Текст книги "В Париже дорого умирать"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Но ты же не говоришь на французском, – возразил второй турист.

– Не надо знать французский, чтобы понять, что этот официант имел в виду.

Когда мы прошли мимо них, я обернулся и увидел, что курьер топает за нами ярдах в тридцати.

– На завершение работы уйдет еще лет пять, – сказал Датт. – Человеческий разум и человеческое тело. Потрясающий механизм, но иногда они плохо соответствуют друг другу.

– Очень интересно, – сказал я. Датта было легко поощрить.

– В данный момент я изучаю стимуляцию болью, точнее, возбуждение, вызываемое кем-то, кто симулирует сильную боль. Быть может, вы припоминаете те крики, записанные на магнитофон. Это может вызвать у человека сильнейшие изменения в мозговой деятельности при использовании в нужных условиях.

– Нужные условия, надо думать, – это та киношная пыточная, куда меня кинули после обработки?

– Именно. Вы уловили суть, – кивнул Датт. – Даже если они видят, что это запись, даже если мы говорим, что девушка – актриса, все равно их возбуждение практически не спадает. Любопытно, правда?

– Очень, – согласился я.

Дом на авеню Фош дрожал в утреннем мареве. Деревья перед ним плавно шевелились, будто стремились насладиться жарким солнцем. Дверь открыл дворецкий. Мы зашли в центральный холл. Мрамор был холодным, а изгибы лестницы мерцали в тех местах, где солнечные лучи били мимо коврового покрытия. Высоко над головой люстры позванивали от сквозняка, которым тянуло от открытых дверей.

Единственным звуком был девичий крик. Я узнал ту самую магнитофонную запись, о которой упоминал Датт. На мгновение крик стал громче, когда открылась и тут же закрылась дверь где-то на первом этаже сразу за лестницей.

– Кто там сейчас? – спросил Датт, протягивая зонтик и шляпу дворецкому.

– Месье Кван-Тьен, – ответил дворецкий.

– Очаровательный человек, – прокомментировал Датт. – Управляющий делами китайского посольства в Париже.

Где-то в доме на пианино исполняли Листа. А может, это тоже была запись.

Я посмотрел на первую дверь. Крики продолжались, приглушенные снова закрытой дверью. Внезапно по балкону первого этажа бесшумно, как привидение, пробежала молоденькая девушка и начала спускаться по лестнице, спотыкаясь и цепляясь за поручни. Она полупадала, полубежала, разевая рот в беззвучном вопле, как бывает только в кошмарах. Обнаженное тело было залито кровью. Ее ударили ножом раз двадцать или тридцать, и льющаяся кровь рисовала на ее теле замысловатые узоры. Я вспомнил стихи, прочитанные Кван-Тьеном: «И, если не белая роза она, краснее крови ее красота».

Никто не шевелился, пока Датт словно нехотя не попытался схватить ее, но он оказался слишком медлительным, девушка без усилий увернулась и выбежала в дверь. Теперь я ее узнал: Анни, натурщица Бирда.

– Догнать ее, – приказал Датт своим сотрудникам со спокойной четкостью капитана, швартующего свой лайнер. – Быстро наверх, хватайте Кван-Тьена, разоружите, вымойте нож и спрячьте. Заприте его, затем позвоните пресс-атташе китайского посольства. Ничего ему не говорите, лишь передайте, что он должен оставаться у себя, пока я не позвоню и не договорюсь о встрече. Альбер, воспользуйся моим личным телефоном и позвони в министерство внутренних дел. Скажи, что нам тут нужны полицейские из службы безопасности. Я не хочу, чтобы муниципальная полиция тут шарилась. Жюль, принеси мой чемоданчик и коробку с препаратами и подготовь аппаратуру для переливания крови. А я пойду гляну, как там девушка. – Датт развернулся к двери, потом на миг остановился и тихо добавил: – И привезите сюда Бирда. Немедленно. Пошлите за ним машину.

Он поспешил следом за слугой и дворецким, гнавшимися по лужайке за истекающей кровью девушкой. Та оглянулась и припустила еще сильнее, подгоняемая приближающейся погоней. Она ухватилась за сторожевую будку у ворот и вывалилась на раскаленный пыльный тротуар авеню Фош. Ее сердце качало кровь, и та вырывалась наружу пузырями, надувавшимися и лопавшимися, растекаясь вертикальными струйками.

