Текст книги "В Париже дорого умирать"

Автор книги: Лен Дейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 17

Первым ехал полицейский фургон, квакая клаксоном. Его сопровождал мотоциклист в сине-белой форме. Он подносил ко рту свисток и периодически свистел. Иногда он ехал впереди фургона, иногда сзади. И махал рукой автомобилистам, словно желал мановением руки задвинуть припаркованные машины на тротуар. Шум стоял оглушительный. Автомобили уступали дорогу, некоторые охотно, другие нехотя, но после пары гудков и свиста заползали, как черепахи, на бордюр, на тротуар или на островки безопасности. За фургоном шла колонна: три автобуса с мобильным резервом, со скучающим видом взирающим на расползающиеся в стороны машины. В хвосте колонны ехала машина с рацией. Луазо проследил взглядом, как колонна удаляется по Фобур-Сен-Оноре. Вскоре машины продолжили движение в обычном режиме. Луазо отвернулся от окна, повернувшись обратно к Марии.

– Он играет в опасные игры, – проговорил он. – Очень опасные. В его доме убили девушку, и Датт дергает за все политические ниточки, чтобы не допустить расследования. Он об этом сильно пожалеет.

Луазо встал и прошелся по комнате.

– Сядь, милый, – сказал Мария. – Не трать зря калории.

– Я Датту не мальчик на побегушках! – рыкнул Луазо.

– А никто тебя таковым и не считает, – сказала Мария. Она никогда не могла понять, почему Луазо склонен все воспринимать как угрозу своему престижу.

– Смерть девушки требует расследования, – пояснил Луазо. – Именно ради такого я и стал полицейским. Я верю, что перед законом все равны. А теперь вот они пытаются связать мне руки. Меня это бесит!

– Не ори, – спокойно проговорила Мария. – Как думаешь, какое впечатление твой ор произведет на твоих же сотрудников?

– Ты права, – сбавил обороты Луазо. Мария любила его. А в такие вот моменты, когда он с готовностью признавал свою неправоту, любила очень сильно. Ей хотелось заботиться о нем, советовать ему и сделать его самым успешным полицейским на свете.

– Ты самый лучший в мире полицейский, – сказала она.

Луазо улыбнулся:

– Хочешь сказать, с твоей помощью мог бы им стать. – Мария покачала головой. – Не спорь. Я всегда знаю, как у тебя голова работает.

Мария улыбнулась в ответ. Он действительно знал. И это было самым жутким в их браке. Они знали друг друга как облупленные. А знать все – значит, не прощать ничего.

– Она была одной из моих девочек, – сообщил Луазо. Мария удивилась. Конечно, у Луазо были женщины, он же не монах, но ее удивило, что он вот так запросто ей об этом говорит.

– Одной из? – Она специально добавила насмешливую интонацию.

– Не строй из себя, Мария. Терпеть не могу, когда ты так вот выгибаешь бровь и говоришь покровительственным тоном. Одной из моих девочек. – Он повторил почти по слогам, чтобы до нее дошло. И выглядел таким напыщенным, что Мария едва не захихикала. – Одна из моих девочек, работающих информаторами.

– А разве не все шлюхи стучат?

– Она была не шлюхой, а очень умной девушкой, снабжавшей первоклассной информацией.

– Признайся, милый, – поддела его Мария, – ты ведь на нее слегка запал, а?

Она вопросительно подняла бровь.

– Ты глупая корова! – вспыхнул Луазо. – Вот к чему приводит обращение с тобой, как с разумным существом!

Мария поразилась ненависти в его голосе. Она ведь всего лишь пошутила, сделала доброжелательное, почти любовное замечание. Ну конечно, Луазо был очарован девушкой, а она была очарована им. И злость Луазо лишь подтверждала, что так оно и есть. Но зачем быть таким жестоким? Зачем специально так больно ранить?

Мария вскочила.

– Я пойду.

Она вспомнила, как Луазо однажды сказал, что Моцарт – единственный, кто его понимает. И давно сделала для себя вывод, что так оно и есть.

