Текст книги "В Париже дорого умирать"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава 27

Дорога была прямой. Ее не интересовали ни география, ни геология, ни история. Заляпанное пятнами машинного масла скоростное шоссе привлекало детей и разделяло соседей, проходило прямо посередине маленьких деревушек. В принципе логично, дорога и должна быть прямой, но при этом она и навязчива тоже. Аккуратные дорожные знаки, с названиями деревушек и указанием времени мессы, а затем мимо мелькают пыльные фасады домов с редкими признаками наличия жизни. В Ле Шато я свернул с основной магистрали и поехал по проселочным дорогам. Завидев впереди указатель «Плезир», я притормозил. Именно сюда мне и надо.

Главная улица деревеньки казалась вышедшей из романов Зейна Грея, с толстым слоем пыли от проходящего транспорта, только никто тут не останавливался. Улицы достаточно широкие, чтобы машины могли ехать в четыре ряда, но движения практически нет. Плезир – это путь в никуда. Разве что случайно заблудившийся путешественник, свернувший не на ту дорогу в Сен-Квентине, может попытаться проехать через Плезир в надежде снова выбраться на шоссе Париж – Брюссель. Сколько-то там лет назад, когда строили это шоссе, тут проходили тяжелые самосвалы, но ни разу ни один не остановился в Плезире.

День был жаркий. Даже знойный. Четыре шелудивых дворняги налопались отбросов и теперь дрыхли посреди дороги. Во всех домах, выглядевших серыми и пыльными под жарким полуденным солнцем, почти не оставлявшим тени, ставни закрыты наглухо.

Я остановился у заправки, очень старой. Ручная помпа еле держалась на бетонной стойке. Я вылез из машины и постучал в гаражную дверь, но никто не отозвался. Единственным наличествующим транспортным средством был старый трактор, стоявший в нескольких ярдах от меня. На другой стороне улицы лошадь, привязанная к ржавому остову какого-то сельскохозяйственного орудия, отгоняла хвостом мух. Я потрогал трактор – двигатель был еще теплым. Тогда я снова постучал в дверь гаража, но единственным ответом осталось помахивание лошадиного хвоста. Тогда я направился дальше по улице, шагая по раскаленным камням. Одна из дворняг, без левого уха, лениво почесалась и отползла в тенек под трактор. Когда я проходил мимо, она неохотно рыкнула и продолжила спать дальше. Из окна, заставленного горшками с аспидистрой, на меня пялились кошачьи глаза. Над окном я прочитал едва различимую на потемневшем от времени дереве надпись «Кафе». Дверь оказалась тугой и открывалась со скрипом. Я зашел внутрь.

Полдюжины посетителей стояли у барной стойки. Они молчали, и у меня возникло ощущение, что они следили за мной с того момента, как я вылез из машины. Все уставились на меня.

– Красного вина, – сказал я.

Старуха за стойкой, не моргая, смотрела на меня. Она даже не шевельнулась.

– И бутерброд с сыром, – добавил я. Бабка не шевелилась еще добрую минуту, потом медленно взяла бутылку, сполоснула стакан и налила мне вина. Все это она проделала, не сходя с места. Я повернулся и оглядел помещение. Посетителями были в основном сельскохозяйственные рабочие, на их обуви налипли комья земли, а в лица въелась застарелая грязь. Столик в углу занимали трое мужчин в костюмах и белых рубашках. Хотя обеденное время давно миновало, у них были заткнуты за воротник салфетки, они поглощали сыр с хлебом, щедро запивая красным вином. Они продолжали есть – единственные в зале, кто не обращал на меня внимания, кроме еще одного мускулистого парня, сидевшего в дальнем конце, водрузив ноги на стул. Он спокойно и уверенно раскладывал пасьянс. Я наблюдал, как он достает из колоды очередную карту, с бесстрастностью компьютера разглядывает ее и кладет лицом вверх на мраморный стол. Я наблюдал за ним где-то с минуту, но он так и не поднял глаз.

