем дело?

– Я хотел вам кое-что сказать, не предназначенное для ушей Бирда.

– Валяйте.

– Первое. У меня хорошие связи на «дне» и в полиции. И я уверен, что вам следует опасаться взлома в ближайшие день-два. Так что советую все ценное убрать на время в банковский сейф.

– Вы опоздали, – сообщил я. – Они уже здесь побывали.

– Вот я дурак-то. Следовало предупредить вас раньше нынче вечером. Может, тогда успели бы их опередить.

– Не важно, – сказал я. – Здесь все равно нет ничего ценного, кроме печатной машинки. – Я решил чуток подкрепить образ репортера-фрилансера. – Это единственная ценность. Что еще вы мне хотите сообщить?

– Ну, этот полицейский, Луазо, он приятель Бирда.

– Знаю. Бирд воевал вместе с братом Луазо.

– Верно, – подтвердил Жан-Поль. – А еще инспектор Луазо расспрашивал Бирда о вас сегодня днем. И Бирд сказал ему, что…

– Давайте уже, выкладывайте.

– …что вы шпион. Работаете на Западную Германию.

– Какая знакомая картинка. Могу я купить со скидкой невидимые чернила и скрытые камеры?

– Вы не понимаете, насколько серьезные последствия такое заявление может за собой повлечь в современной Франции. Луазо просто вынужден учитывать такого рода заявление, и не важно, насколько оно смешно звучит. И невозможно доказать, что это ложь.

– Ну что ж, спасибо, что сообщили, – сказал я. – И что мне, по-вашему, с этим делать?

– На данный момент вы ничего не можете с этим поделать, – ответил Жан-Поль. – Но я постараюсь выяснить, что еще Бирд о вас наговорил, и не забывайте, что у меня есть очень влиятельные друзья в полиции. И ни в коем случае не доверяйте Марии.

Мария прижала ухо к трубке.

– Это еще почему?

Жан-Поль зловеще хихикнул.

– Она – бывшая жена Луазо, вот почему. И она тоже на коште у Сюрте.

– Спасибо, – сказал я. – Встретимся в суде.

Жан-Поль рассмеялся над этой фразой. А может, продолжал смеяться по поводу своей предыдущей.

Глава 12

Мария накладывала макияж с неспешной аккуратностью. Она ни в коей мере не была помешана на косметике, но этим утром ей предстоял ленч со старшим инспектором Луазо. Когда тебе предстоит ленч с бывшим мужем, то нужно очень тщательно позаботиться о том, чтобы он хорошенько осознал, что потерял. Светло-золотистый английский шерстяной костюм, приобретенный ею в Лондоне. Он всегда считал ее бестолковой, так что нужно выглядеть максимально деловой и ухоженной. Новенькие закрытые туфли. И никаких украшений. Мария закончила подводить глаза и красить ресницы и принялась накладывать тени. Главное – не переборщить. В тот вечер, в художественной галерее, косметики было слишком много. «Ты сущий гений по части влипания в ситуации, где играешь проходную роль вместо главной», – мысленно сурово отчитала она себя. Мария размазала тени, тихо выругалась, стерла и начала заново. «Оценит ли англичанин риск, на который ты идешь? Почему бы не рассказать Датту правду о том, что наговорил англичанин? Англичанина интересует лишь работа, как и Луазо всегда интересовала лишь работа. Правда, и любовью Луазо занимался не менее страстно, чем работой. Но разве может женщина соперничать с работой? Работа – это нечто абстрактное и неосязаемое, притягательное и вожделенное. Куда там женщине с ней состязаться». Мария припомнила ночи, когда она пыталась бороться с работой Луазо, отвоевать его у полиции с ее бесконечной бумажной работой и притязаниями на его время, которое он мог бы провести с женой. Она помнила последнее горькое подтверждение этому. Тогда Луазо жарко поцеловал ее, как никогда не целовал прежде, а потом они занялись любовью, и она цеплялась за него, тихо плача от внезапного облегчения, вызванного пришедшим вдруг четким пониманием, что они расстанутся и разведутся. И оказалась права.