– Ты сказала, что хочешь о чем-то спросить.

– Это уже не важно.

– Конечно, важно. Сядь и выкладывай.

Она покачала головой:

– В другой раз.

– Считаешь меня чудовищем, потому что я отказываюсь играть в эти твои женские игры?

– Нет.

Марии незачем было переживать за Луазо. Сам-то он никогда за себя не переживал и редко за кого-то другого. Он сам разломал механизм их брака, а теперь смотрел на него, как на сломанную игрушку, недоумевая, почему не работает. «Бедный Луазо. Мой бедный, милый Луазо. Я-то по крайней мере могу все выстроить заново, а вот ты так и не понял, что такого сделал, что убило наш брак».

– Ты плачешь, Мария? Прости меня. Мне так жаль.

– Я не плачу, а тебе не жаль, – улыбнулась она. – Может быть, в этом-то и была наша проблема.

Луазо покачал головой, но как-то неубедительно.

Мария шла в направлении Фобур-Сен-Оноре. За рулем ее машины сидел Жан-Поль.

– Он довел тебя до слез, – сказал Жан-Поль. – Грязная свинья.

– Я сама себя довела, – возразила Мария.

Жан-Поль обнял ее и прижал к себе. Между ней и Жан-Полем давно все кончилось, но ощущать его объятия было сродни глотку коньяка. Мария перестала себя жалеть и принялась поправлять макияж.

– Отлично выглядишь, – заметил Жан-Поль. – Я бы охотно увез тебя куда-нибудь подальше и занялся с тобой любовью.

Когда-то давным-давно это бы ей польстило, но так же давно она поняла, что на самом деле Жан-Поль крайне редко хочет заниматься любовью с кем бы то ни было, хотя и часто это делает, видит Бог. Но такие слова приятно слышать, особенно после ссоры с бывшим мужем. Мария улыбнулась Жан-Полю, а он взял ее руку в свою широкую загорелую ладонь и повертел во все стороны, как бронзовую скульптуру. Затем спохватился и вцепился в руль. Он был далеко не таким хорошим водителем, как Мария, но она предпочла ехать пассажиром, чем самой садиться за руль. Она откинулась на сиденье и представила, что Жан-Поль и впрямь такой смуглый мачо, каким хочет казаться. Она смотрела на пешеходов, изредка перехватывая завистливые взгляды. Они представляли собой идеальную картинку современного Парижа: скоростное авто, раскованный красавчик Жан-Поль в дорогой одежде, она сама, ухоженная и элегантная. Сейчас она выглядела сексапильной, как никогда прежде. Она положила голову Жан-Полю на плечо. И чувствовала аромат его лосьона и насыщенный звериный запах кожаных сидений. Когда они выехали на площадь Согласия, Жан-Поль переключил скорость, и она щекой почувствовала, как перекатываются мускулы его плеча.

– Ты его спросила? – поинтересовался Жан-Поль.

– Нет. Не смогла. Он был не в том настроении.

– Он вечно не в том настроении, Мария. И никогда не будет в подходящем настроении. Луазо знает, о чем ты хочешь спросить, и специально создает условия, чтобы ты не могла ни о чем спрашивать.

– Луазо вовсе не такой, – возразила Мария. Она никогда прежде об этом не задумывалась. Луазо умен и проницателен. Может, Жан-Поль и прав.

– Послушай, – продолжил Жан-Поль, – весь прошлый год в этом доме на авеню Фош шли оргии, порнографические представления, в том числе и извращенные, показывали порнофильмы и все такое прочее, но ни разу не было никаких сложностей с полицией. Даже когда та девушка умерла, все прошло довольно тихо. Почему так? Да потому, что он под защитой французского правительства. А почему под защитой? Потому что все, что происходит в этом доме, снимается на пленку, фотографируется и записывается для официальных досье.

– Не уверена, что ты прав. Датт намекал на это, но я все же сомневаюсь.