Помещение было темным. Слабые лучи света пробивались сюда лишь через заросли на подоконнике. На мраморных столах лежали круглые подставки с рекламой аперитива. Подставки были изрядно замызганными. В баре, покрытом темным лаком, теснились бутылки, а над ним виднелись часы, показывавшие 3.37 какого-то давно забытого дня. На стенах висели старые календари, сломанный стул аккуратно сложен под окном, а половицы скрипели при малейшем движении. Несмотря на жаркий день, трое мужчин придвинули стулья к холодной печке в центре зала. Печка потрескалась, и холодная зола высыпалась на пол. Один из них выбил об нее трубку. Из трубки посыпался пепел, как пески времени.

– Я ищу месье Датта, – сообщил я присутствующим. – Где здесь его дом?

Никто не отреагировал. Снаружи послышался испуганный собачий визг. Из угла доносилось ровное шлепанье карт по столу. Других звуков не было.

– У меня для него важные сведения, – продолжил я. – И я знаю, что он живет где-то здесь, в этой деревне.

Я оглядел присутствующих, ища на их лицах хотя бы проблеск понимания. Ничего. На улице собаки затеяли драку, сопровождающуюся разными звуками: низким рычанием и внезапным визгом боли.

– Это Плезир? – спросил я.

Ответа не последовало. Тогда я обратился к женщине за стойкой:

– Это деревня Плезир?

Она криво улыбнулась.

– Еще графин красного! – сказал один из мужчин в белых рубашках.

Бабка за стойкой взяла литровую бутылку, налила вино в графин и передвинула графин по стойке. Мужчина, просивший вина, подошел к бару, с салфеткой, заткнутой за воротник, и вилкой в руке. Схватив графин за горлышко, он вернулся за стол, налил себе вина и сделал большой глоток. Он откинулся на спинку стула, посмотрел мне в глаза и позволил вину стечь в глотку. Собаки снова передрались.

– Они становятся злобными, – сказал мужчина. – Похоже, пора избавиться от одной из них.

– Избавьтесь от всех, – сказал я. Он кивнул.

Я допил вино.

– Три франка, – сказала женщина.

– А где бутерброд с сыром?

– Мы продаем только вино.

Я бросил три новых франка на стойку. Мужчина в углу закончил раскладывать пасьянс и собрал потрепанную колоду. Потом допил вино, встал, подошел к стойке и водрузил на нее пустой стакан и засаленную колоду, прикрыв сверху двумя двадцатифранковыми купюрами. Потом вытер руки о рабочую куртку и какое-то время смотрел на меня. Глаза его были внимательными и настороженными. Затем он направился к двери.

– Так вы скажете мне, где дом месье Датта? – снова спросил я женщину.

– Мы только продаем вино. – Она сгребла мелочь.

Я вышел под жаркое полуденное солнце. Мужчина, раскладывавший пасьянс, неторопливо шел к трактору. Высокий, более упитанный и куда более сообразительный, чем аборигены, лет тридцати. Идет, как кавалерист. Дойдя до заправки, он тихонько свистнул. Дверь мгновенно открылась, и оттуда вышел заправщик.

– Десять литров.

Заправщик кивнул. Он сунул заправочный пистолет в бак, включил помпу и начал качать бензин. Я наблюдал за ними с близкого расстояния, но они не обращали на меня внимания. Когда стрелка показала десять литров, заправщик перестал качать и водрузил заправочный пистолет на место.

– До завтра, – сказал высокий мужчина. Расплачиваться он не стал. Забросил ногу через сиденье трактора и завел двигатель. Мотор громко зарокотал. Тракторист слишком быстро тронулся с места, и большие колеса какое-то мгновение буксовали, прежде чем вцепиться в мостовую, а потом трактор покатил прочь, оставляя за собой голубой дымный хвост. Одноухий пес снова проснулся от этих звуков и палящего солнца и понесся по дороге, лая на тракторные колеса. Высокий тракторист нагнулся в седле, как следопыт апачи, и огрел пса палкой по единственному уху. Пес взвыл и прекратил погоню. Остальные собаки тоже утомились, жара вытянула из них энергию. Теперь они лишь изредка взлаивали.

– Я хочу доехать до дома Датта, – сказал я заправщику. Тот смотрел вслед трактору.

– Он никогда не научится, – сказал он. Пес прохромал обратно в тенек у заправки. Заправщик повернулся ко мне. – Некоторые собаки такие. Необучаемые.

