Текст книги "В Париже дорого умирать"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 35

После ухода Бирда я обнаружил, что не могу заснуть, но мне было слишком уютно, чтобы шевелиться. Я слушал, как по деревне едут грузовики: треск переключателя скоростей, когда они доезжали до угла, скрип тормозов на перекрестках и восходящие ноты, когда водитель видел, что дорога пустая, и прибавлял скорость, и наконец плеск, когда они въезжали в лужу у знака «Осторожно, дети». Каждые несколько минут очередной грузовик съезжал с магистрали, зловещая чужеродная сила, которая никогда не останавливалась и казалась враждебной обитателям деревни. Я взглянул на часы. Пять тридцать. В отеле царила тишина, лишь дождь легонько стучал в окно. Ветер вроде бы перестал, но мелкий дождик продолжал моросить, как бегун на длинные дистанции, обретший второе дыхание. Я долго лежал без сна, обдумывая ситуацию. Внезапно я услышал в коридоре мягкие шаги. Потом возникла пауза, и я увидел, как дверная ручка тихо поворачивается.

– Вы спите? – негромко окликнул меня Кван.

Интересно, подумал я, а не разбудил ли его мой разговор с Бирдом? Стенки тут тонкие. Кван зашел в комнату.

– Я бы хотел выкурить сигаретку. Не могу уснуть. Я спускался вниз, но там никого нет. И машины тоже нет.

Я протянул ему пачку «Плейерс». Он открыл ее, достал сигарету и прикурил. Похоже, уходить он не спешил.

– Не могу заснуть, – повторил он, уселся в обитое искусственным материалом кресло и принялся смотреть на дождь за окном. На раскинувшемся ландшафте ничто не шевелилось. Мы довольно долго сидели молча, потом я спросил:

– Когда вы впервые встретились с Даттом?

Казалось, он был рад поговорить.

– Во Вьетнаме, в 1954 году. Вьетнам тогда был сушим кошмаром. Французские поселенцы все еще находились там, но уже начали понимать неизбежность поражения. Не важно, какой у них опыт, но проигрывать французы так и не научились. Вы, британцы, проигрывать умеете. В Индии вы показали, что вам кое-что известно об искусстве компромисса, а французы так ничему и не научились и не научатся. Они знали, что им придется уйти, и поэтому все сильнее злобствовали. Становились все больше и больше одержимыми. Они твердо вознамерились не оставлять ничего: ни больничного покрывала, ни доброго слова.

В начале пятидесятых Вьетнам был китайской Испанией. Итог был совершенно очевиден, и наши партийные товарищи считали делом чести отправиться туда. Это значит, что партия высоко нас ценила. Я вырос в Париже и владею французским в совершенстве. Я мог свободно передвигаться. Я работал на одного старика по фамилии де Буа. Он был чистокровным вьетнамцем. Большинство членов партии брали вьетнамские имена, невзирая на свое происхождение, но де Буа подобная ерунда не интересовала. Таким уж он был человеком. Сам член партии с детских лет, советник компартии. Чисто политик, никакой военщины. Я был его секретарем – это большая честь. Он использовал меня, как мальчика на побегушках. Видите ли, я ученый, у меня неподходящий для военного склад ума, но это было почетно.

Датт жил в небольшом городке. Мне было приказано связаться с ним. Мы хотели наладить контакт с буддистами в том регионе. Они были отлично организованы, и нам тогда говорили, что они нам симпатизируют. Позже война стала более определенной – Вьетконг против американских марионеток, – но в ту бытность вся страна представляла собой сборище разных группировок и фракций, и мы пытались их объединить. Единственным общим у них была ненависть к колонизаторам, точнее, к французским колонизаторам. Французы сами сделали за нас нашу работу. Датт был своего рода мягкотелым либералом, но имел определенное влияние на буддистов – был чем-то вроде гуру, и они уважали его за знания. И, что куда более важно для нас, он не был католиком.

Так что я оседлал велосипед и крутил педали все шестьдесят километров до Датта, но город – не самое подходящее место, куда стоило появляться с винтовкой, так что в паре миль от городка, где обретался Датт, я остановился в маленькой деревушке. Деревушка была такой крохотной, что даже названия не имела. Разве не удивительно, что деревушка может быть настолько маленькой, чтобы не иметь названия? Я остановился и оставил ружье у молодого парня. Он был одним из наших. Коммунист. Ну, в той степени, в какой человек может быть коммунистом, живя в деревушке без названия. С ним была его сестра. Невысокая девушка с бронзовой, почти красной кожей. Она все время улыбалась и пряталась за спину брата, выглядывая оттуда, чтобы разглядеть мое лицо. Лица китайцев-хань тогда там были еще непривычным зрелищем. Я отдал ему винтовку – старый хлам, оставшийся еще со времен японской оккупации. Я из него ни разу и не стрелял. Они помахали мне, и я поехал дальше.