– Глядите! – услышал я возгласы прохожих.

Кто-то крикнул: «Хэлло, дорогуша!», раздался смех и восхищенный свист. Должно быть, это последнее, что слышала девушка, замертво упав на пыльный парижский тротуар под деревьями авеню Фош. Усатая старая карга, несшая два французских багета, подошла, шаркая стоптанными домашними тапками. Она протолкалась мимо зевак и склонилась над головой девушки.

– Не волнуйся, дорогая, я медсестра, – прокаркала она. – Все твои раны маленькие и поверхностные. – Она зажала покрепче под мышкой хлебные батоны и подергала нижнюю часть лифа. – Всего лишь поверхностные, – повторила старуха, – так что не паникуй.

Она очень медленно повернулась и пошаркала дальше по улице, что-то бормоча себе под нос.

К тому времени, как я добежал до тела, вокруг девушки толпились уже человек десять-двенадцать. Дворецкий прикрыл тело простыней. Один из зевак сказал «ну и ладно», другой добавил «красивая телка хорошо забаррикадировалась». Его приятель рассмеялся.

В Париже всегда можно отыскать полицейского поблизости, и они прибыли быстро, бело-синий фургон высыпал полицейских, как игрок рассыпает веером карты. Фургон еще толком не успел остановиться, как полицейские уже сортировали свидетелей, спрашивали документы, кого-то задерживали, кого-то отправляли прочь. Слуги завернули тело девушки в покрывало и понесли обмякший сверток к воротам дома.

– Положите в фургон, – сказал Датт.

Один из полицейских вмешался:

– Отнести в дом.

Держащие мертвую девушку слуги нерешительно замерли.

– В фургон, – повторил Датт.

– У меня приказ комиссара, – сказал полицейский. – Мы на связи.

Он кивнул в сторону фургона.

Датт пришел в ярость. Он стукнул полицейского по руке.

– Вы что, не видите, что привлекаете внимание, идиот?! – свистящим шепотом прошипел он. – Тут вопрос политический. Дело касается министерства внутренних дел. Положите тело в фургон. Вам по радио подтвердят мои полномочия. – Гнев Датта явно произвел впечатление на полицейского. А Датт указал на меня. – Это офицер, работающий вместе со старшим инспектором Луазо из Сюрте. Этого вам достаточно?

– Хорошо, – сказал полицейский. Он кивнул слугам, те положили тело на пол полицейского фургона и закрыли дверь.

– Могут появиться журналисты, – сказал Датт полицейскому. – Оставьте двух ваших людей здесь и убедитесь, что они знакомы с десятым параграфом.

– Слушаюсь, – покладисто ответил полицейский.

– Куда поедете? – спросил я водителя.

– Тушка поедет в судебно-медицинскую, – ответил тот.

– Добросьте меня до авеню Мариньи, я вернусь в контору, – сказал я.

К этому моменту старший из полицейских уже был достаточно запуган яростью Датта и безропотно согласился подвезти меня в фургоне. На углу авеню Мариньи я приказал остановить фургон и вышел. Мне срочно требовалась изрядная порция бренди.

Глава 15

Я ожидал, что курьер из посольства снова свяжется со мной в этот день, но он вернулся лишь на следующее утро. Положив портфель с документами на крышку комода, он плюхнулся в мое лучшее кресло.

И ответил на незаданный вопрос.

– Это бордель, – изрек он. – Он называет это клиникой, но она куда больше смахивает на бордель.

– Спасибо за помощь, – буркнул я.

– Не лезьте в бутылку. Вы ж не захотели бы, чтобы я указывал вам, что писать в рапортах.

– Это верно, – согласился я.

– Да уж конечно. Это бордель, который посещает куча посольских. Не только наших. Американцы и все прочие тоже.

– Уточните-ка мне. Все это затеяно из-за того, что кто-то из наших посольских получил от Датта компрометирующие фотографии? Или что-то вроде того?

Курьер посмотрел на меня.

– Я не уполномочен говорить об этом.

– Не пудрите мне мозги. Они вчера убили девушку.

– В порыве страсти, – объяснил курьер. – Это была грубая часть сексуальной игры.

– Мне плевать, даже если это сделано в рекламных целях! – отрезал я. – Девушка умерла, и я хочу получить максимальную информацию, чтобы избежать проблем. И речь идет не только о моей шкуре. Это в интересах департамента, чтобы я не влип в историю.