– Если я поеду к Датту, мне потребуется двадцать литров лучшего бензина.

– Есть только один сорт.

– Мне понадобится двадцать литров, если вы будете любезны указать мне дом Датта.

– Вам лучше залить полный, – сказал заправщик и впервые посмотрел мне в глаза. – Вам ведь понадобится ехать обратно, верно?

– Верно, – согласился я. – Заодно проверьте масло и воду.

Я достал из кармана десять франков.

– Это вам, – сказал я. – За беспокойство.

– Аккумулятор я тоже проверю.

– Я порекомендую вас туристическим фирмам, – сказал я. Он кивнул. Затем взял заправочный пистолет и залил бак, открыл капот и протер тряпкой аккумулятор.

– Все в норме, – сообщил он.

Я заплатил ему десять франков.

– Колеса проверите?

Он пнул одно из них.

– Сойдет. Вам всего лишь дальше по дороге. Последний дом перед церковью. Они вас ждут.

– Спасибо. – Я постарался скрыть удивление.

По прямой дороге тащился автобус, взметая клубы пыли. Он остановился возле кафе. Пассажиры высыпали наружу, чтобы посмотреть. Водитель забрался на крышу автобуса и спустил оттуда несколько коробок и ящиков. Одна женщина держала живую курицу, вторая – птичью клетку. Они одернули платья и потянулись.

– Еще визитеры, – заметил я.

Заправщик покосился на меня, а потом мы оба уставились на автобус. Пассажиры закончили разминать затекшие конечности и снова поднялись на борт. Автобус двинулся дальше, оставив на дороге лишь четыре коробки и клетку. Я посмотрел на кафе и заметил глаза в окне. Быть может, это кот следил за птичкой в клетке. Такой вот особенный кот.

Глава 28

Дом оказался последним на этой улице, если, конечно, можно назвать улицей бесконечные стены и заборы. Я остановился у ворот. Ни таблички, ни звонка. Присматривавший позади дома за двумя привязанными козами ребенок уставился на меня, а потом убежал. У дома росла небольшая рощица, наполовину скрывающая большой серый бетонный блок: неразрушимый вклад вермахта в европейскую архитектуру.

Проворная маленькая женщина торопливо подошла к воротам и открыла. Дом оказался высоким и узким, и не сказать, чтобы красивым, но умело расположенным на примерно двадцати акрах. Справа огород заканчивался двумя теплицами. За домом виднелся небольшой парк, где статуи прятались за деревьями, как играющие в пятнашки серые каменные дети, а в середине тянулись ровные ряды фруктовых деревьев, огораживая место, где едва виднелось хлопавшее на легком ветерке развешанное белье.

Я медленно проехал мимо грязного бассейна, где качались на воде пляжный мяч и несколько оберток от мороженого. У самой поверхности мельтешили мошки. Вокруг бассейна стояла садовая мебель: кресла, скамейки и стол с порванным зонтом. Женщина, пыхтя, шла рядом с моей машиной. Я ее узнал: та самая, что вкатила мне укол. Я остановил машину на вымощенном дворике, женщина распахнула боковую дверь в дом и провела меня через просторную кухню. По пути она закрыла газовый кран, выдвинула ящик, достала оттуда белый передник и повязала на талии, не замедляя шага. Полы центрального входа были выложены каменными плитами, стены выбелены, а на них висели мечи, щиты и древние знамена. Мебели мало: дубовый сундук, несколько старых стульев, столы с большими вазами со свежесрезанными цветами. В конце холла оказалась бильярдная. Там горел свет, и блестящие разноцветные шары лежали на зеленом сукне, как на картине в стиле поп-арт.

Маленькая женщина поспешала впереди меня, открывая двери и пропуская меня, каждый раз перебирая большую связку ключей, запирала каждую дверь, потом обгоняла меня и снова поспешала впереди. Наконец она привела меня в гостиную. Та оказалась уютной и изысканной в отличие от мрачной суровости остальной части дома. Четыре роскошных дивана с цветочной обивкой, растения, безделушки, античные ларцы, полные античной посуды. Фотографии в серебряных рамках, пара странных современных полотен, выполненных в первичной цветовой гамме, изогнутый бар, отделанный позолоченной жестью и пластиком. На полках за баром стояли бутылки, а на стойке рядком стояла всякая необходимая утварь: шейкеры, фильтры, ведерки для льда.