Датта я нашел.

Он угостил меня манильской сигарой с бренди и длинной лекцией по истории демократических правительств. Потом мы выяснили, что жили в Париже по соседству, и немного об этом поболтали. Я хотел, чтобы он поехал со мной к де Буа. Для меня это было долгое путешествие, но я знал, что у Датта есть старая машина, что означало, если я уговорю его поехать со мной, мне не придется крутить педали в обратную сторону. К тому же я устал с ним спорить и хотел, чтобы старик де Буа с ним дискутировал, благо между ними было много общего. Я ученый, у меня иная подготовка, так что я не силен был в тех спорах, в которые втягивал меня Датт.

Он поехал. Мы сунули велосипед на заднее сиденье его старого «паккарда» и двинулись на запад. Стояла ясная лунная ночь, и скоро мы доехали до той деревушки без названия.

– Я знаю эту деревушку, – сказал Датт. – Иногда гуляю до нее пешком. Там есть фазаны.

Я сказал ему, что гулять так далеко от города опасно. Он улыбнулся и ответил, что нет никакой опасности для доброжелательного человека.

Я понял, что что-то неладно, едва мы остановились, потому что в обычных условиях кто-нибудь обязательно прибежал бы если не улыбнуться, то посмотреть. Стояла мертвая тишина. Пахло обычным гнилым мусором и горящим деревом, как во всех деревнях, но не раздавалось ни звука. Даже ручей молчал, а за деревней рисовые поля сверкали под луной, как пролитое молоко. Ни собак, ни кур. Все исчезли. Там были только люди из Сюрте. Винтовку нашли. Кто знает, кто ее обнаружил: информатор, враг или староста. Улыбчивая девушка тоже там была. Мертвая. Ее обнаженное тело было покрыто маленькими круглыми ожогами, которые оставляет зажженная сигарета. Два человека поманили Датта. Он вышел из машины. На меня они особо внимания не обращали, лишь сбили с ног ударом пистолета. А вот Датта они начали пинать ногами. Они били его, и били, и били. Потом они передохнули, выкурили по «Голуаз» и снова начали его бить. Оба были французами, не старше двадцати, а Датт уже тогда был немолод. Но они беспощадно били его ногами. Он кричал. Сомневаюсь, что они сочли нас за членов Вьетминя. Они прождали несколько часов, пока кто-нибудь явится за винтовкой, а когда мы остановились поблизости, схватили нас. Они даже не спросили нас о винтовке. Они били его, потом помочились на него, рассмеялись, закурили по очередной сигарете, сели в свой «ситроен» и уехали.

Я не очень пострадал. Я всю жизнь прожил с «не тем цветом» кожи и знал, что делать, когда тебя пинают ногами. А Датт не знал. Я втащил его в машину – он потерял много крови и был тяжелым. Он уже тогда был полным. «Куда вы хотите, чтобы я вас отвез?» – спросил я. В городе был госпиталь, и я отвез бы его туда. Но Датт сказал: «Отвези меня к товарищу де Буа». Я все время в разговоре с Даттом произносил слово «товарищ», но сам Датт, возможно, впервые произнес его тогда. Пинок в живот может очень быстро и доходчиво объяснить, кто на самом деле тебе товарищ. Датт был зверски избит.

– Похоже, сейчас он уже оправился, – заметил я. – Если не считать хромоты.

– Сейчас он оправился, если не считать хромоты, – подтвердил Кван. – И если не считать того, что с тех пор он не может иметь дело с женщинами.

Кван пристально посмотрел на меня, ожидая реакции.

– Это многое объясняет, – сказал я.

– Неужели? – с издевкой бросил Кван.

– Нет. Какое он имеет право отождествлять бандитизм с капитализмом?

Кван не ответил. На кончике сигареты повисла длинная колбаска пепла, и он прошел через комнату, чтобы стряхнуть ее в раковину.

– Почему он считает себя вправе совать нос в жизнь других людей и предоставлять вам результаты?