Курьер промолчал, но я видел, что он постепенно сдается.

– Если мне придется снова переться в этот дом лишь ради того, чтобы изъять грязные фотки секретаря посольства, я вернусь и устрою вам грустную жизнь.

– Дайте мне еще кофейку, – попросил курьер, и я понял, что он созрел выложить все, что знает.

– Кван-Тьен, тот человек, что зарезал девушку, – начал курьер. – Что вам о нем известно?

– Датт сказал, он управделами китайского посольства.

– Это прикрытие. Его действительно зовут Кван-Тьен, но он один из пяти ведущих специалистов китайской атомной программы.

– Он чертовски хорошо владеет французским.

– Еще бы. Он прошел подготовку в Институте Кюри, здесь, в Париже. Как и его шеф, Чен Санчянь, возглавляющий Институт атомной энергии в Пекине.

– Похоже, вы хорошо подкованы в этом вопросе, – заметил я.

– В прошлом году я занимался анализом этой сферы.

– Расскажите-ка поподробней об этом человеке, смешивающем секс с поножовщиной.

Курьер взял кофе и задумчиво отхлебнул.

– Пять лет назад самолеты U2 засняли занимающий пятнадцать акров газодиффузионный завод, получающий электроэнергию с Желтой реки неподалеку от Ланьчжоу. Эксперты предсказывали, что китайцы сделают бомбы, как их делают русские, французы, да и мы тоже: производя плутоний в ядерных реакторах. Только вот китайцы пошли другим путем. Наши это точно выяснили. Я видел фотографии. Они сняты с очень близкого расстояния. И ясно показывают, что китайцы сделали ставку на водород. Они полным ходом разрабатывают водородную программу. Сосредоточившись на легких элементах и продвигая создание мегатонной бомбы вместо килотонной, в случае успеха, если водородные исследования окупятся, лет через восемь-десять они могут стать ведущей ядерной державой. И этот тип, Кван-Тьен, их лучший специалист в области создания водородной бомбы. Вам понятно, к чему я клоню?

Я налил еще кофе, размышляя над услышанным. Курьер достал портфель и принялся в нем рыться.

– Вы вчера уехали из клиники на полицейском фургоне?

– Да.

– Угу. Я так и думал. Отличный трюк. Ну а я там еще побродил некоторое время, потом сообразил, что вы уехали, и пришел обратно сюда. Надеялся, что вы тоже вернулись.

– Мне нужно было выпить, – сказал я. – Отвлечься на часок.

– Очень жаль, – хмыкнул курьер. – Потому что в ваше отсутствие у вас тут был посетитель. Спрашивал вас на регистрации, затем поболтался тут примерно еще час, но вы так и не появились, и он уехал на такси в отель «Лотти».

– Как он выглядел?

Курьер печально улыбнулся и достал несколько глянцевых фотографий мужчины, пьющего кофе на солнышке. Снимки были паршивого качества. Мужчина лет пятидесяти, в легком костюме и фетровой шляпе с узкими полями. Галстук с нечитаемой монограммой и крупные ажурные запонки. Большие темные очки, которые на одном из фото он снял, чтобы протереть. Кофе он пил, оттопырив мизинец и поджимая губы.

– В десятку! – отметил я. – Отличный ход – дождаться, пока он снимет очки. Но могли бы найти проявщика и получше.

– Это просто сырые распечатки, – сказал курьер. – Негативы плохо кадрированы, но они хорошего качества.

– Вы отличный тайный агент! – восхитился я. – Что вы с ним сделали? Выстрелили ему в лодыжку из скрытого в носке пистолета или послали через зубной имплантат сигнал в штаб-квартиру и записали все на наручные часы?

Курьер снова порылся в бумагах и кинул на стол экземпляр «Экспресс». Внутри лежала фотография посла США, приветствующего в аэропорту Орли группу американских бизнесменов. Курьер коротко взглянул на меня.

– Пятьдесят процентов этих вот американцев работают – или работали – в Комиссии по атомной энергии. Большая часть остальных – эксперты в атомной энергетике или родственных областях. Бертрам: физик-ядерщик в МТИ. Бестбридж: исследования лучевой болезни. Уолдо: эксперименты с радиоактивными осадками, работал в госпитале Хиросимы. Хадсон: водородные исследования, сейчас работает на армию США.