Луазо по-прежнему владел какой-то частью ее души, именно поэтому она продолжала с ним встречаться. Сперва они обговаривали условия развода, права опеки над сыном, затем договаривались по поводу жилья. А потом Луазо попросил ее оказывать мелкие услуги полицейскому департаменту. Мария понимала, что он не может смириться с перспективой окончательно ее потерять. Их отношения стали ровными и открытыми, поскольку она больше не боялась его потерять. Их отношения стали скорее как у брата с сестрой, и все же… Мария вздохнула. Возможно, все могло бы быть иначе. Луазо по-прежнему обладал той дерзкой самоуверенностью, которая так ей нравилась, и она почти гордилась, что он рядом. Он был настоящим мужчиной в полном смысле этого слова. А мужчины безрассудны. Ее работа на Сюрте стала довольно важной. Ей нравилось демонстрировать Луазо, какой дельной и эффективной она может быть, но он никогда этого не признает. Мужчины безрассудны. Все без исключения. Она припомнила некоторые его сексуальные привычки и улыбнулась. Все мужчины создают ситуации, когда, что бы женщина ни думала, ни делала, ни говорила, она всегда будет не права. Мужчины требуют, чтобы женщина была изобретательной, бесстыдной шлюхой, а потом отшвыривают ее за то, что у нее недостаточно материнских чувств. Они хотят, чтобы их женщина завлекала их друзей-мужчин, а потом бесятся от ревности из-за этого.

Мария чуть припудрила губную помаду, чтобы приглушить, сморщила губы и в последний раз пристально оглядела свое лицо. Глаза выглядят отлично, зрачки ясные, белки сияют.

Мария отправилась на свидание с бывшим мужем.

Глава 13

Луазо слишком много курил и недосыпал. Он теребил металлический браслет часов. Мария вспомнила, как боялась этих вот его нервных привычек, за которыми обычно следовал взрыв. Он подал ей кофе и даже помнил, сколько она кладет сахара. И обратил внимание на ее костюм, прическу, и ему понравились закрытые туфельки. Мария знала, что рано или поздно он заговорит об англичанине.

– Такие люди всегда тебя привлекали, – сказал он. – Ты золотоискатель по части мозгов, Мария. Тебя неудержимо влечет к мужчинам-трудоголикам.

– Вроде тебя, – согласилась Мария. Луазо кивнул.

– Он втянет тебя в неприятности, этот англичанин.

– Он меня не интересует.

– Не лги мне, – весело сказал Луазо. – На этот стол еженедельно ложатся рапорты семисот полицейских. А также я получаю доклады информаторов, и твоя консьержка – одна из них.

– Вот сука.

– Такова система, – пожал плечами Луазо. – Нам приходится сражаться с криминалом его же оружием.

– Датт ввел ему какой-то препарат, чтобы допросить.

– Знаю, – кивнул Луазо.

– Это было ужасно, – призналась Мария.

– Да, мне доводилось видеть, как это делается.

– Это пытка. Мерзкая пытка.

– Не читай мне мораль, – сказал Луазо. – Мне не нравятся инъекции амитала, мне не нравится месье Датт и его клиника, но я ничего не могу с этим поделать. – Он вздохнул. – Ты же это знаешь, Мария. – Но Мария промолчала. – Этот дом вне моей досягаемости при всех моих широких полномочиях. – Он улыбнулся, словно идея, что он может быть опасен, сама по себе абсурдна, и обвиняющим тоном добавил: – Ты сознательно неверно перевела исповедь англичанина, Мария.

Мария снова промолчала.

– Ты сказала месье Датту, что англичанин работает на меня. Будь осторожней в словах и действиях, когда имеешь дело с этими людьми. Они опасны. Все они крайне опасны. А твой вульгарный бойфренд – самый опасный из всех.

– Ты Жан-Поля имеешь в виду?

– Плейбоя из Бют-Шомон, – ехидно уточнил Луазо.

– Прекрати называть его моим бойфрендом! – сказала Мария.

– Да ладно, я все о тебе знаю, – протянул Луазо тем тоном, каким обычно вел допрос. – Ты не можешь устоять перед этими вульгарными юнцами, и чем старше ты становишься, тем больше тебя к ним тянет.