– Счастлив видеть вас, – произнес месье Датт.

– Это хорошо.

Он поощрительно улыбнулся:

– Как вы меня нашли?

– Одна птичка напела.

– Чертовы птички, – все так же улыбаясь, сказал Датт. – Но это не важно. Скоро ведь открытие охотничьего сезона, не так ли?

– Возможно, вы и правы.

– Почему бы вам не присесть? Позвольте угостить вас выпивкой. Сегодня чертовски жарко, даже не припоминаю такого.

– Не вздумайте ничего затевать, – сказал я. – Сюда явятся мои парни, если я задержусь тут слишком долго.

– Ну что у вас за грубые мысли. Все же полагаю, что ваш ум в основе своей весьма гибок. Но не бойтесь, вас тут не собираются кормить отравленной пищей или что-то в этом роде. Наоборот, я надеюсь доказать вам, насколько ошибочна ваша оценка моей скромной персоны. – Он потянулся к хрустальным графинам. – Как насчет скотча?

– Ничего, – отказался я. – Совсем ничего.

– Вы правы.

Датт подошел к окну. Я последовал за ним.

– Ничего, – повторил он. – Совсем ничего. Мы оба с вами аскеты.

– Говорите за себя. Лично я люблю периодически слегка потакать своим желаниям.

Окна выходили во внутренний двор. Заросшие плющом стены подчеркивали четкую геометрию белых ставней. Там стояла голубятня, и белые голуби вышагивали туда-сюда по булыжникам.

У ворот раздался гудок, и во внутренний двор въехала большая машина «скорой помощи» марки «Ситроен». На боку под красным крестом шла надпись «Клиника „Паради“». Машина была вся в пыли, как после долгой поездки. Из-за руля выбрался Жан-Поль и надавил на клаксон.

– Это моя «скорая», – сообщил Датт.

– Да, и за рулем Жан-Поль.

– Он хороший мальчик.

– Давайте я вам скажу, что мне надо, – настаивал я.

Датт отмахнулся.

– Я знаю, зачем вы приехали. Не надо ничего объяснять.

Он снова расположился в кресле.

– Откуда вы знаете, что я не приехал вас убить? – поинтересовался я.

– Дорогой мой! Вопрос о насилии даже не стоит, и по многим причинам.

– Например?

– Во-первых, вы не из тех людей, которые легко прибегают к насилию. Вы прибегаете к жестким мерам лишь тогда, когда можете просчитать все последствия и точно знаете, какую пользу это вам принесет. Во-вторых, мы с вами примерно в равных весовых категориях, вы и я.

– Угу, примерно как рыба-меч и рыбак. Только один сидит, прикрепленный к стулу, а второго тащат по океану за крючок во рту.

– И который из них я?

– За этим я и приехал, чтобы выяснить.

– Так приступайте, сэр.

– Позовите Квана.

– О чем это вы?

– О том самом. Позовите Квана. К.В.А.Н.А. Позовите его сюда.

Датт передумал насчет выпивки. Он плеснул себе вина и принялся медленно потягивать.

– Не стану отрицать, что он здесь, – изрек Датт наконец.

– Так почему бы его не позвать?

Он нажал на звонок, и появилась горничная.

– Позовите месье Квана, – приказал Датт.

Старуха неспешно удалилась и вернулась уже с Кваном. На китайце были серые фланелевые штаны, рубашка с открытой шеей и пара грязных белых теннисных тапочек. Он налил себе в баре большой стакан «перье» и плюхнулся в кресло, свесив одну ногу через подлокотник.

– Ну? – обратился он ко мне.

– Я привез вам на беседу одного американского эксперта по водородной бомбе.

Кван нисколько не удивился.

– Петти, Барнс, Бертрам или Хадсон?

– Хадсон.

– Прекрасно, он лучший.

– Мне это не нравится, – заявил Датт.