– Ну а я очень даже уверен, – заявил Жан-Поль. – Готов поспорить, что все эти кинопленки и фотографии давно уже лежат в министерстве внутренних дел, и Луазо скорее всего просматривает это все. Наверное, они там устраивают себе закрытый еженедельный просмотр. И наверняка Луазо посмотрел фильм, где мы с тобой, максимум через сутки после того, как он был отснят.

– Ты так думаешь? – Мария вдруг испытала приступ страха, нарастающую, как двухкиловаттная вспышка, панику. Широкая прохладная ладонь Жан-Поля сжала ей плечо. Ей хотелось, чтобы он сжал посильнее. Ударил так, чтобы боль стерла все ее прегрешения. Она представила, как Луазо смотрит фильм в компании других полицейских. Господи, пожалуйста, только не это! Пожалуйста, пожалуйста. Господи! Она думала, что давно уже пережила всю боль от своих глупых выходок, но эта нынешняя боль была куда сильнее прежних.

– Но зачем им сохранять пленку? – спросила Мария, хотя отлично знала ответ.

– Датт отбирает людей, которые могут посещать этот дом. Датт психиатр. И гений…

– …злой гений.

– Может, и злой гений, – не стал спорить Жан-Поль. – Может, и злой, но, собирая определенный круг людей – людей весьма влиятельных, обладающих высоким статусом и дипломатическим весом, – Датт может давать правильные оценки и предсказывать их поведение в той или иной ситуации. Многие шаги французского правительства были предприняты на основе выводов Датта и анализе сексуального поведения.

– Это гадко, – поморщилась Мария.

– Таков современный мир.

– Такова современная Франция, – поправила Мария. – Гнусный тип.

– Он не гнусный, – возразил Жан-Поль. – И не несет ответственности за то, что делают другие. Он их даже не подталкивает. Лично Датт был бы вполне доволен, если бы гости вели себя безукоризненно. Он все равно был бы счастлив записывать и анализировать их поведение.

– Вуайерист.

– Он даже не вуайерист, вот что странно. Именно поэтому он так важен для министерства внутренних дел. И по этой же причине твой бывший и не сможет изъять этот фильм, даже если захочет.

– А ты? – небрежно спросила Мария.

– Будь благоразумна, – сказал Жан-Поль. – Да, я кое-что делаю по мелочи для Датта, но я не его доверенное лицо. И понятия не имею, что с фильмом…

– Иногда их сжигают, – припомнила Мария. – И часто их забирают те, кто на них заснят.

– Тебе никогда не доводилось слышать о копиях?

Надежда Марии увяла.

– Почему ты не попросил отдать этот фильм?

– Потому что ты сама сказала: пусть остается. «Пусть показывают его каждую пятницу». Твои слова.

– Я была пьяна, – смутилась Мария. – И это была шутка.

– Шутка, за которую мы оба дорого расплачиваемся.

Мария фыркнула.

– Тебе просто нравится мысль, что этот фильм смотрят другие. Поскольку именно таким ты хочешь, чтобы тебя видели. Великим любовником… – И прикусила язык. Она чуть было не ляпнула, что этот фильм – единственное документальное подтверждение его гетеросексуальности. Мария прикрыла глаза. – Луазо мог бы заполучить фильм.

Она была уверена, уверена, уверена, что Луазо не видел фильма, но воспоминания о пережитом страхе еще жили в душе.

– Луазо мог бы его забрать, – отчаянно повторила она, страстно желая, чтобы Жан-Поль согласился с ней хоть в этом.

– Но он не станет! – отрезал Жан-Поль. – Не станет, потому что тут замешан я, а твой бывший ненавидит меня всеми фибрами души. Проблема в том, что я отлично понимаю почему. Я тебе не подхожу, Мария. Скорее всего ты бы отлично справилась, только вот дело в том, что Луазо ревнует тебя ко мне. Может, нам стоит на несколько месяцев перестать видеться?

– Наверняка стоит.

– Но я этого не вынесу, Мария.