Курьер ткнул ногтем в Хадсона. Именно этого человека он сфотографировал.

– О’кей, – сказал я. – Что вы мне пытаетесь доказать?

– Ничего. Просто даю вам расклад. Вы ведь этого хотели, верно?

– Да, спасибо.

– Я всего лишь сопоставил эксперта по водородным исследованиям из Пекина с его коллегой из Пентагона. И мне очень интересно, почему они оба одновременно оказались в одном городе, а главное – почему пути обоих пересекаются с вашим? Такие совпадения заставляют меня нервничать.

Он залпом допил кофе.

– Не стоит пить слишком много крепкого кофе, – заметил я. – Ночью спать не будете.

Курьер собрал фотографии и журнал.

– У меня своя система борьбы с бессонницей, – хмыкнул он. – Пересчитываю составленные доклады.

– Следите за резидентами, делающими неожиданные выводы, – порекомендовал я.

– Это не снотворное. – Курьер встал. – И еще кое-что важное я оставил напоследок.

– Неужели? – Интересно, что может быть важнее того, что Китайская Народная Республика готовится к ядерной войне?

– Девочка была нашей.

– Какая девочка была чьей?

– Убитая девочка работала на нас. На департамент.

– Временный сотрудник?

– Нет. Постоянный. Гарантийный контракт и все прочее.

– Бедная малютка, – вздохнул я. – Она разрабатывала Кван-Тьена?

– Это не имело никакого отношения к посольству. Им ничего о ней не известно.

– Но вы знали?

– Да.

– Играете на две стороны?

– Как и вы.

– Вовсе нет. Я работаю только на Лондон. И если что-то делаю для посольства, то только в виде любезности. Всегда могу отказаться при желании. Что в Лондоне хотят от меня в связи с этой девочкой?

Курьер снова сел.

– У нее квартира на левом берегу. Просто пошарьте в ее личных бумагах и вещах. Ну, сами знаете. Конечно, это маловероятно, но, быть может, вам и удастся что-то обнаружить. Вот ключи – в департаменте есть дубликаты на всякий случай. Маленький – от почтового ящика, большие – один от подъезда, другой от квартиры.

– Вы спятили. Полиция наверняка там все перевернула через полчаса после ее смерти.

– Конечно, перевернула. Мы следили за ее квартирой. Именно поэтому я и переждал немного, прежде чем вам сказать. В Лондоне абсолютно уверены, что никто – ни Луазо, ни Датт, никто другой – не знал, что девушка работала на нас. Так что скорее всего они провели лишь формальный обыск.

– Если девушка была постоянным сотрудником, вряд ли она что-то хранила дома, – заметил я.

– Конечно. Но там могут оказаться какие-нибудь мелочи, которые могут всех нас поставить в затруднительное положение… – Он оглядел грязные обои моей комнаты и ткнул пальцем старую кровать. Она скрипнула. – Даже самый опытный оперативник испытывает искушение иметь что-то под рукой.

– Это против правил.

– Безопасность важнее правил, – сказал он. Я согласно пожал плечами. – Именно. Теперь вы понимаете, почему они хотят, чтобы вы туда наведались? Идите и обшарьте там все так, будто это ваша комната, а вас только что убили. Возможно, вы отыщете нечто такое, что никто другой не отыскал бы. Есть страховка на тридцать тысяч новых франков, если вдруг вы найдете кого-то, достойного ее получить. – Он написал адрес на бумажке и положил на стол. – Я буду на связи. Спасибо за кофе, он очень хороший.

– Может, если я начну делать растворимый, у меня будет поменьше работы, – сказал я.

Глава 16

Погибшую девушку на самом деле звали Энни Казинс. Ей было двадцать четыре года, и она жила в новом многоэтажном доме неподалеку от бульвара Сен-Мишель. Комнатка тесная, потолки низкие. То, что риелторы описывали как студию, на самом деле было крохотной спаленкой, а туалет, ванная и встроенный шкаф больше походили на пеналы. Основная часть средств, отпущенных на строительство, наверняка ушла на отделку парадного входа, выложенного стеклянной плиткой, мрамором и сделанными под бронзу зеркалами, в которых отражение выглядит загорелым, отдохнувшим и слегка мутным.