– Вы дурак, – улыбнулся Кван, прислонившись к раковине. – Мой дед родился в 1878 году. В тот год в Китае умерли от голода тринадцать миллионов человек. Мой второй брат родился в 1928-м. В тот год пять миллионов китайцев умерли от голода. Мы потеряли двадцать миллионов в японско-китайской войне, и во время Великого похода националисты убили два с половиной миллиона. Мы не страна и не партия. Мы целая цивилизация и движемся вперед со скоростью, которой доныне не знала история. Сравните наш промышленный рост и Индии. Нас невозможно остановить.

Я ждал продолжения, но он замолчал.

– И что? – просил я.

– А то, что нам не нужны клиники, чтобы изучать ваши глупости и слабости. Нам совершенно не интересны ваши мелкие психические отклонения. То, чем себя развлекает Датт, не представляет ни малейшего интереса для моего народа.

– Тогда зачем вы его поощряли?

– Ничего подобного мы не делали. Весь этот бизнес он финансировал из собственного кармана. Мы никогда ему не помогали или приказывали. Не брали мы и эти его пресловутые досье. Нас это не интересует. Он был нам добрым другом, но, как любой европеец, он далек от наших проблем.

– Вы просто использовали его, чтобы досадить нам.

– Это я признаю. Мы не мешали ему создавать проблемы. А с чего бы? Возможно, мы и использовали его довольно бессердечно, но революция должна использовать так каждого.

Он вернул мне пачку сигарет.

– Оставьте себе, – сказал я.

– Очень любезно с вашей стороны, тут еще осталось десять штук.

– Не так уж много для семисот миллионов, – сказал я.

– Это верно, – согласился он и прикурил следующую сигарету.

Глава 36

Меня разбудила хозяйка в половине десятого.

– Пора принять ванну и поесть, – сказала она. – Муж предпочитает выехать пораньше, иногда сюда заглядывают полицейские за выпивкой. И будет лучше, если вы в этот момент уже уйдете.

Думаю, она заметила мой взгляд в сторону соседней комнаты.

– Ваш коллега уже встал, – сообщила она. – Ванная комната в конце коридора. Я там положила мыло, а горячей воды в это время суток вполне достаточно.

– Спасибо, – поблагодарил я. Она молча вышла.

Ели мы в основном в тишине. На ужин подали копченую ветчину, форель «меньер» и пирог с начинкой из рисового пудинга. Фламандец сидел напротив и жевал хлеб, запивая вином, чтобы составить нам компанию за ужином.

– Сегодня командую я.

– Хорошо, – сказал я. Кван кивнул.

– Нет возражений? – спросил меня фламандец. Он не хотел демонстрировать Квану, что главный тут я, поэтому представил все как договоренность между друзьями.

– Меня устраивает, – сказал я.

– Меня тоже, – подтвердил Кван.

– У меня есть для вас пара шарфов и теплых шерстяных свитеров. Встреча с его куратором назначена на пристани. Скорее всего вас вывезут на лодке.

– Не меня, – возразил я. – Я сразу возвращаюсь назад.

– Нет, – сказал фламандец. – Насчет этого даны очень четкие указания. – Он потер лицо, чтобы собраться с мыслями. – Вы перейдете под командование его куратора, майора Чена, в точности как вот он сейчас подчиняется моим приказам.

Кван бесстрастно смотрел на него.

– Думаю, вы им понадобитесь на тот случай, если они встретят береговую охрану или рыболовецкий патруль, короче, что-то неожиданное. Эти предосторожности нужны только в территориальных водах. Вы скоро узнаете, нужно ли что-то их куратору.

– Это все равно что зайти в рефрижератор проверить, выключается ли свет, – хмыкнул я.

– Они наверняка что-то придумали, – сказал фламандец. – Лондон должен…

Он осекся и снова потер лицо.

– Все нормально, – успокоил я. – Он знает, что мы представляем Лондон.

– Кажется, Лондон считает, что все пройдет хорошо.

– Ну просто бальзам на мою душу, – фыркнул я.

Мужчина хихикнул.

– Да, – сказал он, – да.

И принялся снова тереть лицо, пока на глазах не выступили слезы.

– Думаю, теперь я сгорел, – проговорил он.

– Боюсь, что так, – подтвердил я. – Это ваша последняя работа на нас.

Он кивнул.

– Мне будет не хватать этих денег, – грустно сказал он. – Именно тогда, когда с их помощью мы бы могли так много сделать.

Глава 37

Мария постоянно думала о смерти Жан-Поля. Это выбило ее из колеи, и теперь ее мысли клонились в одну сторону, как человек с тяжелым чемоданом в руке. Ей приходилось все время контролировать раздрай в собственных мыслях.