Мария твердо вознамерилась ни за что не показывать ему свою злость. Она видела, что Луазо пристально за ней наблюдает, и почувствовала, как у нее вспыхнули щеки от злости и смущения.

– Он хочет работать на меня, – сообщил Луазо.

– Ему, как ребенку, нравится ощущать свою значимость, – объяснила Мария.

– Ты меня поражаешь, – сказал Луазо, тщательно скрывая удивление. Он смотрел на нее, как французы обычно смотрят на симпатичную девушку на улице. Мария знала, что сексуально привлекательна для него, и это ей нравилось. Не для того, чтобы позлорадствовать, а потому что представлять для него интерес было важной частью их новых взаимоотношений. Она ощущала, что некоторым образом это новое чувство к нему было куда важнее, чем их совместная супружеская жизнь, поскольку теперь они друзья, а дружба – штука менее хрупкая и уязвимая, чем любовь.

– Не смей вредить Жан-Полю из-за меня, – заявила Мария.

– Меня не интересуют бездельники! – отрезал Луазо. – По крайней мере до тех пор, пока не попадаются на незаконной деятельности.

Мария достала сигарету и прикурила настолько медленно, насколько могла. Она буквально чувствовала, как в ней нарастает прежний гнев. Вот сейчас перед ней был тот Луазо, с которым она развелась. Безжалостный, несгибаемый человек, считавший Жан-Поля изнеженным жиголо лишь потому, что Жан-Поль воспринимал себя менее серьезно, чем воспринимал себя Луазо. Луазо сломал ее, низвел до уровня мебели, уровня досье – досье на Марию. А теперь досье перешло кому-то другому, и Луазо считал, что получивший это досье мужчина разберется в нем менее компетентно, чем сам Луазо. Давным-давно Луазо удавалось словно обдавать ее холодом, и вот теперь она снова ощущала то же самое. Ледяную насмешку, относившуюся ко всем, кто улыбался или отдыхал. Эгоистичный, самодовольный, тунеядец – вот те характеристики, которые давал Луазо всем, кто не разделял его самозабвенного отношения к работе. Даже естественные особенности женского организма иногда казались ей незаконными, когда она жила с ним. Она припомнила, к каким ухищрениям прибегала, чтобы скрыть от него месячные, из опасения, что он заставит ее отчитаться за них, словно они были признаком какого-то старого греха.

Мария посмотрела на него. Он все еще говорил о Жан-Поле. Сколько она пропустила? Слово? Фразу? Целую жизнь? Ей было наплевать. Комната внезапно показалась тесной, и приступ клаустрофобии, из-за которой она не могла запирать дверь в ванную – несмотря на возмущение Луазо, – сделал комнату невыносимо маленькой. Ей захотелось уйти.

– Я открою дверь, – сказала она. – Не хочу тебя окуривать.

– Сядь, – велел он. – Сядь и успокойся.

Ей было просто необходимо открыть дверь.

– Твой бойфренд Жан-Поль – мерзкий маленький стукач, – сказал Луазо, – и пора тебе уже это понять. Ты обвиняешь меня в том, что я сую нос в чужие жизни. Что ж, может, оно и так, только вот знаешь, что я там вижу, в этих жизнях? Вещи, которые шокируют и ужасают даже меня. Этот твой Жан-Поль… Он ведь всего лишь прихлебатель Датта, вьется вокруг него, как мелкий сутенер. Он из тех людей, что заставляют меня стыдиться, что я француз. Он сидит днями напролет в торговом комплексе и других местах, которые привлекают иностранцев. Держит в руке газету на иностранном языке, делая вид, что читает – хотя и двух слов на иностранном языке связать не может, – в надежде завязать разговор с симпатичной секретаршей, а еще лучше – с девушкой-иностранкой, говорящей по-французски. Разве это не самое жалкое зрелище в центре одного из самых цивилизованных городов мира? Это ничтожество сидит там, жуя жвачку «Hollywood» и разглядывая картинки в «Плейбое». А заговоришь с ним о религии – он сообщит тебе, насколько презирает католическую церковь. Хотя каждое воскресенье, когда он восседает там с «заокеанским» гамбургером, он на самом деле только что пришел с мессы. Он предпочитает девушек-иностранок, потому что стыдится своего отца, рабочего-металлиста на свалке машин, и иностранки вряд ли заметят его грубые манеры и фальшивые интонации.