– А это и необязательно, – сказал я. – Если Кван с Хадсоном хотят немного поболтать, к вам это никакого отношения не имеет. – И обратился к Квану: – Сколько вам нужно времени на разговор?

– Два часа. Максимум три. А если у него с собой бумаги, то даже меньше.

– Думаю, бумаги у него с собой, – сообщил я. – Он хорошо подготовился.

– Мне это не нравится, – пожаловался Датт.

– Успокойтесь! – отрезал Кван и повернулся ко мне. – Вы работаете на американцев?

– Нет, просто выступаю от их имени. Разовая операция.

Кван кивнул:

– Логично. Они не захотели светить одного из своих.

Я от злости закусил губу. Понятно, что Хадсон действовал по инструкции, а не по собственной инициативе. И по этому плану подставляли меня, чтобы ЦРУ не пришлось светить своих людей. Хитрые сволочи. Ладно, как говорится, «улыбаемся и машем» – и попытаемся извлечь из всего этого что-нибудь полезное.

– Верно, – подтвердил я.

– Значит, торговаться вы не будете?

– Мне за это не платят, – хмыкнул я, – если вы это имеете в виду.

– Сколько вы хотите? – устало спросил Кван. – Только особо не увлекайтесь.

– Обсудим после того, как вы пообщаетесь с Хадсоном.

– Какое поразительное проявление доверия, – сказал Кван. – Датт расплатился с вами за тот неполный комплект документов, что вы позволили нам забрать?

– Нет.

– Ну, раз уж мы выложили карты на стол, я так понимаю, на самом деле никакая оплата вам не нужна.

– Совершенно верно, – подтвердил я.

– Хорошо. – Кван снял ногу с подлокотника и потянулся к ведерку со льдом. Прежде чем плеснуть себе виски, он придвинул мне телефон.

Мария ждала моего звонка у телефона.

– Приведи сюда Хадсона, – сказал я. – Дорогу ты знаешь.

– Да, – ответила Мария. – Дорогу я знаю.

Глава 29

Кван вышел, чтобы подготовиться к встрече с Хадсоном, а я снова уселся на жесткий стул. Датт заметил, как я скривился.

– У вас боли в позвоночнике?

– Да, – сказал я. – На дискотеке заработал.

– По мне, так эти современные танцы слишком уж энергичны, – заметил Датт.

– Этот танец для меня тоже оказался слишком энергичным, – хмыкнул я. – У партнерши были стальные кулаки.

Датт встал на колени у моих ног, снял с меня ботинок и принялся сильными пальцами щупать пятку. Ощупал лодыжку, цокая языком, словно она как-то неправильно слеплена. А потом неожиданно сильно надавил на пятку.

– Ага, – сказал он, но его слова потонули в моем вопле боли. Кван распахнул дверь и заглянул к нам.

– У вас тут все нормально? – поинтересовался он.

– У него был мышечный спазм, – сказал Датт. И пояснил мне: – Это акупунктура. Я сниму вам боль в спине.

– Уй, не надо, если после этого я останусь калекой на всю жизнь.

Кван удалился обратно к себе. Датт еще раз осмотрел мою ногу и объявил, что она готова.

– Это должно снять боль в спине, – сказал он. – Посидите спокойно полчасика.

– Стало легче, – признал я.

– Не удивляйтесь, – пожал плечами Датт. – Китайцы практикуют это искусство на протяжении столетий. Ваш случай несложный. Всего лишь мышечная боль.

– Вы практикуете акупунктуру? – поинтересовался я.

– Не то чтобы очень, но она всегда меня интересовала, – ответил Датт. – Тело и разум. Взаимодействие двух противоположных сил: тела и разума, эмоций и логики, двойственность натуры. Я всегда хотел открыть что-то новое о человеке. – Он вернулся в кресло. – Вы простой. Не поймите превратно, это не критика, а скорее восхищение. Простота – наиболее востребованное качество как в искусстве, так и в природе. Но ваша простота подталкивает вас видеть мир только в черно-белом цвете. Вы не одобряете мои изыскания в области человеческих мыслей и образа действий. Вы пуританин по сути, и ваши англосаксонские корни вынуждают вас считать греховным слишком глубокое копание внутри себя.