– А почему нет, черт побери? Мы не влюблены друг в друга. Я всего лишь подходящая компаньонка, и у тебя столько других баб, что ты моего отсутствия и не заметишь. – Она запрезирала себя, даже не успев закончить предложение. Жан-Поль, естественно, тут же вычислил ее мотивы и ответил:

– Дорогая моя крошка Мария! – Он коснулся ее ноги, легонько и без сексуального подтекста. – Ты не такая, как все. Другие – всего лишь глупые телки, развлекающие меня, как предметы декора. Они не женщины. Ты – единственная настоящая женщина, которую я знаю. Ты – женщина, которую я люблю, Мария.

– Месье Датт и сам мог бы забрать фильм, – сказал Мария.

Жан-Поль свернул к бордюру и остановился параллельно припаркованной машине.

– Довольно уже играть в эту игру, Мария.

– Какую игру?

Таксист позади них громко выругался, сообразив, что они не собираются ехать.

– Игру под названием «как-я-ненавижу-Датта»! – отрезал Жан-Поль.

– Но я его действительно ненавижу.

– Он твой отец, Мария.

– Он мне не отец, это всего лишь дурацкая сказка, которую он мне наплел по каким-то своим соображениям.

– А где тогда твой отец?

– Погиб в 1940 году в Буйоне, в Бельгии, во время сражений с немцами. Убит при воздушном налете.

– Сейчас ему было бы столько же лет, сколько Датту.

– Как и миллионам других мужчин! – отрезала Мария. – Это такая идиотская ложь, что не стоит даже споров. Датт рассчитывал, что я ее проглочу, но теперь об этом и не заговаривает. Это дурацкая ложь.

Жан-Поль неуверенно улыбнулся:

– Но зачем?

– Ой, Жан-Поль. Зачем… Ты же знаешь, как работают его гнусные мозги. Я была замужем за важным сотрудником Сюрте. Неужели не видишь, как ему было выгодно, чтобы я считала его своим отцом? Своего рода страховка, вот зачем.

Жан-Полю этот спор уже надоел.

– Значит, он не твой отец. Но я все равно считаю, что тебе стоило бы с ним сотрудничать.

– Каким образом сотрудничать?

– Подкидывать ему информацию.

– А он сможет добыть фильм, если информация будет стоящей?

– Могу у него спросить, – улыбнулся Жан-Поль. – Вот теперь ты мыслишь конструктивно, любовь моя.

Мария кивнула, и машина снова влилась в дорожное движение. Жан-Поль поцеловал ее в лоб. Таксист это увидел и вопреки запрету коротко посигналил. Жан-Поль еще раз поцеловал Марию в лоб, на сей раз более страстно. Огромная Триумфальная арка возвышалась над ними, пока они кружили на площади Звезды, как обмылки в кухонной раковине. Сотни шин скрежетали, борясь с центробежной силой, а потом их вынесло на авеню Гранд-Арме. Поток машин встал на светофоре. Между автомобилями сновал мужчина, собирая деньги и взамен просовывая в окна газету. Его движения напоминали танец с веером. Сигнал светофора сменился, и машины двинулись дальше. Мария развернула газету. Краска еще не высохла и размазалась под большим пальцем. Заголовок гласил: «Исчез американский турист». И опубликована фотография Хадсона, американского исследователя водорода. В газете писали, что он сотрудник фирмы по изготовлению замороженных продуктов и фамилия его Паркс. Именно эту версию выдало американское посольство. Ни имя, ни лицо ничего не говорили Марии.

– Есть что-нибудь интересное? – спросил Жан-Поль. Он был занят дуэлью с «мини-купером».

– Ничего. – Мария попыталась оттереть типографскую краску с пальца. – В это время года ничего и не бывает. Англичане называют его мертвым сезоном.

Глава 18

«Ле-Шьен» представлял собой мечту тусовщика. Темно, душно, все извиваются, как черви в банке. Музыка ввинчивалась в уши, а выпивка дорогущая даже для Парижа. Я сидел в уголке вместе с Бирдом.

– Местечко совсем не в моем вкусе, – заявил Бирд. – Но почему-то мне тут нравится.

Девица в золотом вязанном крючком брючном костюме, протискиваясь мимо нашего столика, наклонилась и чмокнула меня в ухо.