Мария убила годы на то, чтобы заставить Луазо ревновать, и вот на тебе, через несколько лет после развода ей это наконец удалось. Но почему-то это не доставило ей удовольствия. Ревность плохо сочеталась с хладнокровным, спокойным и логичным Луазо. Ревность – это слабость, а у Луазо очень мало слабостей.

Мария поняла, что либо она откроет дверь, либо потеряет сознание. И хотя она понимала, что легкое головокружение вызвано клаустрофобией, она отложила недокуренную сигарету, в надежде, что станет легче, и резко погасила ее в пепельнице. И ей действительно полегчало. Минуты на две. Голос Луазо продолжал журчать. Мария начала тихо ненавидеть его кабинет. Фотографии, отображавшие жизнь Луазо, его армейские снимки – более стройного и красивого, улыбающегося фотографу, словно говоря: «Это лучшее время нашей жизни – ни жены, ни ответственности». В кабинете все пропахло работой Луазо: она помнила запах коричневых картонных папок, в которых держали документы, и запах старых досье, принесенных сюда из подвала, где пролежали бог знает сколько лет. Они пахли старым уксусом. Должно быть, было что-то такое в бумагах, а может, в чернилах для снятия отпечатков пальцев.

– Он мерзкий тип, Мария, – продолжил Луазо. – Я бы даже сказал, гнусный. Он отвез трех юных немок в тот его чертов коттедж, рядом с Барбизоном. С парой своих так называемых друзей-художников. Они изнасиловали этих девочек, Мария, но я не смог уговорить потерпевших дать свидетельские показания. Он мерзкий парень. И таких, как он, в Париже слишком много.

Мария пожала плечами:

– Этим девицам не следовало туда ехать, они знали, на что шли. Молодые туристки за тем сюда и едут, чтобы их изнасиловали. Думают, это так романтично – быть изнасилованной в Париже.

– Двум из этих девочек было всего шестнадцать. Совсем дети. Третьей едва исполнилось восемнадцать. Они спросили у твоего дружка дорогу к отелю, а он предложил подвезти. Что случилось с нашим великим и прекрасным городом, что иностранка не может спросить дорогу, не рискуя быть изнасилованной?

На улице было холодно. Хотя еще лето, а ветер временами просто ледяной. «Зима с каждым годом приходит все раньше, – подумала Мария. – Мне тридцать два года, на дворе еще август, а листочки уже умирают, осыпаются, и их уносит ветер». Когда-то август был серединой лета, а теперь август – это начало осени. Скоро все времена года перемешаются, весна вообще не наступит, грядет вечная зима и безвременье.

– Да, – сказала Мария. – Именно так и будет.

И вздрогнула.

Глава 14

Лишь два дня спустя я снова увидел месье Датта. Курьер должен был прийти с минуты на минуту. Наверняка будет бурчать и требовать доклада о доме на авеню Фош. Стояло хмурое серое утро, но легкая дымка обещала жаркий день. В деловой активности «Пти-Лежьонер» наступило затишье – время завтрака уже прошло, а ленча еще не наступило. Полдюжины посетителей либо читали газеты, либо смотрели в окно, наблюдая, как водители спорят из-за мест для стоянки. Датт и оба Тастевена сидели за обычным столом, заставленным кофейниками, чашками и крошечными рюмочками кальвадоса. Двое таксистов играли в настольный футбол, вращая деревянных футболистов и гоняя шарик по зеленому полю коробки. Когда я спустился, чтобы позавтракать, месье Датт окликнул меня.

– Чертовски поздний подъем для молодого человека! – жизнерадостно воскликнул он. – Идите, присядьте с нами.

Я сел, недоумевая, с чего это Датт вдруг стал таким дружелюбным. За спиной игроки в футбол неожиданно завопили: шарик влетел в ворота и со звоном упал в дырку, вызвав насмешливо-радостные возгласы.

– Я должен перед вами извиниться, – сказал Датт. – Но решил выдержать паузу в несколько дней, прежде чем принести свои извинения, чтобы дать вам возможность собраться с силами простить меня.