Будь это старый дом или хотя бы красивый, тогда, возможно, в нем остались бы следы пребывания погибшей девушки, но комната была пустой, современной и жалкой. Я осмотрел вешалки и ящики, проверил матрас и подлокотники, скатал дешевый ковер и пошарил лезвием ножа между паркетинами. Ничего. Духи, белье, счета, открытка, присланная из Ниццы: «…некоторые купальники – просто чудо…», сонник, шесть номеров журнала «Элль», порванные чулки, шесть недорогих платьев, восемь с половиной пар обуви, отличное английское пальто, дорогой радиоприемник, выставленный на волну «Франс мьюзик», банка «Нескафе», банка порошкового молока, сахарин, порванная сумочка с рассыпавшейся внутри пудрой и разбитым зеркальцем, новая сковородка. Ничто не указывало на то, какой была Энни, чего боялась, о чем мечтала или чего хотела в жизни.

Прозвенел дверной звонок. На пороге стояла девушка, на вид лет двадцати пяти, но точнее сказать было трудно. Большой город накладывает свой отпечаток. Глаза горожан скорее изучают, чем смотрят, оценивают и прикидывают, чего ты стоишь, пытаясь определить, победитель ты или лузер. Именно это девушка и пыталась сделать.

– Вы из полиции? – спросила она.

– Нет. А вы?

– Я Моник. Живу в соседней квартире, одиннадцатой.

– Я Пьер, кузен Анни.

– У вас странный акцент. Вы бельгиец? – Она хихикнула, словно быть бельгийцем – самое смешное, что может случиться с человеком.

– Наполовину, – любезно соврал я.

– Я всегда могу определить, отлично улавливаю акцент.

– Безусловно, улавливаете! – восхитился я. – Мало кто способен вычислить, что я наполовину бельгиец.

– И на которую половину?

– Переднюю.

Она снова хихикнула.

– Я имею в виду, кто из родителей бельгиец – мать или отец?

– Мать. Отец был парижанином на велосипеде.

Она попыталась через мое плечо заглянуть в квартиру.

– Я охотно пригласил бы вас зайти на чашку кофе, но не должен тут ничего трогать.

– Это вы намекаете? Хотите, чтобы я пригласила вас на кофе?

– Чертовски хочу. Погодите минутку.

Я закрыл дверь и вернулся в комнату, чтобы убрать следы обыска. И еще раз оглядел убогую комнатку. Именно так я и закончу однажды. И кто-нибудь из департамента обшарит мое жилье, чтобы удостовериться, не оставил ли я «мелочи, которые могут усложнить нам всем жизнь». «Прощай, Энни, – подумал я. – Я тебя не знал, но теперь знаю настолько хорошо, насколько знают меня. Ты не уйдешь в отставку и не заведешь табачную лавочку в Ницце и не будешь получать ежемесячную выплату от какой-нибудь липовой страховой компании. Нет, ты можешь стать резидентом в аду, Энни, а твои боссы будут слать тебе указания из рая уменьшить расходы и уточнить доклады».

Я пошел в одиннадцатую квартиру. Комната походила на квартиру Энни. Дешевая позолота и фотографии кинозвезд. Банное полотенце на полу, пепельницы с окурками в губной помаде, чесночная колбаса на тарелке, высохшая и умершая.

К моему приходу Моник уже приготовила кофе. Залила кипятком молочный порошок и растворимый кофе и размешала пластмассовой ложкой. Под легкомысленной внешностью скрывалась непростая личность, и девушка пристально следила за мной из-под ресниц.

– Я думала, вы взломщик, – сказал она. – А потом, что вы из полиции.

– А теперь?

– Вы кузен Анни, Пьер. Можете быть кем хотите, хоть Шарлеманем, хоть Тинтином, это не мое дело, и вы не можете навредить Анни.

Я достал бумажник, извлек сотенную купюру новыми и положил на стол. Она вытаращилась на меня, думая, что это предложение заняться сексом.

– Вы когда-нибудь работали с Анни в клинике? – спросил я.

– Нет.

Я достал еще одну купюру и повторил вопрос.

– Нет.

Я положил третью и пристально посмотрел на девушку. Когда она снова сказала «нет», я грубо схватил ее за руку.

– Не вешайте мне лапшу. Думаете, я не навел справки, прежде чем идти сюда?

Она сердито уставилась на меня. Я не выпускал ее руки.