– Дорогуша, давно не видеть, – заявила она, на сем исчерпав свои познания в английском.

– В десяточку, – хмыкнул Бирд. – Просто насквозь видишь, черт подери!

Девица нежно потрепала его по плечу и двинулась дальше.

– У вас и впрямь занимательные друзья, – сказал Бирд. Он перестал критиковать меня и начал рассматривать как социальный курьез, достойный изучения.

– Журналист обязан иметь разные знакомства, – объяснил я.

– Бог мой, конечно! – согласился Бирд.

Музыка внезапно смолкла. Бирд вытер лицо красным шелковым носовым платком.

– Тут как в кочегарке, – заметил он. В клубе стало удивительно тихо.

– Вы были судовым механиком?

– Я окончил артиллерийское училище лейтенантом. А в отставку вышел коммандером. Мог бы стать капитаном первого ранга, случись какая-нибудь маленькая войнушка, контр-адмиралом в случае большой заварухи. Неохота было ждать. Двадцать семь лет морской службы – больше чем достаточно. Повидал на службе всякое, а уж сколько кораблей сменил, даже и не вспомню.

– Должно быть, скучаете по службе?

– Никогда. С чего вдруг? Командовать кораблем – это все равно что управлять маленьким предприятием. Иногда захватывающе, но по большей части скука смертная. Никогда по всему этому не скучал. И даже особо не вспоминал, по правде говоря.

– А разве вы не скучаете по морю, движению, штормам?

– Господи, парень, да вы Джозефа Конрада начитались! Корабли, крейсера в частности, – это здоровенные металлические фабрики, вдобавок дающие в шторм сильный крен. Ничего хорошего в этом нет, старина. На самом деле чертовски неудобно! Морская служба была всего лишь работой, которая вполне меня устраивала. Замечу, что ничего не имею против военно-морского флота, вовсе нет. Наоборот, я многим ему обязан, даже не сомневайтесь, но это всего лишь обычная работа, как любая другая. В профессии моряка нет ничего волшебного.

Раздался треск, когда кто-то постучал по усилителю и поставил очередную запись.

– А вот живопись – это настоящая магия, – продолжил Бирд. – Превращает трехмерное пространство – если вы мастер, то и четырехмерное – в двухмерное.

Он неожиданно кивнул. Загрохотала музыка. Посетители, несколько напрягшиеся и встревожившиеся в момент затишья, снова заулыбались и расслабились, поскольку теперь им не нужно было разговаривать друг с другом.

На лестнице группа людей обнималась и смеялась, как на рекламных снимках. У стойки бара два английских фотографа переговаривались на кокни, а английский писатель пересказывал Джеймса Бонда.

Официант поставил нам на стол четыре стакана со льдом и полбутылки «Джонни Уокера».

– Это еще что? – спросил я.

Официант молча удалился. Двое французов у стойки затеяли спор с английским писателем и опрокинули стул. Звук падения был недостаточно громким, чтобы кто-то обратил внимание. На танцполе девушка в блестящем синтетическом костюме орала на мужчину, прожегшего ее наряд сигаретой. Я услышал, как писатель у меня за спиной говорит:

– Но я всегда просто обожал жестокость. Его жестокость – признак человечности. И пока вы этого не поймете, вы не поймете ничего. – Он сморщил нос и улыбнулся.

Один из французов ответил:

– Он много теряет при переводе на другой язык.

Фотограф прищелкивал пальцами в такт музыке.

– Как и все мы, – сказал писатель и огляделся по сторонам.

– Жуткий гвалт, – буркнул Бирд.

– А вы не слушайте, – порекомендовал я.

– Что? – переспросил Бирд.

Писатель продолжил:

– …Жестокий обыватель в жестоком, но сером… – он помолчал, – но сером мире. – И серьезно кивнул сам себе. – Позвольте прочесть вам Бодлера. У него есть сонет, который начинается…

– Ну и тут птичка захотела выйти из машины, – рассказывал один из фотографов.

– Нельзя ли чуть потише? – обратился к нему писатель. – Я хочу прочитать сонет.