– Это санбенита[3]3
  Одеяние осужденных инквизицией. – Примеч. ред.


[Закрыть] маловато, возьмите размер побольше, – сказал я.

Месье Датт открыл рот и слегка затрясся.

– У вас отличное чувство юмора, – заявил он, взяв себя в руки.

– Спасибо, – ответил я. – Вы тоже большой шутник.

Рот Датта искривился в улыбке, похожей на небрежно поглаженный воротничок.

– А, понимаю, о чем вы, – неожиданно сказал он и расхохотался. – Ха-ха-ха!

Мадам Тастевен тем временем разложила картонку для игры в «Монополию» и раздала карточки, обозначающие собственность, чтобы ускорить игру. Курьер должен был уже появиться, но возможность подобраться поближе к месье Датту стоила свеч.

– Отели на Лекурб и Бельвиль, – сказала мадам Тастевен.

– Вы всегда так делаете, – заметил Датт. – Почему бы вам вместо этого не купить железнодорожные станции?

Мы начали бросать кубик, и маленькие деревянные диски стали перемещаться по игровому полю, выплачивая ренту, отправляясь в тюрьму и рискуя, в точности как живые люди. «Разрушительный путь», – как выразилась мадам Тастевен.

– Такова жизнь, – сказал Датт. – Мы начинаем умирать с самого рождения.

Мне выпал шанс «Отремонтируйте все ваши дома» и пришлось выложить две с половиной тысячи франков за каждый дом. Это едва не сделало меня банкротом, но я выкарабкался. Я как раз успел поправить дела, как увидел на террасе курьера. Того же, что приходил в прошлый раз. Он не особо спешил. Прежде чем войти со мной в контакт, сел у стены и заказал кофе со сливками, исподволь изучая посетителей. Профессионал. Главное – выявить «хвосты» и избежать проблем. Меня он заметил, но не подал виду.

– Еще кофе для всех, – распорядилась мадам Тастевен. Она поглядывала на двух официантов, накрывающих столы к ленчу, и покрикивала «этот стакан грязный», «кладите розовые скатерти, белые оставьте на вечер», «проследите, чтобы хватило заячьего паштета, я рассержусь, если его не хватит». Официанты вовсе не жаждали сердить мадам Тастевен и шустро задвигались, поправляя скатерти и салфетки и выравнивая приборы. Таксисты решили сыграть еще партию, звякнула монетка, и посыпались деревянные шарики.

Курьер принес с собой номер «Экспресс» и спокойно читал, рассеянно потягивая кофе. Может, он уйдет, подумал я, и мне не придется выслушивать бесконечные официальные инструкции. Мадам Тастевен оказалась в отчаянном положении, ей пришлось заложить три объекта собственности. На обложке «Экспресс» красовалась фотография, на которой американский посол во Франции пожимал руку кинозвезде на фестивале.

– По-моему, я чувствую запах готовящегося паштета… Чудесный аромат!

Мадам кивнула, улыбнувшись:

– Когда я была девочкой, весь Париж был насыщен запахами: масляной краски и конского пота, навоза и газовых ламп, и повсюду витал аромат чудесной французской кухни. Ах! – Она кинула кубик и сделала ход. – А теперь воняет дизелем, искусственным чесноком, гамбургерами и деньгами.

– Ваш ход, – сказал Датт.

– О’кей, – ответил я. – Только мне скоро надо идти к себе. Много работы.

Я говорил достаточно громко, чтобы курьер сообразил заказать еще чашечку кофе.

Заход на бульвар Капуцинов окончательно разорил мадам Тастевен.

– Я ученый. – Датт аккуратно собрал результат банкротства мадам Тастевен. – Научный метод безошибочный и правильный.

– Правильный для чего? – поинтересовался я. – Для ученых? Для истории? Для судьбы? Для чего?

– Правильный сам по себе, – ответил Датт.

– Самая спорная истина, – хмыкнул я.

Датт повернулся ко мне, внимательно посмотрел в глаза, облизнул губы и только потом заговорил:

– Мы с вами плохо… глупо начали.

В кафе появился Жан-Поль. В последнее время он постоянно тут обедал. Он легкомысленно помахал нам и купил на кассе пачку сигарет.