– Но вы копаетесь не в себе, а в других.

Он откинулся на спинку и улыбнулся:

– Мой дорогой, причина, по которой я собираю информацию, составляю досье, делаю магнитофонные и видеозаписи, копаюсь в личных секретах многих высокопоставленных персон, двоякая. Во-первых, потому что высокопоставленные люди правят судьбой мира, и мне нравится чувствовать, что я в некоторой степени могу влиять на этих людей. Во-вторых, я посвятил свою жизнь изучению человечества. Я люблю людей. Я не питаю на их счет никаких иллюзий, это верно, но от этого только становится легче их любить. Я не устаю поражаться странной изощренной работе их сложного разума, их рациональности и предсказуемости слабостей и неудач. Вот почему я так заинтересовался сексуальным аспектом моих исследований. Когда-то я думал, что лучше всего понимаю моих друзей, когда вижу их за азартной игрой: их жадность, доброта или страх настолько очевидны во время игры. Тогда я был молод. Жил в Ханое и каждый день видел одни и те же лица в одних и тех же клубах. И они мне очень нравились. Важно, чтобы вы поверили в это.

Он пристально посмотрел на меня.

– Верю, – пожал я плечами.

– Они мне очень нравились, и я хотел лучше их понимать. Лично меня азартные игры никогда не привлекали: скучно, однообразно и тривиально. Но они высвобождали глубочайшие эмоции. Я получал куда больше от наблюдения за поведением игроков, чем от игры. И тогда я начал составлять досье на всех моих друзей. Без всякого злого умысла. Наоборот, исключительно с целью лучше их понять и полюбить их больше, чем прежде.

– И как, получилось?

– В некотором смысле. Конечно, были и разочарования, но человеческие неудачи гораздо привлекательнее успеха – вам любая женщина это подтвердит. Вскоре я сообразил, что алкоголь может предоставить больше информации для досье, чем азартные игры. Азартные игры выявляли лишь страх и враждебность, а вот алкоголь выявлял слабости. Лишь когда человек начинает сам себя жалеть, в его броне появляется брешь. Посмотри, как человек пьян, и узнаешь о нем очень многое. Я говорил это многим юным девушкам: посмотри, как ведет себя твой мужчина, когда пьян, и узнаешь, какой он. Хочет натянуть покрывало на голову или выйти на улицу и поднять восстание? Хочет, чтобы его приласкали, или совершить изнасилование? Ему все кажется смешным или, наоборот, угрожающим? Думает, что весь мир втайне над ним потешается, или готов обнять первого встречного и кричать о своей любви к миру?

– Да, это хорошая подсказка.

– Но имелись куда лучшие способы достичь глубин подсознания, и я захотел не только понимать людей, но также и попытаться внушать им определенные мысли. Если бы мне удалось заполучить человека со слабостью и уязвимостью пьяного, но без провалов в памяти и притупления мозгов, как бывает у пьяных, то тогда у меня появился бы шанс реально улучшить качество моих досье. И тогда я прибегнул к помощи женщин. Ведь у них был доступ к моим друзьям в их самый уязвимый момент – посткоитальной грусти. Я решил, что секс – это ключ к человеческим стремлениям, а состояние после секса – самое уязвимое. Так развивались мои методы.

Я расслабился, когда Датт полностью увлекся своим повествованием. Он сидел в этом доме и предавался размышлениям о своей жизни и о том, что привело его к этому моменту наивысшей власти, которой он теперь так наслаждался. Его невозможно было остановить, как часто случается со сдержанными людьми, которых внезапно пробивает на откровения.

– Теперь у меня уже восемьсот досье, и во многих из них содержится анализ поведения, которым мог бы гордиться любой психиатр.

– У вас есть квалификация для занятий психиатрией?

– А она вообще у кого-нибудь есть?

– Нет, – сказал я.

– Вот именно. Ну, скажем, я несколько лучше подкован, чем большинство людей. Я знаю, что можно сделать, потому что делал это. Делал восемь сотен раз. Без помощи штата сотрудников мне не удалось бы достичь таких объемов. Возможно, качество было бы повыше, делай я все сам, но девушки были жизненно важным элементом всей операции.

– Девушки действительно составляли досье?