– Какая тяжелая утрата, – произнесла она вслух.

Еще с детства у Марии завелась привычка разговаривать сама с собой. И постоянно смущалась, когда кто-то заставал ее, высказывающей вслух свои мысли и желания. Мать не обращала на это внимания. Не важно, что ты разговариваешь сама с собой, говорила она, важно лишь, что именно ты говоришь. Мария попыталась взглянуть со стороны на свою нынешнюю дилемму. И начала анализировать вслух. Сущий идиотизм. Вообще вся ее жизнь – нечто вроде пантомимы, но что ей придется гнать загруженную карету «скорой помощи» через Северную Францию – такого она не могла вообразить даже при самом буйном полете фантазии. «Скорую помощь», набитую восемьюстами досье и порнофильмами. Ей почти хотелось рассмеяться. Но только почти.

На повороте дороги машину повело, и Марии пришлось ее выравнивать, но один из ящиков упал и повлек за собой следующий. Мария протянула руку и поправила жестяные коробки, сложенные на аккуратно заправленной койке. Коробки позвякивали, но ни одна не упала. Она любила водить машину, но тащиться на этой древней развалюхе по разбитым проселочным дорогам Северной Франции было совсем не весело. Ей приходилось избегать основных магистралей. Мария знала – нутром чувствовала, – которые из них будут патрулировать. Она знала, что дорожные патрули выполнят приказ Луазо перехватить Датта, его досье, фильмы и магнитофонные записи, Марию, Квана и англичанина или любого из них, кто попадется. Ее пальцы в третий раз пробежались по приборной панели. Она включила «дворники», выругалась, выключила их, нащупала дроссель, затем зажигалку. Где-то должен был быть тумблер, регулирующий эту чертову оранжевую подсветку, из-за которой ящики, коробки и жестянки отражались в ветровом стекле. Ехать с таким отражением было опасно, но останавливаться Мария не хотела! Времени у нее хватало, просто она не желала задерживаться. Не хотела останавливаться, пока не покончит со всем этим делом. А потом можно будет остановиться, отдохнуть, а может, и снова сойтись с Луазо. Мария покачала головой. Она вовсе не была уверена, что хочет снова сойтись с Луазо. Куда лучше думать о нем вот так, абстрактно. Представлять его среди гор грязной посуды, с дырявыми носками, одиноким и печальным. Но если посмотреть мрачной правде в глаза, то он вовсе не одинокий и печальный. А самодостаточный, несгибаемый и удручающе довольный своей холостяцкой жизнью. Это неестественно, но быть полицейским само по себе неестественно.

Она вспомнила, как познакомилась с Луазо. В деревушке в Перигоре. На ней было жуткое розовое хлопчатобумажное платье, которое ей продала подруга. Много лет спустя она снова там побывала, в надежде, что его призрак будет сопровождать ее там и что каким-то чудесным образом до него дойдет, и он вернется к ней, и они будут снова по уши влюблены друг в друга, как в былые времена. Но возвращаясь в прошлое, обнаруживаешь, что ты там чужой. Люди, официантки, музыка, танцы – все новое и незнакомое, и тебя никто не помнит.

Чертова тяжеленная машина! Подвески и рулевое управление тугие, как у грузовика. За машиной, видимо, не следили, резина совсем лысая. Когда она проезжала через деревни, колеса с трудом цеплялись за мостовую. Деревушки были старыми и серыми, с парой-тройкой ярких вывесок с надписью «Пиво» или «Фритюр». В одной деревушке бросились в глаза яркие вспышки сварки – деревенский кузнец трудился в ночи. Мария услышала раздавшийся сзади настойчивый сигнал быстрой машины. Она ушла вправо, и мимо проревел синий «лендровер», сверкнув фарами и благодарно бибикнув. Синяя мигалка на крыше осветила призрачным светом темный ландшафт и исчезла. Мария притормозила – она не ожидала встретить на этой дороге полицейский патруль и осознала вдруг, что у нее сердце выпрыгивает из груди. Она выудила сигареты из глубокого кармана замшевого пальто, но когда поднесла пачку ко рту, сигареты высыпались ей на колени. Она поймала одну и сунула в рот. Теперь она ехала медленно, лишь вполглаза следя за дорогой. Пламя зажигалки горело слишком сильно и дрожало. Она отрегулировала его, и тут впереди, на горизонте, мелькнули куда более яркие вспышки. Штук шесть или семь. Маленькие огненные шарики, как ограждение у могилы Неизвестного солдата. Дорога стала черной и гладкой, как водная поверхность глубокого озера, но это никак не могла быть вода, дождя не было неделю. Мария представила, как вода поглотит «скорую», если она не остановится. Но не остановилась. Под передними колесами плеснуло. Мария представила, как над ней смыкаются темные воды, и вздрогнула. Это вызвало у нее приступ клаустрофобии. Она открыла окно, и ее окатило запахом красного вина. Сквозь вспышки пламени виднелись горящие лампы и огни фар. Чуть дальше группа людей толпилась у небольшого здания, стоявшего поперек дороги. Сперва она подумала, что это пост таможенного контроля, но потом увидела, что это вовсе не здание. Огромный виновоз завалился на бок и перекрыл дорогу, из разошедшихся швов хлестало вино. Передняя часть машины зависла над кюветом. За разбитыми стеклами вспыхивали огоньки, а мужчины пытались вытащить водителя. Мария затормозила. Полицейский, отчаянно мотая головой, велел ей прижаться к обочине.