– Заткнись, – бросил через плечо фотограф. – Так вот, птичка захотела выйти из машины…

– Бодлер, – изрек писатель. – Жестокий, мрачный, символичный.

– Оставь это дерьмо при себе, – сказал фотограф, и его приятель рассмеялся.

Писатель положил ему руку на плечо.

– Послушайте, друг мой…

Фотограф без замаха нанес ему точный удар в солнечное сплетение, даже не расплескав рюмку, которую держал. Писатель сложился, как шезлонг, и рухнул на пол. Один из официантов рванулся к фотографам, но споткнулся о неподвижное тело английского писателя.

– Послушайте, – начал Бирд, и проходивший мимо официант развернулся так резко, что опрокинул стоявшие на столике стаканы со льдом и бутылку виски. Кто-то врезал фотографу по голове. Бирд вскочил и негромко веско проговорил: – Вы пролили виски на пол. И, черт побери, вам придется за него заплатить. Это единственное, что вам остается. Чертовы хулиганы!

Официант резко толкнул Бирда, тот улетел спиной вперед на танцпол и исчез под ногами танцующей толпы. Началась драка. Мне прилетел сильный удар по пояснице, но нападавший успел проскочить куда-то дальше. Я прижался спиной к ближайшей стенке, упершись для равновесия правой ступней. Один из фотографов кинулся в мою сторону, но не остановился и проскочил дальше и сцепился с официантом. На ступеньках лестницы тоже началась свалка, а потом пошла всеобщая драка. Все лупили друг друга, девицы верещали, а музыка грохотала еще громче. Какой-то мужчина протолкнул в коридор мимо меня девушку.

– Это англичане драку затеяли, – пожаловался он.

– Да, – согласился я.

– Вы похожи на англичанина.

– Нет, я бельгиец.

Мужчина поспешил следом за девушкой.

Когда я добрался до пожарного выхода, дорогу мне заступил официант. Позади меня не смолкал шум драки, вопли, визги и треск ломающейся мебели. Кто-то врубил музыку на полную громкость.

– Я тут выйду, – сказал я официанту.

– Нет, – возразил он. – Никто никуда не уйдет.

Ко мне быстро проскользнул невысокий мужчина. Я отшатнулся, решив, что сейчас меня ударят в плечо, но тот лишь дружески меня хлопнул. Шагнув вперед, он вырубил официанта двумя жесткими ударами карате.

– Чертовски грубые они тут все, – сообщил он, перешагивая через валяющегося парня. – Особенно официанты. Будь они чуток повежливей, может, тогда и посетители вели себя получше.

– Да, – согласился я.

– Пошли отсюда, – сказал Бирд. – Нечего здесь отираться. Держитесь ближе к стене и следите за тылом. Эй! – крикнул он мужчине в порванном вечернем костюме, пытающемуся открыть запасный выход. – Толкай щеколду вверх, парень, и одновременно ослабь паз. Нечего нам тут болтаться, не хочу покалечить слишком многих, к тому же это моя рабочая рука.

Мы вышли в темный проулок. Недалеко от выхода стояла машина Марии.

– Садитесь! – позвала она.

– Ты была там? – спросил я.

– Ждала Жан-Поля, – кивнула она.

– Ладно, вы двое поезжайте, – сказал Бирд.

– А как же Жан-Поль? – обратилась ко мне Мария.

– Уезжайте, вы оба, – повторил Бирд. – А с ним все будет нормально.

– Может, вас подвезти? – спросила Мария.

– Нет, я, пожалуй, вернусь туда и посмотрю, как там Жан-Поль.

– Вас там убьют, – сказала Мария.

– Не могу оставить там Жан-Поля одного, – объяснил Бирд. – И вообще пора ему перестать болтаться по такого рода заведениям и ложиться пораньше спать. Утреннее освещение – единственное подходящее для написания картин. Жаль, что я никак не могу ему это втолковать.

Бирд поспешил обратно в клуб.

– Его там убьют, – вздохнула Мария.

– Очень сомневаюсь, – хмыкнул я, и мы уселись в «ягуар».