– Иногда, – нехотя обронила она.

– Сколько раз?

– Десять, может, двенадцать.

– Вот так-то лучше, – сказал я. Перевернул ее руку, разжал ей пальцы и шлепнул три сотни на ладонь. А потом отпустил. Она отшатнулась, стараясь оказаться вне зоны досягаемости, и потерла руку там, где я сжал. Ручки у нее были тоненькими, с розовыми костяшками, хорошо знакомыми с холодной водой и хозяйственным мылом. Она не любила свои руки. Засовывала их в рукава, прятала сзади или под мышками.

– Вы мне синяк посадили, – пожаловалась Моник.

– Потри деньгами.

– Десять, может, двенадцать раз, – снова подтвердила она.

– Расскажи мне о том месте. Что там происходит?

– Вы таки из полиции.

– У меня есть предложение, Моник. Дай мне три сотни, и я расскажу тебе о том, чем я занимаюсь.

Она мрачно улыбнулась:

– Анни иногда нужна была вторая девушка, как хостес. А деньги лишними не бывают.

– У Анни было полно денег?

– Полно? Я не знаю никого, у кого их полно. А если бы так, то кто бы об этом знал в этом городе? Она не возила деньги в банк на броневике, если вы об этом.

Я промолчал.

– Она неплохо зарабатывала, – продолжила Моник, – но с деньгами обращалась по-дурацки. Могла дать их любому, кто ей споет любую небылицу. Ее родителям будет ее не хватать. Как и отцу Маркони. Она вечно давала ему деньги на детей, на миссии и на калек. Я ей все время талдычила, что это глупо, но она не слушала. Вы хоть и не кузен Анни, но слишком легко швыряетесь деньгами для полицейского.

– Мужчины, которых вы там видели… Вам было приказано расспрашивать их и запоминать, что они говорят?

– Я с ними не спала…

– Мне наплевать, чем ты с ними занималась, хоть пила чай с пирожными. Какие тебе были даны инструкции?

Она колебалась, и я выложил на стол еще пять сотен, но придержал пальцами.

– Конечно, я занималась с ними любовью, как и Анни, но все они утонченные мужчины. Со вкусом и культурные.

– Да уж конечно, – хмыкнул я. – Высококультурные и воспитанные.

– Там все записывалось на магнитофон. В прикроватных лампах встроены скрытые выключатели. Мне было приказано заставить их говорить о работе. Это такая тоска – мужчины, рассказывающие о работе, но они всегда рады об этом поговорить, верно? И еще как.

– Записи когда-нибудь в руках держала?

– Нет. Магнитофоны находятся где-то в другой части клиники. – Она покосилась на деньги.

– Было что-то еще. Анни делала не только это.

– Анни была дурой. И смотрите, к чему это ее привело. И к чему приведет меня, если не буду держать рот на замке.

– Ты мне не интересна, – сказал я. – Меня интересует только Анни. Что еще она делала?

– Она подменяла записи. Заменяла их. Иногда делала собственные.

– Она пронесла туда магнитофон?

– Да. Маленький такой, который стоит порядка четырехсот новых франков. Держала в сумочке. Я видела его как-то раз, когда залезла к ней в сумочку, чтобы позаимствовать помаду.

– И что Анни сказала по этому поводу?

– Ничего. Я ей не говорила. И больше к ней в сумочку никогда не лазила тоже. Это ее дела, меня не касаются.

– Этого магнитофона в ее квартире нет.

– Я его не брала.

– А кто тогда взял, по-твоему?

– Я ей не единожды говорила. Я ей тысячу раз твердила.

– Что именно?

Она задумчиво пожевала губу.

– А что, по-вашему, я ей могла сказать, месье кузен Пьер? Что делать магнитофонные записи в таком месте – опасное дело. В доме, принадлежащим таким людям.

– Каким таким?

– В Париже о таком вслух не говорят, но ходят слухи, что дом принадлежит министерству внутренних дел или СВДК, чтобы получать сведения от глупых иностранцев. – Она всхлипнула, но быстро взяла себя в руки.

– Ты любила Анни?