– Быстро вы, – сказал он. – У нас тут четверо погибших и один раненый. Ноет, но, думаю, у него лишь царапины.

Подскочил еще один полицейский.

– Сдайте задом к машине, и мы его загрузим.

Первым порывом Марии было уехать, но она сумела взять себя в руки.

– Приедет еще одна «скорая», – сказал она, затянувшись сигаретой. Ей хотелось убраться отсюда до появления настоящей «скорой».

– Зачем это? – изумился полицейский. – Сколько пострадавших вам назвали по телефону?

– Шесть, – солгала Мария.

– Нет, один раненый и четверо погибших, – возразил полицейский. – Водитель легковушки ранен, четверо в автоцистерне умерли мгновенно. Два водителя и два автостопщика.

У дороги полицейские складывали обувь, сломанное радио, карты, одежду и полотняную сумку. Причем выкладывали все строго по прямой линии.

Мария вышла из машины.

– Дайте мне взглянуть на автостопщиков.

– Да мертвые они, – сказал полицейский. – Уж поверьте, я знаю.

– Дайте мне взглянуть. – Мария посмотрела на дорогу, опасаясь появления «скорой».

Полицейский направился к лежавшей посреди дороги куче. Там из-под брезента, который полицейские патрули возили специально для таких случаев, торчали четыре пары ног. Полицейский приподнял край брезента. Мария посмотрела вниз, готовая увидеть изломанные останки англичанина и Квана, но увидела бородатых юнцов в джинсе. У одного из них на лице застыла ухмылка. Мария в сердцах отшвырнула сигарету.

– Говорил же я вам, – сказал полицейский. – Мертвые они.

– Раненого я оставлю следующей «скорой», – сказала Мария.

– Чтобы он ехал с четырьмя жмуриками? Не в этой жизни! – отрезал полицейский. – Его заберете вы.

Красное вино по-прежнему лилось на дорогу. Раздался скрежет металла, когда кабину разрезали гидравлическими ножницами, чтобы извлечь водителя.

– Послушайте, – в отчаянии сказала Мария, – у меня утренняя смена. Я не смогу уехать, если придется регистрировать пострадавших. Вторая «скорая» возражать не будет.

– Милашка, а ты особым рвением не страдаешь! – хмыкнул полицейский.

– Пожалуйста, – похлопала ресницами Мария.

– Нет, дорогуша, никак нельзя. Раненого заберешь ты. На жмуриках не настаиваю, раз, как ты говоришь, сюда едет вторая. Я ее дождусь. Но раненый тут не останется. – Он протянул ей маленький узелок. – Его личные вещи, не потеряй.

– Нет, я не говорю по-французски! – громко сказал кто-то на английском. – И отпустите меня уже, могу и сам доковылять, спасибо.

Полисмен, пытавшийся дотащить парня, отпустил его и смотрел, как тот осторожно залезает в «скорую» через заднюю дверь. Второй полицейский залез перед ним и смахнул с койки жестяные коробки.

– Тут полно хлама. – Он поднял коробку с фильмом и принялся рассматривать.

– Это медицинские записи, – сказала Мария. – О переводе пациентов в другие клиники, документация, отснятая на пленку. Утром я отвезу их в другие клиники.

Английский турист – высокий парень в черной шерстяной рубашке и розовых полотняных штанах – растянулся на койке.

– То, что доктор прописал, – довольно проговорил он.