По улице торопливо шли двое мужчин в плащах и фетровых шляпах.

– Они из уголовной полиции, – сказала Мария. Один из них махнул ей, и она открыла окно. Наклонившись, он приветственно коснулся края шляпы.

– Я ищу Бирда, – сказал он Марии.

– Зачем? – поинтересовался я, но Мария уже рассказывала, что это тот мужчина, который только что ушел.

– Уголовная полиция. Я должен арестовать его за убийство Энни Казинс. У меня есть данные под присягой свидетельские показания.

– О Господи! – воскликнула Мария. – Уверена, он невиновен. Он совершенно не агрессивный!

Я оглянулся на дверь, но Бирд уже исчез внутри помещения. Полицейские двинулись за ним. Мария снова завела мотор, мы сползли с тротуара, объехали мотоцикл и выехали на бульвар Сен-Жермен.

Небо было звездным, воздух теплым. Приезжие к этому времени уже рассредоточились по всему Парижу и бродили по нему, очарованные, влюбленные, оживленные, веселые, готовые к самоубийству, воинственные, опустошенные. В чистых хлопчатобумажных брюках, заляпанных вином свитерах, бородатые, лысые, очкарики, загорелые. Угреватые девочки в мешковатых штанах, гибкие датчане, упитанные греки, коммунисты-нувориши, безграмотные писатели, будущие директора – всех их имел Париж этим летом. И Париж мог оставить их себе.

– Как-то ты не вызвал у меня особого восхищения, – заявила Мария.

– Почему это?

– Не сказала бы, чтоб ты поспешил на помощь леди.

– Еще бы знать, кто там были леди.

– Ты просто спасал собственную шкуру.

– Ну, она у меня всего одна осталась, – пояснил я. – Остальные я пустил на абажуры.

Удар по почкам оказался чертовски болезненным. Староват я стал для подобных экзерсисов.

– Твое время развлечений кончается, – сообщила Мария.

– Не будь такой злой. Это не самое подходящее настроение, чтобы просить об услуге.

– Откуда ты знаешь, что я собралась просить об услуге?

– Я умею предсказывать по потрохам, Мария. Когда ты неверно перевела мои откровения после инъекции Датта, то спасала ты меня не за красивые глазки.

– Думаешь? – улыбнулась она. – А может, я тебя спасла для того, чтобы затащить к себе в постель?

– Нет, причина была иной. У тебя явно какие-то проблемы с месье Даттом, и ты думаешь – скорее всего напрасно, – что я могу тебе в этом помочь.

– С чего ты это взял?

В этом конце бульвара Сен-Жермен движение было менее интенсивным. Мы миновали испещренный осколками бомб фасад Военного министерства и свернули к реке. Площадь Согласия представляла собой огромное бетонное поле, залитое светом, как съемочная площадка.

– Ты как-то странно о нем говоришь. А еще в ту ночь, когда он меня допрашивал, ты постоянно перемещалась так, чтобы оказаться между ним и мной. Думаю, ты уже тогда решила использовать меня как защиту от него.

– «Самоучитель по психиатрии», том три.

– Том пять. Там, где описание набора «сам-себе-нейрохирург».

– Луазо хочет тебя видеть сегодня вечером. Он сказал, ты будешь просто счастлив ему помочь в каком-то деле.

– А чем он занят? Выпускает себе кишки? – поинтересовался я.

Она кивнула:

– Авеню Фош. Будет ждать тебя в полночь на углу.

Она остановилась у кафе «Блан».

– Пойдем выпьем кофе, – предложил я.

– Нет. Мне надо домой.

Я вылез из машины, и она уехала. На террасе сидел Жан-Поль и потягивал кока-колу. Он помахал мне рукой, и я направился к нему.

– Вы были сегодня в «Ле Шьен»? – спросил я.

– Неделю там не был, – сообщил он. – Собирался сегодня, но передумал.

– Там случилась драка. Бирд там был.

Жан-Поль скорчил рожицу, но интереса не проявил. Я заказал выпить и сел. Жан-Поль уставился на меня.