– Я никогда особо не ладила с женщинами, пока не познакомилась с ней. Когда мы встретились, я оставалась почти без денег, было всего франков десять. Я убежала из дома. Сдала вещи в прачечную, а потом умоляла их отменить заказ, потому что мне не хватало денег, чтобы заплатить. Там, где я жила, не было водоснабжения. Анни дала мне денег, чтобы полностью расплатиться – целых двадцать франков, – так что у меня была чистая одежда, чтобы искать работу. И она дала мне первое в жизни теплое пальто. Научила красить глаза. Выслушала меня и дала выплакаться. Говорила, что не надо жить, как она, постоянно меняя мужчин. Она бы поделилась последней сигаретой с незнакомцем. И никогда меня ни о чем не расспрашивала. Анни была ангелом.

– Похоже на то, судя по твоим словам.

– А, знаю я, о чем вы думаете. Считаете, что мы с Анни – пара лесбиянок?

– Некоторые из моих лучших любовниц – лесбиянки, – сказал я.

Моник улыбнулась. Я думал, она расплачется мне в жилетку, но она лишь шмыгнула носом и улыбнулась:

– А я не знаю, были мы парой или нет.

– А это важно?

– Да нет, не важно. Что угодно оказалось бы лучше, чем оставаться там, где я родилась. Родители по-прежнему живы. Только жить с ними – все равно что жить в осаде. Они очень экономно расходуют стиральный порошок, кофе. Из еды – рис, картошка, макароны с крошечными кусочками мяса. Много хлеба. Мясо только для особых случаев, бумажные салфетки – непозволительная роскошь. Лишний свет гасится немедленно, и они скорее напялят пару свитеров, чем включат отопление. В том же доме семьи ютятся в одной комнате, крысы прогрызли в полу огромные дыры – другой еды там для них нет, а туалет один на три семьи, и спуск вечно не работает. Тем, кто живет на верхних этажах, приходится спускаться на два пролета, чтобы воспользоваться краном с холодной водой. И при этом в том же городе меня водили в трехзвездочный ресторан, где выставленной в счет суммы моим родителям хватило бы на год. В «Ритце» один мой знакомый платил девять франков в день за присмотр за своим псом. Это примерно половина пенсии, которая причитается моему отцу по ранению, полученному во время войны. Так что типам вроде вас, швыряющимся деньгами и отстаивающим ракетную программу Французской Республики, ее атомные станции, сверхзвуковые бомбардировщики, атомные подлодки и что там еще вы защищаете, не стоит ждать от меня особого патриотизма.

Она закусила губу и сердито уставилась на меня, вызывая оспорить ее слова. Но я возражать не стал.

– Это вшивый, прогнивший город, – согласился я.

– И опасный, – добавила Моник.

– Да, – сказал я. – Париж именно такой.

Она рассмеялась.

– Париж – такой, как я, кузен Пьер: уже не юный, слишком зависящий от визитеров, приносящих деньги. Париж – как немного перебравшая алкоголя женщина. Слишком громко говорит и считает себя молодой и веселой. Но она слишком много улыбалась чужим мужчинам, а слова «я тебя люблю» слишком легко слетают с ее губ. Все вместе выглядит шикарно, и краски щедро используются, но если приглядеться, то увидишь глубокие морщины.

Она встала, взяла с прикроватной тумбочки спички и прикурила слегка дрожащей рукой. А потом обернулась ко мне.

– У меня были подруги, которые принимали предложения от богатых мужчин, которых они ни за что не могли бы полюбить. И я презирала этих девчонок, не понимая, как можно заставить себя лечь в постель с такими малопривлекательными мужиками. Ну, теперь я это знаю на собственном опыте. – Дым попал ей в глаза. – Это от страха. От страха перестать быть юной девушкой и превратиться в зрелую женщину, чья красота быстро увядает и которая остается одинокой и ненужной в жестоком городе.

Теперь она плакала. Я подошел и тронул ее за руку. В какой-то миг она чуть не уткнулась мне в плечо, но потом я почувствовал, как ее тело напряглось и застыло. Я достал из нагрудного кармана визитку и положил на тумбочку рядом с коробкой шоколада. Моник раздраженно отшатнулась.

– Просто позвони, если захочешь еще поговорить, – сказал я.

– Вы англичанин, – внезапно сказала она. Должно быть, услышала что-то в произношении или построении фразы. Я кивнул. – Это будут чисто деловые отношения, – проговорила она. – Оплата наличными.

– Не будь к себе так сурова, – сказал я. Она промолчала. – И спасибо, – добавил я.

– Сгинь, – ответила Моник.