– Но кое-что я все же не понимаю, – продолжил Датт. – Зачем вам нужно таскать с собой портфель, набитый ядерными секретами?

– А зачем вам понадобилось его красть?

Жан-Поль подошел к столу, оглядел нас обоих и уселся.

– Сохранить, – поправил Датт. – Я сохранил его для вас.

– Ну тогда давайте попросим Жан-Поля снять перчатки, – сказал я.

Жан-Поль встревоженно взглянул на Датта.

– Он знает, – проговорил Датт. – Признай это, Жан-Поль.

– Это насчет того, что мы начали плохо и глупо, – пояснил я Жан-Полю.

– Мои слова, – подтвердил Датт специально для Жан-Поля. – Я сказал, что мы плохо и глупо начали и теперь хотели бы поправить дело.

Я наклонился и отогнул хлопчатобумажную перчатку на запястье Жан-Поля. Кожа все еще оставалась в фиолетовых пятнах от «нингидрина».

– Какая досада для мальчика, – улыбнулся Датт. Жан-Поль зыркнул на него.

– Хотите купить документы? – спросил я.

– Возможно, – пожал плечами Датт. – Я дам вам десять тысяч новых франков. Но если хотите больше, сделка не состоится.

– Я хочу вдвое больше.

– А если я откажусь?

– Тогда вы не получите каждый второй лист этих документов, которые я вынул и спрятал в другом месте.

– А вы не дурак, – заметил Датт. – По правде говоря, бумаги было так легко заполучить, что я усомнился в их подлинности. Так что я рад обнаружить, что вы не дурак.

– Есть еще документы, – сказал я. – По большей части это ксерокопии, но вам в принципе это ведь не важно. В первой части много оригиналов, чтобы доказать вам их подлинность, но регулярно добывать оригиналы слишком рискованно.

– На кого вы работаете?

– Не важно, на кого я работаю. Вы хотите их получить или нет?

Датт кивнул, жестко усмехнувшись:

– Договорились, мой друг. Договорились. – Он махнул рукой и заказал еще кофе. – Из чистого любопытства. Ваши документы не соответствуют моим научным интересам. Я намерен ими воспользоваться лишь как упражнением для ума. А потом они будут уничтожены. Или можете получить их обратно…

Курьер допил кофе и двинулся наверх, стараясь делать вид, что идет в туалет на первом этаже.

Я громко прочистил нос и закурил.

– Мне наплевать, для чего они вам, месье. Моих отпечатков на бумагах нет, и их невозможно связать со мной. Можете делать с ними что хотите. И я понятия не имею, нужны ли они вам в вашей работе. Собственно, я даже не знаю, в чем ваша работа заключается.

– В настоящий момент я занимаюсь научными исследованиями, – пояснил Датт. – Изучаю особенности человеческого поведения. В другом месте я мог бы зарабатывать куда больше, квалификация позволяет. Я психиатр. И отличный врач. И мог бы читать лекции по нескольким предметам: восточному искусству, буддизму и даже марксизму. Я считаюсь крупным авторитетом в теории экзистенциализма, особенно в экзистенциальной психологии. Но нынешняя работа принесет мне славу. С возрастом начинаешь хотеть, чтобы после твоей смерти о тебе помнили. – Он бросил кости и передвинул фишку мимо старта. – Давайте сюда мои двадцать тысяч.

– Чем вы занимаетесь в этой вашей клинике? – Я отсчитал игрушечные деньги и передал Датту. Он их пересчитал и сложил стопкой.

– Людей ослепляет, что в основе моих исследований лежит секс. И поэтому не способны увидеть мою работу в истинном свете. Они думают только о сексуальной деятельности. – Он вздохнул. – Полагаю, это естественно. Моя работа важна главным образом потому, что люди не могут рассматривать данную проблему объективно. А я могу. Так что я один из немногих, кто может руководить таким проектом.

– Вы анализируете сексуальную деятельность?

– Да, – кивнул Датт. – Никто не делает ничего, чего не хочет сам. Мы действительно нанимаем девушек, но большинство из тех, кто приходит в дом, приходят парами и уходят парами. Я покупаю еще два дома.

– Теми же парами?