– Мария могла бы, если бы проработала со мной подольше. Та девушка, которая умерла – Анни Казинс, – тоже была достаточно умна, но характером не вышла для такой работы. Одно время я работал только с девушками, имеющими диплом юриста, инженера или бухгалтера, но очень трудно найти девушек такой квалификации, обладающих еще и сексуальной привлекательностью. С наиболее тупыми девицами я вынужден был использовать магнитофон, но те, у которых хватало мозгов понять, выдавали отличные результаты.

– Девушки не скрывали, что умны?

– Сначала скрывали. Я думал – так же, как и вы сейчас, – что мужчины будут бояться и относиться с подозрением к умной женщине, только, видите ли, это не так. Наоборот, мужчинам нравятся умные женщины. Почему мужчина жалуется: «Моя жена меня не понимает!», когда сбегает к другой женщине? Да потому, что ему не секс нужен, а чтобы было с кем поговорить.

– А что, поговорить с коллегами, например, он не может?

– Может, но он их боится. Коллеги готовы его подсидеть и выслеживают его слабости.

– В точности как ваши девушки.

– Именно, только он этого не понимает.

– Но в конечном итоге все же понимает, не так ли?

– А к этому моменту ему уже наплевать – терапевтический аспект этих отношений ему уже очевиден.

– Вы шантажом принуждаете его к сотрудничеству?

Датт пожал плечами:

– Мог бы, возникни в этом хоть раз необходимость. А она ни разу не возникла. После того как я и мои девочки полгода изучали человека, мы становились ему необходимы.

– Не понимаю.

– Вы не понимаете, – терпеливо пояснил Датт, – потому что продолжаете считать меня каким-то злобным монстром, питающимся кровью своих жертв. – Датт поднял руки. – То, что я делаю для этих людей, пошло им на пользу. Я трудился денно и нощно, проводил бесконечные сеансы, чтобы помочь им понять самих себя: их мотивы, их чаяния, их слабые и сильные стороны. Девочки тоже были достаточно умны, чтобы помогать и поддерживать. Все люди, кого я изучал, становятся более сильными личностями.

– Станут, – поправил я. – Это то, что вы им обещаете.

– Иногда, но не всем.

– Но вы старались усилить их зависимость от вас. Использовали ваши навыки, чтобы вынудить этих людей думать, что они в вас нуждаются.

– Вы придираетесь. Все психиатры вынуждены так поступать. Именно это и означает слово «перенос».

– Но у вас есть над ними власть. Фильмы и магнитофонные записи показывают, какой тип власти вам нужен.

– Ничего они не показывают. Фильмы и все прочее ничего для меня не значат. Я ученый, а не шантажист. Я лишь использовал сексуальную активность моих пациентов как кратчайший путь к пониманию, какого рода расстройством они, вероятнее всего, страдают. Мужчина сильно раскрывается в постели с женщиной. Это важный элемент облегчения. И это распространяется на все виды деятельности пациента. Он испытывает облегчение в беседе со мной, а это высвобождает его сексуальные аппетиты. Более свободная и разнообразная сексуальная активность, в свой черед, вызывает желание поговорить со мной подольше.

– И он с вами разговаривает.

– Конечно, разговаривает. Он становится все более и более свободным и все более уверенным.

– Но вы – единственный, кому он может похвастаться.

– Не похвастаться, а рассказать. Он желает поделиться своей новой, более насыщенной и лучшей жизнью, которую построил.

– Которую вы построили для него.

– Некоторые пациенты были настолько любезны, чтобы сказать, что до прихода в мою клинику жили лишь на десять процентов от своего потенциала, – Датт самодовольно улыбнулся. – Это очень важная часть работы – показать человеку, какой властью он обладает над собственным разумом, если у него хватит мужества ею воспользоваться.

– Звучит как рекламное объявление на задней странице журнала. Из той категории, что втиснуты между рекламой крема от угрей и биноклей для вуайеристов.

– Honi soit qui mal y pense.[4]4
  «Пусть стыдно будет тому, кто об этом подумает плохо». Девиз ордена Подвязки.


[Закрыть] Я знаю, что делаю.

– Верю, что так оно и есть, – сказал я, – но мне это не нравится.