Полицейский тщательно закрыл заднюю дверь. Мария услышала, как он говорит:

– Ну что же, жмуры пусть пока тут полежат. Вторая «скорая» их найдет. А сами займемся пробками. Ну и ночка! Авария, блокпосты, поиск контрабанды, а потом еще попросят поработать сверхурочно пару часиков!

– Пусть «скорая» уедет, – сказал второй полицейский. – Оно нам надо, чтоб она сообщила, что мы покинули место аварии до приезда второй «скорой».

– Ленивая сучка! – сказал первый и треснул кулаком по крыше «скорой». – Ладно, можете ехать.

Мария обернулась на сиденье и поискала выключатель внутреннего света. Нашла и выключила оранжевую лампу. Полицейский заглянул в окно.

– Смотри не перетрудись! – бросил он.

– Полицейский! – Мария выплюнула это слово как ругательство, и полицейский аж отшатнулся, пораженный глубиной ее ненависти.

– Проблема с вами, медиками, в том, – проговорил он тихо и зло, – что вы считаете только себя единственными нормальными людьми на земле.

Мария не смогла придумать ничего в ответ и просто поехала дальше. Позади нее англичанин произнес:

– Извините, что доставил неприятности.

Говорил он по-английски, надеясь, что интонация передаст смысл слов.

– Все нормально, – ответила Мария.

– Вы говорите по-английски! – возрадовался парень. – Это здорово!

– Нога болит? – Мария старалась говорить профессиональным тоном.

– Ерунда. Просто упал, когда бежал по дороге в поисках телефона. Это правда смешно: четыре трупа и совершенно целый я, если не считать сбитого при падении колена.

– А ваша машина?

– Ей каюк. Дешевенькая, «форд-англиа». Движок был в салоне, когда я ее видел в последний раз. Конец ей. Водитель грузовика не виноват. Бедолага. И не моя вина тоже, разве что я ехал слишком быстро. Я всегда гоняю, мне все об этом говорят. Но я не мог ничего сделать. Он ехал прямо посередине дороги. Тяжелые грузовики часто так ездят по дорогам с выпуклым профилем. Я его не виню. Надеюсь, он тоже не очень на меня сердится.

Мария не ответила. Она надеялась, что парень уснет и она сможет спокойно обдумать создавшуюся ситуацию.

– Вы не могли бы закрыть окно? – попросил он.

Мария прикрыла окно, оставив все же небольшую щелочку. У нее снова начинался приступ клаустрофобии, и она локтем ткнула оконную ручку, в надежде незаметно для парня приоткрыть окно пошире.

– А вы были резкой с полицейскими, – заметил парень.

Мария согласно хмыкнула.

– А почему? Не любите полицейских?

– Вышла замуж за одного.

– Да ладно! – Парень немного поразмыслил. – А вот я никогда не был женат. Жил, правда, с одной пару лет…

Он замолчал.

– И что произошло? – спросила Мария. Ей было наплевать, ее куда больше занимала дорога. Сколько впереди блокпостов? Насколько тщательно они будут проверять документы и груз?

– Она меня бортанула, – сказал парень.

– Бортанула?

– Ну, отвергла. А вы?

– Полагаю, мой меня тоже бортанул.

– И вы стали водителем «скорой», – с юношеским простодушием изрек парень.

– Да, – расхохоталась Мария.

– С вами все в порядке? – озабоченно спросил парень.

– В полном, – сказала Мария. – Но ближайший приличный госпиталь находится за границей, в Бельгии. Так что когда будем пересекать границу, ложитесь и стоните погромче, изобразите тяжелораненого. Все понятно?

Мария специально взяла восточнее, вокруг леса Сен-Мишель, через Ватиньи и Синьи-ле-Пти. Она намеревалась пересечь границу с провинцией Эно.

– А если граница перекрыта? – спросил парень.

– Предоставьте это мне.

Мария свернула на узкую дорожку, возблагодарив высшие силы, что не начался дождь. В этой части мира после получасового дождя грязь развезет так, что ни проехать, ни пройти.

– Вы ясно знаете обходные пути, – прокомментировал парень. – Живете где-то поблизости?

– Моя мать живет.

– А отец нет?

– Он тоже, – рассмеялась Мария.

– С вами все в порядке? – снова спросил парень.

– Это вы пострадавший, – напомнила Мария. – Ложитесь и спите.

– Простите, что беспокою, – извинился парень.

«Простите, что дышу», – подумала Мария. Англичане вечно извиняются.