– Не всегда, – ответил Датт. – Но это не обязательно достойно сожаления. Люди ментально скованны, и их сексуальная активность является шифром, позволяющим объяснить их проблемы. Вы не собираете ренту.

Он подтолкнул ко мне игровые деньги.

– А вы уверены, что не пытаетесь обосновать владение публичным домом?

– Приходите и сами увидите, – сказал Датт. – Это всего лишь вопрос времени, когда вы окажетесь в моих отелях на авеню Де-ля-Репюблик. – Он собрал в стопку карточки, обозначающие его собственность. – И тогда вам конец.

– Хотите сказать, клиника работает и днем?

– Человеческое существо уникально в своем роде тем, что его сексуальный цикл непрерывно продолжается с полового созревания до самой смерти.

Он свернул поле «Монополии».

Становилось жарко. Такие деньки идут на пользу ревматизму и увеличивают Эйфелеву башню дюймов на шесть.

– Погодите минутку, – сказал я Датту. – Я поднимусь к себе и побреюсь.

– Хорошо, – ответил Датт. – Но в принципе бриться не обязательно, вас вряд ли пригласят поучаствовать.

Он улыбнулся.

Я поспешил наверх. Курьер ждал в моей комнате.

– Они купились?

– Да. – Я пересказал беседу с Даттом.

– Отличная работа, – сказал курьер.

– А вы что, за мной следите? – Я тщательно намазал лицо кремом и начал бриться.

– Нет. Они забрали бумаги вон оттуда, где набивка торчит?

– Да. Если не вы, то кто?

– Вы же знаете, что я не могу вам сказать. Вам даже спрашивать меня не следовало. Умно с их стороны поискать там.

– Я сам им сказал, где искать. А я раньше и не спрашивал. Но похоже, те, кто за мной следит, узнают, что эти люди замышляют, еще раньше меня. Это кто-то близкий, кто-то, кого я знаю. Прекратите ковырять обивку пальцем. Ее едва успели зашить.

– Это не так, – возразил курьер. – Вы не знаете этого человека и даже никогда с ним не встречались. Как вы узнали, кто взял портфель?

– Вы лжете. Я же велел не лезть туда. «Нин». Окрашивает кожу. У Жан-Поля руки просто сверкают.

– Какого цвета?

– Сейчас увидите. Там еще полно «нина».

– Очень смешно.

– Ну а кто вас просил совать толстые крестьянские пальцы в обивку? Прекратите суетиться и слушайте внимательно. Датт повезет меня в клинику. Следуйте за мной.

– Хорошо, – без всякого энтузиазма сказал курьер и вытер пальцы большим носовым платком.

– И убедитесь, что я через час оттуда выйду.

– А что мне делать, если вы через час не выйдете? – спросил он.

– А черт его знает, – пожал плечами я. В фильмах таких вопросов не задают. – Наверняка у вас есть какая-то процедура для экстренных случаев.

– Нет, – очень тихо ответил курьер. – Боюсь, ничего такого нет. Я лишь составляю рапорты и складываю в секретную диппочту для отправки в Лондон. Иногда на это уходит три дня.

– Ну а тут может быть экстренный случай! – отрезал я. – И нужно заранее что-то придумать.

Я смыл остатки пены с лица, причесал волосы и поправил галстук.

– Я все равно за вами последую, – подбодрил меня курьер. – Отличная погода для прогулки.

– Хорошо. – У меня было такое ощущение, что если бы шел дождь, он остался бы в кафе. Я сбрызнул слегка лицо одеколоном и спустился вниз к месье Датту. Возле огромной кучи игровых денег он оставил чаевые официанту: один франк.

Лето снова выступало во всей красе. Тротуар раскалился, улицы в пыли, а регулировщики в белых кителях и темных очках. И уже повсюду сновали туристы в одежде двух стилей: либо бородатые, с бумажными пакетами и в вылинявших джинсах, либо в соломенных шляпах, с фотоаппаратами и в хлопковых пиджаках. Они занимали все лавочки и громко жаловались.

– …Ну и он мне объясняет, что это стоит сто новых франков, или десять тысяч старых, а я отвечаю: Господи, теперь я понимаю, почему вы, парни, устроили эту вашу революцию…