– Уточняю специально для вас, – поспешно добавил он. – Я ни в коем случае не фрейдист. Все считают меня фрейдистом, потому что делаю упор на секс. Я вовсе не из его последователей.

– Полученные результаты опубликуете? – поинтересовался я.

– Выводы – возможно. Но не истории болезни.

– Так ведь именно истории болезни – важный фактор, – заметил я.

– Для некоторых людей, – сказал Датт. – Потому-то я так тщательно их прячу!

– Луазо пытался их заполучить.

– Но на несколько минут опоздал. – Датт налил себе немного вина, оценил на свет и чуточку отпил. – Многие хотят заполучить мои досье, но я их хорошо охраняю. Здесь весь квартал под наблюдением. Я узнал о вашем приезде, как только вы остановились у деревенской заправки.

Старуха тихонько постучала в дверь и зашла.

– По деревне едет машина с парижскими номерами. Вроде как мадам Луазо.

Датт кивнул:

– Скажи Роберту, пусть поставит на «скорую» бельгийские номера, и все документы должны быть готовы. Жан-Поль может ему помочь. Хотя нет, по зрелому размышлению, не надо просить Жан-Поля. Мне кажется, они не очень ладят. – Старуха промолчала. – Да, пока на этом все.

Датт подошел к окну, и тут же раздался скрип колес по гравию.

– Это машина Марии, – сказал Датт.

– И ваша местечковая мафия ее не задержала?

– Они здесь не для того, чтобы задерживать людей, – пояснил Датт. – И не берут деньги за въезд. Они здесь для моей защиты.

– Это вам Кван сказал? А может, эти охранники тут для того, чтобы не дать вам уйти?

– Ха! – фыркнул Датт. Но я понял, что заронил зерно сомнения в его голову. – Жаль, что она не привезла с собой мальчика.

– Тут распоряжается Кван, – не отступал я. – Он не спросил вашего согласия, прежде чем ответить на мое предложение привезти сюда Хадсона.

– У каждого из нас своя сфера ответственности, – сказал Датт. – Все, что касается разных технических сведений – вроде тех, что может дать Хадсон, – это епархия Квана. – И внезапно вспыхнул от злости. – И вообще, с какой стати я должен вам это объяснять?!

– Я думал, вы объясняете себе, – спокойно ответил я.

Датт резко сменил тему:

– Как считаете, Мария сообщила Луазо, где я нахожусь?

– Уверен, что нет, – сказал я. – Ей многое придется ему объяснять при следующей встрече. В частности, почему она предупредила вас о готовящемся рейде.

– Это верно, – кивнул Датт. – Луазо далеко не дурак. Одно время я думал, вы из его людей.

– А теперь?

– А теперь я думаю, вы его жертва. Или скоро ею станете.

Я промолчал.

– На кого бы вы ни работали, – продолжил Датт, – вы одиночка. И у Луазо нет никаких оснований вас любить. Он ревнует вас к Марии – она ведь вас обожает, это ясно. Луазо делает вид, что охотится на меня, но настоящий его враг – вы. У Луазо проблемы в его конторе, и, возможно, он решил, что может сделать из вас козла отпущения. Он навещал меня пару недель назад, хотел, чтобы я подписал одну бумагу, касающуюся вас. Паутина лжи, конечно, но очень умело состряпанная из полуправды и способная вам сильно навредить. Нужна была только моя подпись. Я отказался.

– Почему вы не подписали?

Датт сел напротив меня и посмотрел прямо в глаза.

– Не потому, что вы мне симпатичны. Я вас едва знаю. А потому, что я вколол вам тот препарат, когда заподозрил в вас агента-провокатора, подосланного Луазо. Если я применю к человеку медикаменты, он становится моим пациентом. Я несу за него ответственность. Это мое железное правило: даже если один из моих пациентов совершил убийство, он может прийти и мне рассказать. Строго конфиденциально. Именно так строятся мои отношения с Кваном. Я вынужден так выстраивать отношения с моими пациентами. Но Луазо не желает этого понимать. Я вынужден. – Он неожиданно поднялся и добавил: – Выпейте, и теперь я настаиваю. Это еще что?